Текст книги "Натурщица"

– Это Алекс вас беспокоит. Живописец…

– Здравствуйте, – пролепетала Сима в трубку.

У нее почему-то ослабели ноги, как ни смешно это прозвучит, и она тихонько присела на край своего дивана – была дома. Она впервые услышала его голос – в студии они не разговаривали. Такой приятный баритон. Мягкий.

– Здравствуйте, Сима, – продолжал звучать этот мягкий баритон в трубке. – Аня вам, наверное, передала?.. Вот, и я, собственно, тоже… вам решил позвонить, узнать.

– Да-да. Алекс, я… да!

– То есть вы согласны мне позировать?

– М-м… Да. То есть у вас дома? Аня мне сказала… Да.

Странный у них получился разговор. Оба нервничали, и непонятно, кто больше. Самое главное, непонятно, почему нервничал художник. Ведь это, кажется, просто рабочий момент – пригласить натурщицу позировать?

Наконец, он выдавил предложение:

– Как насчет завтра?

– Да-да, я свободна, – подхватила Сима.

– В первой половине дня сможете? Сейчас свет хороший, а для живописи это очень важно. Естественное освещение…

– Да, конечно! Я могу…

– Тогда записывайте адрес.

– Диктуйте…

После разговора Сима застыла на диване, прижав к себе телефон и чувствуя себя помешанной. Ну, невозможно испытывать такую неуверенность в себе перед простой встречей с мужчиной…

Хотя как раз и можно. Все-таки Сима не просто не завязывала отношений все эти годы после предательства Валентина, она даже не особенно и общалась с мужчинами. А где, с другой стороны, ей было с ними общаться? На маникюре?! У нее было несколько постоянных клиентов-мужчин – два бизнесмена и молодой парень нетрадиционной сексуальной ориентации…

«Ой, мамочки-мамочки, я как будто на свидание иду». Сима встрепенулась. Что же надеть?!

Не выдержав, она осторожно поскреблась к Полине Андреевне.

– Сейчас, докурю, – раздался ее низкий голос с балкона, и наконец лиловая дама вновь предстала перед Симой – умопомрачительная, как и в первый раз, когда она ее увидела.

– У тебя что-то с категориями прекрасного, – заметила ей совсем недавно Полина Андреевна, когда они рассматривали в интернете выставку в питерской «Эрарте». – Как-то все у тебя драматично, возвышенно, величественно и мрачно. Да и по жизни ты на все реагируешь именно так. Тебе бы в искусствоведы.

– Да какой из меня… – отмахнулась Сима. – Но это да, эмоции у меня частенько через край. И фантазия.

– Восторги эти твои… Будь проще. И щитовидку проверь, – посоветовала полковничья вдова.

Проверила. Показатели были в норме.

– Ну, – развела руками Полина Андреевна. – Тогда живи с этим.

– Так уж тридцать пятый год я с этим живу, – вздохнула Сима.

– Так что у тебя? – осведомилась Полина Андреевна. – Вид такой, словно на свиданку собралась.

– Боюсь, что да, – призналась Сима. – Помните, вы шутили, что я влюбилась, и еще спрашивали, в кого?

– Ну-ну?

– Так вот, кажется, именно влюбилась. Только тогда я не знала, кто он, собственно. Художник он, – выпалила Сима. – Я позировала в студии, и он там тоже рисова… писал. Меня. А теперь позвал к себе домой – снова позировать.

– Ну, не думаю, что только для этого, – кивнула Полина Андреевна. – И что, не знаешь, что надеть?

Сима вздохнула:

– Чувствую себя как девчонка. То ка-ак накроет. То ничего.

– Секрет хочешь? – Полина Андреевна смотрела на нее с доброй усмешкой.

Сима кивнула. От Полины Андреевны она рада была впитывать любую информацию, тем более «секретную».

– Возраст ни черта не значит, – сказала та. – Помнишь, сколько мне было, когда ты у меня поселилась? Восемьдесят пять. А сейчас сколько? Столько не живут.

– Ох… да, мы же справляли ваше девяностолетие, – пораженно сказала Сима.

– Какой же ты мне шикарный букет подарила… – мечтательно протянула Полина. – Не везде ведь еще и найдешь то, что я люблю.

– Для меня было удовольствием искать нужный оттенок, – улыбнулась Сима. – Надо же ведь. Время идет, идет себе, а я не замечаю даже…

– Вампирю я, – серьезно сказала Полина Андреевна. – Не кровь твою пью по ночам, конечно. А научно доказано, что рядом с молодыми такие вот старухи, как я, набираются сил и жизненной энергии. Так что, получается, ты мне и продлеваешь жизнь, потому что рядом находишься.

– Живите как можно дольше, – вырвалось у Симы.

– Благодарствую, – усмехнулась та. – Так вот, секрет-то. Мне через несколько месяцев девяносто один, аж произносить страшно. А чувствую я себя как вот и ты. Как девчонка. То ка-ак накроет, так и полетела бы. А то вспоминаю, что ножки-то не те, да и ползаю в твоем креслице. А внутри-то, думаешь, мне столько лет, сколько по паспорту?! Дудки! А снится мне мой Мишенька всегда, как мы с ним молодые были. Он, несмотря на то что старше на одиннадцать лет, всегда для меня будет моим мальчиком. Вот и снится… Так что возраст – это ерунда все.

– Вы, как я вижу, были очень счастливой парой, – заметила Сима.

– Не то слово! Знаешь, что я тебе скажу? Вот говорят, что в паре один любит, а другой только позволяет себя любить. И тот, кто позволяет, всегда в выигрыше. Так вот, девочка моя, это неправда. Счастье – это когда любят оба. Тот, кто не любил никогда, не может быть счастлив. Он ущербный. У него жизнь убога и неполна. Как слепой или дальтоник – лишен возможности насладиться всеми красками мира.

Вздохнула, явно вспомнив о чем-то, помолчала и продолжила:

– Теперь про одежду, отвлеклись мы. Иди-ка вон к большому шкафу, пошарь на верхней полке слева, где шарфы да платки. Там палантин есть, сиренево-розовый такой… Да, этот. Неси сюда.

Сима развернула тончайшую расписную шелковую ткань с переливами цвета – от розового до сиреневого с золотым.

– Винтаж, пятидесятые-шестидесятые, – сказала Полина Андреевна. – Мишенька мне привез из Китая, одевал, как куколку. Бери себе.

– А вы как же? – обомлела Сима.

– С ума-то не сходи, я ж не хожу никуда, – отмахнулась лиловая дама. – Мы еще с тобой в моем тряпье покопаемся, напомни. Раньше надо было бы… Так вот. Одеться нужно следующим образом. Ты ж не знаешь, в чем он тебя собрался писать. У тебя, я помню, есть какие-то платья-футляры. Самый женственный вариант, фигуру подчеркивают. Надень любое. Белье непременно красивое – надеюсь, у тебя есть. И палантин возьми с собой. Если затеет писать обнаженку, завернешься в него, как нимфа. У него будет помрачение ума.

Полина Андреевна подмигнула.

– Спасибо огромное…

У Симы отлегло от сердца – хоть одну проблему решили, и она почувствовала себя гораздо увереннее.

Ну и наконец она, волнуясь не меньше, чем пригласивший ее Алекс, приехала в указанное место. Им оказался лофт в тихом центре, на Пресне – бывшее фабричное здание, а ныне элитный дом с закрытой территорией и охраной на входе, учинившей Симе строгий допрос, куда и зачем она идет.

«Принц датский» встретил ее у лифта – в серой рубашке, темнее по тону джемпера, в котором он был в «Четвертом месте», и в свободных черных брюках. «Невероятный», – подумала Сима и тут же внутренне одернула себя. Надо послушаться Полину Андреевну и учиться усмирять свои ничем не оправданные восторги. Ну, чем он невероятный?! Серой рубашкой и черными брюками?! «Глазами», – шепнуло что-то внутри ее, возражая ее неумелому цинизму.

– Здравствуйте, – сказал он. – Проходите, пожалуйста. Тут и обиталище мое, и мастерская…

В этот раз он показался Симе спокойным и доброжелательным, ни следа той нервности, которую он обнаружил в студии. И она тоже успокоилась.

Войдя в просторное – ей оно показалось просто огромным – светлое помещение, Сима огляделась по сторонам, не скрывая своего восторга.

– Вы знаете, я ни разу еще не видела такого, – простодушно призналась она. – Ну, разве что в фильмах про богемную жизнь… Можно, я осмотрюсь?

– Конечно-конечно, – заторопился он. – А давайте кофе выпьем. Вы не против кофе?

– Спасибо, было бы здорово, – улыбнулась она, оглядываясь по сторонам с большим удовольствием.

Там было так потрясающе. Строгая и невероятно стильная кухонная зона в сложных серых тонах. Обивка дивана с вкраплением лилового (она заметила, что он уважает эти цвета и разные их оттенки), мебель из серого же, тщательно отшлифованного дерева. Все вокруг было очень статусно и дорого, несмотря на то что это все-таки была больше мастерская, чем квартира, в которой просто живут.

Драпировки, которые придавали помещению элегантный и немного таинственный вид. Большая, но странно уютная область самой художественной мастерской, где стояли бесчисленные холсты, а в воздухе витали уже знакомые Симе запахи масляных красок. Лестница на второй уровень квартиры. Судя по всему, места там тоже было много, но от взглядов его отгораживала перегородка какой-то сложной архитектуры.

– Вы знаете, это бывшее здание фабрики, когда-то переделанное под элитное жилье, – начал рассказывать Алекс. – И этот вот лофт, то есть по-простому чердак, как нельзя лучше подошел под мастерскую. Много пространства, много света, понимаете?

– Понимаю, – покивала Сима.

– Вы какой любите кофе? – уточнил Алекс. – С молоком, может быть? Или с пенкой? У меня тут кофе-машина, так что можно приготовить совсем на любой вкус.

«Да мне попроще что-нибудь», – хотела сказать Сима, но вовремя прикусила язык, чтобы не показаться совсем уж деревенщиной. Она пробовала в кафе разные виды кофе, и один ей очень понравился.

– Ну, если на любой вкус, – улыбнулась Сима. – А с корицей можно?

– Конечно, – немного удивленно ответил Алекс. – Надо же, я сам очень люблю кофе именно с корицей. Сегодня прохладно, а это сочетание так отлично согревает…

И он принялся уютно колдовать на кухне.

Пили кофе на диванчике, рядом с которым стоял небольшой овальный столик. «Как в музее, – подумала Сима. – Нет, даже лучше».

Но вслух ничего не сказала, боясь что-нибудь «ляпнуть». Все же обстановка немного подавляла ее – отчетливо чувствовался дух совершенно иного уровня жизни, который впитался буквально в каждый предмет интерьера, в каждую складку ткани да даже в самый воздух. И Сима ощутила, что она недотягивает до этого уровня. Интересно, а как-то вообще можно до него дотянуться? Или права ее коллега на самой первой ее работе в Москве, в парикмахерской Выхино? Которая сказала, что можно вывезти человека из деревни, но нельзя вывести деревню из человека…

Пили кофе практически молча. Сима заметила – нет, даже кожей почувствовала, что Алекс почему-то вновь занервничал. Тем более и пауза затянулась – их чашки уже опустели, и повисла неловкая тишина.

– Может быть, попробуем… – он кашлянул, – приступить к работе?

– Ох, да, – встрепенулась Сима. – Извините…

– Да за что же, – покачал головой художник.

– Наверное, я долго кофе пью… А где у вас тут можно… – она поискала глазами ширму, – переодеться?

– Переодеться? – переспросил Алекс. – А во что вы хотите?

– Ну… – растерялась Сима. – Снять это… Ну, все это. То, что на мне…

Она покраснела.

Видя это, художник тоже смутился:

– А, вы имеете в виду… Нет, я… Вы знаете, сегодня… Я бы хотел попросить вас сегодня позировать мне не… То есть одетой. В том, в чем пришли. И этот палантин ваш чудесный. Он по цвету так хорошо сочетается с цветом вашего платья – такой сложный и богатый оттенок…

Сима заметно выдохнула и даже негромко рассмеялась от облегчения:

– Ну конечно! Вы только скажите мне, куда сесть.

– Да вот на диван и садитесь! – И он кивнул ей в сторону диванчика, на котором они только что попивали кофе. – И сидите, как вам удобно, не думайте ни о чем.

Но Сима не могла не думать. Напротив, мысли закружились в ней роем. Да, сначала она обрадовалась, что не придется раздеваться. Но он вновь поставил ее в тупик. Спросить ли его, почему он в студии написал не ее саму, а стул с халатом? И не произойдет ли сейчас то же самое? Нет, наверное, это будет бестактно. Скорее всего, все это для него что-то да значит. Да и со здоровьем у него, кажется, неполадки. А какие? Он так странно нервничал тогда. На первый взгляд без причины. Но Сима прекрасно понимала, что без причины не бывает ничего, так же, как и дыма без огня.

Ладно, это все равно, наверно, выяснится. Или нет? Пока она раздумывала, Алекс установил напротив дивана, поодаль, мольберт, поставил на него свежий холст. Не очень большой. Подошел, глядя куда-то в пространство, отстраненно, и поправил на Симе палантин, точно на манекене. Забавное ощущение. Она чувствовала легкие прикосновения его пальцев, и от них по ее телу разбегался веер щекотных мурашек, а где-то внизу живота сделалось тепло.

«Прикасайся ко мне еще», – подумала она, но, конечно же, вслух этого не сказала.

Как тогда, в студии «Четвертое место», она незаметно наблюдала за ним. А он вел себя так же странно, как и тогда, – смотрел словно не на натуру, а куда-то в пространство, видя там то, чего не видела она. Потому что это невозможно увидеть глазами…

Он прикусывал кончик деревянной ручки кисти и периодически касался ею холста. И если сначала движения его были осмысленными и какое-то время, судя по всему, он увлеченно работал, но потом все чаще стал потерянно застывать, словно и впрямь переставал понимать, где находится.

Но это бы ладно. Сима видела, что художнику по непонятной ей причине с каждой минутой становится все хуже. Началась какая-то странность с его дыханием. Он не просто тяжело дышал, а с трудом втягивал воздух сквозь зубы, точно тот стал вдруг густым или горячим и причинял ему физическую боль. Алекс морщился, сглатывал, потирал шею, оттягивал ворот рубашки. Иногда присаживался отдохнуть, точно ему отказывали ноги.

«Вам нехорошо? – вертелось на языке у Симы. – Может быть, окно открыть? Водички дать?»

Но она не успела. Внезапно у Алекса, видимо, случилось что-то вроде приступа – он с трудом сделал несколько шагов до кресла и буквально рухнул в него.

«Дура, конечно, ему нехорошо, что тут было спрашивать, все же понятно!» – обругала себя Сима, поспешно бросаясь к окну.

Повернула ручку, рванула створку пошире и вернулась к Алексу – побледневшему, с крупными каплями пота на лбу. Господи, какой бледный, что же делать?!

Она быстро расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки, приложила ладонь ко лбу. Лоб холодный, покрыт испариной.

Она метнулась в кухонную зону, оторвала кусок от стоявшего на столе рулона нетканого полотенца, смочила холодной водой, бегом вернулась обратно и приложила влажную ткань к его лбу, обтерла виски, шею, расстегнула еще одну пуговицу.

Мельком заметила надетый на шею художника нательный крест – большой, изумительной красоты, старинный, богатый. Но ей некогда было рассматривать его в подробностях – она пыталась привести Алекса в чувство – похлопывала по щекам и снова обтирала его лицо мокрой тканью.

«Может, «Скорую» вызвать?!»

– Алекс! – близкая к панике, позвала она. – Вы слышите меня?

Буквально через несколько секунд он несколько раз глубоко вздохнул, щеки его порозовели, и он открыл глаза.

– Может, «Скорую»? – робко и облегченно спросила она.

– Лучше… кофе, – пошутил он. – Не бойтесь, я… не припадочный. Пройдет. А кофе бы действительно хорошо.

– Сейчас, – кинулась Сима. – Я сварю. С корицей, да?

Хотя она и видела кофемашину впервые – видела, конечно, но не пользовалась, она прекрасно запомнила, что именно делал с ней Алекс. И откуда он брал капсулы, корицу и сахар – тоже. Вскоре аромат кофе перекрыл царившие доселе в мастерской запахи масляных красок.

– Сейчас… в норму только приду, и продолжим, – сказал Алекс. – М-м, кофе-то какой. На ноги любого поставит, не то что меня.

Он пытался шутить, и Сима снова смутилась.

– Может, вы голодный? – спохватилась она. – Я подумала… ну, может, это глупо – что у вас голодный обморок.

«Вы такой худой», – чуть не брякнула она, но прикусила язык – кажется, говорить о таком было бы бестактно. Но Сима поймала себя на непреодолимом желании приготовить ему что-нибудь вкусное. А это значит… Да то и значит – она влюбилась в него по уши.

– Голодный?.. Ну… даже не знаю, вроде завтракал, – неуверенно произнес он. – Кофе у вас лучше, чем у меня получился.

– Это он у кофемашины получился, – тихонько рассмеялась Сима.

Она втайне рассматривала художника, и он и впрямь казался ей принцем, каким-то узником благородных кровей – красивый, бледный, загадочный. Он заперт в этом лофте, как в башне, и его морят голодом. И задача ее, Симы, – спасти его.

Они одновременно отставили свои чашки, посмотрели друг на друга и улыбнулись.

– Все, мне легче, – объявил Алекс. – Спасли вы меня компрессами да кофеем. Давайте работать.

– Давайте, – обрадовалась Сима, и больше всего тому, что он сказал, что она спасла его.

Она снова села на диванчик, он вновь поправил на ней палантин, и опять она обмерла от прикосновения его пальцев, удивляясь силе того ощущения, которое накрыло ее. «Да что же это, – думала она, удивляясь и сердясь на себя. – Ведь я взрослая тетка, что за ребячество?! Но ведь это… так хорошо».

Алекс снова встал к мольберту и некоторое время сосредоточенно замешивал краски на палитре, ударяя кистью по холсту.

По примерным подсчетам Симы, времени прошло вполовину меньше того, что она отсидела в студии. Ну, может быть, часа полтора – если считать их странный перерыв. Но Алекс вдруг отложил кисти и отошел на несколько шагов от мольберта, не глядя на холст.

– Нет. Сегодня ничего не получается, – объявил он решительно.

Сима была огорчена.

– Из-за меня? – тихо спросила она.

– Да при чем же здесь вы-то, – удивленно заметил он. – Вы безупречная натура – сидите, не шелохнувшись… Нет, дело совсем не в вас. И кстати, вы правы, я проголодался.

Сима растерянно встала с диванчика.

– Хочу извиниться и… предлагаю вам прийти еще – если вы, конечно, согласны, – сказал живописец. – И пойдемте куда-нибудь перекусим. Сейчас, только вымою кисти. У меня давно вошло в привычку мыть их немедленно. Простите, я скоро.

И он скрылся где-то за драпировками.

Конечно, Сима снова не могла сдержать любопытства и подошла к мольберту. У нее буквально захватило дух. На холсте был потрясающе выписан ее палантин – его шелково-текучие складки, переливы цвета – все словно сошло с полотна эпохи Возрождения. Но самой Симы на работе снова не было. Фигура ее обозначена была весьма условно, как призрак.

– Как все это странно, – прошептала она, задумавшись.

На улице Алекс был куда более оживлен – исчезла его скованность и потерянность, он больше не бледнел.

– Тут буквально через улицу прекрасный ресторанчик «Сфера», я там частенько перекусываю, – сказал он. – Даже не надо ехать никуда, идти минут пять. Ну, семь. Прогуляемся?

– Да, – улыбнулась она.

– Суп том ям и пасту карбонара, – заказал он – видимо, уже не в первый раз. – А вам?

«Ой», – трепыхнулось у нее в голове. Не так уж часто она разгуливала по ресторанам – привыкла готовить сама да и считала это расточительством.

– Да давайте то же самое, что и вы, – сказала она.

– Том ям острый, – предупредил Алекс. – Любите острое?

Она не любила острое, но мужественно кивнула.

Пока они ждали свой обед, Сима рискнула задать вопрос, который она хотела задать Ане, но не успела:

– А почему студия, где я позировала, называется так странно – «Четвертое место»? Словно какие-то бега, куда она пришла под этим номером…

Он пожал плечами и улыбнулся:

– Это своеобразная, не лишенная иронии или просто попытки выделиться отсылка к устоявшемуся выражению «Третье место».

«Ничего не поняла», – подумала Сима, но ей было очень неудобно в этом признаться. Хотя Полина Андреевна и говорила ей, что «не знать и спросить – это стыд одной минуты, а не знать и не спросить – стыд всей жизни».

Но Алекс пришел ей на помощь, избавив ее от необходимости испытывать «стыд всей жизни». Он прекрасно понял и сам, что его натурщице могут быть невдомек такие вещи.

– Считается, что «первое место» это дом, «второе место» – работа, а «третье» – некое креативное пространство, которое позволит творческой молодежи себя реализовать. Показать остальному миру свое видение этого мира. Доказать… – Он пощупал воздух руками, точно хотел вынуть из него определение. – Доказать, что личность является не простым потребителем, а создателем… некоего уникального продукта.

«Как сложно», – подумала Сима.

– А фотография может считаться уникальным продуктом? – робко спросила Сима.

– Ну, конечно, – кивнул Алекс. – Но не всякая фотография. Снимок, сделанный смартфоном – то есть просто констатация: «Дерево», «Дом», «Человек», – не подойдет. А вот если зритель посмотрит на фото дерева, дома или человека и, независимо от сфотографированного объекта, испытает сильную эмоцию – отчаяние, например… Или, наоборот, гнев… Или расхохочется… Ну, тогда да, эффект достигнут. И продукт этот уникален.

– Кажется, поняла, – неуверенно кивнула Сима.

Им наконец принесли еду. Сима, проглотив несколько ложек супа, внезапно поперхнулась. Глаза ее наполнились слезами, и она вскочила с места, растерянно раскрывая рот, как рыбка, выброшенная из воды… воды!

– Воды! – почему-то осипшим голосом пискнула она. – Можно?!

Оценивший ситуацию официант молниеносно метнулся к холодильнику и принес Симе стакан.

– Это молоко, оно лучше, – уверил он. – Пейте!

Сима, во рту которой все горело, поспешно схватила стакан и осушила его махом.

– Можно на всякий случай еще молока? – попросил Алекс официанта. – И воды.

Только теперь Сима осознала, как же она погорячилась с признанием, что любит острое.

– Как… глупо… – прошептала она. – Глупо, да?

– Да бросьте вы, ничего не глупо, – возразил Алекс. – Это все от неожиданности. Вы ж не знали, что суп настолько острым будет.

– У меня чуть сердце не выскочило, правда! – жалобно сказала Сима и вдруг прыснула. – Ужас какой-то!

Она так засмеялась, что у нее на глазах снова выступили слезы.

– Съешьте скорее рис, – озабоченно сказал «Принц датский». – Он перебьет остроту… Может быть, еще воды? Или молока?

– Я справлюсь, – помотала головой Сима, дыша так, словно держала на языке горячую картофелину.

Рис действительно погасил пожар у нее во рту. «Вот это да», – подумала она, а вслух сказала:

– Я совсем не ожидала от супа с креветками такого подвоха… Но рис все уравновесил, спасибо! А можно вы дорасскажете мне про эти… места?

– Да, конечно. В этих концептуальных артпространствах, так называемых «третьих местах», – продолжал Алекс, – можно обучиться чему-то, обменяться навыками или проводить различные творческие эксперименты… ну, хоть, например, спектакль поставить, почему нет. Ну, и так далее.

– Это так интересно! – вырвалось у Симы.

– Ну… молодежи – да, – пожал плечами Алекс. – Но только такой, которая как прослойка так и названа социологами-урбанистами – «креативный класс». Представителям творческих профессий. Им же нужна какая-то площадка, чтобы играть на ней музыку или спектакли, рисовать, лепить. Отдыхать тем или иным образом от рутины…

– Чтобы со скуки не умереть? – уточнила Сима.

– Вроде того, – рассмеялся Алекс. – Вот, а студия «Четвертое место» – это площадка, где не только молодежь может как-то реализовываться, а и человек любого возраста, статуса или социального слоя. Для общения, какого-то творческого взаимодействия. За деньги, разумеется. Поэтому публика там разношерстная.

– То есть если человек просто рисует… или нет, если он хочет научиться рисовать и у него к этому, например, способности, а образования нет, то он может там научиться? – уточнила Сима.

– В целом, да, – кивнул Алекс. – Только профессионального диплома у него не будет. На государственном уровне, я имею в виду. Диплом об окончании курсов, просто напечатанный принтером на лощеной бумаге с золотым образом, – сколько угодно…

Алекс усмехнулся, и Сима поняла, что означала эта усмешка и отношение Алекса к этим скороспелым дипломам. Да-а… А она было подумала, что хорошо бы ей было взять несколько уроков рисования – ей очень нравилась миниатюра.

– Потому что не в дипломах дело, – продолжал Алекс, – хотя некоторые рвутся получить именно их. У нас действительно хорошие преподаватели. Главное – уметь получить у них знания, перенять и применить, а это уже совсем другое…

Это Сима уже поняла отлично. Она давно знала, что талант – это девяносто процентов пота. Она не переставала рисовать свои миниатюры, хоть и стеснялась кому-то показывать их.

Сима поймала себя на мысли, что ей давно не было так интересно ни с одним мужчиной, он совершенно очаровал ее.

Расставаясь, Алекс вручил Симе конверт, который она взяла в полном недоумении – ведь он снова ее не написал:

– Через несколько дней я бы очень хотел повторить сеанс. Надеюсь, что буду в лучшей форме. Вы придете?

– Приду, – улыбнулась Сима.

Он проводил ее до метро. В вагоне она заглянула в конверт и обнаружила сумму, превышающую ту, что она получила от него в студии.

– Я не понимаю, за что он мне платит, – пожаловалась она Полине Андреевне.

– А какая тебе разница, – резонно возразила та. – Раз платит.

– Но я так не могу…

– А ты смоги, – посоветовала Полина Андреевна. – Действительно, морочься поменьше, живи моментом.

И Сима обещала попробовать, тем более что благодаря неожиданному гонорару смогла расплатиться с Полиной Андреевной за комнату, хотя та денег и не требовала. Сима от природы была порядочной и пунктуальной и не собиралась сидеть ни у кого на шее.

И вся жизнь Симы теперь была подчинена ожиданию звонка от Алекса. Что бы она ни делала – возилась ли на кухне или с уборкой, просматривала ли объявления о работе, разбирала ли наряды Полины Андреевны вместе с ней, – она ждала звонка.

Но Алекс не звонил больше недели. Для Симы эти дни тянулись адски медленно, она не находила себе места. «Ведь он может больше и не позвонить», – внезапно поняла она. Ну, кто она ему? «Плюнь», – советовала Полина Андреевна. Сима плюнуть не могла…

Чтобы успокоить себя, она вновь принялась за свои рисунки и сама удивилась, насколько они стали другими. Характер и краски их изменились – мрачные тона, острые углы…

А поскольку Сима снова активно принялась за поиски работы, звонила и ездила на собеседования, что-то наконец наклюнулось. Салон, куда ее пригласили на собеседование в очередной раз, находился далеко, на «Юго-Западной». Условия там предлагались не ах, но все же это было лучше, чем ничего, и Сима согласилась.

Но вечером накануне того дня, когда ей нужно было приехать и подписать договор, Алекс вновь позвонил.

– Сима, здравствуйте, – раздался в трубке его не слишком уверенный мягкий баритон. – Извините, что так припозднился, нужно было съездить кое-куда… Вы завтра сможете приехать ко мне?

– Да, конечно, – вырвалось у нее прежде, чем она подумала.

– Нельзя ставить во главу угла чужие интересы, – покачала головой Полина Андреевна. – Твой Алекс примчится ли выручать тебя, наплевав на свою работу и дела? Ближе тебя самой у тебя никого не будет, запомни.

– Но ведь вы так не думаете?! – сгоряча вырвалось у Симы. – Вы же до сих пор любите мужа!

– А потому что мы с ним оба так делали, – жестко отрубила она. – Он ради спасения моей жизни рисковал карьерой и жизнью, а я ради него не стала тем, кем хотела, – врачом. Даже медсестрой. Я посвятила жизнь ему. А он – мне. Вот это и есть любовь – когда это взаимно. А стелиться под ноги никому нельзя, запомни.

И Сима вновь прикусила язык, крыть было нечем. Но Алекс ее словно околдовал…

Вместо подписания договора она выбрала не работу, а мужчину и приехала к нему в лофт.

Она каждый раз запоминала, в чем он был одет. Серый джемпер, серая, со стальным отливом рубашка в прошлый раз. Сейчас – джемпер на несколько тонов темнее, чем тот, первый, и на нем блекло-лиловые зигзаги. Как же ей нравилось это сочетание!

– Все оттенки фиолетового, сиреневого, лилового мне так нравятся, – призналась она как-то Полине Андреевне.

– Считается, что лиловый цвет – вдовий, – заметила та и в утешение добавила: – Ну, ладно-ладно, он еще считается цветом верности.

– Получается, что мы обе любим этот цвет, – обрадовалась Сима.

– Хотя ты, слава богу, не вдова, – сказала Полина Андреевна. – Ну, и в противовес моему цинизму этот цвет еще олицетворяет таинственность и воображение.

– Ой, это про меня!

– Прибавь к перечислениям творческий поиск и открытость к переменам. Про тебя, про тебя, девочка… Так что вперед!

И Сима, разумеется, приехала в лофт. В том же самом платье, в сиреневом палантине. И… все повторилось. Час-два, и вновь на новом холсте вместо Симы – часть интерьера мастерской, словно написанная Леонардо да Винчи, и ее сиреневый палантин.

«Почему?!»

Сима буквально сходила с ума, но пытаться выяснить у самого Алекса, что все это значит, ей было неудобно.

А в придуманном ею мире Алекс был заколдован злой колдуньей, высасывающей из него жизненные силы и похищающей образы, которые он хочет, но не может перенести на холст. А еще она вспомнила виденный ею мельком крупный нательный крест в распахнутом вороте его рубашки. И сразу придумалось и увиделось «кино» – будто Алекса-младенца нашли подкинутым к воротам мужского монастыря, где он был воспитан монахами, а в подростковом возрасте за ним приехал его отец, князь в неизвестно каком поколении, а ныне олигарх.

«Я понимаю, что это все мои фантазии, – грустно думала Сима, – а крест, скорее всего, куплен в дорогой антикварной лавке…»

Так прошло несколько их встреч. Они пили у него кофе, он пытался ее писать, сдавался, и они шли гулять, когда позволяла погода, или обедать в полюбившийся Симе тоже ресторанчик «Сфера». Только том ям она больше не рисковала заказывать, хотя запомнивший ошалевшую посетительницу официант, если обслуживал их столик именно он, непременно предлагал его ей – в шутку. Они смеялись…

Понемногу они делились друг с другом какими-то своими переживаниями – Алекс рассказывал ей о Москве, где гуляется лучше всего, какие тайны хранит тот или иной дом.

Среди прочего, они ездили в особняк Рябушинского, создание архитектора Шехтеля. И Сима, впитывающая все знания жадно, как губка, запомнила, что стиль этот называется модерном. И навсегда полюбила эти причудливые и плавные, как настоящие травы и водоросли, извивы кованых решеток в окнах и арочном проеме внутри особняка. Стекающие волной перила парадной лестницы, колонну с саламандрами… Алекс, как заправский гид, целую лекцию ей прочел о концепции создания особняка. Потом он возил ее и в другие удивительные места, и Сима поражалась, как много он знает и умеет, этот удивительный живописец, который вместо ее лица и фигуры неизменно оставлял на холсте либо туманный абрис, либо просто кусок нетронутого холста.

Потом Алекс забрал из ремонта свою машину – огромную, как лайнер, надежную, как танк, – и стал вывозить Симу гулять на природу, в парки Москвы – в Лосиный остров, Битцевский, на Воробьевы горы. Сима пришла в восторг от Екатерининского, а деревянные лестницы Филевского парка умилили ее – «как дома»!

Начинался июнь, и пышная его красота служила прекрасными декорациями для их общения.