Текст книги "Жуки Момбасы"

На следующий день Георгий Лавриков поднимался на борт красавца-лайнера: девять палуб, весь берый с черной наклоненной к корме трубой, стремительные обводы корпуса – мечта любого моряка. А рейсы – это же сказка: столицы, курорты…

– Хорошо, что тебя к нам направили, – встретил его старший помощник в кителе с «золотыми» нашивками и набором значков на груди – хоть на картинку, – а то в рейс с некомплектом…сам понимаешь. Иди вниз, на главную палубу, найдешь боцмана, скажешь, что в палубную команду на место Федьковского. А он тебе всё остальное объяснит.

Гоша спустился по трапам на нижнюю палубу и стоял, не зная, куда идти дальше, а спросить не у кого. Боцман подошел сам.

– На место Федьковского, это хорошо, – боцман оглядывал его с ног до головы.– Я смотрю, ты спортом занимался. Здоровый.

Гоша кивнул:

– Плаванием. Разряд имею.

– Это хорошо, – одобрительно сказал боцман. – Пойдём. Вот смотри – это твоя каюта. Поставь чемоданчик. А теперь пойдем, покажу основное хозяйство.

Гоша шел следом за боцманом и недоумевал: «Что они все про здоровье напирают. Что тут, соревнования какие-то?»

– Вот, смотри. Работать будешь на палубе. Всё как обычно, швартовка, подчистить-покрасить, ну на руль может когда. Но это пока рабочее время. А нагрузка у тебя… вон те каюты. Видишь? С номера семьдесят шесть до номера девяносто… включительно. Тут уж ты сам решай. Федьковский справлялся и ты, я думаю, сможешь. Понял?

– Понял, – удивленно пожал плечами Гоша. И чего столько суеты из-за уборки пятнадцати кают? Справится, и больше убирал.

– Ну, раз понял. Давай, начинай работу. До обеда поосмотрись, а потом выходи на палубу, будем к отходу готовиться, – боцман ещё раз взглянул на парня, как показалось Гоше сочувственно, и ушел.

– Ой, смотрите, новенький, – раздался рядом женский радостный голос. Одновременно щелкнули несколько защелок. Гоша обернулся. Из приоткрытых дверей на него смотрели с интересом, улыбаясь и оценивающе… с десяток женских лиц… очень разных, но с широко открытыми глазами.

– Ну, Лавриков, соображай, – сам себе скомандовал Гоша.

Драка

Суббота. Курсанты мореходного училища, как это бывало в выходной нередко, просто бездельничали. Занятий нет, от нарядов свободны, на приключения не тянет, вероятность появления в расположении роты руководства минимальная – что может быть лучше, чем просто поваляться на кроватях, сознавая, что никому не должен. Однако, далеко не все так рассуждали.

Был в соседней роте здоровенный парень – Вася Пелипенко. Бывший десантник почему-то решил, что без него на флоте никак не справятся; и поэтому, не смотря на то, что ему уже было почти тридцать лет, Вася поступил в училище и сел за одну парту с вчерашними школьниками. Габариты у него были солидные, всем взял: и рост, и плечи, и усы, а в довершения и срочная служба в ВДВ – был он старшиной. А старшина – авторитет непререкаемый. Но как выяснилось не всегда.

В этот день Вася выпил водки. Но, как часто бывает, не хватило, а денег нет. И вот пошёл он искать добавки. Походил по комнатам – так ведь выходной – людей минимум. А душа горит…

В одной из комнат общежития три курсанта дерзко наслаждались свободой – спали. Дверь раскрылась, и вошёл Пелипенко. А он же старшина, хоть и из другой роты, но всё же:

– Что это вы развалились в дневное время? Устава не знаете? А ну-ка, встать!

Парни, щурясь и еще не поняв, повернулись на голос, но вставать не торопились.

– Встать, я сказал, – Вася пнул ближайшую кровать своим минимум сорок пятым.

– Иди в своей роте командуй, – порекомендовал ему подпрыгнувший от импульса, переданного кроватью, Слава-Уголёк – коренастый крепыш из Донецка.

– Что? Ты совсем оборзел? – бывший десантник повысил голос.

– Вася, чего ты орёшь?– миролюбиво сказал ему, поднимаясь на локте, Иван, – мы тебе не мешаем. Иди к себе.

– Да вы, салаги, нюх потеряли. Я вам сейчас покажу, как Родину любить, – Пелипенко покраснел, – Подъём! Встать!

Лежащий возле окна Харитон, хоть и был вполовину меньше Васи, встал с кровати:

– Вася, мы тебя уважаем, но шел бы в свою роту, а то, как бы чего не случилось.

– А на флоте мы не меньше тебя, – добавил поднимаясь Слава.

– Может позвать из их роты дежурного, – предложил Иван, садясь на кровати, – пусть заберёт его и разбирается.

– Я сам разберусь, – зарычал Вася, оглядываясь: не подходит ли ещё кто сзади.

Но в проёме двери никого не было.

– Вы что это, решили со мной драться? Да я вас…, – и Пелипенко схватил Харитона за отворот формы.

Харитон старался сбросить его за руку; он крутился корпусом, приседал и пытался разжать пальцы, но безуспешно – уж очень неравные силы. Иван и Слава бросились на помощь. Сцепились, засопели…

Как получилось никто объяснить не мог: то ли Харитон всё-таки вырвался и не удержался на ногах, то ли он вырвался и решил напасть сверху, то ли Вася применил один из когда-то изученных приёмов, но …небольшой и легкий Харитон пролетел по дуге в сторону окна и ногами выбил раму… Бах! Тресь! Дзинь! И черт бы с этой рамой, но полёт Харитона продолжился, и он, осознавая необратимое, улетел в окно. В последний момент парень ухватился руками за край подоконника и повис над пропастью. Девятый этаж.

В комнате замерли. Шок. В проёме выбитого окна кучерявая бледная физиономия Харитона с расширенными от ужаса глазами. Ноги висят за окном. После секундного замешательства втянули его в комнату. Парень сел на кровать, откинулся спиной на стену; остановившийся взгляд видел несостоявшийся полёт.

–Что за шум? – В комнату заглянут Шура Сенцов.

Он окинул мизансцену взглядом: выбитое окно, сдвинутую мебель, помятые фигуры и бледного Харитона, и всё понял.

– Ты, Вася, чего быкуешь? Ты ж чуть человека не убил. Тебе по харе нужно за это надавать.

Пелипенко нахмурился и молча вышел в коридор.

Через пять минут о происшествии знал весь этаж.

– А что ж вы ему морду не начистили?– задал вопрос Саня Бойкин, после осмотра места битвы и потрёпанных парней.

– Ушел, – пожал плечами Сенцов.

– Так пойдём объясним ему, как себя вести нужно, – предложил Саня.

Парни вышли из комнаты и направились в другое крыло этажа. За ними вышли участники конфликта, включая Харитона. По пустому коридору небольшая группа направилась в сторону комнаты, где проживал старшина Пелипенко. Топот десятка ботинок был хорошо слышен.

Вася не стал ждать, когда его найдут и сам вышел навстречу. Его сто килограмм были усилены табуретом, который он держал за ножку левой рукой:

– Разобраться решили? Ну, подходи, – и бывший десантник чуть присел на расставленных ногах и отвел табурет для удара.

Два Александра одновременно бросились на него, но только для того, чтобы занять выгодные позиции по разные стороны. Вася закрутил головой, поворачиваясь корпусом. Атакующие уступали в размерах, но превосходили в подвижности. Внимание Пелипенко рассеивалось между группой из трёх парней, которые пока не проявляли активности, и двумя одиночками, прыгающими с разных сторон. Улучив момент Бойкин обхватил Васю сзади, фиксируя руки вместе с табуретом в крепком захвате. Старшина закрутился на месте, стараясь скинуть его, но на помощь пришел Сенцов. С ремнем, намотанным на правую руку, он подскакивал к крутящемуся на месте и рычащему от бессилия повлиять на ситуацию десантнику; пропустив мимо табурет, летающий в районе пояса по дуге, Шура точно и с силой бил бляхой ремня здоровяка по шее и плечам. Шмяк!

– Ыыыы! – выл Пелипенко.

Шмяк!

– Ыыыы!

Шмяк!

Получив с десяток ударов Вася опустил табурет и выпрямился. На его спине красный от натуги висел Бойкин, продолжая держать руки в замок.

– Всё, хватит, – угрюмо пробурчал Пелипенко.– Пусти.

– Брось табурет, – потребовал Сенцов, держа руку с ремнём в замахе.

Табурет грохнул на пол.

– Отпускай, – буркнул Вася.

Бойкин разжал захват.

Пелипенко исподлобья осмотрел окружавших его парней:

– Был не прав, – выдавил он из себя и в упор посмотрел на Харитона, – Извини, не хотел.

Вот так и закончился субботний день в мореходке. А на Васю особо не обижались, даже Харитон не злился, потому что Пелипенко был мужиком не злобным, даже весёлым, просто в тот день так получилось. Да и закончилось –то всё хорошо.

Контрабандный попугай

Сижу в каюте, читаю. Только что стали к одному из причалов Питерского порта. Работает комиссия: таможня, пограничники – так положено.

– Ты представляешь, что сейчас было, – ко мне со смехом ввалился Федот.

Он уселся на диван под иллюминатор и с довольным видом выдерживал паузу.

Отложил я сочинения Антона Павловича:

– И что?

– Сейчас старпом такое отчебучил, я чуть от смеха не помер, – лицо Федота выражало крайнюю степень удовольствия.

– А ты когда успел его «чебучки» рассмотреть, или рассказал кто?

Федот округлил глаза:

– Что ты такой недовольный? Не хочешь, не буду рассказывать.

– Ладно тебе, нормально. Подустал я малость. Давай свою историю.

Федот только этого и ждал:

– Помнишь у старпома попугай?

– Ну, а чего его помнить? Он в клетке у него сидит. И сейчас, наверное, тоже. Или улетел?

– А вот ты и не угадал, – Федот расплылся в улыбке, – Он же у него контрабандный.

– Тихо ты, чего орешь, – зашипел я на него, – комиссия на борту.

– Не, уже ушли, – Федот не снижал голос, – Короче, слушай дальше.

– Что дальше? Ты ещё ничего не рассказывал.

Но Федот не обращал внимания на моё ехидство:

– Я сейчас к старпому заходил, «дед» с графиком забора топлива послал, а там сидел перец какой-то из комиссии за столом и бумаги подписывал. Ну, стою у входа в каюту, жду, когда Саныч освободится. Слышу, у него в ванной что-то шуршит. А что у него может шуршать, как не попугай. Он же его, наверняка, спрятал от комиссии.

Мне уже интересно:

– Ну и чего?

– Что, чего? Саныч тоже  слышит, что птица проснулась, стоит и косится на этого, за столом. А тот, пишет что-то, листает, не обращает внимания. Я слышу, попугай что-то говорить начинает, кряхтит, пощелкивает. Саныч покраснел весь, а как тут расколешься? Таможенник бросил писать, прислушался. Поворачивается так на Саныча и, чувствую, сейчас он его спросит, мол, дорогой человек, не хотите ли пояснить, что за звук. А Саныч замер, только глаза таращит. Попугай опять, что-то: «Кх-р, хр-хр, мня-а-мня», – Федот, как мог, изображал звуки, который издавал попугай.

  Я уже смеюсь:

– А Саныч?

– Саныч… Саныч – молодец, напрягся и тоже «Кх-р, хр-хр, мня-а-мня». У таможенника глаза по пять копеек. А Саныч стоит и продолжает «Мня-хр-р, мня-мня-хр, ахр-ахр». Таможенник смотрит на Саныча, потом на меня. А я ему что? Стою спокойно. Таможенник мне так глазами, зырк на Саныча, типа, что, чёкнулся? Ну, я руками развожу, понимай, как хочешь. А Саныч уже, как заведённый: покряхтывает и пританцовыть начал, только на того мужика не смотрит. Таможенник засобирался, говорит: «Я в кают-компании допишу», тут, мол, уже всё понятно, и бочком-бочком на выход. Саныч за ним. Я заглянул в ванную, а петух этот наглый из-под тряпок бошку высунул, глазами лупает и «Кх-кх-мня-мня-хр». В общем, я Санычу бумаги на стол положил и иду в машину, «деду» доложиться. Прохожу мимо кают-компании, а там этот с бумагами говорит своим: «Точно, он чёкнулся. Я уверяю. И танцует и крякает. Я сам видел». А второй ему отвечает: «Что ты хочешь, он же плавает уже лет тридцать. И этот рейс у них почти девять месяцев был. Бывает и не такое. Хорошо, что до берега дошёл и в море не прыгнул». Понял?

Я Федоту говорю:

– Ну и хрен с ними. А что делать, если по-другому птицу не провезёшь?

Традиция

В военной части номер… (нет, нельзя, секретно), которая располагалась… (опять нельзя) было много кораблей; самых разных, …хотя авианосца не было. Да и подлодок никто не видел…

Корабли стояли вдоль причалов, в доках на ремонтной базе, на рейде, пришвартованными к «бочкам», ну, и, конечно, выполняли манёвры в море согласно плану боевой подготовки. Если посчитать, сколько в части было моряков, то ушло бы много времени. Но считать нельзя – секретные сведения. Однако, хочу отметить тот факт, что если бы все они осенью по холодку или зимой пешим порядком в колону по четыре прошлись бы парадным строем, принимающие этот парад наверняка продрогли бы на свежем ветру, не смотря на форму одежды по погоде, от долгого стояния.

На одном из тральщиков размеренная жизнь экипажа была нарушена разгильдяйством матроса.

«Карась» Шульгин, невысокий, щуплый, остроносый,  стоял, потупив взгляд, перед «годком» Синяевым, высоким, широкоплечим, усатым, с вьющимся русым чубом и слушал.

– Тебе сколько можно говорить? – басил старшина первой статьи Синяев, сверху разглядывая затылок вечно невыспавшегося «карася» в мятой форме, висевшей мешком.

–Ты совсем идиот? – продолжал воспитательный процесс «годок», – тебе же ничего поручить нельзя. Ты даже «бачковать» не можешь.

Шульгин исподлобья рассматривал полоски на тельняшке Синяева, вздыхал, переминался с ноги на ногу и молчал.

– И сам ты раздолбай,… мятый, «прогары» грязные… Позор, а не моряк… Недоразумение. Ты стол вытирал?

«Карась» кивнул.

Из угла кубрика раздался голос «полторашника» Еськова, который за свою сообразительность и успехи в службе принимался годками за ровню:

– Саня, ты чего его дрючишь?

– Миха, ты? Ты чего там?

– Отдыхаю после вахты… Так что там?

– Да раздолбай тупой, стол, и то, не может вытереть. Я что, за грязным «рубать» должен? – опять напустился Синяев на «карася».

– Я вытирал, – попытался оправдываться Шульгин.

– Иди сюда, – «годок» потянул нерадивого матроса за рукав к столу, – На, смотри.

И проведя пальцем по столу, сунул под нос сжавшемуся в ожидании удара «карасю» свой старшинский палец, вымазанный жирным серым налетом. Затем за шею приблизил темноволосую голову Шульгина к столу:

– Видишь разводы. А запах чуешь? Здесь же тарелку жира соскрести можно…

– Я вытирал, – упрямо тянул своё Шульгин, – как бачок унесли, так сразу и протер.

– Где тряпка, которой вытирал? – старшина был непреклонен.

– Коваленко забрал, – чуть помявшись ответил «карась».

– Зови его сюда. И тряпку несите.

«Годок» присел на рундук:

– Бегом!

Через пару минут пришёл Коваленко, невысокий, широкий, нос картошкой, который уже был «борзым карасём», но «летал», как простой «карась» за свою нехорошую привычку «откосить» от любой работы.

– Ты тряпку принёс? – строго посмотрел на него старшина первой статьи.

– Что это за мерзость? – произнёс он, только коснувшись липкого куска ткани, который ему протянул Коваленко, – Вы этим стол протирали? А постирать её не пробовали? Или новую взять?

Два «карася» рассматривали носки своих ботинок.

– Значит так, – резюмировал «годок» и повысил голос, чтобы слышали все, находящиеся в кубрике, – Я вас наказываю. Смирно!

«Караси» вытянулись, руки по швам. Старшина положил нехорошо пахнущую тряпку Шульгину на лицо:

– Будешь стоять десять минут. Коваленко засекай время. Потом себе положишь. И тоже на десять. Может это на вас воздействует. Вопросы есть?

– Никак нет, – ответил Коваленко.

– Шульгин, понял?

– У-у, – раздалось из-под тряпки.

– И не вздумайте хоть на секунду меньше тряпку держать. А потом её постираете и стол протрёте начисто.

Провинившиеся посменно посопели в грязную тряпку, затем вытерли стол … до скрипа.

Через час объявили «сбор». Матросы построились в коридоре. Командир корабля, имевший прозвище «Армян», за горбатый длинный нос и тонкие черные усы, огласил приказ о демобилизации ряда матросов. Среди них Синяев услышал свою фамилию.

После команды «разойтись» парня поздравляли, жали руку, хлопали по плечам и другие «годки», и «подгодки», и даже «сундук» Дымов, но старшина с чуть затуманенным взором и блаженной улыбкой только кивал – прошло три года, скоро дом.

На ужин разместились как обычно, в кубрике. «Бачковые» Коваленко и Шульгин принесли бак с кашей и поставили на край стола.

Синяев получил свою тарелку и готовился начать приём пищи.

– Я извиняюсь, товарищ старшина первой статьи, – Шульгин подошёл к нему и забрал столовую ложку, – Вы теперь дембель. Вам другая положена.

И под общий хохот всего экипажа вручил Синяеву чайную ложку, которая с этого момента становилась для него столовой, то есть для супов, борщей и каш… И никто ему не сделал замечание, всё правильно. Традиция.

*

Карась – прослужил полгода

Борзый карась – прослужил год

Полторашник – прослужил полтора года

Подгодок – прослужил два года

Годок – прослужил два с половиной года

Дембель – прослужил три года

Сундук – мичман.

Бачковой – дежурный по камбузу

Рубать – кушать

Летать – работать по команде

Прогар – ботинок

Дружба народов

Теплоход «Мироныч» стоял в порту Роттердама. Вечером, около девяти часов, из тени, отбрасываемой контейнерами, установленными друг на друга в три этажа, показались две мужские фигуры. Вахтенный матрос Юра обратил внимание, что один из них, тот, который был толще, несёт большую сумку, причем сумку тяжелую, судя по тому, как он наклонил тело в сторону противоположную грузу. Второй был худой и несколько выше и ничего не нёс, руки в карманах. Оба – крепкие мужчины лет тридцати пяти. Они шли небыстро, но прямо к трапу русского теплохода. Когда мужчины подошли ближе, Юра рассмотрел, что на обоих джинсы и черные кожаные куртки: на высоком «длинный пиджак», а на толстяке, который вблизи оказался настоящим богатырём, короткая, по пояс, в молниях и заклёпках.

Мужчины подошли и, заметив, что за ними наблюдают, остановились в свете фонаря, позволяющего хорошо рассмотреть, что высокий – светло-русый с удлиненным лицом и светлыми глазами, а здоровяк – почти брюнет, с густыми бровями и тяжелым подбородком. После небольшой паузы высокий спросил по-английски:

– Где чиф? (chief – на судах старший помощник, начальник)

– Какие-то  проблемы? – поинтересовался Юрий.

– Мы поляки, – продолжал высокий, – наше судно стоит вон там (он показал рукой в темноту за контейнерами) и мы хотим угостить русских друзей.

Юрий позвонил вахтенному. Дежурил старший помощник капитана Александр Александрович, Сан Саныч или просто Саныч.

– Что случилось?

– Поляки в гости просятся.

– Какие поляки?

– Два поляка пришли и говорят, что хотят угостить.

– Погоди, сейчас выйду.

Саныч вышел из надстройки вместе с боцманом Михаилом Николаевичем, которого все звали «Николаич». Спустились к полякам. Когда наши моряки стали рядом с гостями, стало ещё лучше видно насколько поляки были крупные. Высокий был на голову выше даже Николаича, не говоря уж о Саныче, который едва доставал поляку до плеча. А здоровяк по объёму был, как они все вместе. Тем не менее, поляки выглядели, вроде как, смущенными, не понятно, правда, почему.

Высокий, верно угадав, кто старше по должности, глядя на Саныча и улыбаясь, заговорил:

– Мы поляки, наше судно стоит вон там. Работаем на немцев. Я второй помощник капитана, а он (показал на крепыша) старший помощник. Экипаж у нас – одни азиаты, только капитан немец. Дома не были почти год, а вы славяне, братья. Мы решили с вами выпить.

Саныч с боцманом переглянулись. Понятно, вечером, из темноты, подходят две бетономешалки и предлагают: «Давайте дружить». Конечно, давайте, а как иначе. Саныч с сомнением спросил:

– А от нас вы что хотите?

Поляк продолжал:

– Вы не беспокойтесь, мы с собой всё принесли, – и кивнул крепышу.

Тот, также хмуро и молча, колыхнул плечом – раздался характерный звон. А, как известно, «одна звенеть не будет, а две звенят не так». Старпом говорит боцману:

– Николаич, польские братья в гости хотят зайти. Найдем чем встретить?

Боцман покосился на сумку. Крепыш сообразил, поставил сумку на причал и расстегнул молнию. Блеснули горлышки бутылок, сразу штук двадцать.

– Да тут только пиво, – разочаровано протянул Николаич.

Высокий закивал и сказал по-русски, но с характерным польским акцентом:

– Да, пиво, один ясщшик.

– Саныч, смотри, они по-нашему могут, – удивился боцман.

– Николаич, это же поляки, язык почти один.

Высокий улыбался и кивал, а здоровяк, по-прежнему, был хмурым. Боцман что-то прикинул в уме, ещё раз посмотрел на сумку:

– Да, найдем, конечно. Пойдем ко мне.

Старший помощник рукой показал, мол, «пойдём» и первый пошёл на борт. Компания зашла в каюту боцмана и разместилась за столом. К ним присоединился третий помощник Алексей, мимо каюты которого они проходили по пути, и старший матрос Валера (у него чутьё на такие дела). Иллюминаторы выходили на ту же сторону, где дежурил возле трапа Юра и поэтому он хорошо видел, что происходит внутри.

Поляки достали своё пиво. Наши моряки принесли закуску и выставили водку. Сначала всё было спокойно. Подобный алгоритм развития «праздника» часто можно наблюдать на поминках или просто, когда за столом собирается большая компания незнакомых людей. Разговор не клеился. Налили за встречу. Налили за дружбу народов. Перешли к стадии «за знакомство». Выяснилось, что  высокого зовут Густав, а крепыша Марек. Закончившаяся бутылка водки была заменена полной. После «смены блюд» беседа пошла уже живее. Густав активно рассказывал про работу, про рейсы, спрашивал как дела у русских. Наши моряки активно говорили все вместе. Причем разговор шёл по-русски и с каждой минутой Густав говорил всё более бойко и почти без акцента. Только иногда слова забывал, но тогда добавлял по-английски или по-польски. Все его понимали, он понимал наших и всем было весело. Но вот Марек всё равно был хмур и сидел молча. Он сидел самым крайним и поэтому на него внимания почти не обращали, только в момент, когда наливали напитки. Но…

В процессе разговора Алексей поинтересовался:

– Густав, а почему Марек всё время молчит. Он, что, не понимает.

– Понимает, но не любит говорить.

– Он, наверное, ближе к Германии живёт? – уточнил «Третий».

Густав засмеялся:

– Это я недалеко. Я родился во Вроцлаве, а он живет под Краковом.

Николаич направил на Марека палец:

– Краков? А что ж ты, брат, говорить не хочешь? Ты же почти хохол. Мы же братья. У нас язык общий.

Густав заметил:

– Он плохо по-русски говорит, только понимает немного.

Боцман не унимался:

– Как не понимает, там же до Украины рукой подать. Он же должен понимать. Вот ты почему понимаешь и говоришь?

Густав пожал плечами:

– Не знаю, у нас многие понимают.

– Он почему не понимает? – палец боцмана продолжал указывать на Марека.

Саныч положил руку ему на плечо:

– Николаич, что ты пристал к человеку? Хорошо сидим. Давай, наливай.

В этот момент Марек пододвинулся ближе и поставил согнутую в локте руку на стол. Вид у него был самый решительный. Боцман также поставил руку:

– Бороться хочешь? Давай.

Напряглись. Пара секунд … и сто сорок килограмм Польши победили семьдесят килограмм России. Боцман не сильно огорчился:

– Всё равно ты хохол и говорить должен, – весело сказал он и опять наставил палец на Марека.

Но Марек засопел, схватил руку Николаича и, потянув на себя, стал бить ею о край стола. Боцман вскрикнул:

– С ума сошел?

Все зашумели, бросились разнимать. Густав, с неожиданной для своей комплекции силой, за шиворот выволок Марека из каюты в коридор, затем на палубу, а потом вытолкал с теплохода на причал. Юра наблюдал за дальнейшим развитием событий. А развивались они так.

Густав поставил набычившегося Марека и начал ему быстро по-польски говорить (почти всё понятно):

– Мы специально шли к русским. Они наши братья. Мы – славяне. Выпиваем вместе. Они нас тоже угощали. Зачем ты драку устроил?

Марек в ответ что-то тихо бурчал и смотрел исподлобья, порываясь вернуться на борт. Но Густав отталкивал его и продолжал говорить про дружбу славянских народов. Так продолжалось минуты три-четыре. Потом, видимо, исчерпав все аргументы, Густав сильно, но без размаха ударил Марека в грудь. Здоровяк не устоял на ногах и упал спиной на рельсы портового крана. Густав наклонился к нему, постарался поднять, но Марек лежал неподвижно. Из-под головы у него растекалась лужа крови. Он при падении ударился головой о рельс.

Из жилой надстройки вывалилась компания. Саныч увидел лежащего Марека:

– Все назад, никому не выходить, – и обращаясь к Юрию, – не пускай их на борт. Гони.

– Может им врача? – предложил вахтенный, – Толстяк-то разбился.

Старпом  посмотрел на него:

– Посмотрим.

А на берегу Густав, безрезультатно постояв возле товарища, не поворачиваясь в сторону русского теплохода, слегка покачиваясь, пошел в темноту, видимо на своё судно.

Через пару минут зашевелился Марек. Он сначала сел и потрогал затылок. Посмотрел на ладонь, красная. По затылку, по шее, по груди обильно текла кровь. Поляк встал, сделал несколько шагов к судну. Юра подошел ближе и стал на трап, перегораживая дорогу. Марек остановился и посмотрел на него:

– Доктор нужен, – буркнул он.

– Нет доктора, – ответил Юрий, – подожди.

– Что там? – с борта раздался голос Саныча.

– Доктора просит.

– Сейчас бинт ему дам, – и через полминуты, – Вот, передай.

Марек взял рулон бинта, не разматывая, весь приложил его к затылку и, придерживая рукой, пошел в сторону своего теплохода в туже сторону, куда и Густав.

Тут же на палубе появился Саныч, «третий» и Валера:

– Ушли? – спросил Саныч.

– Ушли.

– Ничего не говорили?

– Нет, ничего.

– Хорошо, – удовлетворенно сказал старпом, – а то устроили тут. Нам только драки не хватало.

– Саныч, – заговорил Алексей, – давай я схожу, посмотрю, дошли они или нет.

– Нет, нельзя.

– Саныч, – поддержал «третьего» Валера, – нужно посмотреть, а то вдруг кувыркнется куда-нибудь, а нам отвечать. Мы вместе сходим, туда и сразу обратно.

Старпом призадумался, «отвечать» он не любил:

– Ладно, идите вместе. Только сразу обратно.

Валера и Алексей ушли в темноту.

Прошло пол-часа. Саныч вышел на палубу:

– Не приходили ещё?

– Нет, не было, – ответил Юра.

– Что ж они так долго? – старпом заметно нервничал.

Постоял вместе с вахтенным, постоянно поглядывая на часы. В полдвенадцатого он решился:

– Иди, поищи этих путешественников. Найдешь, тащи обратно. Я пока постою тут.

Юра пошел. Пройдя мимо контейнеров, пересёк терминал и на другом его конце метров за триста увидел большой теплоход под корейским флагом. Подошел, вахтенного нет: спрашивать разрешения на вход не у кого. Поднялся парень на борт чужого теплохода и начал ходить по помещениям, открывая все двери подряд. Сначала обнаружил: кают-компанию, камбуз, прачечную – никого. Поднялся на палубу выше. Одну дверь открыл – темно, следующую – сидит кореец или может не кореец, но небольшой и косоглазый:

– Вы не видели здесь русских?– спросил Юра по-английски.

Кореец не отвечал, смотрел не моргая. Юра повторил вопрос и, как это часто делается, повысил голос – раз громче, то понятней должно быть – это все знают. Кореец таращил свои щелочки и молчал. И вдруг сзади раздался голос по-русски:

– Ты что здесь делаешь?

Юра повернулся, перед ним стоял «третий».

– Вас ищу. Саныч послал.

– Иди обратно, скажи, что всё хорошо. Потом придём.

– Он сказал вас обратно привести.

Алексей поманил:

– Пойдем.

Зашли в соседнюю каюту. За столом сидели Густав, Валера, рядом на диване раскинулся Марек. На столе бутылки, закуска.

– Видишь, всё хорошо. Отдыхаем. Иди, скажи Санычу, что нас нашёл. С нами всё нормально. Все вопросы утрясли.

– А с этим как?– Юра кивнул на лежащего Марека.

– Нормально, – заговорил Густав, широко улыбаясь, – завтра дам ему на доктора две тысячи долларов и всё.

– Слышал? – Алексей вытолкал Юрия из каюты.

– Ну, что? – Саныч сильно нервничал, – что они там?

Юра обрисовал ему ситуацию на корейском судне.

– И что, сидят и выпивают? И толстый нормально дошел? А длинный улыбается? В какой каюте, говоришь? Значит, так. Стой, бди службу. А я сам их проверю.

И Саныч быстрым шагом скрылся за контейнером.

Юра понял: Русско-Польская дружба, станет значительно крепче.

Вещь

После очередного ремонта судового двигателя (или «машины») в безвозмездном и бессрочном пользовании экипажа оказалась здоровенная штуковина желтоватого оттенка, размером с голову среднего памятника кому-нибудь известному и достойному. Ещё совсем недавно эта «вещь» работала то ли вентилем высокого давления (судя по толщине стенок), то ли заглушкой чего-то важного, может и фановой системы, а может… Хотя нет, точно не фановой, запах не тот. И весила она килограммов за пятьдесят, но выглядела для неподготовленного глаза на двадцать-двадцать пять.

Её бы утилизировать…; однако, конкретный способ утилизации в те давние времена определён не был; видимо, предполагалось, что «вещь» будет честно отправлена в ящик цветного металла. Так оно и произошло, но с небольшими поправочками.

По правому борту, возле спасательной шлюпки к палубе была приварена стальная бочка. Нормальная такая, литров на двести, стенки толстые и крышка к ней была, так как в бочке должна была храниться всякая палубная мелочь. Учитывая нестандартность и перспективность ситуации, в бочке надолго прижилась желтоватая «вещь», а для хранения мелочи нашлись другие места.

Практически в каждом порту Средиземного моря, причем, страна пребывания здесь роли не играла – все одинаковые, происходил один и тот же спектакль. Участниками были: боцман Николаич, старший матрос Валера и старший помощник капитана Саныч. Сценарий неизвестно кем был придуман, но работал «на пять».

За несколько минут до отхода, когда уже все работы были закончены, и оставалось только отдать швартовы, по причалу прогуливался Валера, который как мантру бормотал себе под нос: «Бронза, бронза, бронза…». Как правило, через пяток минут к нему подходил абориген: «Бронза?». Валера указывал в сторону Николаича.

Николаич, как самый радушный хозяин, призывно махал руками и местный король цветмета подходил и заглядывал внутрь заветного хранилища. Чаще всего его реакция была предсказуемой: «О-о! Бронза!»

Дело в том, что серьёзная коммерция не требует длительных переговоров – две стороны являются профессионалами. Поэтому через несколько минут переговоров с использованием чередования слов: бронза, мани, ченч, дринк, сопровождаемых вполне определенными движениями руками, определяющими объем сделки и её цену, всё уже понятно и, получив или натуральный товар, или его пошлый заменитель (деньги) – всё забирал Валера, и сразу же уходил – новому владельцу предлагалось забирать свою собственность.

Высота бочки была чуть больше метра, длина рук – сантиметров чуть за семьдесят, «вещь» имела высоту сантиметров в тридцать пять. Счастливый владелец бронзы запускал руки в бочку и начинал ощупывать покупку. Он её… поглаживал, покряхтывая, старался зацепить одной рукой, ухватив снизу, и добавляя себе сил выпучивая глаза; стоял рядом, оглядываясь в поисках «приспособы» для вынимания груза и опять нырял верхом тела в сумрак заветного хранилища. Ни разу в портах Средиземноморья покупатель не оказался Гераклом.