Текст книги "Имитатор. Книга шестая. Голос крови"

Виктор Степанович появился так быстро, словно дожидался вызова прямо возле «башмака», под жирной стрелкой «милиция там». Пожилой, полный и круглый, он выглядел Антонине Тимофеевне братом, разве что глаза у него были не карие, а серо-голубые.

– Так ведь не станет она разговаривать-то, а? – начал он прямо с порога.

– Ладно тебе, Степаныч, она хорошая девочка.

– Ну да, – хмыкнул он. – Хорошая девочка Лида на улице Южной живет. Ладно, попытка не пытка. Пойдемте.

Цитату из Смелякова Арина отметила, но оценила ее, лишь увидев через десять минут табличку «ул. Южная». Географически название было более чем оправдано: Заводской район составлял самую южную окраину города, а эта пыльная череда пятиэтажек, если судить по солнцу, тянулась как раз с севера на юг.

Одноэтажная бетонная пристройка охватывала торец одной из пятиэтажек, как «башмак» колесо неправильно припаркованной машины.

– Это тот самый магазин? – спросила Арина, почти уверенная в том, что не ошиблась с догадкой.

– Он и есть, – подтвердил Лукьянов. – Хотите заглянуть?

Она кивнула.

Внутри все было так же, как в десятках и сотнях других торговых точек «шаговой доступности»: две кассы, одна из которых пустовала, за ними небольшой лабиринт стеллажей: хлеб, рыба, куры, молочка, овощи-фрукты, консервы, бытовая химия и прочие нужные мелочи. Участковый показал, где располагались камеры наблюдения.

– Здрасьте, Виктор Степаныч! – улыбнулась рыженькая кассирша в тесноватом для ее бюста форменном халатике. – Пивко только-только привезли, какое вы любите.

– Я на работе, – буркнул тот.

– Не нашли? – вздохнула рыженькая.

– Если б нашли, ты бы первая узнала, тут у тебя центр сбора информации, – участковый тоже улыбнулся. – Что слышно?

– Да ничего, Виктор Степаныч. Пацанва притихла, вы их вон как таскали. И то хлеб, а то как пивом нальются, так давай бузить, то песни орут, то лампочки бьют, то еще как выделываются.

– Чего народ-то думает?

– Да все то же! Петровна твердит, что Лидка ребенка сама в детский дом сдала, тетя Даша, что его на органы украли, сноха ее уверена, что ребенка родной отец себе забрал, – рыженькая фыркнула, выражая свое отношение к этой идее. – Но все больше на цыган думают. С младенцем-то больше подают, вот они и утащили.

– Можно подумать, у цыган своих младенцев мало.

Рыженькая хмыкнула:

– Так вы спросили, чего народ болтает. Зыкина вообще всем рассказывает, что это Новикова ребеночка придушила и закопала.

– Понятно. Про отца, значит, не веришь? В смысле, что отец ребенка забрал?

– Да ладно! Если Рустик, так он сидит, а если и впрямь А-алик, – она протянула это имя с интонацией, выражающей и восхищение, и презрение сразу. – Зачем А-алику Лидка и ее дите?

– Если что-то толковое появится…

– Да знаю, знаю, что ж я, не понимаю, что ли? – перебила его кассирша и повернулась к тощему мужичку в клетчатой рубашке поверх бледно-серых штанов, уже минуты две дожидавшемуся кассиршиного внимания. В корзинке у мужичка между бутылкой кефира, длинной пачкой шоколадного печенья, пакетом слив и тюбиком зубной пасты торчала бутылка водки.

Семейный набор, подумала Арина выходя на крыльцо, и принялась расспрашивать о тех, кого упоминала кассирша:

– Зыкина – это кто?

– Да юродивая наша. По паспорту-то она Бузыкина, но фамилия похожая, а зовут Людмилой, и, как у нее крыша потекла, взяла моду в распахнутое окно песни орать: течет река Волга и так далее. Вот эта крыша, – уточнил он, постучав себя по лбу.

– Сумасшедшая, что ли?

– Склероз у нее. Или этот, как его, Альцгеймер. Ей лет-то уже… даже не скажу точно, но она войну помнит. Себя-то вроде обихаживает, воду закрывать не забывает, но про закопанных убитых – это вечная ее присказка. Как песик ее пропал, так и понеслась.

– Песик?

– Ну да. Мелкий, лохматый, плюнуть не во что, но Людка-то на него надышаться не могла. И когда пропал, принялась твердить, что его украли, убили и закопали. Хотя, может, сама и закопала.

– Как это?

– Да он старенький уже был. Как его украдешь, если он от Людки не отходил? Помер, она его похоронила и тут-то у нее с горя в голове все и повернулось. Новикова, говорит, Тяпу моего извела.

– Новикова?

– Соседка ее, этажом выше живет, и наискось. У Зыкиной однокомнатная, а у Новиковых трешка.

– А прокопьевский-то ребенок при чем?

– Ну так Тяпа-то пропал мало не десять лет назад. А мозги-то у Людки лучше с тех пор не стали. Когда у Новиковых дочка, то есть старшей-то она внучка, когда она в Москву уехала, в институт там поступила, Людка полгода твердила, что Леську бабка убила и закопала. Хотя девчонка на каникулах появлялась, хоть и не каждый год, а недавно с мужем и дитем по дороге на курорт заехала. Но Зыкиной это все равно. Убили и закопали, вот и весь сказ. А теперь вот это.

– Понятно. Алик – это Альберт Сейко?

– Ну да. А Рустик – Рустем Хаматов, он за Лидкой в школе еще ухлестывал, но не срослось. Зачем ей автослесарь? Она ж у нас девушка образо-ованная, – почти презрительно протянул участковый.

Опять автослесарь!

– Прокопьева вот тут живет, – Виктор Степанович махнул на пятиэтажку, к которой они как раз подошли, оставив магазин метрах в двухстах за спиной.

Лида открыла дверь буквально через секунду после звонка. И Арине вдруг подумалось, что здесь, в Заводском, все происходит именно по этому сценарию. Румяный дежурный, обрадованный Арининым появлением так, словно она ему самый расчудесный подарок преподнесла. Антонина Тимофеевна, которая, по идее, должна быть перегружена работой, отвлекается от собственных дел с неменьшей радостью. Словно Арина – это не лишняя докука, а и впрямь подарок. Участковый, появляющийся так быстро, словно за углом дожидался. И теперь Лида, отворившая дверь, едва Лукьянов нажал на кнопку звонка – как будто она стояла в прихожей.

Словно все они висели в сонном тумане, а Арина их своим появлением оживляла. Ощущение было странным. И очень неприятным.

В какой-то сказке злой колдун держал своих слуг и лошадей окаменевшими. Очень удобно: нужен тебе скакун или там повар – крекс-фекс-пекс, и красавец-жеребец бьет в нетерпении копытом, а повар принимается шустрить возле котлов и сковородок. Отпала надобность, щелкнул пальцами – и они опять обращаются в камень. А камнем быть, наверное, скука смертная. Уж конечно, они радовались, когда их оживляли – хоть ненадолго. Лида Прокопьева, конечно, никакой радости не проявляла, ну да оно и понятно. Но дверь-то открыла моментально!

Арина передернула плечами, прогоняя морок. Двери окружали лестничную площадку так тесно, что Виктор Степанович, на улице выглядевший всего лишь крупным, плотным мужчиной, здесь, казалось, увеличился в размерах, так что Арине пришлось остановиться на предпоследней ступеньке – выше все занимал участковый. «Хорошая девочка Лида» с этого ракурса – сбоку и немного снизу – казалась такой же уныло вытянутой, как и на записи с камеры наблюдения.

И назвать ее «хорошей девочкой» язык не поворачивался.

Главным в ее внешности был нос. Не сказать, чтобы уж сильно большой или уродливый. Не «шнобель», не «рубильник», даже «выдающимся» не назовешь. Не чрезмерно длинный, прямой, тонкий – нос как нос, в общем. Но он – царил. А прочие детали были к нему дополнениями. Рифмой. Как в рафаэлевской мадонне круглая рамка картины повторяет наклон головы и плеча молодой матери, так вытянутый, с заостренным узким подбородком овал лидиного лица точно рифмовался с царящим посреди него носом. И волосы надо лбом росли не гладкой линией, а вдовьим мысом – направленным вниз треугольничком. Даже глаза и брови, хоть и располагались, как положено, «поперек» линии носа, казались его повторением.

Наверное, если бы Лида улыбнулась, все изменилось бы. Но ей было, конечно, не до улыбок.

– Не хочу, – брови сошлись, добавив к уныло глядящим вниз углам еще один. – Все вы только разговоры разговариваете, а что толку?

Арина растерянно поглядела на своего спутника, но тот только повел плечом. Придется самой:

– Лида, мне очень жаль вас беспокоить, но ситуация критическая, важна каждая минута и любая помощь. Я понимаю, как вам трудно, но вчера был похищен еще один мальчик. И тоже никаких следов. Почти никаких. Как и в вашем случае. Вы простите, что приходится вас тревожить, но если сложить все «почти ничего» воедино, может быть, что-то и проявится. Пожалуйста! Я не стану вас долго мучить.

– Еще один? – глаза распахнулись, ладонь метнулась вверх, зажимая рот. – Вы думаете, это… маньяк?

– Мы не знаем. Помогите!

– Проходите. А тебя не зову.

Участковый, пожав плечами, хмыкнул, но спорить не стал.

В маленькой квартире ничто не напоминало о том, что здесь живет ребенок. Жил. Совсем недавно. А сейчас – ни единого «следа»: ни бутылочек каких-нибудь, ни игрушек, ни одежды, ни коляски Не удержавшись, Арина спросила:

– А где коляска?

– Зачем вам? – ощетинилась Лида. – Ее ваши уже сверху донизу опрыскали и обмазали, все без толку. Сейчас последний идиот про перчатки догадается.

– Да нет, мне не нужна коляска, просто… – Арина обвела крохотную прихожую демонстративно растерянным взглядом.

– Я все убрала, – буркнула хозяйка. – Сердце болит, когда вижу. И в глазах звездочки. У меня давление пониженное, – зачем-то объяснила она.

Кухня была тоже маленькая, очень веселая и одновременно очень нежная Занавесочки с безбрежной морской далью, светильники в виде колокольчиков, с полки возле холодильника свешиваются длинные темно-зеленые плети непонятного растения, Арина не сразу поняла, что цветок искусственный. Очень натурально исполненный. Лида остановилась у самой двери, прислонилась спиной к стене. Как будто опасалась, что кто-то может увидеть ее через окно. Или просто не хотела демонстрировать гостеприимство?

– Что, правда, еще одного похитили? – спросила она почти высокомерно: мол, вы, чтоб до меня докопаться, и соврете, недорого возьмете, а толку с вас!

– Да, позавчера, в Пионерском парке. Тоже мальчик, на год постарше вашего.

Похоже, Лиду наконец проняло:

– Господи! Они их… в жертву приносят? Или… на органы?

– Лида, ну что вы, какие органы? Без медицинских обследований, без проверки совместимости…

Про гипотетических маньяков, приносящих младенцев в жертву, она говорить и вовсе не стала. Равно как и о не менее экзотических, но еще более жутких вариантах вроде съемок снафф-видео.

Лиду логические аргументы явно не убедили:

– Так везде же пишут, что людей крадут прямо с улицы и распродают по частям.

– Ну да. А еще везде пишут, что рак излечивают пищевой содой, а то и скипидаром. Это все просто погоня за хайпом. Нет, Лида, тут скорее всего что-то гораздо более… приземленное. Вам не угрожали? Требований каких-то не предъявляли?

– Угрожали? Почему? Никто мне не угрожал! А если вы про выкуп, так с меня взять нечего!

Врет. Арина увидела это так отчетливо, словно это слово высветилось на узком лбу, прямо под треугольником «вдовьего мыса». Врет и боится. Или – боится и врет. И ничем эту стену страха не прошибить. Лида не верит, что даже «вся королевская конница» способна ей помочь.

Плохо. Но она сделала еще одну попытку:

– Лида, в последние дни или даже недели перед похищением вы ничего странного не замечали? Может быть, вам показалось, что за вами кто-то следит? Или какой-то человек несколько раз попадался. Или кто-то незнакомый некстати с вами заговаривал?

– Н-не знаю. Вроде бы нет… – казалось, она напряженно что-то обдумывает, и наконец глаза ее решительно блеснули. – Я думала, мне от усталости мерещится, у Семочки зубки резались, он капризничал, спал плохо, ну и я с ним.

– Мерещится – что?

– Мне показалось, что за мной кто-то следит.

– Мужчина? Женщина?

– Не знаю. Просто как будто смотрит кто-то, оглядываешься – никого. Ну то есть никого – такого. И еще… Мы с Семочкой в поликлинике были… Там женщина какая-то со мной заговорила, я даже толком не поняла, что она спрашивала, глупость какую-то.

– Глупость?

– Ну… Про то, что кесарики не такие, как все. Я не хотела кесарево, но пришлось согласиться, у меня таз узкий. И… пришлось. Но доктор такая милая, так аккуратно сделала, шрама почти не видно.

– Как эта женщина выглядела?

– Да никак. Такая… обыкновенная.

– Посмотрите, вот эта женщина вам никого не напоминает?

Лида рассматривала фотографию Зинаиды довольно долго:

– Наверное… Я плохо помню. Только сейчас, когда увидела… по-моему, она тогда в магазине была. Точно, мы с ней столкнулись. Ну почти столкнулись.

Ничего похожего на столкновение Арина в записях с магазинных камер наблюдения не помнила, так что отметила, что вечером, дома, надо будет пересмотреть их еще раз, повнимательнее. Хотя «столкнулись» может означать лишь то, что к кассе Лида подошла сразу за той женщиной. И еще – непременно узнать у Семина, как рожала его жена: с помощью кесарева сечения или нет? Задавать Лиде вопросы про гипотетического отца ребенка Арина не стала: во-первых, именно этими вопросами ее наверняка терзала Антонина Тимофеевна, во-вторых, потому что женщина в детской поликлинике с вопросами про кесарево сечение – это, пожалуй, странно. Или как раз там – и не странно? Или все-таки версия условного психа – та ниточка, которая сможет привести к цели.

Или Арине просто хочется надеяться на пресловутый свет в конце тоннеля, вот она и выискивает логику там, где ее не то что нет, но и не могло быть. Как с именами. Сынишка Лиды – Сема, Лелик – Семин. Совпадение? Скорее всего. А если – нет?

Лукьянов, дожидавшийся Арину возле подъезда, поднялся, взглянул вопросительно – но сказать ничего не сказал, молча зашагал рядом.

Из-за обрамлявших торец дома шиповниковых зарослей появилась длинная тощая фигура в просторных полотняных штанах, подвернутых до середины икры, пестрой блузе-размахайке и залихватски сдвинутой набок соломенной шляпе а ля стетсон.

– Ну наконец-то! Пойдем, пойдем!

Длинные темные пальцы цепко ухватили Аринино запястье.

– Людмила Семеновна! – обреченно возгласил участковый. – Мы с вами уже разговаривали.

Высокая, на полголовы выше Арины, сухопарая старуха его проигнорировала:

– Ты, деточка, ребеночка украденного ищешь? Пойдем, покажу, – старуха настойчиво тащила ее за дом.

Арина попыталась выдернуть руку, да где там – старуха держала крепко. И вся она была крепкая, жилистая – неужели ей и вправду, как сказал Лукьянов, далеко за восемьдесят? – не сгорбленная, а вовсе наоборот, неправдоподобно прямая. Словно лом проглотила, вспомнилось Арине чье-то определение, и она непроизвольно расправила плечи.

– Бузыкина! Ну-ка прекрати! – раздраженно потребовал Виктор Степанович. – Отпусти немедленно!

Вотще.

Арина просигналила участковому глазами – мол, ничего страшного – и двинулась туда, куда тащила ее «Зыкина»-Бузыкина. Сумасшедшая-то она сумасшедшая, но мало ли.

Завернув за угол, старуха десятка через два шагов резко остановилась и ткнула тощим пальцем в проплешину под ногами:

– Здесь!

Указанная точка ничем не отличалась от остального газона, на всем пространстве которого жухлые кустики «петух-курицы» перемежались одуванчиковыми островками и вовсе лысыми участками. Именно эта проплешина была ровно такой же, как и все прочие.

– А ты чего встал? – рыкнула старуха на застывшего рядом участкового. – Лопату неси!

– Люд, а точно здесь? – мягко спросил он. – За лопатой недолго сходить.

Бузыкина с минуту разглядывала носки своих сандалий, потом, нахмурившись, шагнула в сторону, в другую, постояла, отошла еще метра на четыре и решительно ткнула пальцем под ноги:

– Здесь!

– Точно? – хмыкнул Лукьянов.

– Точнее не бывает, – отрезала та. – Быстро за лопатой!

– Ну за лопатой, так за лопатой. Пойдем, Арина Марковна.

– Куда это? – возмутилась старуха. – Один не донесешь?

– Донесу, Людмила Семеновна, да только это ж следователь, ей тоже свои инструменты надобно взять.

– А! Ну ладно. Только недолго.

– Какие-такие инструменты мне надобно взять? – почти шепотом спросила Арина, когда они отошли метров на двадцать.

– Какие-нибудь, – безмятежно ответил участковый. – Сработало ведь?

– Она теперь так и будет там торчать? – она мотнула головой в застывшую позади фигуру.

Лукьянов хмыкнул:

– Она все забудет через пять минут. Пить захочет или в туалет. Постоит и пойдет.

– А она точно не могла ничего полезного видеть? Нет, ясно, что у ней на чердаке бардак, но…

– Этот газон не копали лет десять, как минимум. А видеть-то она много чего могла, – вздохнул участковый. – Шастает везде, и глаза, как у молодой, иной раз скажет что-нибудь – ах ты ж черт побери мои калоши с сапогами, как же я сам этого не видел! Только как это полезное из ее головы вытащить?

* * *

Когда незваная гостья наконец ушла, Лида подошла к кухонному окну. Участковый Виктор Степанович сидел у подъезда на лавочке. Сверху, да еще сидя, он казался гномом: плечи широкие, а сам – приплюснутый коротышка. На макушке, посреди пестрых, такие называют «перец с солью», прядей виднелась маленькая красноватая лысинка. И руки у него были такие же красные. Широкие, с короткими толстыми пальцами, клешни, а не руки. Тьфу. От зажатой в правой сигареты тянулся мерзкий сизый дымок. Лида поморщилась. Обострившееся во время беременности обоняние так и не вернулось к привычному уровню, и сейчас она чувствовала, какая эта сизая струйка вонючая. Как Лукьянова не тошнит? И даже если самого не тошнит, мог бы об окружающих подумать. Сидит там, видите ли, и не думает, что некоторых людей от одного вида его мерзкого дыма выворачивает.

Из-под грязного бетонного козырька появилась наконец следовательница. Почему она решила, что случай в Пионерском парке – Лида видела в ленте городских новостей – как-то связан с ее, Лидиной потерей?

Разве с ее бедой что-то может сравниться?

И ведь только жизнь начала становиться – нет, еще не прекрасной, но не такой холодной и пустой, какой была всегда. Только-только из-за вечных серых туч стали пробиваться тоненькие лучики надежды.

Очень трудно жить, когда всем на тебя – наплевать.

И пусть Виктор Степаныч не корчит такое сочувственное лицо – он даже про дым свой вонючий не думает, а туда же, лезет! Правильно пишут, что им только галочку поставить надо.

Ходят и ходят, только мучают ее. Ясно же, что ничего они не найдут, а все суетятся, деятельность изображают. Хоть бы подумали – ей-то каково! Тяжело, маетно, тревожно. Если бы можно было отвернуться и забыть обо всем. Жить-то как-то надо, не повеситься же теперь. Вот и чайник уронила, на полу отвратительная коричневая лужа. А чайник почему-то не разбился, странно.

Что, если они опять придут? Нет, хватит, сил уже нет это терпеть! Просто не пускать – и все!

Следовательница с участковым дошли уже до угла дома, где над дорожкой нависал кривой американский клен, за которым торчал толстый, разлапистый куст шиповника. Даже три куста. Они слились воедино, и ходить мимо было небезопасно, непременно зацепишься. Но следовательница и участковый как-то ухитрились пройти. И тут к ним подскочила встрепанная Людка Зыкина. Она вечно твердила про каких-то закопанных детей. Лида всегда ее боялась, а сейчас-то и вовсе.

Окно дома напротив блеснуло. Лида поежилась: почему-то это окно ее пугало. Деревьев во дворе было много, разных, и березы, и тополя, и сирени до четвертого этажа вымахивали, и рябины, ничего за ними не разглядишь. А это окно, хоть и наискось, так и торчит между веток. Страшно. Как будто следит кто-то оттуда. Она понимала, что это глупо – ну что там разглядишь? Двор большой, метров, наверное, пятьдесят, а может, и сто. Иногда в окне мелькала какая-то темная тень. И чего пугаться? Значит, и сама Лида, если смотреть «оттуда» выглядит такой же неясной тенью. Но «голое», торчащее в лиственном проеме окно, тревожило. Как чей-то взгляд в незащищенную спину. Почему-то зимой, когда все окна были на всем виду, ощущение взгляда пропадало, а сейчас, когда сердце и так вздрагивало от любого звука и движения, «взгляд» колол особенно остро. Скорей бы на соседней березе ветка в нужную сторону выросла.

Лида решительно отошла от окна, даже шторку задернула – ну его! Есть там кто или нет, ее не касается! Она сейчас оденется и… и… например, пойдет гулять. Нет, гулять – не вариант. Или Зыкина привяжется, или, не дай бог, Лукьянов начнет сверлить своим «сочувственным» взглядом, или баб Галя из соседнего подъезда, что кормит все бродячее зверье, примется по голове гладить, жалостливо шмыгая носом.

Даже хорошо, что у нее друзей нет. Тоже сейчас бы… сочувствовали. Теребили, отвлекали, тянули куда-то. Не надо Лиде их жалости! Ничего не надо! Только бы оставили ее уже наконец в покое!

У нее даже в сети – почти никого. Только такие же, как она, молодые мамочки. Ах да, она же теперь уже не одна из них.

Ей теперь даже выпить можно. И скрученный внутри страх, быть может, отпустит. И, быть может, она даже сумеет позвонить Альберту.

Ей непременно нужно с ним поговорить! Непременно!

* * *

– Остановитесь! Пожалуйста! – взмолилась Арина, когда патрульная машина, щедро предоставленная коллегами из Заводского, преодолела три четверти расстояния до родного СК.

– Приспичило, что ль? Так тут вроде негде… – хмыкнул водитель, но затормозил.

Выскочив из машины, она побежала назад, к маячившей метрах в тридцати автобусной остановке. За стеклянным павильоном торчал фонарный столб. Муниципальные службы, конечно, боролись с расклейщиками незаконных объявлений, но всевозможные «сдам-сниму-куплю-продам» возникали на свежеотчищенных поверхностях словно бы сами по себе. И множились, множились, наращивая бумажные слои, как годовые кольца.

Этот столб чистили, похоже, совсем недавно, из-под белых прямоугольничков кое-где просвечивала бетонная серость. А поверх, перекрывая «репититора» и «башкирский мед», красовался чуть криво наклеенный лист А4, с которого смотрели ясные глазенки Лелика Семина. Сверху листа крупные буквы просили: «Помогите!», чуть ниже и чуть мельче – «пропал мальчик». За фотографией следовало описание – примерно такое же, как в мишкинских записях, включая родинку за ухом. У Арины дрогнуло сердце: родинка – это уже опознание тела, у живого мальчишки ее и не увидишь. Хотя… если кто-то в том же троллейбусе стоял за спиной похитительницы, на плече которой лежала головка спящего малыша, такой случайный свидетель мог и родинку заметить. Или, к примеру, если бы мальчик начал капризничать, крутить головенкой…

Зря заголовком поставили «Помогите!», отстраненно подумала Арина. Так это выглядит очередным призывом по сбору средств на лечение якобы смертельно больного ребенка, которые – коллеги из ОБЭП не дадут соврать – в большинстве своем чистое мошенничество. И люди уже привыкли проходить мимо подобных призывов почти равнодушно, чуть не с раздражением, как мимо цыганских детишек, пронзительно требующих «тетенька, дай денежек на хлебушек!» Ага, точно-точно! Вернувшись из Питера, Арина сразу отметила, что меньше чем за десять лет с улиц города почти пропали всевозможные «погорельцы» и прочие «поможите, мы сами не местные». Раньше в каждом втором автобусе и трамвае тебя за рукав хватали – да еще как требовательно! – а теперь, прав Молодцов, только возле вокзалов эта публика и осталась. И все же крупные буквы «помогите» – так себе способ привлечь внимание. Лучше бы заголовком стояло «Пропал мальчик». И, кстати, откуда листовка-то? Почему ей, следователю, который ведет дело, ничего не известно?

Раз неизвестно, значит, это – не официальная инициатива. Значит, господин Семин постарался.

В самом низу листовки разместился снимок похитительницы – один из тех, с Элиного телефона. И первым контактным номером, кстати, указан именно Элин. И только после него – номера оперчасти, Аринин, к счастью, не мобильный, а служебный и приемная следственного комитета. Вот на Еву-то незваное счастье свалилось – отвечать каждому позвонившему. Когда такие мероприятия организуют официально, под них и отдельный телефонный номер выделяют, да еще и многоканальный, и отвечать сажают специальных людей. А тут… И Молодцов только вчера говорил: не стоит пока в СМИ обращаться, спугнем.

Впрочем, фарш назад не провернешь, листовка уже висит, и наверняка не единственная. Может, Элин муж и прав. Может, клюнет на листовку кто-то из потенциальных свидетелей?

– Чего тут? – раздалось из-за плеча. Арина вздрогнула.

Но это всего лишь сопровождавший ее патрульный вылез из машины – которая, кстати, успела сдать задним ходом как раз до автобусной остановки, точнее, до столба с листовкой.

– Ваш мальчонка? В смысле – тот, что из вашего района пропал?

– Он, – подтвердила Арина, пытаясь вспомнить фамилию парня. Куприянов? Кудинов? Кузьмин, вот как! Или нет? Нет, точно Кузьмин. А то неловко.

– А у нас и не стали фотки вешать, – задумчиво сказал гипотетический Кузьмин. – Может, надо было? Или даже сейчас еще не поздно?

– У вас пропал по сути младенец, они более-менее все на одно лицо.

– Да и этот тоже… – скептически заметил парень. – У меня в соседнем подъезде точно такого же мальца выгуливают. Если бы не знал, решил бы, что это он и есть. А тетку тут и не разглядишь…

Ей не хотелось обсуждать с ними перспективы поисков. И вроде патрульный искренне переживал не только за «своего» младенца, но и за Лелика, но – не хотелось. Сразу портилось настроение, потому что перспективы были… сомнительные, прямо скажем. Надо признать: бегство на троллейбусе – ход, близкий к гениальному. Будь там машина, ее так или иначе вычислили бы, а троллейбус… Пассажирка – невзрачная, каких на десяток дюжина – сошла на неизвестно какой остановке и, по сути, исчезла. Это даже не иголка в стоге сена, которую хотя бы сильным магнитом можно уловить. Это – травинка в том самом стоге. Неотличимая от тысяч и тысяч таких же травинок.

Плохо. Ой, как плохо.

Она сфотографировала столб с нескольких ракурсов и хотела уже убрать телефон, как он бодро задребезжал, высветив на экране грозную мультяшную Атаманшу.

– Вершина! – Евин голос обзавелся роскошной хрипотцой, так что Арина едва узнала завканцелярией. – Ты сегодня появишься еще?

– А надо?

– Если рассудок и жизнь дороги вам…

– Держитесь подальше от торфяных болот, – подхватила Арина цитату, немного оживившись: если Ева еще способна шутить, значит, не все так ужасно. – Начальство сильно гневается?

После короткого смешка трубка осведомилась:

– А ты как думаешь? Ему-то, наверное, уже досталось.

– Ев, ну я ж ни сном ни духом, я сама листовку с пропавшим мальчиком минуту назад увидела, и то случайно. Это, насколько я понимаю, господин Семин, ни с кем не посоветовавшись, активную деятельность развернул.

– Да понятно, – Ева вздохнула.

– Что, замучили тебя?

– Удивительно, но не так чтобы. Десятка полтора всего и дозвонились, правда, очень занудных, я аж охрипла, слышишь? И у оперов вроде примерно та же активность.

– Дельные есть?

– Можно подумать, ты сама не знаешь, каков процент результативных звонков в таких раскладах. Один из полусотни в лучшем случае. А полусотни у нас пока не набралось, – в трубке опять раздался короткий смешок. – Так что пока одни психи. Нет, не то чтобы совсем психи, но…

– Понятно. Носители активной гражданской позиции: не читал, но осуждаю.

– Угу. Так ты появишься или как? ППШ, конечно, понимает, что это не твоя вина, но собак спустить может.

– Тогда я лучше дома поработаю. До завтра-то он остынет.

– Ты в Заводской-то хоть с толком съездила?

– Пока неясно. Скорее нет, чем да, но поглядим.

– Ну, авось.

– Хотелось бы, – вздохнув, Арина отключилась.

– Ну что, едем или как? – поинтересовался из-за ее плеча гипотетический Кузьмин.

На мгновение Арина растерялась, но тут же улыбнулась:

– Мне, оказывается, надо еще… Так что вы возвращайтесь.

– Да нам нетрудно, подвезем, куда скажете: в комитет так в комитет, еще куда – только скомандуйте.

– Тут два шага, к тому же дворами, проще ногами дотопать. Так что возвращайтесь. И спасибо вам!

– Да не за что! А можно спросить?

– Валяйте.

– Как думаете, это маньяк?

– А у вас в районе как думают?

Сопровождающий пожал плечами:

– Да по-разному. Кто говорит, маньяк, кто еще чего, но больше про папашу биологического. Типа мужику срочная операция нужна, а тут, получается, самый подходящий донор.

– Младенец? – изумилась Арина. Мысль о том, что ребенок – потенциальный донор, ей и в голову не приходило. И сейчас хотелось эту мысль изгнать – слишком жутко. Но, с другой стороны, чем это хуже версии о черных трансплантологах? Не хуже, а наоборот: родная кровь есть родная кровь. В смысле потенциальной совместимости. Жутко, да, но… И парень этот, Кузьмин или как его, похоже, так же думает. Хоть и кривится, словно червяка откусил:

– Ну… младенец… Если папаша его никогда в глаза не видел, чего ему. И своя рубашка ближе к телу.

Арина передернулась:

– Так кто папаша-то?

– Кто ж его знает! Мать-то молчит в тряпочку. Небось, денег ей сунули. Ну или припугнули.

– Вот оно как…

– Чего? Глупо? – гипотетический Кузьмин почему-то смотрел на Арину с нескрываемой надеждой.

Ждал, что она разобьет версию, как несостоятельную? И можно будет выкинуть эту жуткую жуть из головы? Арина вздохнула:

– Да нет, не сказать чтобы очень глупо, здравое зерно имеется. И уж точно больше, чем в версии маньяка.

– Вот и я думаю – ну какие у нас маньяки? – это прозвучало совсем грустно.

* * *

Действительно, ну какие у нас маньяки, размышляла она, почесывая распластавшегося на ее животе Таймыра. Кот весил почти семь кило, дышать под таким прессом становилось затруднительно. Но и думать о страшном рядом с теплым лохматым боком было куда легче.

Хотя и вправду – ну откуда у нас маньяки?

С другой стороны – а в Питере? Тоже вроде ничто не предвещало. И Чикатило когда-то отнюдь не в Бостоне «развлекался». И Битцевский… Вот только никто из них не целился в детей. Даже у отъявленных педофилов есть некая нижняя возрастная граница. Условно говоря, детсадовцы их не интересуют. Тем более – младенцы. А вот сатанистам или еще каким сектантам для жертвоприношения требуются именно невинные… Девственницы там… или… или младенцы.

Но – нет, и это не вяжется. А жуткая мысль о потенциальном донорстве засела в голове, как ржавый гвоздь…

– Арин, позвони Майке? – в дверях ее комнаты стоял Федька.

Сердце на мгновение сжалось и пропустило удар:

– Господи! Что-то случилось?

– Да нет, но ты когда в последний раз с ней разговаривала?

– Федь, у меня сейчас…

– Да знаю я, что у тебя сейчас!

– Господи! Неужели уже по сети разлетелось? Ева вроде не говорила, что журналюги всполошились, но…

– Ша! Никто никуда не всполошился. Что, кстати, убедительно характеризует наши средства массовой информации. С официальными ясно, они-то как раз понимают, что к вам под руку сейчас лучше не лезть. Но все вот эти, – он сделал неопределенное, но очень красноречивое движение рукой, актер недоделанный, чтоб его! – те, которые вечно орут о праве народа на информацию. И что? И где? Даже «Другие новости» затихарились, а ведь обычно на каждую дырку в асфальте прибегают. Да что там – блогеры, и те молчат. Весь город увешан листовками о пропавшем мальчике, а они – ни гу-гу. Неинтересно им, как я понимаю.