Текст книги "Я – сотрудник Внешторга"

Глава 3. Продинторг

Начать, наверное, следует с того, что Советский Союз до 1973 года был вторым экспортером сахара в мире после Кубы, у которой мы покупали сахар-сырец (желтый сахар). Куба экспортировала ежегодно около 8 млн. тонн, из которых около 3,5 млн. тонн поставлялись в Союз, а СССР продавал около 1,5 млн. тонн. При этом надо подчеркнуть, что кубинцы продавали сахар-сырец, который мы перерабатывали на наших заводах для получения белого сахара, а мы продавали только продукт, готовый к употреблению. В 1973 году как экспортеры мы ушли с мирового рынка сахара ввиду сокращения поставок сырца из Кубы и, как следствие, в связи с необходимостью увеличения поставок для внутреннего рынка собственного свекловичного сырья. По договору с кубинцами, реэкспорт сырца и самого сахара, изготовленного из кубинского тростникового сырья, был запрещен. Мы имели право экспортировать только свой свекловичный сахар. Основные рынки сбыта были поделены между Кубой и СССР.

Благополучно сдав госэкзамены по английскому, я «с головкой» (как говорили мы в детстве во время купаний на речке, когда ныряли) окунулся в оперативную работу конторы. За мной закрепили организацию и полный контроль за экспортом сахара в Болгарию, Северную Корею, ГДР, в Ливию и в порт Джибути, через западногерманского посредника. Впоследствии, когда по профессиональным знаниям я в работе более-менее сравнялся с остальными оперативниками, у меня отобрали ГДР и Корею, передав эти страны вновь пришедшему по распределению из МГИМО работнику, доброму хорошему парню Юре Блинову. При поставках в эти страны не было необходимости заниматься фрахтованием судов, поскольку все объемы шли по железной дороге. С легкой руки Юрия Федоровича Жигулова (ставшего потом мне другом и одним из моих первых наставников на оперативной работе), мы позднее дали Юре Блинову прозвище «пачка чаю». Это прозвище он получил из-за того, что часто вставлял в разговоре устаревшее выражение «паче чаяния», что означает «вдруг», «возможно». Ну, а по фамилии в кулуарах (конечно, за глаза) звали «Блин»… (уж очень просилось). И хотя ему было известно и одно, и другое прозвище, он никогда не обижался.

Мне взамен было поручено заниматься Алжиром. В те годы народу была особенно известна одна из сделок с этой страной: сахар против алжирского сухого вина, поставлявшегося прямо в танкерах (потом наши делали из этого вина «бормотуху», редкостной гадости по качеству, разбавляя сухое вино, как говорили, обыкновенным спиртом). Отсюда и известность сделки под названием «Солнцедар». Не знаю точно, насколько это правда (я вино у Алжира не покупал и в «Союзплодоимпорте» в то время не выяснял), но дыма без огня не бывает. Знаю только, что за год в эту страну было поставлено 50,0 тыс. тонн сахара. Но, насколько я помню, все-таки кто-то там образумился (или их там образумили), и в таком виде (частичного бартера) сделки больше не заключались (счастье, что эта сделка оказалась разовой). На момент подписания контракта 1 тонна сахара стоила около 90,0 американских долларов. Заключался контракт в нашем объединении с министром торговли Алжира, прибывшим в Союз в качестве члена Правительственной делегации, которая посещала нашу страну на самом высоком уровне. И развивая дружеские торгово-экономические связи (для бумаги), нам было поручено продать туда сахар (слава богу, хоть не подарить, а продать) по мировым ценам.

О самом процессе подписания контракта я расскажу позже, соблюдая хронологию данного повествования, и также позднее, рассказывая о деловой части моей работы, буду давать характеристики сотрудникам объединения исключительно со своей личной точки зрения и, естественно, максимально приблизившись к их объективности.

В самом начале моей работы в Продинторге мне хотелось завоевать расположение всех сотрудников своей конторы и, в первую очередь, ее директора и заместителя, которым далеко неравнодушна была не только производственная, но и жизненная судьба того или иного работника конторы. Я никогда не был подхалимом, но мне так нравилась уже сложившаяся там дружеская обстановка, что хотелось как можно скорее стать своим среди своих. И вот случай представился. Я не готовил его специально, но получилось так, что именно в той ситуации можно было себя проявить патриотом конторы. Тогда я не думал, что это как раз тот момент, который поможет мне в достижении еще даже не вполне сформулированной цели понравиться. Я просто боролся за своих. В то время я был еще в комсомоле и имел богатый опыт работы в его руководящих органах – в центральном аппарате МВТ я был членом комсомольского бюро. И вот в начале работы в объединении на очередном комсомольском собрании некоторые «зарвавшиеся» комсомольцы (которые, видимо, не могли проявить себя в чем-то другом) решили отыграться на слабом, вернее, на слабой. В нашей конторе работала не отличавшаяся особо красивой внешностью девушка Рая Романчук. «Жаждущие крови» деятели (за задержку в уплате взносов) хотели объявить ей строгий выговор, а некоторые даже требовали исключить ее из комсомола. Я выступил и встал на ее защиту, борясь за справедливость, вовсе не думая в тот момент о том, что директриса и коллектив сахарной конторы исключительно по-доброму оценят мой поступок. Беднягу Романчук эти воинственные деятели чуть до слез не довели, а она с моей подачи дала собранию слово, что задержек с уплатой этих взносов с ее стороны никогда больше не будет. В конце концов дело обошлось устным порицанием. Кажется, на следующий день я случайно услышал, как наша секретарь-машинистка Алла (тоже комсомолка) рассказывала Елизавете Гавриловне о моем выступлении на прошедшем собрании. Она рассказывала об этом, явно поддерживая мою позицию, которую я небезуспешно сумел отстоять. А Елизавета Гавриловна слушала ее с видимым одобрением и удовлетворением.

Когда я писал о Продинторге, обязательно с улыбкой вспоминал о многих колоритных личностях этого объединения, например, о курильщиках. Курить разрешалось только на лестничных клетках, двери выхода на которые были в двух симметрично расположенных концах коридора. Каждый курящий, как правило, стоял с той стороны, где была его контора или отдел. Во время минутного перерыва на перекур выходили обычно по два-три человека и рассказывали всякого рода шутки, небылицы и анекдоты. Иногда в это время утрясали какие-то рабочие моменты. Некоторые выходили в одиночку, а потом присоединялись к уже начатому разговору курящих. Переводчица английского из отдела переводов Люба Геращенко (неприступная, как мне казалось тогда) почти всегда курила одна, но и она часто принимала участие в беседах куривших, правда, не во всех. Это была красивая и элегантная женщина (позднее она ушла из объединения на Высшие курсы иноязыков при МВТ и после моего возвращения из Нигерии пару раз принимала у меня экзамен в составе комиссии на процентную надбавку). Вообще курящих женщин было много, только из нашей конторы этим баловались несравненные Лилия Михайловна и Эмма Михайловна. Обе они занимали должности старших товароведов, работали безукоризненно и по заслугам получали высший уровень окладов по этим должностям. Они были приятельницами нашей директрисы и ее доверенными лицами. К таким доверенным лицам принадлежала и Света Гончар, моя инокорреспондентка, бывшая замужем за каким-то важным военным. Лилия Михайловна была женой крупного дипломатического работника и не раз выезжала с ним на постоянную работу за рубеж. Я сшибал у нее до получки трояки, пятерки и десятки. Она никогда не отказывала.

Часто к нам приходила и Светлана Дмитриевна Рамзайцева – начальник юридического отдела объединения, пользующаяся большим авторитетом у наших женщин, умная и профессионально подготовленная сотрудница объединения, впоследствии ставшая секретарем нашей партийной организации. Елизавета Гавриловна нередко усаживала возле себя либо всех вместе, либо каждую по отдельности и чаевничала с ними. Однажды, когда в Москве проходили переговоры с английской делегацией, англичан пригласили в Большой. И (чтобы их окончательно «убить» тем, что у нас не все бедняки) Елизавета Гавриловна попросила прийти в качестве сопровождающих с нашей стороны Лилию и Свету Гончар – в их дорогих натуральных шубах. Одна пришла в норковой, а вторая – в каракулевой самого высокого качества. Билеты были заказаны в ложе, и верхняя одежда не сдавалась. Англичане были поражены, а Елизавета Гавриловна в перерыве заметила главе делегации англичан, что, дескать, у нас носильные вещи напрокат никогда и нигде не выдаются, в отличие от Англии. Говорят, что шутка была принята с английской невозмутимостью, но с пониманием.

Интересно, что внешне Елизавета Гавриловна всегда напоминала мне великолепную артистку театра Веру Николаевну Пашенную, с блеском игравшую горьковскую Вассу Железнову. Можно сказать, что Е. Г. Гайдамашко была безусловным руководителем работы в сахарной конторе, ее мозгом, администратором и дипломатом (в смысле распределения между покупателями ресурсов, свободных от запродаж в рамках Протоколов о товарообороте, и решавшей то и дело возникающие текущие проблемы с промышленностью). А вот мотором выполнения наших обязательств перед инофирмами и на внутреннем рынке был ее первый заместитель Хейфич Ефим Григорьевич – мой учитель на все времена (по работе не только в Продинторге). Больше знаний и опыта, которые я получил от него, в будущем больше никто мне дать не смог. Только я сам собирал их во время дальнейшей работы и передавал затем своим подчиненным. И это мне удавалось, несмотря на невысокую в карьерном смысле ступень руководителя, которой в конце концов мне вообще удалось достичь. За глаза мне даже позднее дали прозвище «педагог». После ухода на пенсию Е. Г. Гайдамашко Ефима Григорьевича долго не назначали чистым директором конторы, и он все время носил неприятные «и.о.» перед должностью директор. Не назначали его по причине пятой анкетной строчки и потому, что он был дважды разведенный холостяк. Кстати, согласно градации незабвенного Германа Николаевича из Валютного, именно Ефим Григорьевич относился ко второй категории работников Министерства, которые выезжали в «Пном—Пню и Катманду». После ухода с рынка экспортеров он долгое время был единственным, кому во Внешторге было разрешено играть на бирже. Только позднее (или, может быть, раньше), кажется, в «Экспортхлебе», кто-то получил такое же разрешение. Впоследствии справедливость все-таки восторжествовала, и обидная приставка «и.о.» была отброшена. С Ефимом у меня были самые дружеские деловые отношения. Мы с ним несколько раз ездили в командировки по стране – и в Николаев, и в Одессу, и в Кишинев. В портовых городах я, как правило, занимался вывозом остатков от пароходных партий или следил за погрузкой судов, которые должны были следовать в курируемые мною страны, а он решал все спорные вопросы (как хороший юрист). Особо запомнилась одна командировка в Николаев и Одессу, причем командированы мы были втроем. Ефим, большой выдумщик, разделил командированных во избежание лишних затрат. Сам он поехал прямо в Одессу с Лидией Ивановной Устиновой – сотрудницей транспортного отдела, c которой у меня тоже были очень хорошие отношения. Она понимала все наши шутки и юмор. Кроме своих прямых обязанностей она заведовала кассой взаимопомощи, не раз выручала меня по работе и по личным просьбам деньгами из кассы. Однажды даже помогла мне купить обычный средний бытовой холодильник «Бирюса» (тогда все гонялись за ЗИЛами или за финскими «Розенлевами»). На холодильники в те времена были очереди, куда надо было записываться, а потом ждать открыток из магазина, к которому прикреплялись покупатели. Лидия Ивановна, узнав от меня, что я никак не могу достать холодильник, попросту предложила мне свою открытку, чему мы с Татьяной были несказанно рады.

В тот раз Ефим направил меня сначала в Николаев, а уж затем я должен был присоединиться к ним в Одессе для подчистки остатков экспортного сахара и контроля за погрузкой очередного судна, следовавшего в Болгарию. Болгары принимали сахар любого сорта, и им можно было грузить товар с других направлений. Из портовых работников этим неблагодарным делом заниматься никто не хотел («ваш товар по принадлежности, сами и ищите»), и мне приходилось бродить по порту и искать остатки от пароходных партий на разных складах. Когда остаток обнаруживался и ты знал, куда его можно грузить, надо было договориться с кладовщиком склада, в котором хранился товар в данный момент, достать вагоны внутри порта, найти свободный маневровый тепловоз, уговорить грузчиков и доставить груз до стоявшего у причала судна или до склада, где собирались все остатки. Много вопросов решалось «через бутылку». И Одесса, и Николаев – порты не маленькие. В то время периметр только одесских причалов составлял более 40 км. Поэтому до складов иногда приходилось добираться на попутках-грузовиках, следовавших в нужном тебе направлении. В Николаеве, как и в других портах, было представительство Внештранса, в обязанности которого входила помощь объединениям в оформлении отгрузочных документов, в организации приемки и отправки судов с экспортными грузами и в приемке товаров. В Николаеве нами занимался Олег Козлов, выпускник МГИМО, прекрасный работник и хороший товарищ. Он здорово помогал нам и мне в частности при проведении вышеописанных мероприятий. В его обязанности входило также оформление отгрузочных документов (коносаментов и др. в соответствии с инструкциями, полученными от нас из Москвы). Сам он не был ни москвичом, ни блатным. Жениться в Москве не успел или не хотел, но по распределению как раз и попал в николаевский Внештранс (замечу, не самое худшее место на земле).

Был февраль 1969 года. Зима на юге выдалась очень снежная. Командировка получилась не без приключений. Началось с того, что я, как неопытный командированный, забыл взять для отчета билет у проводницы вагона поезда, на котором прибыл в Николаев. Дело было вечером, и Олег пригласил меня переночевать у него. К тому времени он уже был женат, и вопрос моей остановки у него в первую ночь моей командировки был согласован. У него была двухкомнатная квартира не в самом центре города, куда мы и приехали. По дороге мы заглянули в продмаг и взяли все необходимое для вечера. В начале ужина я вспомнил про билет, и Олег бросился со мной на станцию искать вагон, в котором я приехал. Нам удалось его найти на резервных путях. Проводница уже спала, но на наши стуки и крики дверь вагона открыла, и билет я получил. Счастливые, мы вернулись к столу. Олег немного играл на гитаре, и я впервые в своей жизни услышал песню «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…» После завершения своих дел в Николаеве, я поехал автобусом Николаев – Одесса на воссоединение со своими сослуживцами, находившимися в гостинице «Одесса». Как потом выяснилось, это был последний автобус, на котором мне удалось добраться, поскольку из-за снегопада и снежных заносов движение автотранспорта на этом направлении было прекращено на несколько дней. Своих я нашел быстро. Они сидели в ресторане вместе с директором одесского сахарного завода и его заместителем. Это были гостеприимные люди, которые всегда помогали нам с подкидкой товара, если запланированных количеств не хватало для какого-нибудь судна, находившегося уже под погрузкой, и оказать нам помощь особых затруднений для одесситов не составляло. Завод в Одессе был большой, один из крупнейших в Союзе. После прибытия планового товара от завода, естественно, товарный долг одесситам возвращался. Но и заводу было выгодно помогать нам иногда таким образом, поскольку им в зачет шли количества, отгруженные на экспорт, которые подлежали премированию. Эта командировка состоялась в связи с тем, что при погрузке сахара на корабле прорвало трубу с топливом, и 200 тонн товара были залиты мазутом. Прямые убытки никто нести не хотел, и (по рекомендации Хейфича) сахар, который удалось от загрязнения немного очистить, был передан по себестоимости на пасеки крупным совхозам для подкормки пчел. Это был хоть какой-то выход. Во время данной командировки он, кроме других вопросов, вместе с Лидией Ивановной решал с руководством порта вопрос частной и общей аварии, от чего зависело, кто возьмет на себя убытки в результате происшедшего случая – порт или Продинторг, или будет частично отвечать каждый. С нашей стороны в этих переговорах участвовала та самая сотрудница Транспортного отдела объединения Лидия Ивановна Устинова (окончившая в свое время МГИМО), которая не раз помогала Ефиму в согласовании подобных вопросов. Кроме решения своих задач, касающихся, как всегда, поиска и отгрузки остатков, я тоже несколько раз присутствовал на совещаниях с руководством порта. После трудных переговоров Ефим добился решения вопроса в нашу пользу. Лидия Ивановна была немногим старше меня, но считалась уже опытным, знающим работником. Это был незаурядный человек, разносторонне образованная, интеллигентнейшая молодая женщина, прекрасно владеющая английским и французским языками. В отношениях с нами у нее никогда не было «проколов» при выполнении ее части работы, связанной с фрахтованием судов и их погрузкой (без простоев в ожидании груза). Помню, как она помогала всем нам и мне, в частности, вовремя заказать суда и завести каждую пароходную партию в порт отгрузки в соответствии с графиком поставок товара с заводов. А это было сложным делом. Некоторые заводы не получали своевременно от своих отделений железных дорог номера распоряжения МПС о подаче вагонов, и когда мы, наконец, «пробивали» эти вагоны, начинались авральные поставки, а это не всегда выдерживали порты. Из-за этого объявлялся запрет на прием сахарных партий портом и по «желдороге» того направления. Нашей задачей было всегда добиваться синхронности в подаче вагонов и поставки товара в порт отгрузки и своевременной постановки судна под погрузку. Бывали случаи и обратного порядка, когда часть пароходной партии была уже завезена в порт, а судно опаздывало. Тогда надо было умудриться либо отгрузить завезенный сахар на другое направление (чтобы не было излишних расходов по хранению товара в порту), либо начиналась тяжба с заводом, не выполнившим график отгрузок, который мы ему сообщали вместе с распоряжением МПС о выделении вагонов под экспортный сахар. При этом надо было погрузить судно без простоя в ожидании товара и добиться минимального количества остатков. Бывало, что мы, оперативные сотрудники конторы, давали друг другу товар взаймы, если он подходил по качеству. После выполнения командировочного задания Ефим Григорьевич возвратился в Москву один, а нам с Лидией Ивановной предстояло еще съездить в дунайский порт Рени, из которого мы должны были начать поставки сахара в Болгарию баржами по Дунаю (поскольку морские порты были забиты заказами полностью, и мы искали любые другие возможности транспортировки). В случае если я успевал разобраться в Одессе с остатками, мне было разрешено отправиться в Рени вместе с Лидией Ивановной. А если бы не успел, мне предстояло закончить подготовку к отправке остатков, и тогда бы нам с ней пришлось возвращаться в Москву порознь. Но я все успел. Накануне отъезда в Рени я носился по порту до половины двенадцатого вечера. Идея о поставках по Дунаю в свое время пришла в голову мне и впоследствии была развита и подготовлена Ефимом Григорьевичем. Оставалось только подписать договор с портом об организации этих отгрузок. Начальником порта в то время был Клейнман, очень толковый мужик. Он сразу ухватился за наше предложение, поскольку оборот внешнеторговых грузов его порта увеличивался в несколько раз (ну и, соответственно, премиальные).

В Кишиневе совместно с Молдбакалеей Ефим Григорьевич налаживал систему поставок сахара-сырца из Молдавии в порт Вентспилс для последующей отгрузки этого полуфабриката в Англию. А я, как всегда, набирался опыта под его руководством. Еще года не прошло, как я работал в Продинторге, поэтому мне и приходилось при каждом возможном случае и учиться у старших. Сырец готовился на молдавских заводах, и из белого сахара делался желтый. Чтобы убедить работников сельского хозяйства и рабочих заводов в целесообразности этого экспорта, Ефим Григорьевич объяснял выгодность сделки. А продала этот товар англичанам в объеме 200 тыс. тонн как раз наша директриса. До порта Вентспилс товар доставлялся в «хлебных» вагонах. Эти вагоны были без мелких щелей и предназначались для перевозок зерна «навалом» (отсюда название – «хлебные вагоны»). Способ перевозки сахара «навалом» применялся при нашем экспорте редко, а в моей практике такой контракт был, пожалуй, единственным. Морем в Англию в данном случае отгрузки осуществлялись также «навалом». Организацию этих отгрузок сопровождал целый ряд трудностей. Прежде всего, хлебные вагоны были в большом дефиците у МПС, и необходимо было достать специальное распоряжение для их получения. Надо было еще четко отслеживать чистоту подаваемых вагонов и их качество – чтобы не было никаких щелей, даже незначительных. Отгрузками подаваемого тоннажа в порту занимался один из ведущих товароведов нашей конторы Володя Евменов. Он неоднократно ездил в порт и следил за своевременной подачей судов, контролировал четкость проведения их фумигации, т.е дезинфекции. Это было в 1969 году. Володя был нашим партгрупоргом и одним из трех коммунистов, от кого я получил рекомендации при вступлении в партию. Позднее Володя был направлен в длительную командировку на Кубу и, к сожалению, рано ушел из жизни, погибнув там в автокатастрофе, будучи в расцвете лет (ему не было еще и сорока…). В 1973 году, когда нам стало известно, что мы уходим с рынка, Елизавета Гавриловна во время ее одной из очередных командировок в Англию, продолжая продавать наш товар, предложила нормальную цену англичанам, а ее постоянный партнер-англичанин в переговорах по закупкам нашего сахара имел неосторожность в разгаре ценовых дискуссий сказать, что по такой цене он и сам может предложить нам эти количества. На это Елизавета Гавриловна ответила, что она готова купить, раз он нам предлагает. Сделка была заключена. И только потом англичане с грустью опомнились, когда узнали, что мы уходим с рынка экспортеров сахара, потому что поняли, как на нашем уходе они могли подзаработать, но было уже поздно. Елизавета Гавриловна часто ездила в европейские страны, там она встречалась с постоянными партнерами. Продинторга – обыкновенными брокерами, главными достоинствами которых были платежеспособность и четкость в выполнении контрактных обязательств. Она как раз была одним из представителей первой категории работников Внешторга (если следовать классификации милейшего Германа Николаевича из Валютного управления). Т.е. это был человек, ездивший в Лондон и Париж (Лондон – с ударением на последнем слоге).

Елизавета Гавриловна была сильным волевым руководителем и в трудных ситуациях всегда находила возможность встать на защиту своих сотрудников. Это было и в административных случаях внутри объединения, и в затруднительных ситуациях с инопокупателями. Ее боялись и уважали все без исключения.

Однажды Ю. Ф. Жигулов с Ефимом сидели на переговорах с одним из партнеров из Швеции. Речь шла о текущих поставках сахара в эту страну. С ним у Елизаветы Гавриловны были давнишние деловые отношения. Но к началу встречи она подойти не успела. И поскольку время было назначено заранее и отменять переговоры было уже поздно и неудобно, они начались. Собственно, это был ее давний партнер, с которым за длительный период работы случались разные мелкие шероховатости при выполнении контрактов. А в данном случае с нашей стороны произошел небольшой сбой в поставках, и он, проявляя свое недовольство, грозился применить штрафные санкции за задержку. Елизавета Гавриловна пришла как раз в разгаре беседы вроде как на огонек, повидаться с давним партнером. Послушав о чем идет речь, она сразу включилась в суть вопроса, напомнила ему обо всех его грехах (когда он задерживал открытие аккредитивов, допускал промедление при возврате вагонов на нашу территорию) и превратила нашу позицию в беседе из защитной в наступательную. Жигулов-то с Ефимом до ее прихода сидели и повторяли, как мальчишки, в один голос: сорри (извините), г-н Х, мы исправим ситуацию, сорри! А швед не принимал никаких извинений и обещаний. Елизавета Гавриловна, вступив с ним в дискуссию, пообещала вообще прекратить поставки его фирме после выполнения действующего контракта и назвала ему его же конкурента, кому она продаст очередную партию сахара на то направление, на котором он работал. «Да я тебя по миру пущу и не продам тебе больше ни одной тонны, если ты еще хоть раз вспомнишь о каких-то штрафах, – говорила она ему. – Ты забыл, как мы тебе грузили товар без финансового обеспечения, когда у тебя нечем было платить и ты был на грани банкротства, а за просрочку возврата вагонов мы не предъявляли тебе ни разу никаких претензий и выручали тебя?» Все это говорилось на прекрасном коммерческом английском языке в абсолютно спокойной и вежливой форме, но звучало для шведа, как жестокий приговор. Своей железной аргументацией она так разбила этого шведа, что он по-настоящему расплакался в конце беседы (правда, выклянчив у Елизаветы Гавриловны обещание простить его).

В самом конце месяца объединение, а точнее, транспортная контора получала номера распоряжений МПС по каждой дороге о выделении вагонов каждому заводу-экспортеру для отгрузки запланированного количества сахара в порты отгрузки. Начинался «аврал». Все сотрудники писали тексты телеграмм, сообщая заводам эти номера с необходимыми разъяснениями, касающимися графика поставок в порт отгрузки в соответствии с подачей морского тоннажа. Телеграммы печатала Алла. Иногда ей помогала секретарь конторы Нина, симпатичная, худющая (как почти все современные манекенщицы), среднего роста, жгучая рыжая девица, видимо, крашеная. Потом говорили, что она вышла замуж за какого-то итальянца, познакомившись с ним не по внешторговской линии. Секретарь конторы (кроме прямых обязанностей секретаря) принимала у нас отработанные документы на «расшивку» в дело каждой страны или контракта. И Алла, и Нина свое дело знали профессионально и практически никогда не ошибались.

Когда звонили по международному телефону, разговаривать шел оперативный сотрудник (и вовсе не обязательно директор или заместитель). Как-то, еще в самом начале моей работы в Продинторге, позвонили из Германии по поставкам в Джибути. В этот адрес отгрузки шли через немецкую фирму. Нас устраивала надежность и обязательность фирмы, с которой мы работали на данном направлении. Все разговоры они вели с ними на английском, видимо, чтобы нас не затруднять, потому что немецкий из руководства никто не знал. «Вы ведь говорите по-английски? – не без ехидства спросил меня Ефим, улыбаясь и прекрасно зная, что я только что закончил языковые курсы и никакого опыта в разговоре на этом языке у меня нет, тем более по телефону. – Там звонит немец, вероятно, по Джибути, выясните, чего он хочет». Так дорогой для меня и по сей день мой учитель начинал делать из меня профессионального коммерсанта. Две будки для международных разговоров стояли в коридоре (из комнат, в которых размещались конторы, разговаривать в те времена не разрешалось), и я пошел, деваться было некуда. В начале разговора, представившись немцу, я объяснил ему, что данное направление работы с сахаром поручено мне. Как ни странно было для меня самого, я все понял и нормально поговорил, но для верности попросил его все просьбы написать по телексу, поскольку помимо всего прочего речь шла о цене на очередную партию. Решать вопросы фиксирования цены я еще не имел полномочий, и говорить об этом немцу по понятным причинам мне не хотелось. Так я вышел из положения. Я любил говорить на английском, а позднее и на сербско-хорватском (но только не на больших переговорах, все-таки я не знал его так хорошо, как английский). А немецкий со временем стал у меня вообще пассивным языком. Он мне требовался главным образом перед сдачей экзамена для получения процентов. Только через год мне разрешили в отдельных случаях согласовывать цену на незначительные партии самостоятельно. По большим контрактам цена согласовывалась только руководством объединения или на основании расчетов, предложенных объединением, на еще более высоком уровне.

Поначалу мне все было интересно: и отгрузки на экспорт, и вывоз остатков из портов, и вся эта напряженность при заказе вагонов, фрахтовании и приемки судов в портах отгрузок и т. д. Обстановка в объединении была дружеская и простая. Той надутой чопорности и скрытности, которая царила среди чиновников центрального аппарата, не было совершенно. В своих комнатах каждая контора отмечала праздники, дни рождения и всякого рода другие веселые события (в пределах разумного, конечно). Причем руководство, как правило, оставалось с нами из приличия только на начало проводимого мероприятия, а затем (после инструкций, напоминающих о том, чтобы не было никаких инцидентов) покидало коллектив, ссылаясь либо на занятость, либо на усталость, а фактически просто разрешало нам расслабиться и стать друг другу еще ближе. В помещении объединения мероприятия эти проводились после окончания рабочего дня, что формально являлось нарушением. Но наши дружеские отношения с дежурной охраной и уборщицами иногда позволяли проводить такие разгрузочные встречи. Надо сказать, что это не было системой, а чаще организовывалось экспромтом и то только при обязательном уведомлении руководителей конторы или своего отдела. Посещения всякого рода кафетериев, пельменных и закусочных (на ресторан, понятно, денег не было) тоже не было исключением, а поболтать и провести время со своими сослуживцами всегда хотелось. Это были добрые веселые встречи с обсуждением производственных проблем, с рассказами анекдотов и всякого рода интересных историй. Возраст не имел никакого значения. Главным критерием были совпадение интересов и единое мышление и убеждения. Поскольку Внешторг был самым «выездным» министерством, среди нас почти всегда был кто-то, кто уже побывал на постоянной работе за рубежом. А уж таких работников всегда слушали с особым вниманием. И этот человек был если не душой компании, то одним из главных участников проводимого мероприятия. Чтобы не терять время после работы, все необходимое для вечера закупалось, как правило, заблаговременно (благо, гастроном Смоленский находился от здания Министерства в двух шагах). Вот как раз здесь-то и соблюдался возрастной ценз, и за необходимым «бежал» самый молодой участник мероприятия, состав которого был согласован всеми заранее (а если нас собиралось побольше – посылали двоих). Но чаще компании были небольшие, состоящие (по русской традиции) из трех человек.