Текст книги "Человек: 5. Сириус Цэ"

– Как сказал Роджер Вотерс в альбоме «Развлечённые до смерти», «дайте человеку слишком много свободы, и он отымеет её». Большое количество свободы превращается во вседозволенность. Малое – в тюрьму. Поэтому крышку Ящика свободы нужно приподнимать, но приподнимать осторожно.

– А как понимать твои песни «Фашизм, как основа» и «Выкидыш Большого Взрыва»?

– Так и понимать. В них я задумываюсь о вселенских масштабах происходящего. И у меня складывается твёрдое убеждение, что железобетонным фундаментом жизни, как таковой, является фашизм. Структура построения всего здания жизни во вселенной лежит на незыблемом принципе превосходства одного вида живых существ над другими – сильный побеждает слабого, хитрый добродушного. Конкуренция вместо сотрудничества.

– Под выкидышем Большого Взрыва подразумеваемся мы – земная раса?

– Меня приводит в недоумение мысль – неужели вся эта колоссальная по своим масштабам и по протяжённости во времени метаморфоза – я имею в виду образование вселенной – произошла только для того, чтобы породить такое отвратительное, тупое, нежизнеспособное творение, как наша человеческая цивилизация? Неужели это главная цель Большого Взрыва, его наивысшее достижение? Неужели ничего более толкового природа создавать не умеет? Я лелею надежду в конце этой песни и в конце всего моего произведения – может быть, люди только лишь выкидыш сингулярности, и у вселенной где-то имеются нормально доношенные и благополучно родившиеся дети.

Полупрозрачная медуза с крестообразным серо-коричневым головным мозгом и с

сине-фиолетовой обжигающей кромкой-полосой выписывала грациозные па в круглом, шарообразном аквариуме. Неподвижный фарфоровый шестибивневый слон завороженно и с восхищением смотрел на это великолепие.

– Неужели мы настолько безнадёжны? Неужели ничего нельзя исправить? Как сделать так, чтобы нам было не стыдно за наши деяния? Есть ли рецепт выздоровления больного общества у Максима Глубинного, нещадно высмеивающего идиотизм современного мироустройства?

– Ты прямо как Ник Кент из журнала «Mojo». Назадаёшь провокационных вопросов, наслушаешься откровенных ответов, а потом начнёшь на свой лад их витиевато интерпретировать. В твоём случае – наделаешь, например, разумных роботов с ай-кью сто тысяч, способных быстро размножаться, то бишь собирать себе подобных, и заменишь ими, к хренам собачим, гуманоидную расу на машинную…

Сразу оговорюсь, в светлое будущее человечества я не верю. Перспективой безнадёжно больного является смерть. Однако давай попробуем вместе порассуждать на эту тему. Прежде всего, нужно понять, что человечество должно быть едино. Все мы родились на этой планете, все мы на ней живём, и если мы считаем самым ценным на свете жизнь человеческую, то нужно заботиться о каждом индивидууме, каждому уделять персональное внимание. Как это осуществить? Необходим новый подход. Всё человечество – одна семья. Давайте посчитаем сколько нас, сколько нам нужно еды, воды, одежды, сколько жилья и так далее. Исходить из этого. Никаких границ, разделяющих народы и превращающих Землю в сеть концентрационных лагерей. Никаких денег, являющихся причиной почти всех войн и почти всех преступлений.

Можно такое сделать? Мне возражают, утопия, никогда. Я слышу недовольные голоса в ответ – если человек будет жить на всём готовеньком, он будет только паразитировать. Ну, если в семье папа и мама – алкоголики, и родители не занимаются воспитанием ребёнка, то, естественно, ничего хорошего из него не получится. Если изменить правила игры, то, конечно, возникнут проблемы, но они исчезнут в процессе роста.

– А как быть с людьми, склонными к наркомании, к жестокости, к педофилии, к религиозному фанатизму и так далее? Как быть с извращенцами, с психопатами, с маньяками?

– Их надо лечить.

– А если они неизлечимы?

– Изолировать от общества.

– Вот смотри. В горячо тобой любимом фильме «Чужой» человечество сталкивается с инопланетным разумным существом, агрессивно себя ведущим, которое оно не пытается перевоспитывать, а просто убивает. Может быть, со всеми этими отщепенцами необходимо поступать так же, как с чужими? Разве у тебя никогда не возникало желания собственноручно уничтожить какую-нибудь гадину-тварь на двух ногах, чтобы остальным людям жилось лучше?

– Ну, возникало.

– А если бы у тебя появилась такая возможность – навести порядок в мире, если бы тебе сказали, действуй, дали бы оружие, превращающее в пыль всяких негодяев, ты бы согласился на эту роль? Ведь одно дело критиковать, давать советы и совсем другое самому вершить судьбу человечества. Взял бы ты на себя такую ответственность?

Я долго размышлял, а потом сказал:

– Не знаю. Я над этим всерьёз не задумывался. Это очень тяжёлая миссия – стать богом на Земле. Надо очень крепко всё обмозговать, прежде чем браться за подобную работу… Я ответил на твой вопрос?

– Ответил. Раз уж я сегодня выступаю в роли Ника Кента, задам-ка я тебе последний вопрос и завершим интервью, а то, я вижу, ты уже начал носом клевать. Время-то позднее.

– Ну, давай. – Глаза у меня действительно слипались.

– Как ты относишься к строительству стены между Украиной и Россией?

– Мне, да и, наверное, Роджеру Вотерсу такое даже в страшном сне не приснилось бы, – сказал я и поймал себя на мысли: «Откуда это Шропшир про стену-то знает? Неужто он всё-таки втихаря собрал спутниковую антенну?» Но я ему ничего не сказал, а для себя решил, даже если это на самом деле так, я сегодня ночью на «Шершне» с острова сбегать не буду.

Часть третья
Самое последнее доказательство

…А вы один приехали или с супругой?

– Один, один, я всегда один, – горько

ответил профессор.

М. Булгаков. «Мастер и Маргарита»

Китаец сказал, что все китайцы – лжецы. Верить ли этому китайцу, что все китайцы лжецы, если он китаец, а все китайцы лжецы?

«Парадокс лжеца»

Существует мысль, что милленаризм (то есть, вера в апокалипсическую трансформацию) всегда проистекает из столкновения культур, одна из которых технологически превосходит другую.

Дэмиен Томпсон

***1***

Я думал, это треножники марсиан. Но это оказались слоны. Наши земные слоны, только с очень длинными, насекомоподобными ногами. Они медленно переставляли свои «ходули» и издавали трубные звуки, напоминающие марсианское уханье. Слоны двигались на расстоянии, курсом, параллельным моему.

Я спросил у Севы:

– Откуда они здесь?

– Видимо, прибыли на «грузовике», – прохрипел он, пробиваясь сквозь помехи.

– А зачем, как ты думаешь?

– Ну что тут непонятного? Глянь, как тяжело они идут, перегруженные аппаратурой. Ты же сегодня выступаешь, даёшь концерт.

– Где, на Марсе?

– Нет, блин, на Сатурне, – раздражённо рявкнул Сева. – На его кольце.

И рассказал мне анекдот про то, как при помощи обруча и лысого мальчика находчивый учитель астрономии показал детям планету Сатурн.

Мы посмеялись.

– А перед кем тут выступать? – сказал я, почесав затылок. Расчехлил бинокль и посмотрел на слонов.

К их спинам действительно широкими лентами были привязаны большие чёрные ящики: усилители и колонки. Я обратил внимание, что у головного слона вместо двух было шесть бивней. А замыкающий тащил на себе металлические бочки и электрогенератор.

– Перед марсианами, конечно, – снова прорываясь сквозь помехи, отозвался Сева. – Перед кем же ещё.

И рассказал два анекдота. Один про то, что муха, нагадившая на объектив телескопа, даже не подозревала, что наваляла целую галактику в созвездии Ориона. Его, я так понимаю, навеял Севе мой бинокль. А второй про то, как по поверхности Марса прогуливаются два зелёных марсианина, и один, задумчиво глядя на звёзды, говорит другому:

– Слушай, а ты веришь в землян?

– В землян? Я что, похож на идиота? И вообще – достал ты уже меня со своими розовыми человечками.

– Достал ты уже меня со своими дурацкими анекдотами, – сказал я Севе. Ты же не артист эстрады. Ты – диск-жокей. Вот и крути музыку. Поставил бы чего-нибудь задушевное. Красивое чего-нибудь. А то пейзаж – песок да песок. Сплошное однообразие.

– А что поставить-то? – задал вопрос Сева и тут же выдал анекдот про то, как в пустыне повстречались верблюд и пьяная черепаха, и черепаха спросила: – Слушай, верблюд, гололёд у нас, что ли? – Да нет. С чего ты взяла? – ответил верблюд. – А что ж это песка так много?

– Ну, например, «Marooned» или «Stationary Traveller».

– Задолбал ты меня своим арт-роком, – недовольно пробурчал радиоведущий. – Разве других направлений нету? Взять хотя бы джаз.

– Джаз, рок-н-ролл, бит, буги-вуги, блюз, регги, кантри, соул, фанк, фолк,

хард-энд-хэви, металл, как и просто рок в чистом виде – всё это монотонная музыка. И только арт-рок многолик и многогранен.

– Не согласен, но спорить не буду. – Сумел я разобрать сквозь треск разрядов и наконец услышал начальные аккорды «Marooned».

Пока звучал инструментал, мы с Севой хранили молчание. Немного печальная мелодия навеяла мне воспоминания о море, о чайках, о вечно куда-то спешащих судах, о моём детстве, о беззаботности и безмятежности.

– И где мне искать этих самых марсиан? – ни к кому конкретно не обращаясь, пробормотал я себе под нос. – Хоть бы знать, как они выглядят.

– Твой «Оставленный на необитаемом острове» вогнал меня в тоску. Может, что-то повеселей закажешь, а? Хочешь «Rock-N-Roll Is King» крутану?

Идти по пустыне было трудновато. Сандалии то и дело проваливались в песок, а колкие песчинки набивались в обувь и втыкались в босые ноги. Кроме того, было жарко, душно, хотелось пить.

Слонам, похоже, песок ноги не колол. Хоть они шли и медленно, но уже обгоняли меня.

– Разве это тоска? Вот когда я остался один, там, на орбите, вот это была тоска. – Я поправил сползшую мне на глаза панамку.

– В платных слоях атмосферы? – пошутил Сева.

– За платные слои атмосферы я отдал 50 миллионов долларов.

– Ого-го! – присвистнул Сева. – А ты в курсе, что скоро в космос полетит сам Роман Абрамович, и он уже заплатил за поездку 500 миллионов американских рублей? В 10 раз больше, чем ты.

– Почему же так дорого? – удивился я.

– Он ведь вместе со своей яхтой летит, – выпалил Сева и прыснул от смеха. Смеялся он заразительно, и я тоже составил ему компанию.

А потом неугомонный ди-джей рассказал мне про марсоход «Феникс-2», с которым вот уже вторую неделю безуспешно пытаются наладить связь специалисты из NASA и который на днях был обнаружен в Дагестане с перебитыми номерами.

А также – почему снимки с двух марсоходов так сильно отличаются друг от друга. Оказывается, первые делал Спилберг, а вторые – Лукас.

– Хватит чесать языком, – сказал я ему. – А то выключу. Поставь лучше «Неподвижного путешественника».

– Может, новейший альбом «Pink Floyd»? Тебе, как страстному поклоннику этой группы, он будет крайне интересен. Альбом только что вышел.

– Ты что, издеваешься? Я его на орбитальной станции слушал. Это вообще не альбом. Это, как говорят американцы, rubbish или crap. Ни одной стоящей песни, ни одной стоящей мелодии. Дэвид Гилмор меня сильно разочаровал. Скатился старичок до эмбиента. 10 лет тому назад я предложил ему концепцию завершающего альбома «Pink Floyd», но тогда он лишь посмеялся надо мной. Теперь над ним смеюсь я. Гилмор сдулся, как их надувная свинья. (У хряка из задницы выскочила затычка.) Даже его последняя сольная пластинка, не лучшая запись в его творчестве, по сравнению с «The Endless River» выглядит неплохо. Правда, мне известна группа, самая ужасная группа в мире, на фоне которой любое произведение кажется божественно звучащим.

– Интересно, кого ты имеешь в виду. – Хрипы и разряды исчезли. Севин голос прозвучал чисто-чисто, и мне почудилось, что он идёт рядом со мной: длинные седые волосы, крючковатый нос.

– «Van Der Graaf Generator».

Ди-джей никак не прокомментировал моё высказывание о том, что «Van Der Graaf Generator» является худшей командой на свете, а отреагировал тем, что поставил «Stationary Traveller».

Мы послушали прекрасную композицию «Camel» без разговоров. Слоны ушли далеко вперёд, скрывшись из вида («…Куда ушли слоны, в какие города?…»), а слева обозначились марсианские деревья. Хоть какая-то растительность на скучном для глаз окружающем ландшафте. Я направился к ним.

– Да, Энди Латимер – сильный гитарист, – сказал я, всё ещё находясь под впечатлением от услышанного.

Деревья оказались чахлыми – только сухие стволы торчали из песка. На безжизненных ветках вместо листьев висели циферблаты часов. Циферблаты были всякие: без стрелок, но с цифрами; со стрелками, но без цифр; перекошенные, скрученные в трубочку, пополам разорванные.

– На Земле время стоит и время идёт, а тут время висит, – прокомментировал увиденное Сева.

– Тут оно ещё перекашивается, скручивается и разрывается, – добавил я.

***2***

Максим Глубинный стоял, широко расставив ноги, и смотрел на расстилающийся перед ним пейзаж. На усыпанное крупными звёздами чёрно-фиолетовое небо. На низко висящее солнце – маленький яркий диск над дюнами. На чёрные жирные тени, тянущиеся от дюн по красноватой долине. Было совершенно тихо, слышалось только шуршание песка, стекающего в воронку.

Три часа тому назад он вылез из барокамеры, отхаркал из лёгких синюю жидкость («денатурат», как в шутку он её называл, тогда как Хокинг называл её «коллагеном»), заглянул в иллюминатор, чтобы удостовериться, что он действительно долетел, съел в один присест банку консервированных ананасов и плитку молочного шоколада, выпил пол-литра минеральной воды. Затем он снова заглянул в иллюминатор, глотнул для смелости рюмку конька и стал натягивать на голое тело усиленный экзоскафандр.

«Здесь нет ничего, – глядя на удлиняющиеся тени, подумал Максим. – Ни войн, ни убийств, ни рабства. Нет предательства, подлости, зависти. Здесь нет крови, искалеченных детей, изнасилованных женщин. Ни жадности, ни трусости, ни идиотизма, ни нищеты, ни воровства, ни денег, ни голода, ни обмана. Здесь ничего этого нет. И бога тоже нет. Потому что нет людей. И времени здесь нет. Хотя время всё-таки есть, только его нечем измерить. Потому что нет часов.»

Ему не нужно было собирать образцы пород, не нужно было оставлять вымпелы, медали, памятные знаки, не нужно было втыкать флаг и на его фоне фотографироваться, не нужно было устанавливать научную аппаратуру. Но первым его невольным побуждением, несомненно, было желание написать на песке огромными буквами: «Здесь был я – Максим Глубинный» или выложить из плоских камней, в изобилии имеющихся в точке посадки, свои инициалы. Однако ничего этого он делать не стал, хоть искушение было и велико. А устроил себе экскурсию, походив вокруг корабля (далеко не удаляясь) по незнакомой ему местности.

«Пора возвращаться», – подумал Максим и вдруг ощутил страх от того, что ему надо поворачиваться в сторону корабля. Нет не так – чувство страха возникло не от того, что ему надо было поворачиваться в сторону корабля, а от того, что он может повернуться, а корабля не окажется на месте, что-то с ним случится, корабль исчезнет. Он живо представил, как это будет – один-одинёшенек на всей планете и нет никакой возможности вернуться домой. Холодный ужас сковал его тело. Так уже было, когда на его глазах на части разваливалась МКС.

Преодолевая оцепенение, Максим повернулся. Там, где он рассчитывал увидеть корабль, корабля не было, а был он совсем в другом месте, но, самое главное, корабль имелся, целый и невредимый, и можно было на нём улетать с Марса. «Y» стоял вертикально, на четырёх лапах-амортизаторах, из бортового люка свисал верёвочный шторм-трап. У Максима отлегло от сердца, и он наполнился радостью. Он улыбнулся и двинулся в сторону корабля, помахав ему рукой. Над входом в корабль была установлена видеокамера. «Потом на Земле буду смотреть эту запись. Должно же всё-таки что-то у меня остаться на память об этом полёте…»

«Да, здесь нет того негатива, что есть на Земле. Но нет и любви, доброты, взаимопомощи, семейного счастья, дружбы, нет детского смеха, нет женской красоты. Потому что здесь нет людей. Даже если бы у меня были все условия, чтобы с комфортом жить на Марсе, я бы здесь не остался. Потому что человек – существо коллективное.»

Он представил, как он сейчас придёт, снимет скафандр, влезет в барокамеру, задраит крышку, барокамера наполнится коллагеном, коллаген затвердеет, и он превратится в мёртвого комара, застывшего и заснувшего в янтаре. («Надо бы досмотреть мой дурацкий сон.») «Y» автоматически доставит его на Землю.

И через восемь суток комар оживёт.

***3***

Крестов я насчитал аж 20 штук. Они вытянулись в неровную линию прямо по ходу моего движения. 20 крестов и на каждом Иисус Христос. Кресты не были вкопаны в землю, все они, чуть подрагивая, висели в воздухе.

– Что это такое? – недоумённо спросил я у Севы.

Сева подумал, пораскинул мозгами, а потом сказал:

– Русский приехал на экскурсию в Иерусалим. Гид объясняет: «Вот перед вами мечеть аль-Акса, здесь Мухаммед вознёсся на небо». Идут дальше. «Вот Стена Плача, здесь еврейский мудрец Элиягу вознёсся на небо.» Идут дальше. «Вот гора Елеонская, здесь Иисус вознёсся на небо.» Русский не выдержал и говорит: «У вас здесь что, космодром?»

– Ты к чему это рассказал? – задал я вопрос, всё ещё с любопытством рассматривая странные распятья.

– А к тому, что все они здесь, потому что вознеслись.

– Хм. А почему их двадцать?

– Видимо, потому что один из них настоящий, а остальные – дублёры.

Я не понял, шутит он на этот раз или говорит правду. Постарался определить, кто из них Христос, а кто дублёры. Но из этого у меня ничего не вышло. Все распятые были на одно лицо. Так и не разобравшись, я пошёл дальше.

Сева по моей просьбе проиграл альбом Ли Сондерса «A Promise Of Peace». От начала до конца. Поэтому больше часа он меня не мучил своими небылицами. Но, как только стихли последние ноты «Обещания мира», Сева опять взялся за старое:

– Собрались учёные, думают – кого первым на Марс послать? Спрашивают американца: «Сколько возьмёшь на Марс слетать?» «Миллион долларов, – отвечает американец. – Я погибну – семье останется.» Француза спрашивают: «А ты сколько возьмёшь?» «Два миллиона, – отвечает француз. – Один миллион семье, один любовнице.» Еврея спрашивают: «А тебе сколько надо?» «Три миллиона долларов, – отвечает еврей. – Один мне, один вам и один тому, кто полетит.»

Мы посмеялись.

– Сева, – сказал я, – тебя плохо было слышно, а теперь ни шумов, ни тресков – идеальная трансляция. В чём дело?

– Да это я на коротких волнах был, а теперь на длинные перешёл. Короткие до Марса плохо достают.

Тем же путём, что шли слоны, проскакал табун лошадей. Лошади тоже были на высоких, насекомоподобных ногах. (Словно девушки на шпильках!) Однако на спинах, в отличие от слонов, они ничего не несли.

– А это, исходя из твоей логики, – предположил я, – лошадь пророка Мухаммеда и её дублёры. Пророк Мухаммед, судя по всему, был ещё большим перестраховщиком, чем Иисус. Вон сколько лошадей запустил, прежде чем вознёсся сам.

Радиоприёмник позавывал, погукал и повсхрапывал. Это так Сева хохотал, пародируя помехи.

Странные лошади скрылись за горой песка. Мне предстояло на неё подняться. Пока поднимался, Сева меня порадовал «Розовым миром» в исполнении группы «Planet P Project». 80 минут карабканья наверх, 80 минут отличной музыки. Пару-тройку раз, правда, альбом прерывался неуместным джинглом: «Сева, Сева Новгородцев. Город Лондон. Би-Би-Си».

Когда, обливаясь потом, я взобрался на гребень бархана, надо мной пролетели

кресты-распятья. Все они спикировали вниз, в долину. Там, в котловане, в центре кратера, я увидел большое скопление марсиан. Мираж или нет? Мне ничего не оставалось, как тоже туда направиться. Я подтянул шорты и панамкой вытер пот со лба.

Спускаться было легче, чем подниматься. Больше музыку я не слушал, думал о том, какие песни я исполню марсианам, а слушал вполуха, как Сева травил свои анекдоты. Их было много, все я не запомнил. Понравились два:

По требованию Европарламента термин «чёрная дыра», как неполиткорректный, был заменён на «афроотверстие».

И: Что надо сделать, чтобы освоить Марс? Американцам сказать, что на Марсе много нефти. Европейцам – что на Марсе много золота. Японцам – что на Марсе ещё нет мобильных телефонов. Русским – что на Марсе водка бесплатная. Китайцам – что на Марсе много пустующей территории.

А больше всего понравилось высказывание:

Самым весомым доказательством существования разумной жизни во вселенной является тот факт, что до сих пор никто не попытался с нами связаться.

К сожалению, и мне не удалось установить контакт с инопланетянами. Ни музыкальный, ни вербальный. Потому что это оказались никакие не марсиане. Компания выглядела очень необычно, но это была наша земная компания.

Расположившись полукругом, в ней были и слоны, и лошади, и кресты. Были в ней и женщины (обнажённые) – не сосчитать сколько, но тоже странные: в основном дырявые – с прямоугольными сквозными отверстиями: в головах, в сердцах, ниже живота. Были женщины и без голов – с круглыми букетами цветов вместо них. Были с инвалидными подпорками, поддерживающими провисшие груди, задницы, лица. Были женщины-гибриды: женщины-слоны, женщины-лошади, женщины-кресты.

В центре этого собрания стояло что-то невообразимо огромное, невообразимо высокое, накрытое куском тонкой белой материи.

Когда я приблизился, женщины и животные радостно на меня посмотрели, и женщины начали хлопать. А из аппаратуры, тоже установленной полукругом, зазвучала негромкая мелодия. Кажется, принадлежавшая швейцарской группе «Cosmos». Женщины и животные, как я понял, что-то от меня ждали.

– Не знаешь, чего им надо? – спросил я у Севы тихонечко, чтобы не услышала публика.

– Похоже, они хотят, чтобы ты открыл монумент, – тоже полушёпотом произнёс Сева. – Дёрни, деточка, за верёвочку.

Я дёрнул. Белая ткань упала за монумент, и я увидел гигантского человека. Могучее гранитное изваяние стояло на круглом постаменте, макушкой упираясь в небо. Из головы человека торчали треугольные лучи, в правой руке он держал горящий факел, а в левой гитару. Я опустил глаза, чтобы прочесть надпись на постаменте. Там было написано большими русскими буквами: «МАКСИМ ГЛУБИННЫЙ».

«Так это же мне памятник, – подумал я. – Ничего себе! Прямо Колосс Родосский!»

– Теперь всё ясно, – весело, во весь голос заявил Сева. – Не Статуя Свободы, а Статуй Свободы. Ты двадцать лет нёс свой крест, приобщая людей к свободе. А в благодарность памятник тебе установлен в пустыне!, на Марсе!, лошадьми!, слонами! и голыми дырявыми бабами! Охренеть! Ха-ха-ха-ха!

– Много ты понимаешь, – разозлился я, обидевшись, и попытался его выключить. Сева почему-то не выключался. Тогда я снял ремешок с шеи и швыранул проклятый радиоприёмник подальше от себя. – Пошёл вон, чёртовый еврей. Шут гороховый. Фигляр.

И тут из динамиков колонок на полную мощность грянула песня «God Save The Wean!», «Боже, храни младенца!» (перефраз гимна «God Save The Queen!», «Боже, храни королеву!») из одноимённого моего альбома: «Храни младенца, Боже/ Зачем ему страдать?/ Зачем распятым тоже/ Увидит его мать?…»

Я приложил бинокль к глазам и постарался получше рассмотреть статую. Тело моё, как выяснилось, представляло собой полку с несметным количеством ячеек. Верхние ряды (ближе к горлу) были заполнены бутылками с разноцветными этикетками. В ячейках на груди (в районе сердца) стояли бесчисленные тома книг. Ниже шли ряды компакт-дисков. А в районе пупка – коробки с DVD. Все ячейки были заполнены.

Я направил бинокль на голову Колосса Марсианского, подрегулировав резкость. Лицо у меня было каменное. А в голове имелось несквозное отверстие, которое было черным-черно.

Но кое-где в нём всё же поблескивали звёзды.

***4***

Марго с буквой «t» на конце облокотилась о раму приоткрытого панорамного окна и через длинный чёрный мундштук курила сигаретку.

Я сразу почувствовал, что что-то не так. В её настроении произошли разительные перемены. Из самого счастливого существа на свете она вдруг снова превратилась в холодную надменную русалку, приплывшую из тёмных и безмолвных океанских глубин.

С тех пор, как я благополучно вернулся с Марса, я не видел более радостного человека. Марго, словно маленькая девочка, со смехом и восторгом в её блестящих зелёных глазах носилась по всем этажам дома, по выложенным плиткой дорожкам, по стриженной траве газона, крутилась, вертелась, прыгала, скакала на одной ножке, пела песенки на тарабарском языке, танцевала и одаривала бесконечными поцелуями и комплиментами Стивена, Годди, Антвелла и особенно меня.

Она была готова, как мне казалось, обнять каждого робота из команды обслуживания, включая робота-матку, но всё-таки до этого дело не дошло. Пока я отлёживался в барокамере, восстанавливая своё здоровье после полёта, она заставила мужа организовать шикарные торжества по случаю эпохального исторического события. И эти шикарные торжества состоялись буквально на следующий день. Такого количества выпивки, фруктов, тортов, таких деликатесов и изысканных блюд, таких ярких и масштабных фейерверков, такой громкой и заводной музыки я не видел и не слышал даже во время самой крутой вечеринки, организованной нашим менеджментом в честь выхода третьего альбома «Maximum Depth» «Мыльная опера государства».

Ещё не совсем пришедший в себя после «квантового скачка», облачённый в экзоскелет, усиливающий мои слабые двигательные функции, я сидел во главе стола, словно именинник, пил коньяк (теперь было можно), улыбался и принимал поздравления от окружающих. Собственно, именинниками мы были все. И, начав с меня, мы друг друга по очереди поздравляли, произносили тосты, хвалебные речи, смеялись, радовались жизни; как дети, дурачились и сходили с ума.

Это было вчера. А сегодня – что-то случилось с её радиоприёмником, настроенным на беззаботную волну. Сегодня приёмник трещал разрядами, хрипел помехами, скрежетал частотными и амплитудными колебаниями – в общем, был не в духе.

– Перебрала вчера шампанского или переживаешь по поводу мужа? – поинтересовался я.

Она долго и нудно молчала; вдумчиво, со сладострастием смаковала ароматный табак, а потом, как всегда для меня неожиданно, произнесла:

– Скажи мне, Максим. А зачем, собственно, тебе нужны инопланетяне? Почему ты их постоянно ищешь? Для чего спонсируешь нацеленные на эту тему археологические экспедиции? Ну, найдёшь, предположим, ты следы, оставленные пришельцами, некие конкретные артефакты, и что тогда? В чём твоя сверхзадача? Может быть, попросить у чужих бессмертие для себя?

Я тоже помолчал, собираясь с мыслями, прежде чем ей ответить.

– Когда мы будем знать точно, а не просто предполагать или верить, что во вселенной мы не одни, жизнь на Земле кардинально изменится. Откроются новые перспективы для эволюции и философии, для техники и религии, а все виды искусств получат новые импульсы.

Если человечество будет абсолютно уверено в том, что нас посещали разумные существа с другой планеты, и выяснит на сто процентов, с какой именно, станет ясна со всей очевидностью бессмысленность земных войн. Если люди всех рас, народов и вероисповеданий объединятся в решении наднациональной задачи по технической реализации путешествия к этой самой планете, откуда прибыли чужестранцы, то Земля с её мини-проблемами окажется в новых условиях, в правильной взаимосвязи с процессами, происходящими в космосе.

Никто больше не сможет навязывать человечеству вздор, превосходно продававшийся на протяжении тысяч лет. Если вселенная откроет перед нами свои звёздные врата, мы сможем попасть из нашего не лучшего настоящего в наше лучшее будущее.

Разглядывая нагие (в стиле «ню») формы Марго, я подумал: «Человек (мужчина)

(по-английски это звучало, как одно и то же слово) может вечно смотреть на три вещи: на пламя костра, на море и на красивое обнажённое женское тело», а вслух озвучил другую свою мысль:

– Тебе нужно собрать пресс-конференцию и передать придуманную Хокингом технологию людям.

От этих моих слов она подавилась дымом, захлебнулась, закашлялась, а когда прокашлялась, сказала:

– Ты просто большой наивный ребёнок. Мечтатель, романтик, утопист. Ну как ты не понимаешь. Не будет никогда на Земле всемирного счастья. Все попытки построить идеальное общество заканчиваются плачевно. Кому я это говорю? Ни тебе ли, который высмеивает глупость человеческую на всех своих пластинках? Ни тебе ли, который предрекает новые ужасные войны, если люди не начнут наконец думать. Ни тебе ли, который сочинил потрясающую песню «Карлики и гиганты»? Где говорится о том, что люди считают, что они карлики, и поэтому они ничего не могут, а те, кто ими управляют, это гиганты, и поэтому они могут всё, но на самом деле нужно только в зеркало посмотреть, чтобы увидеть, кто гигант, а кто карлик. Однако заглядывать в зеркала «карлики» не желают.

Я, Маргарет Рифеншталь, самая богатая женщина на свете, должна подарить уникальнейшую технологию каким-то ничтожествам, называющим себя людьми? Да, они очень похожи на людей, но людьми они не являются. Они выглядят, как люди. Они ходят, как люди. Они говорят, как люди. Они одеваются, как люди. На первый взгляд их очень трудно отличить от людей. Их отличает от людей лишь то, что они делают. Они ведут себя не так, как люди. Они ведут себя, как нелюди.

Если я отдам человечеству за понюшку табаку возможность быстро летать в космическом пространстве, не сложно представить, что дальше произойдёт. Сразу же найдутся «боссы», которые превратят эту возможность в средство собственной наживы. В самое ближайшее время «боссы» планеты Земля разграбят вся Солнечную систему. А если они доберутся до планет других звёзд, то и там они от них камня на камне не оставят.

– Что же ты предлагаешь? – поинтересовался я.

Она попыхтела, словно индеец, своей «трубкой мира», подвигала голыми лопатками, повертела шевелюрой иссиня-чёрных волос и выстрелила в меня, как из пистолета:

– Давай улетим отсюда. Только ты и я. А, Макс? Только ты и я.

– А как же Антвелл? – отреагировал я, слегка растерявшись.

– Глупенький. Он мне не муж. И никогда им не был. Он только мой телохранитель.

– Куда же мы с тобой полетим? – спросил я её. Чисто из интереса.

– К другой звезде, – сказала она, как ни в чём не бывало.

– Отправимся к Альфе Центавра? Но в корабле только одна барокамера.

– Поставим две, – ответила Марго так, будто бы речь шла об установке ещё одной душевой кабины в ванной комнате на моём этаже дома. – А полетим мы с тобой в систему Сириуса. – Я аж дёрнулся от этих её слов. – Там, вокруг Сириуса Цэ, вращаются две счастливые планеты: Ара и Ю.

– Ты тоже читала про догонов. А почему не к Дзете Ретикули? Ах да, она в четыре раза дальше. Сколько же туда лететь?