Текст книги "Порог"

Глава 3
Япония. Умеренность. Титосэ Амэ, тысячелетняя конфета

– Помни, – напоследок строго сказал Бельфегор, – я уже не буду находиться при тебе неотлучно. Да и устал я что-то от этого. Откровенно говоря, просто лень… Только когда ты доберешься до родной Франции, где будет поджидать тебя Усердие – полная моя противоположность, – я приду посмотреть, как ты там поживаешь. А в Японии тебе следует обратиться за помощью к Маммоне, ярому противнику Умеренности, ибо, как ты знаешь, Маммона олицетворяет Алчность. Не тушуйся. Интернет ты освоил, деньги у тебя есть, а они открывают любые двери. Можно сказать, с ноги…

Итак, путь Бизанкура пролегал в Страну восходящего солнца.

Мальчик Рэнхо, родившийся у состоятельного Синдзиро Такигава в Токио пять лет назад, олицетворял добродетель Умеренности.

В самолете и позже в гостинице Бизанкур не расставался с планшетом, читая статью за статьей и прикидывая в голове многочисленные комбинации, пока не выстроил одну из них в более или менее логическую цепочку. Подкуп. Вранье. Лесть. Бесценный дар Вельзевула – способность менять облик. И непоколебимая решимость идти вперед, не стесняясь ничего.

Страна Хризантемового Престола встретила Жан-Жака де Бизанкура шумной суетой толпы на улицах Токио и месивом проводов над головой.

«Я просто свихнусь от обилия народа и этой жуткой тесноты», – подумал Альбин и решил как можно быстрее закончить здесь свои дела.

Но легко сказать. По придуманной им легенде, он, Фернан Пико, успешный и удачливый француз, игрок на бирже и полиглот, баловень судьбы, начал вдобавок изучать культуры разных стран как начинающий писатель и историк Средневековья, особенно демонологии. В этом Жан-Жаку, разумеется, не было равных. В остальном он чувствовал себя шпионом, засланным в Японию с особым заданием. Строго говоря, все это соответствовало реальному положению дел. Белла больше не собиралась ему помогать, и это чувствовалось очень остро. Из необходимого у Бизанкура были только деньги. Деньги решают многое, но на них нельзя купить время, которого у Жан-Жака было не так много. Год – хорошо. Но за год подготовить убийства в семи разных странах? Впрочем, Бизанкур дал себе слово положиться на свою удачу и идти напролом.

Синдзиро он вычислил довольно быстро – тот был в совете директоров крупной компании по производству бытовой техники. Насколько Альбин узнал о нравах японцев, приглашения в гости от него он вряд ли дождался бы. Такигава, будучи боссом, периодически приглашал особо приближенных сотрудников провести вместе время в сэнто, японской бане. Нет, он и не думал оплачивать своим подчиненным эти посещения, но приглашение босса провести время в общей с ним компании было престижно и неплохо отражалось на карьере.

Тысяча долларов – и младший сотрудник фирмы, Окада Джиро, которого в сэнто ни разу не приглашали, выложил всю подноготную Синдзиро представительному и строгому японцу. Под этой маской скрывался, разумеется, сам Бизанкур, сменивший личину.

Конечно, Окада не любил скуповатого босса, но работа в Японии подразумевала многолетнюю преданность фирме, уходить из которой не было ни резона, ни причины. У работников, которые трудятся в фирмах на постоянной основе, как правило, вместе с возрастом растут зарплаты и должности. Получив мзду за небольшие и вполне невинные сведения, больше похожие на сплетни, Окада не рисковал абсолютно ничем.

Жан-Жак узнал, что Такигава весьма скуп, традиционен, очень строг с женой, старшей дочерью и младшим сыном. Он любит, когда ему выражают почтение, поучать всех и каждого, выпивку и деньги, много денег. И, самое странное, Синдзиро… терпеть не мог детей.

«На кой же черт было заводить двоих», – подумал вскользь Бизанкур, но на самом деле мотивы Синдзиро его мало волновали. Он знал только одно – Рэнхо, олицетворяющий добродетель Умеренности, выжить не должен. В принципе, устремления Такигавы должны были способствовать успеху того, что затеял Жан-Жак.

Разведку он выполнил безукоризненно. Но чтобы пускаться в рискованное предприятие вроде детоубийства в чужой стране, Жан-Жак-Альбин должен был заручиться поддержкой одного из своих покровителей.

Поэтому, вернувшись в свои апартаменты в Шангри-Ла, он достал припрятанную старинную золотую монету. Ту самую, которую, будучи мальчиком шести лет, выковырял своими пухлыми пальчиками из щели в полу отчего дома. Подарок Маммоны. Именно она должна была помочь ему вызвать того, чей облик он видел лишь своими младенческими глазами, но кто незримо присутствовал рядом с ним все эти годы, когда нужно было решать любые вопросы, связанные с алчностью.

Испытывая почему-то необыкновенную робость, он положил монету на ладонь, не зная, что дальше делать с ней. И золотой кружочек внезапно выскользнул из его руки.

Жан-Жак не успел сделать ни движения, чтобы подхватить его, как в воздухе мелькнула красная блестящая нить, к которой моментально прилип сверкающий кружочек. Точно это был стремительный лягушачий язык, который выстрелил в пространство, ловя добычу – зазевавшееся насекомое. Завороженно смотрел он на эту красную блестящую ниточку, которая, забрав себе монетку, чертила в воздухе плавный узор. Следя за алыми узорами, Жан-Жак-Альбин почувствовал, как непреодолимо его клонит в сон.

«Нет, – пытался он сопротивляться. – Не время спать… Не время…»

И он заснул.

* * *

Когда Жан-Жак открыл глаза, то обнаружил, что находится вовсе не в гостиничном номере. Это снова была комната с камином в родительском доме.

Меж тем из-за туч выплыла огромная луна; такой луны Бизанкур еще не видел ни разу. Она грозно и уверенно расположилась посреди черного полотнища и, как огромный слепой зрачок, смотрела прямо на него.

На фоне сияющего диска появилось какое-то летающее существо. Оно летело уверенно и прямо, словно пущенное копье. Наконец оно приблизилось настолько, что стал отчетливо виден его силуэт – нечто длинное, извивающееся, но стремящееся в цель.

Наращивая скорость, существо приблизилось к дому и сделало последний рывок прямо на окно. Брызнули с грохотом стекла, и посреди комнаты предстало демоническое создание. Имело оно тело змеи, человеческие руки с множеством пальцев, большие рога, обагренные кровью, и странные крылья, напоминающие разноцветный дым, клубящийся между тонких золотых пластин.

«Какой красивый», – в восторге подумал Бизанкур.

Тело демона было покрыто драгоценными камнями и чешуей, которую, если приглядеться, составляли монеты разных размеров и достоинства; между каждым камушком и монетой сочилась кровь. Но, стекая тягучими и вязкими тонкими струйками, она вновь поднималась вверх. Демон стоял в переплетении этих алых нитей, опираясь на копье, которое сжимал многопалой рукой.

– Узри то, что не открывается человеческому оку, мальчик, и запомни хорошенько! – проревел демон. – Сколь величественным ты станешь, если все эти богатства мира станут твоими! Ты ведь хочешь этого? Конечно. Каждый из живущих на земле мечтает стать самым богатым и влиятельным, такова ваша человеческая природа. Я научу тебя, как быстро этого добиться!

При каждом слове изо рта демона падала монетка или сверкающая драгоценность, но тонкий раздвоенный язык подхватывал их и водворял обратно.

– Запомни меня, мальчик, я Маммона, демон алчности. О нет, алчность совсем не грех, как уверяют эти жалкие человеческие создания. Именно алчность дает человеку силу и бодрость для того, чтобы не скатиться на дно и не начать ползать и нищенствовать там с колченогими старцами и убогими старухами. Алчность – это живительная страсть, которая вытолкнет тебя наверх тогда, когда ты будешь идти на дно – твое естество будет алкать продолжения жизни. Но, чтобы достичь желаемого, тебе нужно будет научиться действовать быстро, ловко и без сожаления.

Маммона своими удивительными крыльями взмел в воздух облачко золотой пыли, устроив настоящий сверкающий вихрь.

Пыльца, как рождественский снежок, опустилась на парящего над полом Жан-Жака. Он принялся разглядывать свои руки, обнаружил, что они крошечные, и понял, что видит все глазами себя-ребенка нескольких часов от роду. Это было так удивительно, что он громко захохотал, а сидящие внизу безмолвные фигуры даже не пошевелились, несмотря на то что творилось в комнате. Вот удивительно!

Он хохотал и слышал со стороны свой детский смех…

– Я покровительствую тебе, мальчик мой. Знай, что удача в делах будет сопутствовать тебе, – торжественно продолжал демон. – Помни об этом и служи Маммоне, не прогадаешь!

Как и прежде, с каждым сказанным словом демон исторгал монетку, которую проглатывал обратно, но вот один золотой кружочек упал на пол и, покатившись по половицам, исчез в щели.

– Ты найдешь ее, когда настанет время, – прогрохотали слова его. – А используешь только один раз, – ты поймешь, когда.

Маммона, бросив последний взгляд на Жан-Жака, поднялся в воздух и покинул дом так же, как и появился, – через окно. Впрочем, зияющая дыра в нем затянулась немедленно, и даже осколки стекла собрались вместе и встали каждый на свое место.

Внезапно перед глазами Жан-Жака все задрожало и смазалось, и он вдруг оказался совсем в другой комнате, все еще мал, но значительно старше – он видел внизу свои собственные детские ножки, обутые в добротную, но несколько грубоватую обувь.

Солнечный лучик, заглянувший в дом через оконное стекло, упал на пол, на секунду отразив яркий блик от какого-то предмета, почти невидимого. Заинтересованный мальчик опустился на четвереньки и увидел, что в щели между половицами застряла золотая монетка.

– Ух ты, – прошептал он, а его нетерпеливые пальчики уже пытались достать блестящий кружочек. И старания увенчались успехом.

– Привет тебе от Маммоны, – снова прошептало что-то рядом с ним. – Прячь скорее в свой кармашек и храни до поры…

Вновь все помутилось перед глазами, а когда взгляд его прояснился, Бизанкур обнаружил себя в номере гостиницы Шангри-Ла, завороженно наблюдающим пляску блестящей алой нити, к кончику которой прилепилась золотая монетка. Нить продолжала рисовать таинственный узор, только что усыпивший его. Теперь же всякая дремота покинула его, и сознание прояснилось.

Подобно кисти, которую обмакнули в кровь, узор этот постепенно обрисовал фигуру с распростертыми крыльями, в которых колыхались зыбкие облачка разноцветного искрящегося дыма.

«Какой красивый», – вновь, как и тогда, в далеком детстве, подумал обомлевший Бизанкур.

Фигура плавно опустилась рядом с ним и сделала плавный приглашающий жест рукой, унизанной драгоценными перстнями. Сверкнули искры на гранях самоцветов, мягко прокатился, отражаясь, свет от золотых монет, которые чешуею обволакивали тело демона. Они уселись в кресла, и Маммона тут же обратился в молодого японца. Некоторое время тот безмолвно, с совершенно непроницаемым выражением лица созерцал Бизанкура, точно сканируя его, – пока по спине Жан-Жака не поползли мурашки. Сложилось ощущение, что Маммона знал про него то, чего он не знал про себя сам. Разумеется, так оно и было, но Жан-Жак все равно не на шутку встревожился.

Но вот демон алчности бодро и любезно улыбнулся, точно бизнесмен перед переговорами с союзником:

– Ну, что ж. Твоя плата неплоха. Эту монету я очень любил. Я помню их все… Хорошо, что она вернулась ко мне. Я тебе помогу, а ты слушай и запоминай.

Жан-Жак молча и покорно сложил ладони перед грудью на японский манер и поклонился.

– Ты удачлив, – заметил Маммона. – Через неделю праздник Сити-Го-Сан, и я подскажу тебе, как ты им сможешь воспользоваться.

– А что он означает? – поинтересовался Альбин.

– Для тебя – что ты сможешь убрать олицетворение Умеренности без особого труда. Ему как раз четыре года, и он получит в подарок эту идиотскую конфету титосэ амэ, а все дети любят сладости.

Видя недоумение на лице Бизанкура, демон усмехнулся, поддернул безупречно белые манжеты рубашки, и запонки ослепительно вспыхнули на мгновение под случайным солнечным лучом:

– Да, подробностей много, не спорю, без меня тебе было бы не разобраться. Ну на то я и здесь. Немного истории, если не возражаешь… Итак, много веков назад детская смертность была высока по всему миру – тебе ли не знать, ведь и ты этому немало способствовал.

Альбин усмехнулся, и демон ответил ему понимающей усмешкой.

– Разумеется, в Японии тоже, – продолжал Маммона. – Почему-то коренное население считало, что некие возрастные вехи для выживания дитятки критичны. Если дитятко эти вехи перевалило и ничего с ним не случилось, то, значит, боги к нему благосклонны, а его шансы выжить и достигнуть рубежа совершеннолетия все выше и выше. Вот эти критические точки, которые надо пережить, – три, пять и семь лет.

– Но ведь ему четыре! То есть мне нужно ждать еще год, пока он преодолеет рубеж? – невольно вырвалось у внимательно слушавшего Бизанкура.

Демон усмехнулся:

– Это же японцы… По западному календарю мальчишке четыре. А в Стране восходящего солнца засчитывается срок беременности, прибавляя ребенку год.

– Странные люди эти японцы, – заметил Бизанкур.

– Люди вообще существа странные, не находишь? – усмехнулся демон, глядя на него в упор, и зрачки его блеснули нехорошим золотом.

Жан-Жак стушевался и опустил глаза, потому что камушек был пущен и в его огород.

– А обычаи японцев не страннее обычаев в других странах… – продолжал Маммона. – Итак, по кадзоэдоси – традиционной японской системе определения возраста – Рэнхо уже пять. Был бы его папаша менее традиционен, он считал бы по современной системе, маннэнрэи, то есть от даты рождения, как принято на Западе. Так нет же, он жуткий консерватор и блюдет традиции во всем, так ему удобнее. В принципе, и такой подход к жизни неплох, когда все четко расписано. Люди определенного склада именно к нему и склоняются. Стало быть, и подход к ним нужен, исходя из их сути. Далее, о теме, которая мне ну очень близка. Речь сейчас пойдет об алчности… Ну а там и до твоего дела недалеко… Только что это мы сидим как во время официальной встречи?

Щелчок пальцев, и перед ними возникло изысканное угощение – много маленьких тарелочек с небольшими порциями разнообразных лакомств на каждой.

– Особенность японской кухни такова, что, наслаждаясь изумительно приготовленной едой, ты даже не будешь знать, что это и из чего приготовлено, – заметил демон, деликатно и сдержанно пробуя каждое угощение и жестом приглашая Бизанкура последовать его примеру. – Такигава, как истинный японец, чтобы отыграть предписанную традициями и воспитанием роль хозяина и мужчины, ради поддержания контактов устраивает вечеринки для коллег. Коллектив это семья, а босс – глава семьи, вот эта вот вся ерунда. Деньги на выпивку и закуску всегда тратятся из представительских фондов, но Сидзиро берет деньги из фонда только для себя, коллеги же платят из своего кармана. Конечно, они недовольны, но кто, скажи, доволен своим начальником?.. Впрочем, в этой фирме у всех более чем хорошая зарплата, и они могут себе позволить пропустить несколько стаканчиков или сходить в сэнто, а то, что Такигава слишком любит денежки, не повод поднимать бунт. Тем более японцы не очень-то любят вечерами сидеть дома, пристегнувшись к юбке жены, вот они и отрываются. А для себя любимого Синдзиро раскошеливается на клубы кябакура, где можно хорошо провести время в обществе гейши. Такигава – эстет и любит, когда для него одного танцует или играет на каком-нибудь музыкальном инструменте красивая женщина. Кстати, хочешь пригласим сюда сейчас гейшу?

Альбин поморщился:

– Мое почтение, но, поверьте, мне совсем не до гейш.

– Верю, – кивнул Маммона. – Это я опять отвлекся. Теперь о мальчишке. Понимаешь ли, до семилетнего возраста… как бы тебе сказать… ребенка в Японии считают не особо принадлежащим к миру живых. Даже есть поговорка: «До семи лет – среди ками», то есть среди богов. Мальчикам до трех лет особо продвинутые ортодоксы, а Синдзиро именно такой, хоть и через скрип зубовный, и головы бреют, и одевают по-другому. А в праздник посещают храм, где воссылают благодарность богам за то, что они позволили ребенку выжить, и просят здоровья и долгой жизни в дальнейшем.

Маммона вновь усмехнулся:

– Синдзиро особо бесится, когда подходит время этого праздника, ведь у него двое детей. Старшей, Юхе, уже шестнадцать, и Такигава не забыл, как накладно было праздновать Сити-Го-Сан. Суди сам – одна детская одежда и прочие аксессуары к церемонии стоят не меньше ста тысяч иен. Синздиро, разумеется, не покупал ее дочери, а брал напрокат, что обошлось ему вдвое дешевле. И с хакама, которые надлежит надеть Рэнхо на пятилетие, он собирается поступить точно так же. Между прочим, поддерживаю. Расточительность для глупцов… – Вновь сверкнули драгоценные запонки. – А теперь поговорим о титосэ амэ, «тысячелетней конфете», – поднял палец Маммона. – Она символизирует долгую жизнь и здоровый рост ребенка. Конфета длинная, тонкая, красно-белая, в бумажной обертке. На обертке – традиционные символы. Сетикубай – сосна, бамбук и слива, что олицетворяет выносливость и здоровье, и цуру-камэ – журавль и черепаха, то есть мудрость и долголетие. В нашем случае будет с точностью до наоборот. Конфета отнимет у ребенка жизнь.

– Как? – опешил Жан-Жак.

– Очень просто. Ты ее заменишь, – улыбнулся Маммона.

И вынул конфету из воздуха – длинный красно-белый цилиндрик в яркой бумажной обертке – и протянул ее Бизанкуру:

– Припрячь до поры… Один из ингредиентов, арахисовое масло, сильный аллерген для пацана. Год назад за завтраком у него возникло удушье, – ему дали бутерброд с этим маслом. «Скорая» подоспела вовремя, причину выяснили, и в доме арахис под запретом. Даже Юхе запрещен арахис во всех видах, даже вне дома, а она как раз его очень любит. Ее угощают подружки и ее парень, о существовании которого Синдзиро даже не подозревает. От повторной дозы у мальчишки будет анафилактический шок, и только немедленная помощь сможет помочь ему выжить. Правда, боюсь, в нашем случае помощь опоздает, не правда ли?.. Мать Рэнхо скрупулезно проверяет надписи на упаковках всех продуктов, которые идут к ним на стол. Но «тысячелетняя конфета»… Там в составе арахиса и близко нет, это просто леденец. А то, что ты от меня получил, разумеется, аллергенная бомба. Конечно, симптомы известны и матери его, Комахи, и Юхе, но, пока они сообразят, что, как и почему, драгоценное время будет упущено. Кроме того, детям после церемонии в храме дарят не по конфетке, а целый пакет сладостей. Важно, чтобы туда попала наша конфета. Ну и проследи, чтобы он ее все-таки съел. Не забудь, что Синдзиро непременно должен произнести заклинание: «Отдай малое, получишь большее». Придумай что-нибудь.

– Придумаю, – прошептал Альбин, глядя в пространство застывшим взглядом.

А Маммона, загадочно улыбаясь, медленно растворился в воздухе.

Для начала Бизанкур решил посетить сэнто. Еще с тех далеких времен, когда при дворе папы Климента Шестого ему прививали понятия о гигиене, он не был грязнулей, но японская баня это даже не финская сауна. Японцы любят обжигающую воду.

Когда Жан-Жак решил погрузиться в бассейн вместимостью в двенадцать человек, он единственный, кто вылетел из него как ошпаренный. Впрочем, слово «как» здесь вовсе неуместно, Бизанкур действительно ошпарился, и ему больших трудов стоило не выругаться, а принять самый жалобный и растерянный вид.

Японцы и так довольно подозрительно отнеслись к незнакомцу европейской наружности, который оказался среди посетителей сэнто. Конечно, они улыбались ему, но Жан-Жак прекрасно понимал, что подобные улыбки могут сопровождать совершенно противоположные мысли. И тут ему повезло. Человеком, который решил посочувствовать незадачливому молодому европейцу, оказался именно Синдзиро Такигава. Его поразило, что европеец довольно сносно владеет японским, он осведомился, откуда такие познания. В ответ на это Жан-Жак скормил ему свою легенду про писателя-историка и прибавил, что без ума от их культуры и с жадностью изучает ее. А Синдзиро слегка снисходительно и доброжелательно прочел целую лекцию о японских сэнто. Когда Бизанкур в обмен на его любезность с радостью предложил ответную любезность, пригласив для него с Синдзиро самого лучшего в сэнто массажиста, сансуке, за свой счет, Такигава оживился еще больше.

Жан-Жак буквально смотрел ему в рот, чем располагал к себе Синдзиро с каждой минутой все более. Сливовое вино развязало боссу фирмы язык, и тот расслабился совершенно. Он похвастался французу-писателю своим двухэтажным домом площадью сто восемьдесят татами, ухоженным палисадником и парковочным местом. Но когда Бизанкур осторожно осведомился о семье Синдзиро, его лицо буквально исказилось, пусть на секунду.

– Наши родители очень традиционны, – сжав губы в ниточку, уронил он, – и договорились о нашей свадьбе с Комахи, когда мне было пять лет. Я получил разрешение носить хакама, а моя будущая невеста только родилась. В принципе, я совершенно не испытывал никакой потребности в женитьбе, но я чту традиции своего рода. Непременно женитьба, непременно ребенок или двое.

Они выпили еще. Жан-Жак являл собою образец заинтересованности и почтительного внимания.

– Сколько денег ушло на нашу свадьбу, мне лучше и не говорить, чтобы лишний раз не расстраиваться, – продолжал сетовать Синдзиро. – Эти расходы чрезвычайно глупы. Я бы с большим удовольствием потратил их на упрочение своего собственного благосостояния – жизнь так коротка…

– О, как же я вас понимаю, – подхватил Бизанкур.

– А теперь, как настает вечер, я вынужден бежать из собственного дома, – с неизменной улыбкой, которая напоминала оскал, говорил Такигава. – Из собственного уютного дома. – Почему же так? – прикинулся деревенским простачком Бизанкур.

– Жена, Комахи, – коротко бросил тот. – Она выше всяких похвал – в традиционном понимании, конечно. Безупречное воспитание. Идеальная домохозяйка. Хотя наш гражданский кодекс сорок седьмого года прошлого столетия подарил японским женщинам столько свобод и прав, что, возможно, их стало слишком много. Но моя жена ими не пользуется! Комахи безукоризненна. До оскомины. Разумеется, все мужья стремятся отдохнуть от дома и уходят либо в клубы, либо в другие места отдохновения, но мне приходится именно бежать.

Он даже скрипнул зубами и снова отпил вина.

– А если завести, скажем… любовницу? – осторожно спросил Жан-Жак.

Такигава усмехнулся:

– Уважаемый Фернан, а зачем? Это как-то очень по-французски, не в обиду вам будет сказано. И кроме того, это обременительно. Почему не предположить, что мне нравится просто тишина?

– А как же вы справляетесь с природной агрессией? – поинтересовался Бизанкур.

– Спортзал, – пожал плечами Синдзиро. – Зачем все усложнять.

– Вы удивительно правы… – задумчиво протянул Жан-Жак. – Я вам даже немного завидую. Вашей, я бы сказал, чистоте и стойкости. Я так не могу…

Он видел, что Синдзиро, без сомнения, были приятны его слова.

Расстались они дружески и даже договорились, что на следующий день отправятся вместе в клуб на чайную церемонию, которую Жан-Жак любезно предложил оплатить.

– Я так очарован японскими церемониями, что готов посетить их все, – признался Бизанкур, и его взор был столь искренним, что даже искушенный в переговорах Такигава не заподозрил никакого подвоха.

Шло время, они приятельски общались, Фернан Пико оплачивал любые увеселения, будь то выпивка или простой поход в кафе.

– И не думайте, мне очень приятны эти расходы, – уверил он, отметая любую слабую попытку Синдзиро отказаться от очередного любезного подарка. – Ведь дома, во Франции, таких впечатлений не купишь, на это тратить не жалко.

Они много разговаривали; в основном «Фернан» жадно расспрашивал японца о национальных особенностях, и в отношении к нему у Такигавы утвердилось некое покровительство, а Пико казался ему несмышленым ребенком, затерянным в урбанистических джунглях. И конечно же его умилял акцент француза, который добавлял ему детскости.

Кстати, насчет детей. Бизанкур сплел трогательную историю о том, что, изучая страны и их обычаи, путешествует уже давненько, а в далекой милой Франции у него жена и пятилетний сынишка, с которыми он вынужден общаться только по видеосвязи. Но скоро-скоро он вернется домой, и никакая сила больше не разлучит его с семьей. Он даже показал их фотографии, бережно носимые в бумажнике. В бумажнике француза Синдзиро приметил крупную сумму денег – и евро, и иен – и целый веер разных банковских карточек. От Бизанкура, разумеется, не ускользнуло то, как блеснули глаза японца.

– Смешно сказать, как я скучаю по своему малышу, – грустно усмехнулся Жан-Жак. – Ничего бы не пожалел для него. И, право, досадно даже, что у нас нет такого праздника, Сити-Го-Сан… – Он вдруг молитвенно сложил руки: – Позвольте мне сделать вам подарок. Я бы сделал это для своего Жерара, справляй французы вот такой праздник взросления. Я хочу оплатить для Рэнхо праздничную одежду – так смогу почувствовать хоть какую-то причастность к вашей великой культуре.

– Нет-нет, – запротестовал было Синдзиро, но Жан-Жак четко увидел облегчение в глазах Такигавы.

– Пожалуйста, – настаивал юркий француз. – Если мы обменяемся ответными любезностями, нас это просто развлечет, не правда ли?

– Что вы имеете в виду? – сразу насторожился Синдзиро.

– Помните, я говорил вам про область своих изысканий? – обезоруживающе улыбнулся Бизанкур. – Демонология. На взгляд современного человека – полный бред.

– А в чем этот бред заключается? – все так же настороженно отозвался Такигава.

– В средневековом подходе к делу, вероятно, – все с той же улыбкой пожал плечами Бизанкур. – Во все времена человек остается человеком, и часть какой-то атавистической потребности в потустороннем в нем остается. К примеру, желание обратиться за помощью к древним силам.

– Ну и какой помощи, по вашему мнению, жажду я, уважаемый господин Пико? – усмехнулся Синдзиро.

– Да никакой, – махнул рукой Жан-Жак. – Вам помощь не нужна, вы и сами сможете помочь любому, если, конечно, будет на то ваше желание. К примеру, даже этим древним силам. Вера в древние силы сейчас, в современном мире, угасла почти полностью. А какая же это сила, если ей и питаться нечем? Не более чем потухший очаг с остывшим пеплом. Покинутый очаг.

– Вот как… – задумался Такигава.

Такая постановка вопроса даже не приходила ему в голову. – Простите, – заторопился вдруг Бизанкур. – Мне придется вас спешно покинуть – утром звонил деловой партнер, и сейчас мне нужно утрясти с ним кое-какие дела по биржевым сводкам. Что-то пошло не по плану. Мелочи, но он обеспокоен.

– А вы – нет? – уточнил Такигава.

– А я – нет, – спокойно ответил «Фернан». – Я просто уверен в успехе. Вероятно, поэтому он столько лет со мной, этот успех. Ах, если бы я мог надеяться пригласить вас к себе во Францию! Здесь я как младенец, право слово. И если бы не благоприятная судьба моя, я бы не встретил вас, моего удивительно проводника по вашей удивительной и поэтичной стране… Но, вероятно, уже через несколько дней мне придется покинуть вашу гостеприимную страну, увы…

– А знаете, – сказал внезапно Синдзиро, – заглядывайте завтра прямо ко мне домой, вот так вот запросто. Это не в моих правилах, я обычно не приглашаю гостей в дом, но… мне хочется удивить Комахи. Если вы пожелаете, конечно. Ведь именно завтра Сити-Го-Сан. Он считается еще и днем фотографирования детей – у вас может остаться отличная память о визите сюда.

– О, это несравненная честь для меня, – просиял Бизанкур, скромно поклонившись. – Вы даже не представляете, как я польщен и обрадован вашим предложением.

Да. Такигава даже не представлял…

К вечеру курьер доставил к нему объемную посылку, в которой были и хакама для Рэнхо, и множество всяческих аксессуаров для сестры и матери, сопровождающих мальчика на праздник. Синдзиро прикинул, какая сумма не покинет его кошелек, и остался чрезвычайно доволен. Комахи, Юхе и малыш Рэнхо, разбиравшие посылку и оглашавшие дом радостными восклицаниями, тоже были довольны. Только Такигава вновь ускользнул прочь, навстречу вожделенной тишине, в обжигающий бассейн сэнто, в курящиеся ароматы трав.

Жан-Жак явился по приглашению на следующий день к обеду.

Дом Синдзиро Такигавы и в самом деле был вылизан до последнего уголочка, все благодаря Комахи. Хотя устроен он был со всей возможной строгостью и целесообразностью, было в нем место и какэмоно с иероглифом «Счастье» в прихожей, и встроенным токонома, нишам для цветочных ваз, и салону для чайной церемонии. После того как семейство с приглашенным гостем вкусило традиционное блюдо, сэкихан – рис с красной фасолью-адзуки и большой запеченной рыбой, – Такигава и Бизанкур уединились в чайном салоне, наслаждаясь тонкими ароматами свежезаваренного чая.

– Сейчас начнется, – вздохнул Синдзиро и совершенно по-свойски подмигнул Бизанкуру. – Толкотня на улицах, вопли, многоголосица, множество цветовых пятен, бросающихся в глаза, множество звуков и суета, суета, суета… Впору обратиться к древним силам с просьбой о тишине.

На первый взгляд, он пошутил, но Бизанкур к шуткам был совершенно не расположен – рыба заглотила наживку целиком.

– Нет ничего легче и приятнее, – улыбнулся он, отпивая небольшой глоток душистого зеленого чаю. – Просто представьте – шутки ради! – что часть этой древней силы вселилась в меня, и именно я могу привнести в вашу жизнь то, к чему стремится ваша душа, – покой и тишину. Здесь, как и везде, нужен небольшой несложный обряд, вроде чайной церемонии. Даже легче!

Мужчины сдержанно посмеялись.

– Вы согласились бы ради собственного покоя отдать три минуты жизни собственного сына? – небрежно, вскользь осведомился Жан-Жак. – Вот так бы спросили древние силы.

– Три минуты? Я не ослышался? – уточнил Такигава, усмехаясь. – Да он тратит целые часы на компьютерные игры, хотя Комахи пытается тщательно следить за временем, проведенным им у монитора… О чем вы говорите. Три минуты! Да хоть десять.

– О, как щедро, – сдержанно улыбнулся Бизанкур. – Нет-нет, не десять, а всего три, и теоретически! Ну, и нужно произнести что-то вроде заклинания: «Отдай малое, получишь большее…»

– «Отдай малое, получишь большее», – немедленным эхом с удовольствием отозвался Такигава, и странно замедлилось время вокруг них – загустело, как патока, и слова эти оплыли тягучей смолой, словно в испорченной записи с замедлением речи, когда звуки, понижая тон с каждой секундой, превращаются в невнятный гул. Дом явственно тряхнуло.

Уши Синдзиро на мгновение заложило, как в самолете, и он невольно сглотнул. Но тут же все и кончилось, словно ничего и не произошло. Но так только казалось…