Текст книги "Снегири на снегу (сборник)"

Да, с остатками некогда мощной Уфимской армейской группы генерал Бангерскис отступил к Чите, присоединился к Семенову, по его приказу сформировал в середине марта 1920 года из своих полков 1-й Забайкальский корпус. Понятно, что музыка играла недолго. В октябре – начале ноября красные фактически разгромили корпус. И для Бангерского окончательно настало время расплеваться с Забайкальем, а по большому счету – и со всей этой славянской Россией! Что он и сделал.

Оказавшись в Маньчжурии, Бангерскис стал подумывать о возвращении на свою малую родину, где большевиками не пахло, как и мало ощущался славянский дух вообще. Но не ковылять же к родным балтийским берегам побитой белогвардейской собакой! Генеральские амбиции подогревала и двигала жажда власти. Неутоляемая! Даже наоборот – нарастающая день ото дня. И вскоре Рудольфс Карлович отыскал источник утоления этой жажды.

В начале двадцать первого года Бангерскису попался на глаза первый номер прелюбопытнейшего журнальчика «Aufbau» («Возрождение»), который в далеком от Харбина Мюнхене начал издавать некий Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер, прибалтийский немец, основавший так называемый русско-немецкий народный фронт «Aufbau». «Фронтовики» провозглашали грандиозную цель – создать прочный союз русских монархистов с немецкими национал-патриотами для борьбы с «международной заразой интернационального большевизма». Со страниц журнала лилась, по сути, одна песня: в будущем национальная Германия и национальная Россия должны идти по одному пути – борьбы с мировым еврейско-большевистским заговором. Это представлялось как продолжение той борьбы, которую у себя на родине, в России, проиграла Белая гвардия, а в Германии – пока безуспешно пытались реализовать противники Веймарской конституции 1919 года.

Под эгидой «Aufbau» весной 1921 года в курортном баварском местечке Бад-Рейхенхалле был созван съезд русских монархистов. К тому времени в Харбине уже действовала самая крупная среди всех белоэмигрантских организаций – «Российский Фашистский Союз». К РФС чрезвычайно благосклонно относился сам атаман Семенов, с которым в тот период считались и китайские власти, и японцы.

Идеи «Aufbau» и РФС генералу Бангерскису понравились. А уж в харбинской штаб-квартире РФС он и вовсе стал своим человеком. Именно поэтому генерал был направлен на съезд в Германию – как представитель атамана. Но наслушавшись на съезде стонов русских монархистов, Рудольфс Карлович еще больше невзлюбил славян. А монархистов и прочих политических игрунов в самодержавную патриархальность теперь отвергал начисто. Впрочем, решающую роль сыграла не съездовская демагогия, а знакомство в кулуарах с почти земляком, уроженцем Ревеля и сыном эстонского сапожника из местных немцев, Альфредом Розенбергом. Да, там они впервые и встретились как единомышленники.

Фигура Розенберга серьезно привлечет внимание советского политического руководства и органов закордонной разведки позже – в 1930 году, когда в Германии увидит свет и станет не менее скандальной и такой же популярной, как «Майн кампф» Адольфа Гитлера, книга Розенберга «Миф XX века». Идеи – те же. Но германский фашизм тогда еще представлялся национальным немецким течением, а вот с Розенбергом дело выглядело несколько иначе. Когда-то он даже входил в российскую богему, знался с Блоком, Мережковским, Троцким, долго жил в Петербурге, в Москве, где встретил довольно восторженно революцию. Был даже членом Пролеткульта, прежде чем в 1919 году судьба забросила его в Мюнхен. Здесь-то и прорезались его политические взгляды.

В понимании Розенберга славяне, и прежде всего русские, были всегда слишком мечтательны и ленивы, невежественны и склонны к анархии. Они не сумели, по убеждению нового теоретика нацизма, сохранить изначальную чистоту расы, гарантирующую жизнеспособность, и потому не смогли противостоять разлагающему влиянию «революционеров-инородцев». Красной заразе, по мнению Розенберга, могли противостоять только немцы – умные, дисциплинированные и храбрые. Лишь германская нация – «раса господ» – была в состоянии выступить против надвигающейся на мир славяно-большевистской опасности и спасти мир в целом и Европу в частности.

Идеи Розенберга, факельные шествия гитлеровских штурмовиков по улицам немецких городов настолько воодушевили Баргерскиса в далеком двадцать первом году, что к Семенову в Маньчжурию он не вернулся. Рудольфс Карлович окончательно пришел к выводу: вся эта рязанско-гуранская шатия-братия – откровенное быдло, недочеловеки. И не стоит изображать из себя белую офицерскую кость, тем паче под штандартом дома Романовых. Ну а уж про толстомордого усача атамана – и вообще речи нет. Мясник и такой же славянский ублюдок, как и все прочие.

Так после съезда, организованного «Aufbau», Бангерскис оказался на своей малой родине и поступил на службу в латышские вооруженные силы, приняв поначалу дивизию. Прогерманские настроения в правящих кругах Риги, дружба с Розенбергом и явное покровительство последнего обеспечили Бангерскису широкие возможности. Но и в роли военного министра, и в роли фактического лидера латвийского фашизма Бангерскис не был лицом публичным в полном смысле этого понятия. Вроде бы куда уж выше – хваленую Академию Генштаба окончил. Увы – как и раньше, оставался личностью довольно косноязычной, посему не ораторствовал. Что касается бумаготворчества – с этим у генерала обстояло еще хуже. Он мог изобрести в своем мозгу довольно хитроумную каверзу, умело построить интригу, просчитать свои действия и поступки окружающих на несколько ходов вперед, но перед белым листом бумаги и на трибуне им овладевал ступор. Генерал знал это, поэтому, как правило, действовал, опираясь на шустрых помощников, на авансцену не лез, предпочитая манипулировать людьми и событиями из-за кулис. Он не был любителем громкой славы и фанфар. Он любил власть и деньги, но упивался их невидимым могуществом, а не внешним глянцем – всеми этими политическими клоунадами, эскападами, променадами, хлопушками с конфетти и трескучими речами на конгрессах, съездах и светских раутах. Комфорт, конечно, любил, где-то даже барствовал, но для себя, а не для выпендрежа перед окружающими. Наверное, потому-то истинный Бангерскис так долго оставался бесплотным для советских органов государственной безопасности, числился в «бывших». Обомшелый осколок былого – только и всего.

Не была известна чекистам и «золотая» страница в биографии Бангерскиса. Очень немногие из числа приближенных к Колчаку были в курсе того, что солидная доля захваченного адмиралом на пике военной удачи российского золотого запаса уехала за Байкал в штабном эшелоне Бангерскиса. Верховный правитель, овладев золотой казной России, понятно, не стал складывать все яйца в одну корзину. Так заветные ящики и разделились: часть перекочевала к белочехам, часть умыкнул Семенов. Набил ящиками вагон и Бангерскис. Причем по указанию Колчака. Это произошло уже в ходе большого драпа от красных. Потому двигать по Великому Сибирскому железному пути целый золотой эшелон было чревато: красные партизаны всячески препятствовали отступлению колчаковской армии по железной дороге на восток – рвали рельсовые нити и стрелки, преграждали завалами пути у байкальских тоннелей.

Вот тогда-то острый ум и подсказал Рудольфсу Карловичу показавшуюся поначалу бредовой идею: сыграть на красных диверсиях. К тому времени у генерала сформировалось нечто типа личной гвардии. Такая вот гримаса смутного времени! По одну сторону фронта, в красных гвардейцах выступали революционные соотечественники – суровые и беспощадные красные латышские стрелки. Вот и по другую сторону – особый батальон охраны его высокопревосходительства командующего Уфимской группой – такие же суровые и беспощадные, молчаливые и решительные гренадеры-латыши.

Перед ними и была поставлена задача… подорвать и свалить в «славное море, священный Байкал» полдюжины хвостовых вагонов штабного поезда, дабы облегчить задыхающимся паровозам тягу по железному пути столь важного эшелона улепетывающего на восток былого колчаковского воинства.

Понятно, что никакого золотого груза в приговоренных вагонах не было. Но об этом знали только генерал и командир батальона охраны. Взорванные вагоны, ухнувшие на многометровую глубину, были набиты бесполезной амуницией, другим, уже никчемным штабным барахлом, потерявшей какую-либо ценность частью штабных архивов. Так Бангерскис убил двух зайцев, хотя никогда не слыл заядлым охотником. И при золоте остался, и отпала печальная необходимость делиться – вернее, отдать целиком! – препорученное ему для хранения золото новому хозяину – генерал-лейтенанту и верховному казачьему атаману Семенову.

Ящики с золотыми слитками поначалу благополучно катались вместе с командиром 1-го Забайкальского корпуса в штабном эшелоне. А когда окончательно запахло жареным, – Бангерскис… спрятал их среди увалов бескрайней даурской степи, в укромной пещере одного из приононских гольцов. Генералу совершенно не улыбалось тащить золото в пугающий своей неизвестностью, непредсказуемый Китай. Идею зарыть сокровище навеяло услышанное предание о скрытой где-то на забайкальской реке Ононе могиле великого Чингисхана. Правда, следы погребения клада генерал уничтожил не копытами полчищ конницы, а более прозаично – посредством взрывчатки, коей хватало с избытком. Исполнителей-свидетелей – восьмерых солдат саперного батальона – самолично, из ручного пулемета Шоша, расстрелял верный Бангерскису, как собака, командир охранного батальона. Он тоже долго не прожил – несколько дней спустя на одном из ночных перегонов произошел нелепый несчастный случай: подполковник в состоянии крепкого подпития выпал из вагона, ударился виском о рельсы…

В Маньчжурию Бангерскис ушел с небольшой толикой сокровища – чтобы хватило на ближайшее будущее. За остальным планировал вернуться. Осенью двадцатого года ему казалось, что это произойдет довольно скоро. Некоторое время спустя наступило горькое разочарование – новая красная власть обживалась на российских просторах, в том числе и в Забайкалье, основательно.

А потом надежда забрезжила вновь, особенно когда в германских политических кругах стали просматриваться проекции будущей мировой конструкции, основу которой предполагалось заложить в виде оси Рим – Берлин – Токио. Бангерскис пока не имел никакой определенности о способе возврата собственноручно зарытого клада. Ось-то осью, но при самом благоприятном раскладе Забайкалье станет сферой влияния и колонией божественного микадо, вот и пролезь туда за вожделенными ящиками! На кого опереться в столь щепетильном деле? Поиздержавшиеся и потертые белогвардейцы, влачащие унылое существование в Маньчжурии и перебивающиеся жалкими японскими подачками, для этого не годились. За копейку горло перережут или всадят в загривок пулю, а ты к ним: господа хорошие, не вытащите ли мне из даурской степи пару-тройку пудов золотишка?.. Тут требуются «идейные» сорви-головы. Типа старых знакомых из харбинского Российского фашистского союза. Но в контакт с ними вступит не бывший колчаковский генерал Бангерскис, когда-то заинтересовавшийся идеями национал-социализма, а верховный фюрер Латвии!

– …Это, Флягин, не просто упущение по службе. Это ваша, как куратора латвийского направления, политическая близорукость! Если не сказать больше! Вас ничему не научили события в Испании? Да мы, по сути, работу всего нашего отдела заточили под одно – максимальное проникновение в самые различные фашистские структуры! Конечно, что нам какая-то Латвия! Не Германия с их фюрером, не Италия с их дуче, не франкистская Испания! Крошечная буржуазная республика – да и та в прошлом.

Фитин прошелся по кабинету, поскрипывая сапогами. Остановился перед застывшим навытяжку Флягиным.

– Что вы, как на плацу… Мне ваша строевая выправка… В делах давайте выправку, Флягин. Латвия уже полгода – часть нашего государства. И это еще больше повышает нашу – а вашу персонально, Флягин! – ответственность за положение дел. В тридцать четвертом, как вы все помните, – Фитин раздраженным жестом усадил Флягина на место и обращался уже ко всем участникам совещания, – в Латвии фактически произошел фашистский переворот. Куда подевались те, кто шесть лет насаждал нацистский режим в Риге? Да никуда они в большинстве своем не подевались! Убежден – в Риге окопалась еще та «пятая колонна»! И это нам обязательно аукнется! В общем, прошляпили и крепко! Или сознательно это произошло?

Флягин ждал подобного зловещего вопроса. В родной «конторе», как и по всей стране – от высоких кабинетов и до самых отдаленных улусов, этот вопрос уже несколько лет переворачивал самые незыблемые вещи и представления с ног на голову. Вчерашние герои и труженики, орденоносцы, партийные руководители и хозяйственники, домохозяйки и потомственные пролетарии, ударники пятилеток и передовики сельского хозяйства, командиры и красноармейцы, учителя, инженеры, врачи – кто угодно! – сегодня оказывались замаскировавшимися врагами народа, агентами иностранных разведок, вредителями, саботажниками…

Флягин с горечью и – его самого сейчас поразившим – полнейшим равнодушием подумал, что лично для него сегодняшнее совещание вполне может завершиться по отработанной схеме: камера в подвале Лубянки, несколько ночей мордобоя и – там же, в подвале, – пуля в затылок. Впрочем, уж какое указание заплечных дел мастера получат. Можно и без мордобоя, без тупой имитации допросов. К агентам какой разведки его припишут? Английской, германской, польской, неведомого племени ням-ням?.. Или чего поэкзотичнее «нароют»?.. Отыскать причину нынче не сложно, куда сложнее не отыскать. Фитин, конечно, не самодур Деканозов, его предшественник, освобожденный от должности начальника 5-го отдела главка в мае тридцать девятого. По причине полного дилетантства. Фитин не дилетант, но, судя по быстрой карьере, которую нынешний руководитель разведки сделал на разработках троцкистов и правых уклонистов за кордоном, у него не заржавеет найти соответствующий ярлычок для старшего оперуполномоченного капитана Флягина.

И Флягин с холодной тоской подумал о новеньком ТТ, запертом на нижней полке несгораемого шкафа в своем рабочем кабинете двумя этажами ниже. Табельный пистолет – лучшее избавление от предстоящего подвального кошмара.

– …Короче так… – Фитин на мгновение замолчал, пристально уставившись на старшего оперуполномоченного, потом перевел взгляд на начальника девятого отделения. – Командируйте товарища Флягина в Ригу. Задача, надеюсь, понятна – отыскать выходы на Бангерскиса. Работать с местными товарищами до реального результата. Нам нужен агент из числа тех, кому этот старый хрыч доверяет или хотя бы кого хорошо знает. Понятно, как единомышленника, как своего. А вам, – Фитин посмотрел на руководителя первого, «германского» отделения, – изучить обстановку в Германии: как там наш объект обосновался, где, под какой «крышей». Тоже искать подходы к Бангерскису. Потом будем думать о деталях внедрения в окружение латвийского приятеля герра Розенберга и способах устойчивого снятия информации. Кстати, покопайтесь и в колчаковском прошлом объекта. Послужной список у него в Гражданскую богат, вполне возможно, можно кого-то зацепить из бывших сослуживцев Бангерскиса. Но основное внимание – Риге. Там его связи устойчивы, там жил и мутил воду последние два десятка лет…

Вскоре после этого совещания, в январе 1941 года, старший оперуполномоченный 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР капитан госбезопасности Флягин выехал в служебную командировку в Ригу.

ГЛАВА 8. МЮНШЕ

Брезгливо зажимая нос надушенным платком, фон Заукель, снова наклонился над носилками.

– Вы напрасно упорствуете, господин чекист. Я не склонен выпытывать у вас страшные военные тайны. Мне хочется понять… Что заставило вас сбежать из разведшколы? Над вами не витало даже тени подозрения! Я понятно выражаюсь по-русски?.. Перспективный курсант. О, перед вами открывались широкие разведывательные перспективы! Упустить такую возможность внедрения в разведорган противника непростительно для профессионала. А мне вас охарактеризовали как большого профессионала… Ну, объяснитесь же!..

Заукель всех удалил из помещения. Лагерные эсэсовцы, а с ними Климов и Грачко слонялись, куря сигарету за сигаретой, по коридору административного барака. Двое последних торжествующе щурились друг на друга, предвкушая награды. Еще больше радовались, что их затянувшиеся мытарства, этот бесконечный кошмар переездов из лагеря в лагерь – все это закончилось. И закончилось удачей, которая даже породила у гестаповского и абверовского выкормышей некоторую эйфорию.

Грачко с ехидной снисходительностью кивнул на лагерфюрера Бергера. Тот словно прилип у двери, бдительно прислушиваясь к звукам изнутри.

– Ваш местный немецкий кол-лэга, похоже, стремится выведать служебные секреты нашего ведомства, – не скрывая издевки, но понизив голос, так, чтобы слышал только Климов, проговорил Грачко. Он вообще-то особо и не скрывал презрительного отношения к Климову. Жалкий гестаповский осведомитель! Вся заслуга – случайно повстречал на улице чекиста. И… бездарно его упустил. Заварил кашу, которую пришлось расхлебывать другим. Из-за этого труса и олуха столько нервотрепки…

– Унтерштурмфюрер беспокоится за безопасность вашего шефа, оставшегося наедине с этим энкавэдэшным тузом, – мгновенно среагировал с не меньшей змеиной любезностью Климов. – А то – как бы чего не вышло. Щелкнет клювом ваш оберст, а тот – раз! – да и набросится. Уж как вы его у себя холили, да, Грачко? Пригрели на своей доверчивой абверовской груди… Когда бы не я – наделал бы делов господин чекист в вашей богадельне! Еще неизвестно, с какими сведениями дернул из лагеря его посланец, да, Грачко?..

Барабин продолжал молча смотреть на полковника. «Важная птица… Только поздно прилетела… Опоздал ты, герр оберст, опоздал…» В этом Барабин не сомневался. Если бы лагерная свора успешно пресекла побег, допрос сейчас складывался бы по-другому. И еще вот этот нюанс – про «перспективного курсанта»… Выходит, абверовский посланец до конца в его историю не посвящен? «Ай да хитрецы, твои начальники, герр оберст! Хитрецы? Или элементарно замазывают перед Берлином свой промах?» – Барабин улыбнулся, заставив фон Заукеля опешить и занервничать.

– Послушайте вы, господин чекист!.. Не в вашем положении… м-м-м… как там это у вас… вот! – хо-ро-хо-риться! Посмотрите на себя! Наши врачи, конечно, сделают все возможное, но вы же в тяжелейшем состоянии. Развивается гангрена! Подумайте об этом! Стоит ли жизнь бессмысленного, глупого упрямства?! Кому и что вы докажете? Профессионалы признают поражение и продолжают игру на стороне победителя. Не изображайте из себя красного патриота-идиота…

«Да… с ногами дела неважнецкие. Кабы не это… Ушел бы еще из фильтрационного, там возможностей побольше было, чем здесь. Но и здесь мужики деру дали… – спокойно подумал Барабин. – Черт!.. Раньше все заживало, как на собаке, а тут пустяковое пулевое ранение. Хотя… О чем он? Или уже “шарики за ролики” поехали? Сколько рядом с тобой за колючей проволокой совершенно здоровых мужиков превратилось в доходяг и сгинуло у этих живодеров?.. Но сейчас не об этом надо думать, не об этом… Целый абверовский полковник прискакал по мою душу. Почему? Ну, сбежал из разведшколы “ценный кадр”… Собственно, и ценность “кадра” – относительна. Сбежать-то сбежал, да в лагере очутился… Тут и сказочке конец. Что же они такую волну подняли? В чем дело? Или полагают, что я – очень большая московская шишка? По крайней мере иуда Климов так меня и преподносит… Точно! Тогда все складывается! Важный чекист из самой Москвы проникает в абвершколу, но его опознает немецкий холуй. Чекист пытается спасти свою шкуру, но неудачно… Значит, что из этого следует? Очень переживает “господин чекист” за свою шкуру. Стало быть, надо с ним поработать. Как сейчас сказал этот напыщенный полковник? Профессионалы признают поражение и играют на стороне победителя? Понятно, что тогда абвер обретает столь ценного агента!.. В Москву – ого-го! – такую “дезу” можно гнать! А ежели и вовсе с перепугу за свою шкуру немцам с потрохами продашься, – отчего тебя тогда в твою же собственную контору не заслать уже живьем?! Тут уж двойную игру по самому большому счету развернуть можно! И легенду подвести добротную. Типа, я проник в школу, а меня абверовцы попытались перевербовать. Подыграл, они поверили, что у них получилось. Убедительно? Вполне. Я возвращаюсь в Москву и – к руководству. Мол, так и так, товарищи начальники, к вам прибыл новоиспеченный агент адмирала Канариса, давайте поводим его за нос… Поверили бы мне при таком раскладе в Центре?»

И Барабин внезапно ощутил ужас.

«Поверили бы. Вполне. Еще бы! Широчайшие возможности проникновения в абвер, прямой канал для дезинформации врага! Хотя… Полковник все-таки блефует. Не надо быть медиком – ежу понятно: с такой запущенной гангреной на ноги не поставит никакая, даже самая хваленая медицина… Погоди-ка, погоди-ка! А вот тут, брат, ты не додумал! В истории разведки примеры имеются. Инвалид куда меньше вызывает подозрений. Этот “довесок” к “легенде” немцам только на руку… Но ведь с вами, суки, и в обратную игру сыграть можно…»

Барабин встретился глазами с Заукелем и, разлепив пересохшие воспаленные губы, прохрипел – по-немецки, чтобы окончательно добить эту падлу:

– Может, вы и правы, господин полковник…

***

Ренике осторожно, с улыбочкой, опустил телефонную трубку на рычаги и, продолжая улыбаться, взглянул на Мюнше, который после услышанного, да еще лицезрея довольную улыбку гестаповского начальства, тоже осклабился.

– А вот вам-то, Мюнше, совершенно нет повода веселиться!

Ренике вплотную приблизил остроносую физиономию к лицу унтерштурмфюрера и, не стирая улыбочки с лица, зашипел:

– Вы-то чему так обрадовались, а? Побег ликвидирован – и что же, полагаете, история благополучно завершилась? Только не для вас, Мюнше, не для вас! Вы бездарно позволили четверке русских уйти из лагеря! Вы бестолково ловили их в лесу! Вы не смогли сохранить ни одного свидетеля! Да и не поймали вы последнего из беглецов! Его схватили другие! Другие, Мюнше! Они исправили ваш вопиющий промах! Хотя… – Ренике отвернулся от унтерштурмфюрера и принялся застегивать плащ, теперь уже адресуя шипящие слова оконному стеклу. – А почему это я назвал все случившееся промахом? Нет, я непростительно ошибаюсь, называя чрезвычайное происшествие промахом…

Крутнулся на каблуках опять к лагерному эсэсовцу:

– Ваша служба в этом тихом местечке, Мюнше, не промах. О, насколько же я наивен, как я привык доверять людям! Привык! А этим беззастенчиво пользуются самые отвратительные негодяи!..

«Вряд ли до этого тупого солдафона дойдет тонкая ирония», – безнадежно подумал начальник местного гестапо и, отказавшись от наполненной нарочитой театральщиной издевки, уничтожающим взглядом окинул унтерштурмфюрера с головы до ног.

– Мюнше, а вы сами-то понимаете, что произошло? Можете не отвечать – на вашей глупой роже ответ написан салом! Жрать, спать и тискать баб – по-другому службу здесь вы и не представляете. А в промежутках изображаете служебное рвение, разряжая в лагерное стадо пистолет. И уверены – благодарный рейх утирает, глядя на вас, слезы умиления? Отнюдь, Мюнше, отнюдь! Вы, Мюнше, – самый натуральный пособник русских, всего этого партизанского, чекистско-бандитского отребья! Вы им служите, Мюнше! Им! Не фюреру, не рейху – им! О, какие эмоции!

Ренике рассмеялся, глядя на побагровевшего и.о. коменданта.

– Рекомендую найти хорошего пьявочника. Вам это будет полезно. Или хотя бы регулярное кровопускание, Мюнше. Иначе вы лопните от дурной крови. Хотя… К чему теперь вам, дорогой мой, медицинские советы! На Восточном фронте есть кому отворить вам кровь!.. А может, вы там найдете самый высший смысл, а, Мюнше? И вашу грудь увенчает Рыцарский крест! Ха-ха-ха! Боюсь только, дорогой Мюнше, что он может оказаться из русской березы. Ха-ха-ха-ха…

Гестаповец оборвал смех и отчеканил:

– Сейчас, унтерштурмфюрер, я уеду в одно местечко неподалеку. Это – по дороге на Остбург. Комендантский пост на шестнадцатом километре у деревни Тельпушино, надеюсь, вам известен?

– Так точно, герр гауптштурмфюрер!

– Тогда… – Ренике отвернул обшлаг рукава, глянул на часы. – В шестнадцать тридцать я буду ждать на этом посту господина полковника. Оттуда мы двинемся в город вместе. Ваша задача, Мюнше: обеспечить безопасное выдвижение полковника с его добычей до поста у Тельпушино. Ясно?

– Так точно, герр гауптштурмфюрер!

– Лично возглавить сопровождение, унтерштурмфюрер, лично! Не вздумайте перепоручать это своим болванам!

– Так точно, герр гауптштурмфюрер!

– Вот это у вас получается образцово, Мюнше! Если бы это слышали ваши лагерные псы – передохли бы от зависти! – снова развеселился гестаповец, с нетерпением поглядывая в окно. – А вот, наконец-то, и машина от Крауса!

Стремительно, в кожаном хрусте своего антрацитового пальто, Ренике шагнул к дверям, натягивая поглубже оскалившуюся черепом-кокардой фуражку. Но на пороге еще раз обернулся на и.о. коменданта – Мюнше, поспешив за ним следом, только и успел тормознуться, дабы с размаха не врезаться в гауптштурмфюрера.

– Аккуратнее! Чего вы, как бегемот, прете! Еще раз – специально для тупоголовых кретинов! – повторяю: я жду господина полковника на развилке у Тельпушино в шестнадцать тридцать. Не перепутайте, Мюнше!

Отто убедился, что гестаповский лис благополучно уселся в кабину прикатившего за ним бронетранспортера, в открытом отсеке которого мерзли пять или шесть солдат в выкрашенных белилами касках, терпеливо дождался, пока урчащая и стреляющая вонючим дымом бронемашина выползет за центральные лагерные ворота.

Потом Мюнше вернулся в кабинет, уселся в кресло – так, чтобы не прозевать, когда полковник попрется из административного барака, – и с удовольствием закурил. С необычайным удовольствием! – словно это была не вонючая эрзац-сигарета, а благородная гаванская сигара, достойная того высокого блондина-аристократа из его, Отто, грез, к которому благоволит вдова-генеральша с пышным бюстом.

Сигарета успокаивала Отто. Гнусная до тошнотворности рожа гестаповца, его оскорбления и угрозы, которыми, как показалось Мюнше, было буквально нашпиговано все время, пока эта скотина в хрустящей черной коже портила воздух в лагере, как и вообще приезд всей этой своры, – всё это до такой степени накалило Отто и выбило из равновесия, что сейчас он меньше всего размышлял – да не размышлял вовсе! – о дальнейших перспективах своей служебной карьеры.

Отто курил, и в эту минуту ему было глубоко насрать на Ренике и закисшего в административном бараке фон Заукеля, который сейчас наверняка безуспешно пытается выцарапать из полумертвого русского чекиста – если это на самом деле чекист, а не бред русской свиньи в белых бурках, – что-то там такое важное для этих говнюков из абвера. Чушь собачья! Этот русский полутруп уже столько скитается по полевым и фильтрационным лагерям, что любой секрет покроется плесенью и расползется зловонной бесполезной жижею. Разведка! Тайны!.. Ублюдки, хорошо устроившиеся в жизни! Морщат высокие лбы в берлинских кабинетах, умничают! Собрать бы всех этих заукелей, канарисов, добавить к ним остальных тварей – таких, как вонючий лис Ренике, – и в окопы, в громыхающие, наполненные чадом от двигателя и пороховой гарью железные коробки панцер-машин. И – под русские пушки в открытое поле! Давай, вперед – хайль Гитлер!

У Мюнше опять возник перед глазами тот страшный русский, набегающий на танк с бутылкой горючей смеси… Видение мгновенно убило табачное наслаждение, наполнив рот вязкой, горькой слюною. Кошмарная, незабываемая картина тут же сменилась отвратительной физиономией шефа остбургского гестапо. Тварь, тварь, тварь! Отто с остервенением вмял сигарету в пепельницу, сплюнул тягучую слюну под кресло и яростно растер ее сапогом. При любом варианте дальнейшего развития событий вонючий лис обязательно придумает гадость. И не надо гадать какую!

Отто с тоской окинул взором кабинетные стены, тупо уставился на тарелку с бутербродами и чашки с недопитым кофе на маленьком столике в углу. Казенное кабинетное убранство показалось таким милым и уютным… Восточный фронт – вот что организует ему гестаповская тварь!

Мюнше машинально расстегнул кобуру, рукоятка «вальтера» привычно легла в ладонь. Он поднес пистолет к глазам, долго и внимательно разглядывал мелкие буковки и цифры на затворе, бездумно несколько раз щелкнул предохранителем. Потом, отделив магазин, в котором тускло и маслянисто блеснул верхний патрон, положил пистолет на стол. Сцепив ладони в замок и опустив на них подбородок, Отто снова уставился на «вальтер», с таким ощущением, будто видел его в первый раз.

Тренькнул телефон внутренней связи. Тренькнул еще и еще раз. Отто нехотя снял трубку и услышал нетерпеливый голос лагерфюрера Бергера:

– Унтерштурмфюрер? Герр оберст интересуется, готов ли к выезду транспорт и сопровождение?

– Доложи, что всё готово, – ответил Отто и аккуратно положил трубку. Не спеша встал из-за стола, выглянул в коридор и увидел томящегося ожиданием Больца.

– Унтерштурмфюрер, готовность к выезду?

– Полная, герр комендант!

«Скотина!.. “Герр комендант…”! Предвкушает, гаденыш, как меня пинком… Майн гот, с кем приходится…»

– Сопровождаем полковника до города. Охраны – не менее взвода при двух пулеметах. И проследите, чтобы в кузове место для этой полудохлой русской свиньи было самым безопасным. Вот так, Больц… Солдаты фюрера должны закрывать собой русскую дохлятину, столь драгоценную для господ из абвера и гестапо!

Отто с удовольствием отметил мелькнувшую в зрачках командира охранной роты искорку. «Говнюк, как и все остальные… Такой же наушник гестаповский, как Лемке, как Бергер… Хоть турнир всех этих лагерных крыс устраивай на приз рейхсфюрера – по скорости стука в гестапо!..» Мюнше представил такие соревнования и – неожиданно не только для Больца, но и для себя, – громко рассмеялся. Нет – оглушительно проржал, давясь словами:

– И ваша задница, Больц, тоже выступит в роли защитной подушки для жидовского комиссара – или кто он там: чекист, шпион или сдыхающий славянский унтерменше… Вам ведь тоже трястись в кузове, – в кабине определено место для врача. Наш милый и пухленький Кюнстлер удавится мерзнуть в кузове! Он будет прижиматься своим жарким сдобным бедром к моему постоянно зябнущему телу, – продолжал ржать и юродствовать Отто, глядя на ротного, – и всю дорогу грезить о таких же, как он сам, миленьких и пухленьких, но юных и развратных мальчиках с аппетитными попками… А, Больц?