Текст книги "Человек: 1. Теория большого надувательства"

Почему такое столпотворение? Все они смотрели, щурясь, куда-то вверх в одну точку. Что привлекло их внимание? Они смотрели на солнце! Они грелись в его ласковых лучах, радовались теплу. Я также уставился на солнце, но оно меня почему-то совершенно не ослепляло. И не грело. Неожиданно цвет его изменился. Из жёлтого солнце стало оранжевым, как апельсин. Поднялся сильный ветер. Он ерошил волосы, срывал одежду, валил людей наземь. Солнце угасало, хотя было в зените. Из оранжевого цвет перешёл в кроваво-красный. Температура резко понизилась. Ветер сделался ураганный. Он неистовствовал, бросал в людей комья земли и снега. Люди лежали вокруг меня обессиленные, замёрзшие, мёртвые. Со мной же ничего не случилось. Я продолжал стоять, как ни в чём не бывало. Недоумевая, почему. И перед тем, как солнце погасло, и наступила вечная ночь, я успел увидеть свои руки. Они не были человеческими. Это были руки робота – металлические манипуляторы, на гладкой полированной поверхности которых отражались красноватые блики…

Я проснулся, разбуженный странным звуком. Зажёг свет у изголовья. Что-то происходило со входной дверью. Снаружи из коридора кто-то наносил по ней мощные монотонные удары. Кто-то хотел её проломить, кто-то, кто не имел ключа. Но ключа-то не было только у меня! Невероятно! И ещё этот идиотский сон! Если так будет продолжаться и дальше, я натурально сойду с ума, спячу от постоянного нервного перенапряжения. Я вспомнил человека, повстречавшегося мне в лондонском аэропорту. Буду так же дёргаться! Я поднялся с кровати, подошёл к двери. «Эй, – крикнул я, – кто там?!» Удары на секунду прекратились, но затем возобновились с удвоенной энергией. Дверь трещала, словно по ней били кувалдой, но не поддавалась. Крепкий замок!

Я снова не понимал ситуации. Если Огисо пусть приближённо, но сумел вернуть покачнувшийся мир в исходное состояние и заставил меня поверить в его объяснения, то возникшее обстоятельство не вписывалось ни в какие теории японца. Происходило нечто исключительное. Я, как деревянный болван, стоял у прямоугольника двери, смотрел, как её вышибают, не зная, что делать. По идее, нужно было бы, наверное, обзавестись каким-нибудь оружием на случай, если тот, кто с таким упорством высаживает мою дверь, настроен враждебно и против меня, что весьма вероятно. Чем вооружиться, никак не приходило мне в голову.

Удары следовали за ударами. Вот-вот дверь распахнётся. Я вспомнил, что Огисо что-то говорил про номер телефона. Ага, он сказал, что номер легко запоминается. Четыре нуля! Я бросился к аппарату, набрал четыре раза подряд зеро. Трубка молчала. Где этот факаный цээрушник, у которого по кораблю бегают сумасшедшие с кувалдами, не дающие никому спать по ночам?! Трубка отвечала лишь длинными гудками. Я швырнул её на рычаг, когда дверь, наконец-то не выдержала натиска.

На пороге возник человек, при виде которого меня сперва бросило в жар, потом в холод. Одного взгляда в его безумные, широко раскрытые глаза хватило, чтобы понять, что он меня сейчас прикончит. И сразу стало ясно, почему. Он сбежал из лаборатории! Из абсолютно лысой его головы торчали несколько коротких блестящих цилиндров, с концов которых свисали оборванные пучки разноцветных проводов. Они ставили над ним эксперимент, и что-то у них не сработало! Передо мной стоял так называемый «доброволец», одетый в белую изодранную в клочья одежду. Его руки с гигантскими кулаками были по локоть в крови. То ли оттого, что он уже расправился с кем-то в лаборатории, то ли потому, что он разбил их о мою дверь. Кровь с рук капала на пол.

Он двинулся на меня, как танк, сокрушая всё на своём пути. Вдребезги разлетелся стеклянный стол, он разнёс его сильнейшим ударом кулака-кувалды. Горку электронной аппаратуры он смахнул одним движением руки, словно назойливую муху. Телевизор со страшным грохотом рухнул вниз. Он медленно подбирался ко мне. Я хотел было обогнуть его и выскочить в проём двери – только это позволило бы мне уйти отсюда живым и невредимым, но он оказался не настолько глуп, он перегородил мне дорогу, оставляя постоянно дверь за своей спиной.

Я ринулся в гимнастический зал. Он – следом. Я бросил в него одну из гантелей, но промахнулся. Килограммовый «блин» со штанги задел цилиндр, торчащий из черепа. Он даже не прореагировал! Я понял, что мне сейчас будет крышка. Сейчас он раздавит меня, как червяка. Какая глупая смерть! А бывают ли умные смерти?

Оглушающе-трескучая автоматная очередь продырявила его голову насквозь. Пули едва не задели меня. Его лицо моментально превратилось в кровавое месиво. Ошмётки мяса и мозга забрызгали меня с головы до ног. И всё же он сумел развернуться и единственным уцелевшим глазом увидеть японского солдата, ведущего по нему прицельный огонь из «грассхоппера». Потом его грузное изрешечённое тело свалилось мешком.

4

– Знаешь, Сазонов, я слышал, у тебя есть чемодан, доверху набитый золотыми слитками. Огисо якобы выдал тебе аванс «жёлтым металлом». Это верно? – Жан-Жан, как всегда чисто выбритый, аккуратно причёсанный, облачённый в добротный, дорогой, с иголочки костюм, безукоризненно белую рубашку и синий галстук, сидел в кожаном глубоком кресле рядом с русским. Они вдвоём смотрели телевизор.

– Кто тебе сказал? Если Паскаль, то он снова всё переврал, – Сазонов в рваных потёртых джинсах, в чёрной мятой футболке с розовой надписью «Fink Ploy» на груди и в шлёпанцах на босу ногу подошёл к шкафу, вытащил алюминиевый кейс, тяжело установил его перед Жан-Жаном.

– На, удовлетвори своё любопытство.

Жан-Жан откинул крышку, присвистнул:

– О ля-ля! Такой массы «зелёных» я в жизни не видел! Сколько тут?

– Ровно три миллиона. Попадаются пачки с портретом МакКинли. Я раньше даже не подозревал, что существуют американские банкноты подобного номинала.

– Да, солидно, – француз поправил очки на носу. – Дашь сфотографироваться?

– Не прибедняйся. У самого в Париже или где там лежит кругленькая сумма в банке. А скоро жирную премию отхватишь, Огисо обещал… Давай выпьем, хватит чужие деньги щупать, давай, я уже налил, а то водка выдыхается.

Жан-Жан прихлопнул крышку, взял рюмку, они чокнулись.

– За что пьём? – спросил русский.

– За удачные испытания. Теперь от них зависит наше будущее.

Они вылили жгучую жидкость себе вовнутрь.

– На солёненький огурчик, закуси, – Сазонов наколол на вилку сразу парочку – один протянул Жан-Жану, другой надкусил сам. – Кстати, куда их повезли, не выяснил?

– Атолл Шэйк. Тоже в Тихом океане, – француз приятно хрустел огурцом. – Если тесты пройдут нормально, скоро буду дома. Ужасно соскучился по Франсуазе, а по Полю как! Чуть ли не каждый день снятся!.. Подумать жутко – не имел женщину двадцать пять месяцев! Я здесь почти с самого начала проекта. Как-то сказал об этом Огисо. Говорю, что, Огисо-сан, онанизмом мне прикажете заниматься? Я без женщины не могу. Дурным делаюсь, работаю плохо. А он, скотина, плечиками пожимает и придурковато улыбается. Говорит, вам за это неудобство огромные деньги платят, вы должны ситуацию понимать, не один вы такой, а если хотите, я вам могу надувную предоставить, с подогревом. Бр-р-р! Мерзость! С резиновой ни за что не лягу!..

Сазонов увеличил громкость у телевизора, сказал:

– Потише! Сейчас новости будут передавать. Может быть, что-нибудь и сообщат.

– …А Огисо, небось, ежедневно в свою Японию на вертолёте летает, гейш трахает. У-у-у, свинья жирная! – не унимался Жан-Жан.

На экране поползла заставка российских новостей, из динамиков потекла традиционная мелодия.

– Мне ваше русское телевидение не нравится. Слишком много рекламы, как и у нас. А фильмы вы показываете в основном американские. Превратились в колонию США! Не обижайся, но янки победили, выиграли холодную войну. Теперь используют вас как сырьевую базу для своих хищнических амбиций. Моя любимая Франция, правда, тоже пытается себе кусочек послаще отхватить… Симпатичная дикторша. Новенькая? Я её что-то раньше не видел…

– Да, ты прав. С приходом к власти Рогбачёва Россия, как единая сверхдержава, как, если хочешь, империя, развалилась до основания. С ней стали обращаться как с проституткой. Кто платил, тот и имел. Рогбачёв – меченый сатаной. Нет, я не считаю, что при коммунистах было замечательно, отнюдь, но то, что творилось в России при Гробачёве и Пьяньцине, просто омерзительно. Разрушать гораздо легче и, главное, выгоднее, чем создавать. Пьяньцин – элементарный алкоголик, ему на людей было наплевать… Что же касается Гэпэутина, то он по крайней мере трезвый на людях появлялся в отличие от предыдущего президента…

– А этот новый – Мёдознаев?

– Ещё непонятно, посмотрим, что будет дальше. Но то, что он любит «Пип Дёрпл», уже хорошо… Россия хоть и начинает потихоньку возвращать себе своё былое могущество, но ещё больна великой анархией. И если с этой болезнью не бороться, то… послушай, что за беспредел происходит! С ума сойти! Кошмар!.. В Москве на Красной площади террористы взорвали собор Василия Надменного! Уничтожили национальную святыню!.. Что творится!..

Глаза у Жан-Жана полезли на лоб.

– Ты не шутишь?

Новости закончились, пошёл рекламный ролик.

– Чёрт с ними со всеми! Давай ещё выпьем, – француз разлил русскую водку по рюмкам. – Вот водка мне ваша нравится, Сазонов. Да и ты – парень что надо. Есть предложение – бахнуть за нашу дружбу.

– Нет возражений.

Рюмки они опустошили одновременно.

– Подрежь колбаски, – сказал Жан-Жан.

– Хорошо сидим, – произнёс русский, беря левой рукой широкий острый нож из нержавейки.

– Отлично! – француз достал из внутреннего кармана пиджака пачку «Цента», ловко выбил сигарету, закурил. – Ты знаешь, Сазонов, я до сих пор не верю, что мы это сделали. Когда Огисо сказал, чем мне и многим другим предстоит заняться, я тогда подумал – он чокнутый! Поначалу ничего не получалось. Мы просто убивали людей. Резали их почём зря. Фактически задача состояла в следующем – пересадить мозг живого человека в робота. Ты не представляешь, как я работал. Я никогда так не работал! По восемнадцать часов в сутки! Цель была безумная, но жутко интересная. Я проявлял чудеса хирургии, однако всё было тщетно. Проблем вылезло столько, что на их решение ушло бы лет десять по меньшей мере. Несмотря на то, что они исполняли любую нашу прихоть. Они вкладывали деньги поистине бешеные. Заполонили лабораторию наисовременнейшим оборудованием… Знаешь, мне иногда снятся кошмары. Горы кровавых шевелящихся трупов с вырезанными головным и спинным мозгом… Да, бог покарает меня за это. Моё место в аду!.. Я отчаялся, я начал пить, хоть Огисо строго-настрого запретил пить кому бы то ни было. Я пил до тех пор, пока они не притащили сюда Хай Фая. Китаец – несомненно, их лучшая находка. Он – гений! Он – бриллиант! Если бы они его не откопали, проект рассыпался бы, как карточный домик. И никакие деньги не помогли бы.

Француз стряхнул пепел и продолжил:

– Хай Фай круто изменил технологию. Он совершенно иначе взглянул на идею, подошёл к вопросу как электронщик. Пересадка мозга отпала вообще. Но я тоже пригодился, мы стали работать тандемом, взаимно дополняя друг друга…

– Ты не знаешь, как устроен «транссквизер»? – перебил его русский. Сазонов переключился на ещё один российский телеканал.

– Нет. Это сверхсекретно. Это тайна за семью печатями. Китаец рассуждал примерно так. Человек получает информацию через органы зрения и слуха, то есть посредством глаз и ушей, правда, нужно ещё добавить сюда кожное восприятие и вкусовое, включающее запахи. Однако основную роль играют всё-таки глаза и уши. Вот на них-то мы и обратили самое пристальное внимание. Входы в мозг, через которые поступает зрительная и звуковая информация, благодаря мне и Хай Фаю превратились в выходы информации из мозга. Что он там напаял, я не знаю, но он изготовил «транссквизер», выжимающий данные из «серого вещества». К сожалению, устройство не копирует, а как бы высасывает информацию, повреждая клетки мозга человека к тому же, поэтому, как тебе известно, от прошедших «транссквизерацию» уже нет никакого толку. Они становятся идиотами…

– Я всё думаю, почему Ван Дер Хеллден припёрся тогда ко мне? Помнишь? – русский извлёк из холодильника две запотевшие бутылки колы и поллитровку водки.

– Конечно… В тот день, когда они привезли тебя… Трудно сказать. Предполагаю, что он просто хотел вернуться домой, ведь до тебя он жил в твоей каюте. Может быть, каюта ассоциировалась в его наполовину выдавленном сознании с его домом, с местом, где, как ему казалось, безопасно, тем более, что обстановка была идентичная. Когда он обнаружил там чужого, он попытался тебя убить… А виновата спешка. Огисо торопил – быстрее, быстрее! Ублюдок узкоглазый! Ван Дер Хеллден успел прикончить троих моих ассистентов в лаборатории – замечательных специалистов, между прочим! – , я чудом уцелел…

Француз докурил сигарету, затушил её в круглой пепельнице.

– Доктор Менгеле! Давай-ка опять дёрнем «блондиночки», – русский наполнил рюмки до краёв.

– Хорошо пошла! – произнёс француз, закусывая тонко нарезанной копчёной колбасой. – …После голландца был перерыв. Хай Фай около полутора месяца доделывал

«транссквизер». Параллельно ты и твоя команда собирали тело. Должен заметить, ты тоже башковитый мужик. Технический совет насчитал шестнадцать или семнадцать, точно не помню, изобретений, применённых тобой в конструкции. Ты – молодец!.. Красивая девочка и поёт неплохо! – в это время на экране телевизора демонстрировался музыкальный клип. – Смотри, какие ножки! А попочка!.. После голландца мы угробили ещё двоих «добровольцев», те умерли на столе. Вечная им память!

– Кто они были? – спросил Сазонов, отхлёбывая холодную колу прямо из горлышка.

– Все «добровольцы» – это наркоманы и люди, приговорённые к смертной казни. В основном американцы, но попадались, как Ван Дер Хеллден, и из других стран. В той группе, которая сейчас на атолле, помимо четверых янки два немца и бельгиец.

– Жан-Жан, тебе не страшно от того, что мы тут придумали? У меня такое ощущение, что мы сотворили нечто похуже атомной бомбы. Кибернетические организмы, или, как их называет Хай Фай, «транссквизермены» обладают гигантскими способностями. Один «транссквизермен» стоит десятка – какой десятка! – , сотни обычных солдат. Его не берёт пуля, граната для него почти не опасна, возможно, лишь прямое попадание бронебойного снаряда представляет для него некоторую реальную угрозу, хотя я полностью не уверен, что это смертельно. Практически он бессмертен. Я представляю армию, состоящую целиком из «транссквизерменов» с телами, например, Шварцеллеггера. Миллион шварцеллеггеров могут захватить материк в течение считанных дней или даже часов! Мы выпустили джинна из бутылки. Вариант изготовленной модели будет постоянно усовершенствоваться. «Транссквизермена» сделают гораздо изощрённее, если не мы, то те, кто придут после нас. Найденная технология универсальна. Мне чудятся танки и самолёты, внутри которых нет живых людей. Танк или самолёт – это тело «транссквизермена», маленькая коробочка – человеческий мозг, она управляет телом, сеет смерть и ужас среди нормальных мирных жителей. Моё воображение рисует чудовищные картины!..

Француз закурил новую сигарету, затянулся, поправил сползшие на нос очки. Сазонов заметил, что рука с сигаретой у Жан-Жана подрагивала.

– Я стараюсь не думать о плохом. В конце концов того, кто изобрёл автомобиль, можно тоже посчитать убийцей, ведь основная масса людей гибнет на дорогах. Это относится к большинству вещей. Вопрос в том, каким образом использовать то или иное изобретение. Я не хочу думать о последствиях ранее невиданной на земле технологии. Мы заканчиваем работать с последней группой «добровольцев» – остался один человек —, и я уезжаю отсюда. Контракт прекращается. Меня ждут Франсуаза и Поль…

Сазонов взглянул на наручные часы, полностью убрал звук у телевизора; включив радиоприёмник, сказал:

– Давай послушаем Би-Би-Би, русскую службу. Время новостей… На, попей водички…

– Ты уже знаешь про Тэйлора? – спросил Жан-Жан.

– Да, от Патрика… Он вроде бы возглавлял сектор «Эй».

– Билли обнаружили вчера в его каюте, лежащим на кровати. Врач-патологоанатом сказал, что у Тэйлора произошла остановка сердца, и…

– Подожди-ка! – перебил русский. – Кажется, это то, что нам нужно…

«…Международная организация «Гринвёрлд» выразила протест американскому правительству в связи со вчерашним наземным испытанием атомной бомбы на атолле Шэйк. Атолл Шэйк расположен в юго-восточной части Тихого океана и является территорией США. Мощность ядерного заряда уточняется… С выпуском новостей вас познакомил наш сотрудник Себастьян Нижнегородцев…»

Сазонов перевёл текст сообщения на английский.

– Наконец-то! Свершилось! Дай бог, чтобы парни остались целы! Я держу пальцы крестиком! Необходимо выпить… наливаю. Сейчас как жахнем! Сазонов, это я от тебя нахватался жаргонных словечек…

– С кем поведёшься, с тем и наберёшься, – вставил слово русский.

– …Послушай, переключи на NNN; извини, но мне надоели ваши русские передачи. Я понимаю, что ты предпочитаешь родной язык английскому и поговорить тебе на русском здесь не с кем, но уважь гостя, пожалуйста…

Они выпили ещё раз, затем ещё, потом снова. Они потихоньку приходили в состояние безмятежной расслабленности, комфортабельного онемения, когда тёплая волна от желудка разливается по всему телу, создавая уют и умиротворение, когда нервозность и подавленность уступают место спокойствию и удовлетворённости, когда окружающий мир, нарисованный мрачными грязными цветами, начинает сверкать яркими сочными красками.

Русский принёс очередную бутылку. Они опять выпили. Остановить их было невозможно. Они явно решили превысить все нормы. Они перестали обращать внимание на телевизор. Войдя в раж, спели удивительную песню на англо-русско-французском языке чудовищными голосами и каждый на свой собственный манер. Француз измазал дорогой, с иголочки костюм и белоснежную рубашку соусом и маринадом, галстук съехал набок. Сазонов почти не пострадал, если не считать мокрого пятна в районе ширинки, которое красноречиво свидетельствовало о не совсем удачном посещении туалета. Оба выглядели, как закоренелые алкоголики. Они уже больше не закусывали. Они надирались до поросячьего визга.

Первым начал целоваться русский. Француз не возражал, наоборот, горячо приветствовал. Они пили и целовались. Когда же совершенно невменяемые, напившиеся вдрызг, они повалились на кровать, целуясь, шепча что-то приятное и весёлое друг другу на ухо и по-дурацки улыбаясь при этом, со стороны стало казаться, что отношения между ними приобретают гомосексуальный характер.

Иногда в порыве любовной страсти Жан-Жан выкрикивал что-то вроде:

– Сазонов, дорогуша, я тебя обожаю! Левша ты мой гениальный! Дай-ка я тебя в губки чмокну!

И они продолжали шептаться и обниматься, пока окончательно не затихли. Они уснули, как младенцы, так и оставив светиться экран телевизора. А перед тем, как полностью вырубиться, Сазонов в который раз почувствовал, что тело перестало ему

принадлежать…

Времени хронически не хватало. «Где Жан-Жан? – напряжённо думал русский. – В столовой его нет. Договорились ведь встретиться в «Вавилоне», а после вместе с разноязыкой толпой отправиться на утреннюю прогулку. Где он? Без него я не справлюсь!» Сазонов посмотрел на наручные часы. До отхода лифтов – двадцать минут. Вот уже меньше – девятнадцать. Он спокойным шагом проследовал к выходу, минуя мужчин, сидящих за столами, поедающих всевозможную пищу, негромко переговаривающихся, жестикулирующих, курящих. Многих он знал лично – они были из его сектора —, многих понаслышке. Но сейчас они не здоровались с ним, да и он не приветствовал их. Ситуация с некоторых пор изменилась. Он теперь был чужой человек, незнакомый.

Как только Сазонов выбрался из столовой, он тут же бросился бежать вниз по лестничным пролётам. Хорошо, что никто не встретился ему на пути. Его быстрый бег привлёк бы нездоровое любопытство. А доносчиков на корабле всегда было в избытке.

«А-а, теперь всё равно!» – подумалось ему. Он спустился на три палубы ниже, запетлял лабиринтами коридоров. До каюты Жан-Жана – рукой подать. Однако он не спешил. Может, это ловушка? Он медленно бесшумно приблизился к двери, прислушался. Тихо. Ни единого звука. Русский осторожно тронул ручку, мягко надавил на дверь. Она была заперта. Тогда он вытащил из кармана куртки дубликат ключа, вставил в замочную скважину, плавно провернул. Чуть-чуть приоткрыл дверь – ничего не произошло. Приоткрыл настолько, чтобы протиснуться самому. Вошёл в помещение и сразу же закрыл дверь. В каюте было темно. Электричество он не включал, смог без освещения осмотреться, сориентироваться.

Жан-Жан лежал на боку на кровати, до подбородка укрывшись одеялом, правая рука свешивалась с края. Казалось, он спал, но Сазонов вдруг отчётливо понял, что Жан-Жан не спит. «Остановилось сердце, как у Тэйлора!» – подумал он. Он подошёл поближе, присел на корточки, рукой коснулся головы француза. Точно в центре лба зияла круглая дырка от пули – с рваными обожжёнными краями. На полу у кровати валялись разбитые очки. Жан-Жана больше не существовало!

«Сволочь японская! Как мне хочется тебя собственными руками удавить! Жан-Жана убил, паскуда! – русский представил, как дёрнулась голова француза, когда её прострелили. – Итак, ты сделал первый ход. Очередь за мной. Игра началась.

Смертельная игра. В ней победит самый хитрый.» Сазонов пошарил под подушкой, заглянул в ящики, поискал на стеллажах. Пистолета нигде не было. Ещё один прокол. Огисо пока набирает очки. Перевес пока на его стороне. Сазонов осторожно вышел из

каюты, огляделся – никого. Все пальцы были измазаны чем-то красным. Господи, да это же кровь Жан-Жана! Он вытер руки о внутреннюю сторону куртки. Посмотрел на циферблат часов. Ровно через две минуты лифты двинутся вверх. Японцы пунктуальны, по-немецки педантичны. Кто не успел, тот опаздал. И хотя можно было успеть, он передумал ехать на лифте. Он начал спускаться вниз, туда, где заканчивалась жилая зона…

Это место не представляло труда обнаружить, потому что Жан-Жан достаточно подробно описал, как сюда добраться. Коридор имел короткое ответвление – тупик. В конце тупика на переборке висел большой ящик, за стеклом которого Сазонов увидел красный пузатый огнетушитель. С жёлтыми замысловатыми символами-иероглифами на нём. Внутри ящика была приклеена бумажка, исписанная тоже столбиками значков.

Всё это была лишь бутафория. Так, для отвода глаз. Сазонов раскрыл прозрачную дверцу, легко вытащил тяжёлый огнетушитель, снял ящик с петель. Гладкая переборка обманула бы любого, но ни его. Он прощупал поверхность, остро заточенным ножом вырезал кусок обшивки. Под ней оказался маленький овальный люк с задраенной металлической крышкой. Русский раскрутил штурвальчик, толкнул крышку люка.

Образовавшийся лаз вёл на лестницу аварийного выхода из машинного отделения корабля на верхнюю палубу. Он попробовал протиснуться в лаз, выставив вперёд левую руку. Ничего не получилось. Слишком маленькое отверстие, он застрял. Сазонов снял куртку цвета хаки, попытался снова. Результат тот же. Куртка не при чём. «Что же делать? Может быть, этот лаз рассчитан только на японцев, на маленьких людей? Тогда я попал!» И тут до него дошло. Он выставил вперёд обе руки и фактически как бы нырнул в лаз, помогая себе двигаться телом.

За перегородкой шла тёмная вертикальная шахта, в одну из стен которой были вделаны стальные рифлёные скобы. За них-то он и уцепился. Он полностью втянул своё тело в шахту; почувствовав под ногами опору, полез вверх. Где-то под ногами слышался приглушённый шум работающих двигателей корабля. Он довольно быстро добрался до выхода из, казалось бы, бесконечно длинного колодца. Крышка люка была неплотно прикрыта, поэтому тонкая полоска света проникала в тоннель. «Интересно, если я сейчас сорвусь вниз, то останусь цел или нет?» – промелькнула сумасшедшая мыслишка.

Задрайки были открыты. Сазонов толкнул крышку, она почему-то не сдвинулась с места. Что-то мешало ей приподняться. Он внимательно осмотрел её – наверное, снаружи крышка прихвачена сваркой. Ничего не оставалось, как постараться открыть её силой. Он надавил на крышку рукой. Бесполезно. Увеличил нажим. Крышка не поддавалась. Он добавил ещё. Под воздействием чудовищного, нечеловеческого усилия сварка лопнула, крышка, лязгнув, распахнулась. На Сазонова из квадратного проёма смотрело светлеющее голубое небо.

Он высунул голову из люка. Справа, метрах в семидесяти в огороженной колючей проволокой прогулочной зоне он увидел людей из «Вавилона», поднявшихся сюда на лифтах. Их было несколько десятков, а то и вся сотня: учёные, изобретатели, специалисты своего дела, профессионалы, собранные здесь со всего мира ради чьей-то фантастической прихоти. Русский вспомнил коллекцию бабочек в доме у Натали. «В них тоже совсем скоро, как в Жан-Жана, воткнут булавки, только в отличие от бабочек их не выставят на всеобщее обозрение, а просто утопят в океане.» Что-то там, в загоне, было не так. Солдаты-японцы, всегда охранявшие зону вне её, по периметру, сегодня находились внутри вместе с охраняемыми. Они грубо расталкивали людей, кого-то искали. Русский заметил Патрика и Паскаля, ожесточённо ругающихся с солдатами. «Они ищут меня! – подумал он. – Если бы я пошёл той дорогой, меня бы давно уже повязали.» Слева, невдалеке от лаза, стояли два монстра – похожие на крокодилов громадные вертолёты в полном боевом оснащении. Сазонов выбрался из шахты и побежал к ближайшему. Управлять вертолётом он не умел…

Огисо первым увидел, что винт у «единицы» начинает вращаться. Он понял и ужаснулся. Конечно, русский тут переиграл его, однако это не конец. Огисо отдал быстрые команды, солдаты бросились к вертолёту, на ходу стреляя по нему из автоматов. Геликоптёр оторвался от палубы, но снова плюхнулся на шасси. Тот, кто сидел в кабине, плохо справлялся с пилотированием. Солдаты вели огонь, не причиняющий винтокрылой машине значительного вреда. Неожиданно вертолёт резко взмыл в небо. Ещё немного и он улетит! Один морской пехотинец притащил базуку. Огисо отнял её у солдата, прицелился. Объект нервно болтался в воздухе, не позволяя точно попасть в него. Отдача ударила в плечо японца, реактивный снаряд угодил в подвесной топливный бак. Геликоптёр охватило пламя. Огисо возликовал, но рано. Вертолёт ответил пулемётной очередью, крупнокалиберными патронами расстреляв бочки с горючим. Бочки взрывались и горели. Растёкшееся из них топливо образовало огненную стену, к которой нельзя было приблизиться. Превратившийся же в факел вертолёт рухнул на вертолётную площадку.

Солдаты и подключившиеся к ним матросы стали бороться с пожаром: раскручивали шланги, несли огнетушители. Огисо с удивлением для себя увидел русского, живого и невредимого, без парика, одетого в чёрную футболку, прожжённые, измазанные сажей армейские штаны и высокие кожаные ботинки. Русский бежал по трапам к ракетам. «Стреляйте!» – заорал, что было мочи, Огисо. Русский был уже у пусковой установки. «Стреляй в него!» – вопил Огисо, рукой указывая на русского солдату, вооружённому гранатомётом. Солдат выстрелил. Огисо увидел, как русскому оторвало голову прямым попаданием снаряда, и его тело свалилось за пусковую установку.

Наконец-то! Уничтожен! Огисо хохотал от восторга. И если бы он сам это не увидел, а ему кто-то бы рассказал о том, что случилось несколько минут спустя, Огисо ни за что не поверил бы лжецу. С пусковой установки левого борта самопроизвольно стартовала ракета класса «банзай» и, сделав головокружительный зигзаг, взяла курс на Японию. Огисо готов был поклясться, что к её гладкой поверхности каким-то немыслимым образом прилепился русский, у которого отсутствовала голова. Узкие щелочки глаз японца расширились до предела. «Дьявол!» – застонал он. Это было последнее, что он произнёс в своей жизни, так как зазубренный металлический осколок взорвавшегося вертолёта, «единицы», через секунду воткнулся ему в спину.