Текст книги "Перезагрузка Карла Петровича. Сборник юмористических произведений"

– Фенимор… помочь Фенимору… – задумчиво проговорил Моррисон. – Кто же ты?

Моррисон перечитал послание несколько раз. Он напряженно размышлял, ибо не знал, можно ли доверять автору этого письма. Когда он выпустил листок из рук, буквы на листке расплылись, густые чернильные капли быстро разбежались в разные стороны и вмиг исчезли.

Надежды на переменчивость местной погоды не оправдались. Было туманно и дождливо. Слышался гул непоседливого океана. Люди, явившиеся на торжества в честь открытия дверей замка Саблайм, ютясь под мокрыми зонтами, не скупились на радостные возгласы. Одни говорили важные и громкие речи о дне, входящем в национальную историю; другие – отвечали им одобряющими криками и сплочёнными аплодисментами; третьи – смотрели на каменных львов, сидящих в сторожевой позе возле увесистых ворот; четвёртые – поглядывали вверх, пытаясь разглядеть верхушки величественных башен, затерявшихся в молоке утреннего тумана. Празднично заиграл духовой оркестр, со скрипом отверзлись тяжёлые ворота, и продрогшая публика вступила в легендарный замок Макмилланов.

Неповторимый дух старины царил повсюду: на каменных лестницах, в сумрачных коридорах, в высоких, продуваемых башнях; он веял от плотных, холодных стен и тёмных окон. За каждым поворотом гостей поджидали неожиданности. В замке было много диковинных предметов: помпезные статуи, колдовские обелиски, исполинские аркебузы, причудливые механизмы, доспехи ушедших цивилизаций и многое-многое другое. Экскурсанты не уставая восторгались увиденным, стремясь всё ощупать и изведать. Но ничто не занимало Брайса Моррисона, мысль о встрече с загадочным Фенимором отстраняла от него все прикрасы старого замка. Он ждал лишь той минуты, когда сможет спуститься в манящее, мрачное подземелье.

Это время наступило. Выстроившись в цепочку по одному, посетители замка неторопливо спускались по узкой каменной лестнице, которая, словно чёрная змея, убегала в неприветливую темноту. Несколько узорных металлических фонарей освещали шедшим дорогу мягким жёлтым светом. На каждый звук спускавшимся отвечало гулкое эхо.

– Дамы и господа! – с важностью в голосе сказал экскурсовод, остановившись возле ржавой решётчатой двери. – Сейчас мы стоим у двери, которая является входом в подземелье. Как вы сами сможете убедиться, в подземелье не просторнее, чем здесь. Поэтому настоятельно прошу не толпиться и сохранять прежний порядок.

Экскурсовод осветил фонарём решётчатую дверь, не имевшую затвора, потянул за большое ржавое кольцо, расположенное на двери, и, ткнув рукою в слепой мрак, сказал:

– Пожалуйста, проходите.

Зажглось ещё несколько фонарей, и посетители замка Саблайм вошли в его подземелье.

– Длина подземелья составляет ровно сто шестьдесят четыре фута, – снова заговорил экскурсовод, и быстрое эхо размножило его голос. – Расстояние от одной стены до другой равно шести с половиной футам. Вы видите, в какой тесноте мы продвигаемся. Говорят, что подземелье задумывалось как тоннель, который должен был выводить к океану. Однако какие-то причины заставили Макмилланов отказаться от задуманного. Если верить легендам, в этом подземелье в эпоху реформации были до смерти замучены графские слуги, исповедовавшие новую веру. В роли палача выступал сам хозяин замка – Фенимор Макмиллан, который всей душою ратовал за католиков. Говорят, что граф был очень жестоким человеком и не ведал жалости. Собственноручно он погубил в этих стенах более тридцати реформатов.

«Фенимор… – подумал Моррисон. – Неужели?»

– Скажите, – вдруг раздался чей-то голос, – что вы можете сказать о Молли Хилл, обнаруженной здесь более полувека назад?

– Я никогда не интересовался подробностями этой истории, мне известно немногое, – ответил гид. – Я знаю лишь то, что мисс Хилл была найдена здесь в состоянии психического нездоровья.

– А вам известно то место, где её обнаружили? – прозвучал чей-то вопрос.

– Говорят, что её нашли вот в этом углу. – Гид сделал несколько шагов и осветил фонарём стену, которой оканчивалось подземелье замка.

– Идёмте туда, скорее! – прошептало несколько голосов. Экскурсанты живо направились к освещённому тупику.

– Прошу вас быть осторожнее, – сказал гид. – Не торопитесь, здесь очень тесно.

Присутствующие стали подходить к стене, освещать её фонарями, прикасаться к ней, фотографировать и фотографироваться на её фоне.

– Как по-вашему, что послужило причиной сумасшествия Молли Хилл? – обратившись к гиду, спросила быстроглазая девушка.

– Не знаю, не знаю. У меня нет на этот счёт какого-либо мнения, – с серьёзным лицом ответил гид. – Дамы и господа, прошу не спеша пройти к выходу, осмотр подземелья окончен.

Блеснуло несколько прощальных фотовспышек, и экскурсанты длинным поездом потянулись к выходу. Вскоре все покинули подземелье. Однако Брайс Моррисон, ловко отделившись от общего шествия, вернулся назад. Прислушиваясь к отдалённым звукам, он осторожно, стараясь не скрипеть, отворил ржавую решётчатую дверь, включил карманный фонарь и вошёл в подземелье.

– Фенимор? – тихо сказал Моррисон. – Фенимор, вы здесь?

Длинный луч фонаря терялся где-то во мраке. Стояла пугающая тишина. Моррисон напрягал глаза, пытаясь что-нибудь высмотреть в темноте. Сверху донеслись приглушённые крики экскурсантов, которым показали очередной впечатляющий уголок замка. Вмиг опять наступила тишина. Моррисон повторил свой вопрос. Ответа не было.

– Что я тут делаю? – спросил он себя. – Вздор! Поверил в детский розыгрыш. – Он махнул рукой и повернулся к выходу. Но тут за его спиною зазвучала какая-то незнакомая песенка: кто-то пел. Судя по тому, что слова песенки становились всё отчетливее, можно было понять: этот кто-то направляется прямиком в сторону Моррисона.

 
Пастушка Джинни среди гор
Гуляла с яркой Кэт.
Гуляли долго. Вдруг овца
Подала ей совет:
 
 
«Пора ступать. Ждёт кров родной.
Скорей! Уж ночь близка.
А то нам, Джинни, не спастись
От волчьего клыка».
 
 
Смеялась Джинни: «Ха, ха, ха!
Глупышка, страх пустой.
Мой милый Вилли, верный страж,
Дозор несёт ночной».
 
 
Но Вилли был в объятьях Энн,
Дочурки мясника.
И Кэт, и Джинни не спаслись
От волчьего клыка.
 

Песенка закончилась, и из темноты выплыл призрак – это был Фенимор Макмиллан. Яркий красный берет был самой приметной частью его неброского одеяния. Глаза Фенимора не могли выбрать точку, на которой мог бы остановиться взгляд, они непрестанно вращались то в одну, то в другую сторону. Несмотря на такую особенность, он успевал многое разглядеть и осмыслить. Приблизившись к Моррисону, он улыбнулся, приветственно раскинул руки и, продолжая вертеть глазами, сказал:

– Мистер Моррисон, я рад вас приветствовать в подземелье замка Саблайм! Как вам моя песенка, мистер Моррисон? Я её сам сочинил. Увы, после смерти. При жизни, знаете, никаких талантов открыть в себе не получилось. Но загробная жизнь многое меняет.

– Вы Фенимор Макмиллан? Я не ошибаюсь? – слегка отступив, спросил Моррисон.

– Он самый.

– Знаете, я… я хочу сказать, что… что я католик… – неуверенно произнёс Моррисон, испуганно глядя на призрака. После этих слов глаза Фенимора перестали вращаться и уставились прямо на гостя.

– Мистер Моррисон, неужели вы могли поверить всей этой чуши, которую здесь про меня наговорил этот бестолковый экскурсовод? Да, я до конца своих дней оставался истинным католиком, но мне никогда не было дела до реформатов, кроме моей драгоценной Маргарет… О, как я любил эту женщину, как возносил её, это была грандиозная любовь, неземная, и за эту любовь я заплатил собственной жизнью…

– Это ваше письмо? – спросил Моррисон, достав из кармана чистый лист, на котором когда-то было начертано послание.

– Письмо? – загадочно спросил Фенимор и тут же скрылся в темноте. Неожиданно он вынырнул за спиною Моррисона; перегнувшись через его плечо, он уставился в чистый лист и сказал: – Где же буквы, мистер Моррисон?

Моррисон вздрогнул и отскочил к стене. Фенимор расхохотался.

– Мистер Моррисон, там, на Принсес стрит Гарденс, вы приняли решение во всём разобраться.

– Но как вы…

– Узнал? О, мистер Моррисон, призраки многое знают, многое видят, чего не умеют делать живые. У нас хорошая агентура.

– Но зачем нужно было прятать письмо в два конверта?

– Это причуды Эррола.

– Кого?

– Эррола. Эррол – призрак отеля «Алькор». В целях конспирации он придумывает нестандартные ходы. Он дух экстравагантный, любит сочинять и импровизировать, но в любом деле на него можно положиться. Мистер Моррисон, я пригласил вас на встречу, потому что мне подумалось, что мы можем оказать друг другу услугу.

– Услугу?

– Да. Вас, мистер Моррисон, как я уже понял, волнуют тайны моего замка. – Призрак снял берет, перевернулся в воздухе вверх ногами и начал медленно летать из стороны в сторону. – Поверьте мне, Саблайм хранит куда меньше тайн, чем ему приписывают беспокойные выдумщики с лихим воображеньем. Однако я готов ответить на любые вопросы, касающиеся событий, случившихся в стенах этой обители, и сделать ясным то, что прежде казалось необъяснимым. За это я прошу об одной услуге. Я прошу у вас помощи в одном очень болезненном для меня вопросе.

– Чем же я могу помочь вам, ваша светлость? – спросил Моррисон, отойдя от стены.

– Взгляните на эти сапоги, мистер Моррисон, – Фенимор остановился и вернулся в прежнее положение, – я нашу их уже пять столетий, их подарил мне родной брат Рэйберт. Этот подлец тоже полюбил Маргарет, и эта любовь послужила причиной нашего раздора. Рэйберт покинул Шотландию и отправился в странствие. Спустя какое-то время он вернулся, чтобы предложить мне братскую дружбу. Он привёз с собой из Франции бутыль красного вина и кожаные сапоги и подарил их мне в знак примирения. Вино было отравлено, а сапоги не подошли мне, поскольку оказались малы. Однако я всё же влез в них… Ох, если бы я сперва отведал вина, я бы не мучился столько веков. Но нет. Сперва я одел эти чёртовы сапоги, а потом выпил отравленное вино. Сапоги, мистер Моррисон, перешли со мною в загробную жизнь. В каком облачении мы умираем в мире живых, в таком же переходим в мир теней. После моей кончины леди Маргарет не вынесла разлуки со мною и скончалась. Её душа взлетела на небеса, моя же, как и души всех Макмилланов, осталась в родовом замке. Эти сапоги, мистер Моррисон, сводят меня с ума. Иногда со мною происходят вещи, которые я сам не могу объяснить, я словно подчиняюсь чуждой мне воле и начинаю творить немыслимые глупости. Причиной такого поведения являются эти жуткие, жмущие сапоги. Других причин я не вижу. Помогите мне, мистер Моррисон, помогите мне снять эти проклятые сапоги.

Брайс Моррисон, освещая карманным фонарём парящего в воздухе духа, растерянно стоял посреди подземелья, не находя слов после исповеди Фенимора-мученика. Наконец, сделав несколько шагов в направлении призрака, Моррисон, с недоумением разведя руки, спросил:

– Но как… как я это сделаю?

– Очень просто, мистер Моррисон. Призраки не такие уж бесплотные, как о нас думают, наши вещи тоже. При надобности мы можем быть твёрже этих стен. Так что вы сможете с лёгкостью ухватиться за мои сапоги. Взгляните на потолок. – Фенимор ткнул пальцем вверх. – Видите вот этот крючок? Когда-то на нём висел фонарь. Я за него подержусь, а вы беритесь за мои сапоги и тяните их что есть силы.

Фенимор схватился за крючок, Моррисон – за его сапоги. Но в эту минуту из стен подземелья выглянули головы других призраков. Высунувшись, они с интересом стали наблюдать за актом снятия сапог. Это смутило Моррисона.

– Не обращайте внимания, мистер Моррисон. Это всё моя гордая и бессовестная родня. Все они настолько горды, что за пять столетий никто из них не снизошёл до того, чтобы помочь мне в моих тяготах. Они – дворяне, им нет дела до чужих сапог.

Моррисон начал тянуть сапоги. Фенимор закричал:

– О, моя мозоль! Нет-нет, мистер Моррисон! Не так резко, потихоньку, не спеша. Вот так, да, вот, аккуратнее, вот. О-о-о…

Сапоги были сняты. Моррисон, не скрывая брезгливости, осторожно положил их в сторонке, где они тут же испарились. Призрачные головы, высунутые из стен, залились пугающим хохотом. Насмеявшись, они спрятались обратно.

– О, мистер Моррисон, как я вам благодарен. Вы даже себе не представляете, какая это была мука. Пять веков – это целая вечность! Благодарю вас, мистер Моррисон! Вы можете спрашивать о чём хотите. Я постараюсь удовлетворить ваше любопытство.

– Скажите, ваша светлость, – начал Моррисон, – что случилось с Молли Хилл?

– А, Молли Хилл. Она была словно дитя, невинное дитя. Граф Грегор всегда меня игнорировал, он считал, что причиной моих явлений и просьб является выпитый им виски. Грегор отмахивался от меня, как от мухи. Но Молли мне удалось убедить, она согласилась помочь мне снять сапоги. Однако её напугал мой брат Рэйберт; он хоть и большой подлец, но сделал это ненароком. Убив меня, он вскоре последовал за мною: его отравила собственная жена, полюбившая садовника. Рэйберт скончался на любовном ложе в объятиях кухарки, поэтому в мир теней он явился без привычных одежд. Таким он и предстал здесь перед Молли, никогда не видевшей мужчин во всём блеске. Сильный шок свёл бедняжку с ума.

– О таком я и предположить не мог, – сказал удивлённый Моррисон. – Скажите, ваша светлость, а призрак графа Грегора тоже в замке?

– Призрак? – Фенимор вопросительно посмотрел на Моррисона. – Нет, мистер Моррисон, призрака графа Грегора здесь нет, ибо граф ещё жив.

– Жив? Тогда где же он?

– О, этого я не знаю.

– Но как же… вы сказали, что призраки знают всё…

– Нет, мистер Моррисон, я сказал, что призраки знают многое. Всё знать не положено. Мы, Макмилланы, всегда были чудаками. Я могу сказать уверенно: граф Грегор ещё сумеет всех удивить… Есть ли у вас ещё вопросы, мистер Моррисон?

– Да, пожалуй, есть один. Подскажите, где здесь выход?

Распрощавшись с призраком, Брайс Моррисон покинул подземелье.

Экскурсия подходила к концу, её участники, готовясь выйти за ворота, собрались в большом дворе старого замка, украшенном высокими и величественными статуями гордых Макмилланов. Всё так же было туманно. Шёл мелкий дождик. Над головою кричали чайки.

Когда скрипучие ворота замка раскрылись, присутствующие в изумлении раскрыли рты: на пороге, с ружьём за спиною, стоял Грегор Макмиллан и заботливой рукою гладил живого продрогшего зайца.

Хронос с улицы Снегиря

Постукивая шариковой ручкой по корешку закрытой папки, участковый уполномоченный полиции капитан Песнопевцев укорительно смотрел на маленького, покрытого синяками старичка, который стоял перед ним, держа в дрожащих руках обгорелый телефон с замотанным шнуром и встроенным в него часовым циферблатом. За спиною капитана толпилась потрёпанная публика, не скрывавшая к старику неприязненных чувств и недовольства.

– Значит, Филипп Сергеевич, нарушаем законы государства и времени, – проговорил капитан и, задумчиво опустив глаза, стал качать ручку между средним и указательным пальцами. – Но зачем? Вы можете объяснить ваш поступок? – Песнопевцев вопросительно, несколько округлив глаза, посмотрел на старичка, который, сев на стул, положил обгоревший телефон себе на колени и со вздохом сказал:

– С девяти до семнадцати…

Однако это вовсе не начало истории. Всё началось, когда в квартире Ацетоновых зазвонил телефон.

– Серёжа, я принимаю ванну, подойди к телефону, – раздался из ванной комнаты высокий женский голос.

Было воскресенье, по телевизору шла прямая трансляция футбольного матча, и Сергей Филиппович Ацетонов скрепя сердце оторвал фанатеющий взор от зеленеющего газона и подошёл к телефону.

– Алло! – подняв трубку, раздражённо, с хрипотцой сказал Ацетонов. В трубке зазвучал женский голос с сильным ханаанским акцентом:22
  Автор убоялся слова «еврейский», так как в нашем мире хоть чего-то да надо бояться


[Закрыть]

– Лёва, это мама Ада. Что у тебя с голосом? Тебя продуло? Ты опять без шарфа катался на велосипеде? Сходи к Лоцманам и купи у них мёду, они из Израиля привезли своих пчёл. Лёва, ты даже не представляешь, что я тебе сейчас скажу у трубку: дядю Моню не съел крокодил, и Парниксоны не получили наследство. Мы с папой так обрадовались, что подали в переходе скрипачу. Лёва, что ты молчишь? Ты не рад услышать маму?

– Женщина, вы ошиблись номером, – сквозь зубы сказал Ацетонов и хотел было положить трубку, но мама Ада удержала этот порыв, у неё было иное суждение:

– Молодой человек, что ви мне говорите? – возмутилась женщина с сильным ханаанским акцентом. – Ада Плюхберг ошибалась в жизни лишь раз, когда перепутала ГУМ с Мавзолеем. Ваш номер одиннадцать-двадцать два-двенадцать?

– Да, – подтвердил Ацетонов.

– Город Листригонск, улица Снегиря, дом девять, квартира восемь?

– Да, – сказал Ацетонов, начав сомневаться, там ли он живёт.

– Тогда, молодой человек, не делайте мне голову и позовите Лёву к аппарату.

В комнате торжественно зашумел телевизор: какая-то из команд открыла счёт.

– Но здесь нет никакого Лёвы! – сердито отозвался Ацетонов, с досады стиснув трубку телефона. – Вы это понимаете?

– Тогда объясните мне, куда ви его дели? – дрожащим голосом спросила госпожа Плюхберг.

– Здесь нет и никогда не было никакого Лёвы! – теряя терпение, проговорил Ацетонов. – Это квартира Ацетоновых, и здесь живём мы, я и моя супруга. Вам это понятно? Здесь Лёвы нету, нету!

– Молодой человек, я прошу вас, не сердитесь, но Ацетоновы съехали с этой квартиры три года назад.

– Простите, я не понял, – растерявшись, сказал Ацетонов, – что мы, говорите, сделали?

– Ви съехали три года назад, – повторила госпожа Плюхберг. – На улице Снегиря теперь живут Лёва и Сара Плюхберги.

Ацетонов оторвал телефонную трубку от уха и зачем-то стал стучать ею о ладонь, что для самого Ацетонова было необъяснимо и соответствовало необычности возникшей ситуации. В это время из ванной комнаты в тонком халатике, с полосатым полотенцем на голове вышла жена Ацетонова, Вера.

– Серёжа, кто это? – спросила она, положив руку на плечо стучащего трубкой мужа.

– Вера, ты представляешь, мне сейчас сказали, что мы с тобою съехали, – пожаловался Ацетонов супруге.

– Куда съехали? – спросила изумлённая Вера.

– Не знаю, – пожав плечами, ответил Ацетонов и пристально посмотрел сквозь мелкую решётку телефонной трубки, в которой взволнованно звучал голос госпожи Плюхберг.

– Да, – снова поднеся трубку к уху, сказал Ацетонов.

– Молодой человек, я прошу вас, только не кладите связь, у меня слабое сердце. Если я не поговорю с Лёвой, меня укладут у больницу.

Вдруг на линии произошло неожиданное изменение: в разговор между Ацетоновым и Плюхберг вклинилась какая-то женщина, которая говорила очень быстро и совсем не по-русски:

– Барев, Карине-джан! Нерецек, вор анхангстацум ем. Эл аселу бан чунем. Ес шат хузвац ем. Ов карох ер мтацел! Сталин махацав! Ов карох ер мтацел!

Возникла пауза. У Ацетонова появилось такое чувство, что печенеги снова двинулись на Русь. После некоторого молчания женщина вновь заговорила:

– Карине-джан? Алё! Алё! Инч ка чка? Инчпес ен горцере? Алё!

– Девушка, скажите мне честно, Лёва у вас? – плача, спросила госпожа Плюхберг.

– Не понимаю. Какой Лёва? Нет, Лёва нету. Это тётя Киприда. Передайте Карине, что Сталин умер! Слишите? Умер! – из какого-то (судя по новости) «прекрасного далёка» по-русски отозвалась женщина.

В трубке послышались отрывистые гудки – тётя Киприда и госпожа Плюхберг пропали с линии, оставив Ацетонова в тягучих размышлениях.

– Серёжа, кто это был? – повторила свой вопрос Вера, щёлкая пальцами перед носом задумавшегося супруга. Но Сергей Филиппович молчал. Всё это было весьма странно, тревожно и наводило на мысль о сумасшедшем доме. Ведь не каждый день приходится узнавать о собственном состоявшемся переезде, о котором не помышлял ни сном, ни духом, и о вторичной смерти прославленного вождя народов. Ацетонов так старательно размышлял, что не слышал ни голоса своей жены, ни ликующего рёва комментатора. Из ступора его вывел дверной звонок, неприятно прогремевший над головою.

– Сантехника вызывали? – спросил молодой смуглолицый мужчина в зелёном комбинезоне, когда Ацетонов отворил входную дверь.

– Нет, – ответил Ацетонов и тут же добавил: – Секунду, сейчас спрошу у жены. Вера, ты сантехника вызывала?

– Нет, – отозвалась из комнаты Вера.

– Нет, – ещё раз повторил Ацетонов.

– Улица Снегиря, дом девять, квартира восемь? – спросил сантехник.

«Опять начинается» – подумалось Ацетонову.

– Да, всё верно, – подтвердил он. – Но мы никого не вызывали. В этом нет нужды.

– У вас должен течь горячий кран, – сказал сантехник.

– Но он у нас не течёт. Я вам повторяю: мы никого не вызывали, у нас всё в порядке, и для вас в нашей квартире нет никакой работы. Вероятно, случилось какое-то недоразумение. Извините, но меня ждёт футбол. – Ацетонов с раздражением захлопнул дверь и уселся перед телевизором. Однако он не смог вдоволь насладиться любимым зрелищем – через четверть часа сантехник вернулся.

– Это ваш номер? – сердито спросил он, протянув Ацетонову клочок бумаги. Ацетонов, взглянув на клочок, на котором значились коряво начертанные цифры, подтвердил:

– Да, это наш телефонный номер.

– По этому номеру уже звонили три раза и просили починить кран с горячей водой, – злобно выпалил сантехник. – Вы со мною шутки шутите?

– Да не текут у нас краны! Ни горячий! Ни холодный! – взорвался Ацетонов. – Никого мы не вы-зы-ва-ли! Вы способны это уяснить? Каким же нужно быть идиотом, чтобы не понять это с первого раза! – Ацетонов, скомкав бумажку, кинул её в «закомбинезоненную» грудь сантехника, как дворянскую перчатку.

Сантехник, не грезивший о златом веке, приглашать Ацетонова стреляться в березняке и не думал, но за свою честь тут же постоял, съездив оскорбителю по сопатке. Что было дальше – в подробностях описывать излишне. Свидетели бытового мордобоя могут легко вообразить всю картину случившейся баталии, лишённой патетизма дуэльной романтики.

Однако Ацетонов и сантехник были не единственными состязавшимися: по всему подъезду неслись крики, брань, звуки шлепков и сотрясающихся стен. Недовольные били недовольных, которые не замедляли недовольным воздавать сторицей.

Постепенно бесчинство перешло во двор, куда из соседних домов стекались все, кто был по каким-то причинам недоволен. Улица Снегиря гудела, пугая ворон и привлекая любопытных.

– Почему, почему они все дерутся? – выйдя из подъезда, спросил профессор Стволынский, обратясь к старому дворнику, который наблюдал за дворовой грызнёй, положив руки на закруглённый кончик черенка метлы.

– Что-то у них, Филипп Сергеич, с телефонами неладное, – ответил дворник, не отрывая глаз от драки. – Странные штуки творятся… Переплётову из второго подъезда, говорят, тёща позвонила. Позвонила и говорит: «Закопай, Ваня, яму на даче». А он её-то уже как пять лет закопал, да и тёщу вскоре, померла-то она. Ну посуди, как тут не драться? – Дворник посмотрел на Стволынского, состроил говорящую гримасу «вот, мол, как оно» и принялся мести дорогу.

– Локальные прорывы… – пробормотал Стволынский и бросился в беснующуюся толпу увещевать дерущихся. – Товарищи! Граждане! Господа! Люди! Остановитесь! Что вы делаете? Ну зачем нужна эта агрессия, это бессмысленное насилие? Эти звонки – временное явление, они вызваны вмешательством во время. Это я, я виноват. Прошу вас, перестаньте! Это я…

Профессор не закончил своей агитационной речи – чей-то здоровенный кулак сшиб его с ног. Темнота мгновенно застлала старческое сознание.

– Так, Филипп Сергеевич Стволынский, – листая паспорт профессора, промолвил участковый уполномоченный полиции капитан Песнопевцев. – Объясните, как и зачем вы подключились к телефонной станции?

– К телефонной станции я подключился через телефонную сеть с помощью моего хроновидера, который изобрёл сам. – Профессор показал обгорелый телефон с замотанным шнуром и встроенным в него часовым циферблатом. – Как сами видите, он сгорел, не выдержал мощности. Это моё первое изобретение…

– И последнее, уж будьте уверены, – проворчал стоявший в прихожей профессора Ацетонов.

– Помолчите, Ацетонов, до вас тоже дойдём, – урезонил его Песнопевцев. – Что дальше, Филипп Сергеевич?

– Подключившись к телефонной станции, – продолжил Стволынский, – я, чтобы заглянуть в будущее, активизировал семнадцать временны́х маяков Грининга, расположенных по всему миру. Подсоединив хроновидер к телевизору, я смог вывести на его экран картины интересующего меня будущего. Однако не обошлось без побочных явлений: во времени произошли локальные прорывы, но, поскольку будущее транслировалось через телефонную сеть, последствия этих прорывов не пошли дальше её пределов. Звонившие звонили из прошлого и будущего. Вот почему возникло столько недоразумений.

Постукивая шариковой ручкой по корешку закрытой папки, участковый уполномоченный полиции капитан Песнопевцев укорительно смотрел на маленького, покрытого синяками старичка, который стоял перед ним, держа в дрожащих руках обгорелый телефон с замотанным шнуром и встроенным в него часовым циферблатом. За спиною капитана толпилась потрёпанная публика, не скрывавшая к старику неприязненных чувств и недовольства.

– Значит, Филипп Сергеевич, нарушаем законы государства и времени, – проговорил капитан и, задумчиво опустив глаза, стал качать ручку между средним и указательным пальцами. – Но зачем? Вы можете объяснить ваш поступок? – Песнопевцев вопросительно, несколько округлив глаза, посмотрел на старичка, который, сев на стул, положил обгоревший телефон себе на колени и со вздохом сказал:

– С девяти до семнадцати…

– Не понял. – Песнопевцев нахмурил брови.

– Я потерял телефонный номер ближайшей аптеки. Я заглянул в будущее, чтобы узнать режим её работы. Я узнал: с девяти до семнадцати. У меня бессонница, мне очень нужно снотворное. Осталось полчаса. – Стволынский поднялся со стула и, накинув на себя серую курточку, медленно прошёл мимо застывшей публики и отправился в аптеку.

Там ему повстречалась госпожа Плюхберг, которая по старой привычке купила для своего Лёвы детскую присыпку.