Текст книги "Этот свет"

– Редко добираешься сюда? – поинтересовался кадет.

– Высоко. Да и живет тут только несколько человек, все молодежь. Полить тебе на полотенце? – Он повернул рычаг и пустил на подставленную Бергом тряпку хилую струйку влаги. – Раньше, бывало, полная Обитель народу была, не то что сейчас. А кадеты, как постарше становятся да осмотрятся, все пониже переезжают, комнат много пустых.

– Что же случилось, мистер?

Ален протер лицо и вопросительно повернулся к старику.

– Сойдет, – сказал тот и вдогонку удалил последнее пятнышко из-под носа новорожденного. – Спасибо, что помог старику. – Шамиль подхватил ведро и засеменил прочь.

– Эй, постой-ка. – Берг догнал его и простроился сбоку. – Почему людей в Обители стало меньше?

– Я ошибся, – сухо пробормотал водонос. – Я уже старый, вижу плохо. Вот и мерещатся всякие глупости. Ты лучше сходи в лекторий, расписание узнай.

Он оттолкнул Берга сухим, но неожиданно жилистым и сильным локтем и проскочил мимо него на лестницу, оставив юного кадета в полном недоумении и растерянности. Старик уже успел сбежать на целый пролет, когда Ален очнулся и подал голос:

– Сколько персонала в Обители?

Ведро вдруг выпало из старческой руки и покатилось по ступеням, производя унылый грохот. Не оглядываясь, Шамиль с приглушенными ругательствами побежал вслед за ним, странно пригнув голову и успевая мелко и как-то судорожно оглядываться по сторонам, хотя справа от него была стена, а слева – перила.

“Хороший я придумал вопрос”, – гордо подумал Берг и направился в свою комнату, чтобы забросить в шкаф заметно посиневшее полотенце. Он и в самом собирался посетить лекторий – не торчать же в безвестности, среди полной тишины Обители. Куда, в самом деле, подевалась целая толпа кадетов, среди которых был и проклятый Макс? Обида и злость вновь овладели Бергом, когда он вспомнил оба случая свирепого натиска со стороны летуна – и на трибуне, и в Обители. Мышцы сами собой напряглись и потеплели, а пальцы рук сжались в кулаки. “Ну, ты у меня припомнишь!” – сумбурно и беспредметно подумал он, заметно утешаясь другим воспоминанием – о закаченных глазах валящегося на мостовую врага и спасении Бранчика.

Второй этаж здания полнился далекими шумами – вероятно, некоторые кадеты собрались вместе и предавались отдыху. Из умывальни выскочил обнаженный по пояс парень с посиневшими запястьями, крылья которого влажно волочились по полу, оставляя за собой блестящие полоски.

– Ага! – непонятно вскричал он и пощупал Алена, будто сомневался в его существовании. – Ну, будем знакомы. Я Герман, а ты Фриц, кажется?

– Угу.

– Что же ты не дал ему сдачи? Вон как напал на тебя, а ты и скорчился, будто и не кадет вовсе.

– Он старше, – пробормотал Берг.

– Ну и что? Ты учти, малыш, – покровительственно сказал Герман, – здесь никто скидку на возраст не делает. Ты имел полное право защищаться, тем более что он обознался. Да и вообще этот Макс – психопат, по-моему!

– Да, конечно, синьор, – осторожно проговорил юный кадет. – Я буду знать.

– Ну, присмотрись пока, что да как. – Герман вдруг подмигнул ему и потрепал по плечу, рассеяв с крыльев несколько крупных капель. – А мне на свидание пора. Если будут проблемы, заходи в гости, помогу. – Он кивнул на ближайшую к лестнице дверь. – Ты Макса не бойся, он хоть и наглый, а слабак, только с малышами и дерзкий.

– Хорошо, – улыбнулся Ален. – Здесь есть девушки?

– Эй, а тебе не рано? – рассмеялся Герман. – Не успел родиться, а уже сексом интересуешься.

Берг хотел похвастаться свои первым кладбищенским опытом с Викой, но осекся и вместо этого смущенно улыбнулся.

На первом этаже он опять притормозил, прислушиваясь, однако долго так стоять ему не позволил громкий голос Наташи, которая высунулась из-за своего барьера и жгуче вскричала:

– Как устроился, Фриц? Прокл уже был у тебя?

– Спасибо, хорошо. Он принес мне белье.

Берг ненадолго задержался возле вахтера, чтобы не выглядеть невежей, хоть и опасался расспросов – что, мол, случилось и почему Макс повел себя так агрессивно? Понятно, сидеть так у входа и провожать взглядом спины кадетов – занятие не слишком веселое, вот и приходится приставать ко всем с разговорами, чтобы скрасить дежурство.

– А часы? – не унималась она. – Ходят?

– Конечно, фройлен.

“Спросить ее про персонал или нет?” – Ален заколебался, не желая сразу поссориться с Наташей. Это было бы жестоко, ведь убежать, как кастелян, ей некуда, и увильнуть от ответа ей будет непросто. Поэтому он промолчал и быстро вышел из дома.

Светлая полоска под крышей лектория стала чуть-чуть тоньше: солнце еще ниже опустилось к горизонту, добавив резкости теням и прохлады – воздуху. Сгорбленная фигура Шамиля вдалеке равномерно двигалась, выкачивая из-под камней воду; кроме нее, в поле зрения имелись и другие люди.

Между аккуратным, желто-черным зданием по правую руку – Резиденцией – и приземистой сторожкой, где сидела Рыжик, виднелся проход в парковую зону Обители. Там сгрудилось несколько кадетов, в том числе, кажется, женского пола. Но они быстро пропали за чугунной оградой. Еще двое сотрудников вышли из Хранилища и разделились – один свернул в Резиденцию, другой, сильно хромая, пошел прямо к Бергу. Никаких знаков он не делал, и вообще смотрел под ноги, так что Ален счел за лучшее заняться своими делами, а не пялиться на него.

Еще несколько пар, все однополые, прохаживались по обширному двору между оградой и общежитием кадетов.

Взойдя по протертым ступеням к высокой, массивной двери в лекторий, Берг оттянул ее на себя и проскользнул в гулкую тишину, разбив ее своими осторожными шагами.

Спиной к нему, на расстоянии трех-четырех метров, стоял упитанный человек и рассматривал некий стенд с приколотым к нему листом бумаги, испещренным столбцами символов. Вздрогнув, он обернулся, и тотчас его полная фигура расслабилась, а нижняя челюсть отвалилась, явив Бергу толстый розовый язык и кривые зубы.

– Салям, – проговорил незнакомец, кланяясь и отодвигаясь от стенда. – Ты новенький?

– Как ты догадался, товарищ? – насупился Ален.

– У тебя вид растерянный. Я таким же был пять дней назад, когда пришел в Обитель. – Он с усилием сдвинул челюсти, будто спохватившись, но ненадолго. Очевидно, держать их в таком положении ему было слишком трудно. – Я Данила, а ты кто?

– Э… Фриц. Это расписание занятий? – поинтересовался Ален.

– Да, завтра первый урок.

Текст был разбит на десять параграфов, каждый из которых венчался заголовком: “1-й день”, “2-й день” и так далее.

– Сначала медосмотр, – с гордостью заявил Данила, демонстрируя Бергу внушительный, готовый лопнуть бугор между лопаток. – У меня уже почти прорезались. Тебе-то, конечно, пока нечем похвалиться, ты здесь первый день.

– Я не по дням развитой, – возразил юный кадет. – Мне Павлик сказал.

– Па-авлик? – уважительно протянул толстяк. – Ты где живешь?

– На третьем этаже, примерно посередине.

– Вот задница, а меня в самый конец запихали! – обиделся Данила, бурно взмахивая руками, так что Берг на мгновение вообразил, будто ему собираются залепить по туловищу кулаком.

– Поспешил ты родиться, – сказал он.

– Пожалуй, – с выражением сильного сомнения на круглом лице протянул толстый кадет. – Зато я узнал много интересного.

Берг усмехнулся и задал свой любимый вопрос:

– Хорошо, раз ты такой знающий, назови мне обслуживающий персонал Обители.

– Вахтер, регистратор, водонос…

– Ну-ну.

– …Кастелян, смотритель, оружейник, садовник, хранитель, фонарщик, комендант лектория… – Данила задумался и неуверенно продолжил: – Не знаю, можно ли препозитов считать персоналом.

Ален был порядком разочарован – не тем, разумеется, что его новый знакомый перечислил так много должностных лиц, а тем, что его простой вопрос, оказывается, совершенно напрасно перепугал несчастного геронтофила Прокла. Да и старик Шамиль повел себя неожиданно, вместо того чтобы ответить как Данила, четко и доходчиво. Ничего особенно впечатляющего Берг пока не услышал, хотя толстяк колебался – может быть, ему и удалось бы выудить из памяти что-нибудь еще, если бы не резкий и визгливый голос, раздавшийся со стороны лестницы.

Из-под ее каменной, ребристой массы торчала всклокоченная голова еще более пышной, чем Данила, женщины с абсолютно черным горлом. Алену даже показалось сначала, что это платок, но когда она со сложенными на монументальной груди руками направилась к юным кадетам, он понял, что ошибся.

– Кто помянул меня всуе? – скандально вскричала женщина. Создавалось впечатление, что она вот-вот закашляется от собственной натужной пронзительности.

– Я всего лишь отвечал на вопрос несмышленого товарища, фрау Инесса, – залепетал Данила.

– Знаю я ваши вопросы! Сначала спросят, а потом учителя до вечера в библиотеке пыхтят, ответы ищут. Никакого такта нет! Давеча крыловеда Юкки чуть не до слез довели, попросили показать бочку. А то “забыли”, что он теоретик и крылья носит только во время лекции. Попробовали бы, шутники, с Габриелем так поговорить.

– Это не мы, – вежливо произнес Ален.

– Все вы одинаковые, – не согласилась Инесса, гневно колыхнув телом и прижав обоих молодых кадетов к доске с расписанием, так что у Берга стеснило дыхание, а Данила покраснел и принялся пыхтеть будто кожаный мех. Язык почти выпал из его рта, орошая слюной подбородок.

Однако Алену удалось выскользнуть из-под влажно-пряного пресса. Он еще помнил сладкие объятия незаконнорожденной Вики, из которых также – но неосмотрительно – вырвался, и грубые нежности коменданта совсем его не увлекли. Толстяк же жалко расклеился и готов был повалиться на каменный пол от слабости, и лишь снисходительное похлопывание по щеке, учиненное Инессой, привело его в чувство.

– Мне нездоровится, – пробормотал он виновато.

– Нужна срочная медицинская помощь! – воскликнула комендант и словно на буксире уволокла ошалевшего кадета под лестницу, где у нее, видимо, имелась своя рабочая каморка. Берг поморщился и смог наконец внимательно рассмотреть расписание занятий.

В левой колонке значилось:

“1) Медицинский осмотр крыловидных отростков; 2) Основы права Законнорожденных; 3) Физическая подготовка”.

Все это планировалось на первый день занятий с кадетами. Алену программа уроков не показалась слишком сложной, разве что последний пункт смутил его своей расплывчатой формой. Под странные слова можно было всунуть все что угодно – от кулачного боя до лазания по деревьям парка. Ему вспомнилась чудовищная сила и ловкость Макса, изловившего новорожденного за шею, и подумалось: “Вот где воспитываются боевые качества умелого летуна”.

“2-й день. 1) Уход за крыльями и гигиена перьев; 2) Государство; 3) Упражнения на выносливость”.

Похоже, тренировка была тут одним из главных элементов обучения. Ален скользнул взглядом по другим дням, и почти всюду последним значилась именно она. Правда, заключительные три дня, насколько понял Берг, целиком занимали учебные вылеты под руководством наставника из числа опытных летунов.

“3-й день. 1) Теоретическое крыловедение; 2) Материальная часть изъятия…

4-й день. 1) Строение грудной клетки; 2) Изъятие…

5-й день. 1) Практическое крыловедение; 2) Меры безопасности при полете…

6-й день. 1) Основы применения арбалета и плети; 2) Чистка оружия…

7-й день. 1) Тестирование кадетов; 2) Свечное, чернильное, меловое, серебряное, бумажное, деревянное и прочие ремесла”. Здесь никакой физической подготовки не значилось.

“8-10 дни. Практикум. Показательные выступления на арене”.

В общем, ничего иного Берг увидеть и не ожидал, все пункты программы укладывались в сжатую схему обучения. Смущали его только многочисленные “ремесла”, втиснутые в рамки единственного занятия. Такой любопытной теме могли бы уделить и побольше времени. Может, это будет “практикум”? Однако к чему гадать, если в положенный день Ален и так все узнает?

Едва он успел толком рассмотреть расписание, как со стороны высокой двустворчатой двери, главной в холле лектория, послышались звонкий смех и приближающиеся шаги. Пока они звучали в изрядном отдалении, и все же Берг безошибочно определил, что сюда откуда-то из недр здания идут особи женского пола. Он смущенно дернулся, ноги его сами собой засеменили в сторону выхода из лектория, но все же он совладал с собой и принял независимо-скучающий вид. Такой, будто он только от полного безделья зашел в этот дом и стоит здесь не больше минуты, просто так, и вот-вот уйдет прочь, лениво озирая Обитель и ее обитателей. Образ прохладной Вики, лежащей с призывно вскинутыми, влажными конечностями на кладбищенском дерне, помог ему в этом.

Но те, кто шел сюда, определенно волновали Берга.

Дверь протяжно скрипнула, толкаемая слабой девичьей рукой, и возбужденно-стыдливому взору юного кадета предстали две девушки. Одна, какая-то худая и неловкая, угловато переставляла плохо гнущиеся ноги, крепко стиснув тонкие губы и хмуро таращась вперед, другая же так возбудила Берга своим видом, что он не сразу сообразил, что уже встречал ее раньше. Она серьезно прихрамывала, но с дивным изяществом и даже грацией, а криво прикрепленная к туловищу рука являлась не иначе как мощной кодой к сонате ее ладного тела.

– Привет, геноссе! – воскликнула она, радостно кривя сочные губы.

– Здравствуйте, дамы, – пробормотал в ответ Ален.

– Пойдем, Алиса, – одернула подругу худая девушка. – Нам пора.

– Нет, подожди. Где ты пропадал? – Алиса подпрыгнула к Бергу и смешливо ткнула его кулаком в живот, так что у него сперло от восторга дыхание. – Как твое имя?

– Я Фриц, – сказал он, лихорадочно прогоняя сквозь память вереницы новых знакомых. Так и есть! Она стояла в их длинном ряду подле регистратора родильного дома, Карлы. – Так, осматривался.

“Кажется, я ее интересую!” – восторженно подумал Ален и поймал в ладонь ее скользкий кулачок.

– Я еще вчера про тебя спрашивала, думала, мы с тобой будем дружить. Все-таки в один день родились. А ты где-то потерялся. Ты в какой группе будешь заниматься, камрад?

Как ни был Берг взволнован близостью юного женского тела, на него обрушился страх, и озноб волной прокатился от пяток до макушки, выдавив сквозь поры кожи капельки холодного пота. “Как она вчера догадалась, что я – Законнорожденный? Неужели это было написано на моем лице? А как же Карла?..” – тревожно подумал он. Сексуальное волнение сменилось совсем другим – правдивая история его появления в Обители грозила всплыть на поверхность. Тем легче ему было сказать:

– А ведь ты меня с кем-то перепутала, Алиса. Я только сегодня родился.

– Да-а? – разочарованно вытягивая губы, протянула она и высвободила руку из Берговой хватки. Она недоверчиво всмотрелась в него. – Пожалуй…

– Разве это важно, мэм? – горько вскричал Ален.

Его душа разрывалась от боли, и хотелось забыть об осторожности и признаться, что вчера она действительно видела его, а он просто неловко пошутил и вообще, сам провел в ее поисках полдня.

– Неважно. – Морщины на лбу Алисы медленно, будто нехотя разгладились.

Но прежняя радость так и не проступила в чертах ее лица, и она повернулась к подруге со словами:

– Нам пора идти, Аранта. Что ты встала, как истукан?

Та гневно фыркнула, но промолчала, видимо, опасаясь затевать перепалку в стенах учебного учреждения.

“Ох”, – только и было в голове Алена, когда обе девушки, забыв о нем, вывалились наружу, оставив его наедине со сдавленными стонами, доносившимися из-под лестницы. Он еще раз взглянул на расписание, чтобы отвлечься от тяжких сожалений о своей судьбе, а затем вдруг озаботился неожиданным вопросом. Откуда появились эти особы? Что они делали в глубинах лектория, если занятия у них начнутся только завтра?

Он нерешительно потоптался на месте. Спать все равно пока не хотелось, хотя на его долю и выпало сегодня множество испытаний. Поэтому он потянул изрядно отполированную руками кадетов ручку и заглянул за дверь.

Вдаль – а точнее, куда-то в полутьму – уходил высокий коридор, на стенах которого явно виднелись канделябры, подсвечники и что-то еще. В них даже торчали свечи, но сейчас они, естественно, не горели. Берг шагнул за порог и придержал створку локтем, иначе бы она своей тяжестью просто закинула его в полумрак.

Откуда-то доносился слабый хриплый голос, почти терявшийся в плотном сумраке лектория. Слов было, конечно, не разобрать, но они явно все время повторялись.

Ален, стараясь ступать потише, двинулся вперед, вдруг поняв, что слева располагаются окна, настолько тщательно зашторенные, что ни единой щелки не осталось для света. Впрочем, глаза Берга быстро притерпелись к полумраку, и он осмелился заглянуть в ближайшую комнату. Там было не в пример светлее, и два ряда парт, стеллажи вдоль стены и белесая от меловых разводов доска вытолкнули из его памяти далекие образы прошлой жизни. Ему показалось, что ноги сами несут его к маленькому кусочку истертого мела, а неслышимый голос объясняет задачу, и Ален знает ответ, пальцами чувствуя, как выводит на глянцевой поверхности символы, и они выстраиваются слегка наклонной цепочкой. Неразборчивый шелест за его спиной перекрывается доброжелательным голосом учителя, поясняющего другим то, что вывел на доске Берг. “Хорошо, Ален”.

Он прикрыл глаза ладонью и отступил от двери.

Десять шагов по коридору – и впереди возникла светлая полоска между стеной и створкой следующей двери, невидимая издалека. Он раздвинул ее до ширины своего тела и заглянул в кабинет, тотчас заметив женщину с тряпкой, задрапированную в неимоверно грязный, когда-то светло серый халат. Она обернулась на звук, явив молодому кадету усталое морщинистое лицо.

– Это ты пела? – ляпнул Берг.

– Хрупкий, ласковый пальчик на прохладной ладошке.

 
Ты провел им по сердцу – кровь струится на пол.
Не зови мне врача, не подсовывай плошку –
Я люблю твою ласку со стальным ноготком… –
 

вместо ответа прохрипела она, возвращаясь к своему занятию: обработке мебели влажной тряпкой. Неподалеку от нее стояло почти такое же поношенное, как у Шамиля, ведро с мутной водой. –

 
Опустели все вены – где же небо седьмое?
Лишь промозглая, гадкая, черная хмарь.
Заберите меня, отнесите в помои,
И короткий псалом пусть споет пономарь…
 

“Странная какая-то песня, – подумал Берг. – Что за врач? Что за псалом с пономарем?”

– Хрупкий, ласковый пальчик на прохладной ладошке… – вновь затянула она, так и не вступив с Аленом в беседу. Ничего здесь интересного не было, и он вновь вернулся в коридор. Безобидные и совсем не страшные помещения лектория перестали его пугать, поскольку он уже понял, что они близки и даже в чем-то родны ему.

Еще два кабинета он миновал не задерживаясь, а вот следующий изрядно травмировал его неокрепшую психику. Прямо возле двери там стоял искусственный человек.

И Ален, пожалуй, перепугался бы больше, если бы он ничем не отличался от живого; а так по крайней мере было понятно, что “чучело” для того здесь и стоит, чтобы кадеты тренировали на нем необходимые в работе навыки. Искусно сляпанный из металлических и тряпичных частей, макет таращился пустыми глазницами в пространство, совсем не замечая своей развороченной груди, в которой на веревочке болталось ватное сердце.

Берг унял дрожь в коленях и отправился дальше. Но идти, собственно, было почти некуда – коридор благополучно завершался последней дверью. Ален толкнул ее и очутился в просторной, но умышленно загроможденной шкафами комнатой. В ее воздухе зримо клубилась пыль, причем какая-то странная на запах – не земная, а… бумажная: разномастные шкафы и стеллажи полнились свитками.

За столом в самом центре кабинета восседал седой человек, обряженный в черный паллий, с забавным колпаком на голове. Орудуя кисточкой, он мазал один из свитков некоей клейкой субстанцией.

– Учет, – не поднимая головы, сердито сказал он в сторону Берга. Затем все же отвлекся от своего липкого дела и поправил пальцем сползшие на нос мелкие очки, стекла которых едва перекрывали ему глаза. Недовольное выражение на его физиономии не пропало, но все же слегка смазалось, словно посетитель был чем-то ему симпатичен. – Кто ты такой, малыш?

– А… Фриц, – буркнул Ален.

– Ну, и что тебе нужно… Фриц? – усмехнулся человек. – Ходят тут, работать мешают. До завтра подождать невтерпеж было?

– А что будет завтра? – смешался Берг.

– Занятия, что же еще! Лекции о правах Законнорожденных, если не ошибаюсь. Ты ведь кадет?

– Угу.

– Да, братец, если ты так притормаживать будешь, несладко тебе придется.

Ален насупился и подумал: “Умный какой!”. Но закачивать банальным бегством эту хаотичную “беседу” совсем не хотелось, и он перевел ее в нормальное русло:

– Ты библиотекарь, мессир?

Тот хмыкнул:

– Можешь звать меня Теофрастом, парень. И я не библиотекарь, а легаторий.

Где-то Берг уже слышал это имя. Он поковырялся в своей небогатой, однодневной памяти, натыкаясь в ней на знакомые островки понятий. Кажется, он слышал слово “Теофраст” от Мари, в связи с неведомым и зловещим Свеном.

– Можно посмотреть на свитки? – спросил он.

– Только что тут были две девчонки, – нахмурился Теофраст. – Похихикали и говорят: “Дай посмотреть, что в них написано, раз уж пришли”. Пустил я их, и что же? Вот, приходится подклеивать свиток. Порвали, негодницы! А все от недостатка культуры. Кем они были прежде, спрашиваю я себя? Как они родились – по ним видно: одна упала с большой высоты, а другая отравилась. Все написано в этих старинных бумагах, на все вопросы можно отыскать ответ, да только кому это нужно? А между тем, если в прежней жизни ты не нашел себя, то в этой ты можешь проявить себя по-настоящему. Но никакие мудрые слова в этом не помогут – потому что они чужие, не твои.

Ален подошел поближе, встав поодаль от лучей, каким-то чудом нашедших сюда путь, минуя громаду кадетского жилища. Бумажные трубочки, даже на вид хрупкие, манили его.

– Я слышал, что Законнорожденные живут вечно, – пробормотал он.

Теофраст аккуратно разгладил свиток и придавил склеенное место массивной металлической подставкой, из которой торчало облезлое перо. Черты его лица наконец-то сложились в доброжелательную гримасу, он откинулся на стуле и постучал пальцами обеих рук по столешнице.

– Конечно, малыш, мы живем вечно, – кивнул он, – если смерть не настигает нас. С кем-то это происходит удручающе быстро. Не бойся, – рассмеялся он, заметив, как Ален вздрогнул и дернулся в сторону выхода, – я не про тебя. Придет такой день, когда ты посмотришь утром из своего окна и подумаешь: “Довольно!”. Это значит, смерть твоя уже постучалась к тебе. Но подробно об этом ты сможешь поговорить с пастырем, как только сможешь выходить в город – он предпочитает жить прямо в базилике. Он у нас видный герменевтик и лучше всех толкует древние тексты о перерождении душ.

В голове у Берга стало так мутно и неспокойно, что он поскорее забыл о словах легатория и вновь взглянул на полки.

– Смотри. – Теофраст махнул рукой за спину и углубился в изучение какого-то пыльного манускрипта. Ален не стал удаляться от стола, чтобы не вызвать у хозяина подозрений, и вынул первый попавшийся свиток из ближайшего к нему шкафа.

“Воспоминания о загробном мире, – прочитал он заголовок, оттянув край бумаги. – Записано во озарении и по велению свыше Законнорожденным Жоржем.

Ныне, когда усталость от прожитых лет – а мне без малого четыре сотни с лишком, – довлеет над телом моим, когда повидал я и мир с высоты, и ужасные подземелья Хранилища, и лишь славного Свена не довелось мне лицезреть, так вот, ныне готов я поделиться с тобой, о потомок, опытом своим о странном, но постепенно открывшемся мне загробном мире, где всякий Законнорожденный обитал когда-то.

Во времена столь отдаленные и нереальные, что память о них лишь куцыми обрывками существует в одряхлевшем сознании моем, жила душа моя в теле человеческом, и была кровь моя красной, аки солнце заходящее. Окружен я людьми был добрыми и красивыми, и будь то женщина или мужчина – все они лелеяли меня, словно самого близкого им родича, да так оно, наверное, и было. Колыбель моя с рождения мне сопутствовала, и лежа в ней, часами мог я пребывать в беспамятстве, пока неприятное и загадочное чувство, называемое “голодом”, не заставляло меня подать звонкий глас мой, и сбегались тотчас домочадцы, и помещали в рот мой источник живительной влаги, именуемой млеком, от коего я и питал болящий живот свой, утоляя непомерные запросы его”.

– Ничего не понимаю, – не сдержался Берг.

– На воспоминания наткнулся? – с улыбкой оторвался от своего свитка Теофраст.

– Какой-то Жорж пишет о своей загробной жизни, – кисло пробормотал юный кадет.

– Тут таких манускриптов – восемь полных шкафов. Каждый порядочный Законнорожденный считал своим долгом описать свою прежнюю жизнь. А если не прежнюю, то нынешнюю, если особо отличился на службе или в личных делах. Иначе было просто несолидно. Как же – умрешь, никто о тебе и не вспомнит! Остается же дело человека, а не слово его, вот они что понять не могли. Да и то не всегда, а только если повезет.

– А сейчас не оставляют воспоминаний, герр Теофраст?

– Пытаются, бывает, – хмыкнул тот. – Таких я загоняю сюда и заставляю читать эти свитки. Быстро дурь из головы выветривается. К тому же мало кто теперь доживает до преклонных лет, – добавил он.

Зловещее выражение Теофрастова лица не нравилось Бергу, и он вдруг подумал, что находится с ним фактически наедине в пустом и полутемном здании. Стены и стекла так хорошо гасили все шумы, что ни единого звука не доносилось сюда ни со стороны выхода, ни со стороны окна. Лишь собственное сердце гулко трепыхалось в груди Алена. “Надо бы достать из тайника стрелу, а то и оборониться нечем”, – с тревогой подумал он. И тут же испугался своих мыслей: в силах ли он противостоять опытному Теофрасту?

Легаторий вновь погрузился в свой свиток, а Берг наспех перемотал тот, что держал в руках, до конца. К счастью, старину Жоржа не слишком распирало от слов.

“…И утратило существование мое всякий смысл, ибо остался я один во множестве толп, аки сохлый куст посередь пустыни. Ни в чем не обретал я радости, вельми унылой тенью бродя по стерне и внимая протяжным крикам небесных созданий – птах, кои младым Законнорожденным подобны, и ветр свистел промеж пожухлых стеблей у ступней моих. И ушел я в лес, где средь голых дерев отыскал я сук, зело могучий своею крепостью, и оснастил его вервием. Облеклась душа моя спокойствием, дабы приуготовить тело мое к последнему деянию моему, и узрел я дали туманные и землю подножную в последний раз. Колыхаемое осенними вихрями, осыпаемое листвой пожелтелой, осталось вялое туловище мое висеть одиноко, пожираемое червями ползучими и жужелицами древесными. Так закончилась прежняя, несчастливая жизнь моя, и началась новая, долгая и радостная, но о том поведаю я, если сил достанет, в другом папирусе”.

– Неужели все это правда? – воскликнул Берг.

– Что именно? – недовольно сказал Теофраст, вновь отвлеченный от пергамента.

– Что человек живет дважды.

– Есть разные мнения, – нехотя проговорил легаторий. – Кто-то считает, что дух человека един и лишь перемещается между мирами. Другие полагают, будто все, что привиделось человеку во снах и озарениях – только игра его разума, и со смертью тела умирает и его душа. Но это лишь крайности. А официальную доктрину тебе преподадут на заключительной лекции, ее и советую придерживаться.

“Как связаны душа и свечное дело?” – недоуменно подумал Берг. Он решил пока не углубляться в раздумья о своем месте на земле, тем более что и в самом деле скоро ему должны рассказать об этом. Уж наверное, старожилы и тем более преподаватель лучше разбираются в таких тонких материях. Он положил свиток Жоржа на место и сдвинулся к соседнему шкафу; тот стоял в другом ряду, и можно было надеяться, что нудные предки со своими мемуарами больше не попадутся на глаза.

“Идеальное общество, – увидел он заголовок. – Трактат почетного председателя Мелового комитета, повествующий о путях совершенствования методов управления населением”.

Алену пришлось вдумчиво, два раза прочитать эти слова.

“Первейшая задача всякой власти – убедить каждого незаконнорожденного в отдельности и все общество в целом, что существующий порядок вещей единственно правилен. Достигается это путем распространения в народе веры в лучшую жизнь, которая ожидает любого человека после неминуемого превращения в горстку пепла.

На первый, беглый взгляд может создаться впечатление, что имеющиеся институты власти (родильный комплекс, Обитель, сама Комиссия по изъятию как таковая) и социальной коррекции населения (кладбище, Арена, цирк, базилика, Пепельные парки, Дороги и проч.) в достаточной мере обеспечивают потребности народа в мифе о бессмертной душе. Однако если это и так, то не вполне, что я и берусь доказать на примере своей многолетней практики в качестве сборщика праха и одновременно главы местного отделения так называемых “ушей Свена”, которым я руководил в последние шестьдесят четыре года, пока не получил назначение в Меловой комитет…”

– Ну и ну, – покачал головой Берг, растерянно сворачивая манускрипт. – Пожалуй, мне надо прожить лет сто, прежде чем я начну хоть что-нибудь понимать в этих записках.

– Зачем же сто? – улыбнулся Теофраст. – Это произойдет намного быстрее. По правде говоря, нечасто попадаются кадеты, которые на второй же день приходят в библиотеку. Ты ведь вчера родился, верно? И при этом даже ухитряются просмотреть пару свитков. Так что у тебя, малыш, есть шанс на успех. Как, говоришь, тебя зовут?

– Фриц. – Ален восторженно воззрился на добродушного Теофраста – теперь тот уже не представлялся ему чудовищем, стерегущим кадетов во мраке. Один момент в словах легатория встревожил его, и к счастью, он быстро сообразил, какой именно. – Я сегодня родился.

– Да? – рассеянно пробормотал хозяин. – Тоже неплохо…

Он улыбнулся Алену, затем поднял тяжелый пресс и потрогал склеенный свиток.

– Вот, положи в шкаф с воспоминаниями, – сказал Теофраст, вновь сворачивая бумагу в рулон.

Берг поместил манускрипт на полку, с краю: кадет постарался запомнить его положение, чтобы при случае взглянуть на то, что заинтересовало Алису. Изучать текст сейчас он поостерегся, чтобы вновь случайно не повредить бумагу. Скорее всего, конечно, девушки так же, как и Ален, просто выхватили свиток из стопки и тут же надорвали его, растягивая в разные стороны.

– А кто такой этот Свен? – спросил Берг. – Постоянно слышишь – Свен, Свен. А сам-то он где, экселенц?

Теофраст внимательно и, кажется, несколько настороженно посмотрел прямо в невинные глаза молодого кадета, но едва уловимая жесткость в чертах его усталого лица даже напугала Алена.

– Это очень важный и занятой человек. Он не любит показываться на люди и предпочитает проводить свои дни в Резиденции, раздумывая о том, как сделать жизнь людей краше и веселее. Можно сказать, что я – посредник между ним и Законнорожденными… Отдыхай, кадет, – ласково проговорил Теофраст. – Уже весьма позднее время, а завтра поутру разбудит тебя звук колотушки.