Текст книги "Долгая дорога в дюнах"

Глава 2

Озолс вернулся в воскресенье. В добротной коляске, запряженной рослой кобылой, которой правил Петерис, не спеша катил по поселку, слегка касаясь ладонью полей шляпы в ответ на почтительные приветствия. На улице было по-праздничному людно, и тем торжественнее выглядел его приезд. Крупный, гладкий, с мужицки простым, но холеным лицом, он восседал в своей коляске, гордо выпрямившись. Густые, кустистые брови придавали ему выражение властное и значительное. Что ж, полагал хозяин коляски, у него были все основания рассчитывать на особое уважение и признательность. Сам он уже давно позабыл, когда просил в последний раз взаймы. Как сейчас, пожалуй, ни за что не припомнил бы, кому он в поселке чего-нибудь не одалживал. Разумеется, не в ущерб своему добру, но все-таки… А с тех пор как стал председателем поселкового правления общества «Рыбак», власть и вес Якоба поднялись на недосягаемую высоту.

Аболтиньш, трактирщик, еще издали заметил коляску и как был в переднике, так и выскочил на крыльцо.

– С приездом, господин Озолс! Наконец-то вы дома. Как съездилось? Что нового в Риге?

Якоб небрежно махнул рукой:

– A-а! Сумасшедший дом. Шум и толкотня. А тут… Как с поезда сошел, будто в рай попал.

– Не желаете ли стаканчик с дороги?

При слове «стаканчик» Петерис жадно сглотнул, с надеждой посмотрел на хозяина. Тот понимающе усмехнулся, проговорил полушутя-полусерьезно:

– Стаканчик да рюмочка доведут до сумочки.

– Я понимаю, в Риге у господина Штейнберга наклеечки поаппетитнее, – уязвленно проговорил трактирщик.

– Катился бы он в свою Германию, господин Штейнберг. Вот полюбуйтесь, самое свежее, – Озолс протянул Аболтиньшу газету.

Тот развернул сложенный по размеру кармана лист, негромко прочел:

– Вчера по приглашению министра иностранных дел Латвии господина Мунтерса город Лиепаю с дружественным визитом посетила немецкая военная эскадра. Как заявил на пресс-конференции командующий эскадрой адмирал Бернгард…

Глаза Озолса полыхнули гневом.

– Три дня назад потопили наш пароход с лесом, а теперь хватает наглости…

– Но ведь Гитлер всюду заявляет, что он наш друг.

– Он и Литве друг. А как ловко у нее Клайпеду отхватил? Я уж не говорю об Австрии, о Чехословакии. Тут не нахальством, чем-то похуже пахнет.

– Неужели вы думаете?..

– Не знаю. Умные люди на всякий случай запасают кое-что. Сахар, крупу, спички…

– Не дай господи, – у меня в доме парень подрос.

Озолс молча достал пачку «Трафф», угостил Аболтиньша.

– А как у дочки успехи? – с удовольствием затягиваясь папироской, полюбопытствовал тот. – Поди, лучшая студентка в университете?

– Ну, может, и не лучшая… Вообще-то молодцом!

– Дай вам бог… А у нас в поселке несчастье.

– Знаю. Петерис рассказал.

Аболтиньш с беспокойством посмотрел в сторону церкви, что была неподалеку; из нее выходили прихожане. Усмехнулся:

– Старые грехи отмолили, сейчас ко мне за новыми придут.

– Хозяин, может, и нам заглянуть в храм божий? – не выдержал Петерис.

Озолс осклабился:

– У тебя что, грехов много?

– У меня?!

– Давай трогай, святой! Тебя жена ждет.

– Кого?! Меня?! – Глаза у кучера потемнели, злая судорога пробежала по лицу. Он так яростно хлестнул лошадь, что Озолс едва не вывалился из коляски. В поселке уже давно было известно, что если Эрна кого-то и ждет, то только не своего Петериса.

Артур сидел на кухне, чинил сеть.

– Поешь! – Мать поставила рядом кружку с молоком, придвинула кусок хлеба, намазанный медом. Банга отложил моток, взял кружку, задумался. Луч солнца, падавший из окна, зажег радужный узор на фаянсе. Эту кружку Артур помнил с детства: та самая, что стояла потом на поминках перед пустым стулом. Как все-таки странно и жестоко устроена жизнь: еще вчера все было по-иному – был отец, была надежда… Артур чуть не застонал от боли. Мать, словно бы прочитав его мысли, отвернулась, пошла к плите. И остановилась на полпути, увидев входившего Озолса.

– Бог в помощь, Зента! Прими мои соболезнования.

Она опустила голову, заплакала.

– Господь дает, Господь забирает, – скорбно продолжал Озолс. – Хороший был у тебя муж, по такому не грех и поплакать. И отец был хороший. – Он заметил Артура.

– Проходи, Якоб.

Озолс заковылял в комнату, волоча непослушный протез. Сейчас – не на людях, не в коляске – он не казался таким бравым. Инвалид, сутуловатый, оплывший, он грузно опустился на стул подле стола, положил на скатерть руки, большие и натруженные, сумрачно огляделся. Негромко спросил:

– Слышал, ты дом продаешь.

Зента потупилась. Ее пальцы нервно теребили передник.

– Что поделаешь, Якоб… Долги… – хотела еще что-то добавить, но в дверном проеме показался Артур.

– Погоди, мать, – хрипло проговорил он. – Насчет отцова долга не беспокойтесь, за нами не пропадет.

Озолс предостерегающе поднял руку:

– Постой, сынок, не горячись. Скажи, Зента, сколько у вас осталось невыплаченной ссуды за дом?

– Около семисот латов. И тебе триста. Вот и получается…

– Ну, между собой мы пока считаться не будем… А ссуда… Неважно у меня, правда, с наличными, да ничего… Ссуду вашу я погашу. С банком лучше не тянуть. Проценты…

До Зенты трудно доходил смысл его слов.

– Как, ты сам… наши долги?

– А ты что думала? Пришел рубашку последнюю с вас снимать? Мы же люди… Всю жизнь прожили рядом. Янка, почитай, братом был мне…

– За доброту вашу спасибо. Но мы так не можем, – самолюбиво перебил его Артур.

Озолс опять предостерегающе поднял руку:

– Я не милостыню вам предлагаю. Заработаешь – отдашь. Промысловый участок отцовский правление тебе оставит. Может, еще и прибавим немного.

– А ловить на чем?

– Лодку пока возьмешь у меня. Моторная, пятнадцатисильная. К тебе любой напарником пойдет. А зимой на озера, за карпом. Он теперь в хорошей цене. Я думаю, если каждый третий улов мой – не так уж много получится. Глядишь, постепенно и отдашь отцовский долг. Ну что, по рукам?

Артур в нерешительности помялся, но упираться не стал:

– Согласен.

– Выбирай, что лучше – расписка или вексель?

– Вексель.

Утром вдоль всего берега шла работа – рыбаки волокли к морю карбасы, загружали снасти, готовились к путине. Озолс, с погасшей трубкой в зубах, приглядывал за своей артелью. Мимо него то и дело пробегали люди – кто с веслами, кто со связкой балберов – поплавков.

– Невод куда грузить? – согнувшись под тяжестью сложенной сети, остановился рядом с ним Артур.

– Во-он в тот карбас, к Фрицису. – Озолс неодобрительно посмотрел на парня: – Чего один надрываешься? Помочь некому?

– Да мне – раз плюнуть! – молодецки крякнул Банга и, стараясь держаться прямо, пошел к лодкам.

– Заботу показываешь? – желчно бросил подошедший Калниньш. – Теперь можно – вексель-то выхватил!

Озолс обернулся, раздраженно бросил:

– Все ты мечешься, как ужаленный. Суешься в каждую дырку… Нехорошо.

– Нехорошо? – сузил глаза Калниньш. – А людей одурачивать, с голого последнюю рубаху снимать – хорошо?

– Послал бы я тебя… Надоело, понимаешь? Давай хоть раз потолкуем по-человечески.

– С тобой толковать!..

– Нет уж – давай! – Озолс ухватил Калниньша за рукав. – Сядь-ка. – Первым опустился на борт дырявого карбаса, достал портсигар – там было пусто. Калниньш, не глядя, протянул свои папиросы. Задымили.

– Ты вот векселем меня попрекнул, – пыхнул дымком Озолс. – А я, между прочим, его не тянул, они сами…

– Ясно – сами, – перебил Калниньш. – Ты знал, на какую наживку ловить. Как же – гордые, честные…

– Правильно, честные. А ты хотел, чтобы сын отцов долг замотал? С обмана жизнь свою начал?

– Да какой долг? Какой? Янка на тебя девять лет горбатился. Да он втрое свой долг отработал. – Калниньш уперся в Озолса требовательным взглядом.

– Ну, знаешь, так рассуждать… Может, по-твоему, еще я ему должен? Они не то что вексель – дом хотели продать, чтобы рассчитаться. Другой – тот же Аболтиньш, к примеру, стал бы церемониться? Ну-ка, скажи?

Калниньш промолчал.

– То-то! А я и парня к делу пристроил и кусок хлеба в руки дал. Да еще с банком за них рассчитался. Мало?

– Благодетель… Из отца душу мотал, теперь на сыне покатаешься.

– Да что ты все к той бумажке цепляешься? Бумажка, бумажка… Может, я про нее и вовсе забуду.

– Ты-то? – Калниньш скривился в злой усмешке. – Пожалуй, забудешь.

– А тебе хотелось, чтобы у меня память и вовсе отшибло? – тихо, с придыханием спросил Озолс. – Ну а мои долги кто вернет?! Вот эту самую… – Он зло хлопнул себя по протезу. Много мне потом помогли? На чурбак этот скинулись? Так-то, сосед, – чужое легко считать. А как оно досталось – слезами ли, кровью… А! – Озолс махнул рукой и заковылял по песку.

Лодки, одна за другой, отходили от берега. Море, по-утреннему тихое, стелилось зеркальной гладью. Далеко над заливом разносились веселые, зычные голоса рыбаков – те перекликались, перекидывались нехитрыми шуточками:

– Эй, Друкис, невод забыл!

– Где?

– У бабы под кроватью. Греби обратно, а то, глядишь, кто другой утащит, – дружно орали с соседней посудины.

Артур заметно нервничал: то схватится за плицу[2]2
  Плица – черпак для откачки воды из лодки.


[Закрыть], то слани[3]3
  Слани – настил на дне лодки.


[Закрыть]поправит…

– Что ты мечешься, как Аболтиньш по трактиру? – не выдержал сидевший на руле Фрицис Спуре.

– Я? – вспыхнул Артур. – Так я же… это…

– Он же… это… – передразнил Лаймон. – Службу показывает. Думает, Озолс зятька будущего с берега увидит.

– Помолчи, Лаймон, – оборвал Фрицис. – А ты, сынок, спину-то побереги. Хоть она у тебя, видать, крепкая, да не таких здесь обламывали. Работаешь – и работай!

Артур поймал насмешливый взгляд Лаймона, недовольно насупился.

Летним солнечным днем по дороге, обсаженной высокими вязами, катила добротная Озолсова коляска. Она только что отъехала от станции – паровозный свисток и шум отходящего поезда ненадолго заглушил цокот копыт. В повозке, среди груды коробок и лакированных чемоданов сидела девушка. В свои девятнадцать Марта Озолс была удивительно хороша и, что случается нечасто, почти лишена кокетства. Но именно эта серьезность и придавала облику девушки особую, благородную прелесть. Серый, элегантно простой английский дорожный костюм очень шел ей.

– А пруд? За мельницей, где ивы? – расспрашивала она Петериса. – Не построили еще там новую купальню?

– За мельницей? – задумчиво переспросил возница. – Туда как раз на прошлую Пасху мельник свалился. От Круминьшей шел.

– Утонул?

– Как же, утонет! Теща с женой откачали. А он, как очнулся, – таких фонарей им навешал. Неделю синяки мукой присыпали.

Марта, отвыкшая от грубых деревенских нравов, только пожала плечами. Но, помолчав секунду, снова спросила:

– Петерис, а где сейчас танцуют? Как и раньше, у Аболтиньша?

– Во-во, там его шурин после и подстерег, в трактире. И, значит, бутылкой… По башке.

– Кого?

– Да мельника же! За сестру, значит. Все так и ахнули – бутылка вдребезги, а башка хоть бы что. Только шишка вскочила.

– Какой ты странный, Петерис, – городишь всякую чепуху.

Впрочем, будь она повнимательней, ход рассуждений кучера не так удивил бы ее – время от времени Петерис доставал из-за пазухи фляжку и понемногу прикладывался.

– А как Бирута? Замуж еще не вышла за Лаймона?

– Бирута? Это Фрицисова дочка, что ли? – Зариньш захихикал. – Тут, я вам доложу, барышня, такая история вышла. У них – аккурат под Рождество – свинья опоросилась. Заходят, значит, в сараюшку, а там…

Финал истории со свиньей остался неизвестным. Лошадь вдруг шарахнулась – мимо них, громко сигналя, промчался ярко-красный автомобиль с откинутым верхом. Водитель, молодой человек в спортивном кепи, мельком взглянул на Марту и, не то извиняясь, не то приветствуя, слегка наклонил голову. На его продолговатом, с тонкими чертами лице аристократа резко выделялись хищный нос и сочные, чувственные губы.

– Кто это? – спросила Марта, удивленно разглядывая удаляющийся автомобиль.

Петерис, раздраженно шваркнув вожжами по крупу лошади, ответил почти трезвым голосом:

– Катаются. А чего не кататься, когда денег куры не клюют? Лосберг это, молодой. Приехал давеча из Германии.

– Они по-прежнему на своей даче?

– А где же еще?..

К ее приезду пеклись пироги. Ядреная краснощекая кухарка ловко таскала их из духовки, месила тесто для новых. Озолс, приодетый, толкался на кухне, поглядывая на прислугу.

– Ох, Эрна, гляди, прогонит тебя Петерис, такую растяпу, – шутливо попрекнул он за упавшее на пол яйцо. – Дома, поди, яички-то бережешь. Мужнее добро…

– Мужнее… – Кухарка брала яйца из огромной корзины, небрежно разбивала их в тесто. – На мужнем разживешься…

– Однако разжилась. Или не на одном мужнем? Свет-то не без добрых людей? – Якоб следил, как Эрна сажала пироги в духовку и, нагнувшись, белела толстыми икрами.

– А тебе жалко, что разжилась? Говорят, мужики сдобных-то лучше уважают.

– У тебя уж не сдоба… – прищурился Озолс, алчно созерцая мощную корму. – Целый каравай!

– Озорник ты… – Эрна кокетливо одернула юбку. – Седина-то, говорят, в бороду…

Лицо Озолса вдруг изменилось – будто и не лоснилось только что похотливо. Словно душа – любящая, тревожная – проглянула сквозь щелки глаз.

– Марта, доченька… – бросился он из кухни, впопыхах опрокинув корзину с яйцами.

– Ну и ну! Яичком попрекнул, – сокрушалась кухарка над глазуньей, расплывшейся на полу.

Весело возвращалась артель с удачного лова. Карбасы чуть не доверху серебрились трепещущей рыбой.

– Давай, Друкис, жми, пока Аболтиньш замок не повесил.

– Не повесит. Он свое за пять верст чует. – Марцис подкинул на ладони увесистую рыбину.

– Артур, что притих? С новенького, учти, двойной спрос.

– Тоже мне – гуляка. Да он сроду в трактире не был. Все за книжками. Капитан!

– Нашел чем попрекнуть, – обрезал Марциса Спуре. – Сам-то хоть расписаться умеешь?

Артур хотел было ответить насмешнику, но вдруг замер, глядя на берег: там мимо развешанных сетей – он узнал ее сразу – медленно шла Марта. С детства ей помнился их терпкий запах – отдавало водорослями, морем, рыбой. Ветер раскачивал сети, теребил застрявшие в ячейках травинки. Она остановилась на краешке песчаной косы, с ожиданием глядя в море.

Карбасы один за другим подходили к берегу. Над ними с пронзительными криками сновали чайки. Не утерпев, Артур выскочил из лодки – благо сапоги чуть не до пояса – и в тучах брызг бросился по мелководью к берегу. Она – навстречу. Остановились, не добежав шага. Короткие, кажущиеся незначительными фразы обрубало волнение.

– Марта! Ты когда приехала?

– Утром еще. Не ждал?

Он не ответил, только радостно смотрел девушке в глаза.

– А я давно здесь жду… Была у твоей мамы… Я же ничего не знала…

Артур молча опустил голову. Она осторожно взяла его большую, твердую ладонь, еле заметно сжала. Почувствовав нежное тепло ее пальцев, парень словно оттаял.

– Надолго?

– Думаю, на все лето.

С лодок уже сгружали рыбу. Огромными деревянными совками черпали живую, шевелящуюся массу, ссыпали в плетеные двуручные корзины. Женщины грузили их на стоящую прямо в воде телегу. И над всем этим – над карбасами, над лошадью, над людьми – белой тучей носились чайки, выхватывая рыбу чуть ли не из рук. Кто-то не выдержал, укорил парня:

– Артур, лодырь чертов! Хоть бы подсобил.

– Оставь. Все равно не слышит, – усмехнулся Калниньш.

– Очумел, что ли?

– Они оба очумели. С пеленок еще.

Озолс все слышал и видел. Он недовольно поморщился, шагнул к молодым людям.

– Слушай, там Марцис карбас разгружает. Один.

– Да, иду, – виновато ответил Артур и заспешил к лодке, на ходу еще раз обернувшись к Марте.

Якоб посмотрел на босые ноги дочери, брошенные на песок туфли, покачал головой:

– Море еще холодное, дочка. И песок тоже.

Марта не ответила. Подняла туфли, пошла. А отец заковылял навстречу телеге. Достав из корзины мелкую рыбешку, швырнул ее обратно:

– Где такой мелочи набрали? Учти, по двадцать сантимов – дороже не протолкну.

– Вчера по тридцать за ящик давали, – рассердился Калниньш.

– Цены устанавливает Рига. Центральное правление. Я ими не командую.

– Ты нам зубы не заговаривай. Центральное правление… Знаем мы твое правление. Дай вам волю…

– Ну что ты за человек, Калниньш? Да кому нужна эта дохлятина? Рынок переполнен. Скажи спасибо, если на рыбзавод протолкнуть удастся.

Калниньш от неожиданности остановился, смерил Озолса ненавидящим взглядом:

– Мы тебе такое спасибо скажем… Ты у нас еще допрыгаешься… Пригрелся на берегу – ни холодно ни мокро.

– А ты забыл, почему я на берегу?

– Пошел-ка ты…

– Нет, ты все-таки ответь.

– Да пошел же, я тебе говорю! – Калниньш настолько недвусмысленно замахнулся, что Якоб невольно отступил в сторону.

– Будь ты проклят! – в сердцах проговорил он и торопливо заковылял к складу, подле которого стоял грузовик с надписью на борту «Акц. об-во “Рыбак”». С него сгружали пустые ящики, кто-то возился с весами.

Стройный корвет, сверкающий белизной парусов, казалось, парил над волнами. Артур задумчиво, с грустью смотрел на маленький кораблик. Рядом стояло еще несколько моделей – его скромная коллекция. Полка с книгами по навигации, старинный секстант, морская карта – атрибуты несбывшейся мечты. Он поправил на модели бизань, снял с вешалки свой форменный китель, смахнул с него пылинку и, надев фуражку, шагнул было к выходу. Но в этот момент в комнату вошел Лаймон.

– Хорошо, что застал тебя дома. Пошли!

– Куда?

– Наши собираются, разговор есть. Как ты считаешь – это честная торговля, если у нас салаку берут по двадцать сантимов за ящик, а продают, знаешь, за сколько? Почему Озолс на это закрывает глаза?

– А что он может сделать? – пожал плечами Артур. – Цены устанавливает центральное правление.

– Тогда зачем мы его выбирали, если он ничего не может? Или не хочет? Держится за свое местечко, с Ригой ссориться не желает. Значит, своя выгода есть.

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Никто его фокусов не может понять. Об этом и разговор. Пошли!

Артур задумчиво вертел на пальце фуражку.

– Не пойду, – смущенно сказал он.

– Та-ак, – протянул Лаймон. – Значит, всю жизнь будешь отплясывать перед ним за свой долг. А может, еще причина есть?

– Думай, что говоришь, – нахмурился Артур.

– А ты-то думаешь, что Озолс мечтает с тобой породниться? – Лаймон хмыкнул, круто повернулся и с треском захлопнул за собою дверь.

Две цепочки следов протянулись по пустынной полосе влажного песка у моря. Большие и маленькие – у самой кромки прибоя. Волны, накатываясь на отмель, постепенно смывали их. Следы вдруг свернули в сторону. Мужская рука опустилась в воду, отмывая кусок янтаря. Артур поднялся и протянул влажный камень Марте. Положив на ладонь, она смотрела сквозь него на уходящее за горизонт солнце: в причудливо ограненном природой куске застывшей смолы горел и плавился солнечный луч, открывая диковинный мир внутри самородка.

– Как ты его нашел? – не отрывая восхищенных глаз от янтаря, спросила Марта.

– Так же, как тебя. Искал – и нашел.

– Как светится! Я таких еще не встречала.

– И я не встречал. Ты одна такая.

– Да ну тебя, – смутилась Марта. – Давай лучше что-нибудь загадаем. Ты первый.

– Но я не умею. Надо какое-нибудь волшебное слово, наверное…

– Нет – просто загадай. Подумай о том, что тебе больше всего хочется, и загадай.

Артур нагнулся к лежащему в ее раскрытой ладони янтарю и осторожно подышал на него – лицо парня стало необыкновенно серьезным.

– Не хочу загадывать, – грустно проговорил он.

– Почему? – одними губами спросила Марта.

– Потому что, кроме тебя, мне никого не надо. – Артур осторожно обнял девушку, хотел поцеловать, но вдруг отстранился, прислушиваясь, – издалека донесся крик. Казалось, звали на помощь.

По пляжу, крича и размахивая руками, кто-то бежал. Это был Зигис, сын Аболтиньша, – в мокрой рубахе, босой.

– Артур! Эй, Артур!.. На помощь!..

Банга рванулся ему навстречу.

– Там Рихард! Яхту опрокинуло, он тонет, – подбегая, бессвязно выкрикивал Зигис. – Нас перевернуло. Я поплыл, а он… черт побери, не умеет.

– Ты что, бросил человека в море? – оттолкнув Аболтиньша и срывая с себя одежду, гневно крикнул Артур.

Подбежала Марта:

– Что случилось?

– Там Лосберг, тонет…

Судорожно вцепившись в борт опрокинутой яхты, Рихард из последних сил держался на воде. Волны захлестывали его, сбивали дыхание. Он отчаянно хватал воздух, то скрываясь под водой, то снова выныривая.

Артур все еще бежал навстречу волне, торопясь добраться до глубины. Ему показалось, что неподалеку мелькнуло что-то темное – может быть, борт опрокинутой яхты.

– Эй, там, держись! – Он поплыл, рассекая воду мощными взмахами рук.

Марта тревожно наблюдала за ним с берега, но скоро потеряла из виду – теперь она видела только пляшущие на волнах солнечные блики. Вдруг опомнилась, обернулась к дрожащему от холода молодому трактирщику, яростно крикнула:

– Что ты стоишь? Беги за лодкой… Людей зови…

Спохватившись, Зигис бросился к поселку.

Рихард изнемогал. Он все чаще погружался в воду, захлебывался, едва не терял сознание. Наконец настолько ослабел, что руки разжались и волна безжалостно отбросила его от яхты. Безумным усилием, отчаянно барахтаясь, он попытался вновь подгрести к посудине, ухватиться за спасительную твердь, но вдруг почувствовал: судорога свела ноги. Не выдержав, закричал дико, хрипло… И в этот момент увидел Бангу, плывущего в толчее волн.

– Держись! – Артур подплыл к яхте. Несколько секунд он яростно боролся с волнами, нащупывая что-то под пляшущим бортом.

– Круг! – крикнул он Рихарду. – Где круг?

Но Лосберг не слышал. Он только мотал головой, отплевывая воду. Банге удалось нащупать круг. Он лихорадочно дергал, выдирая его из гнезда. Выдернул наконец. Держась за борт, с трудом успокоил дыхание.

– Хватайся! – подгреб с кругом к Рихарду, но заметил его бессмысленный, обезумевший взгляд и гневно прикрикнул: – Держись! Хоть зубами, чем хочешь, только держись!

Они поплыли. Волна подхватила их, кинула в сторону берега.

Зента поставила перед Артуром миску с едой и уселась в углу с вязаньем.

– Ты бы поосторожнее с Мартой, сынок, – мягко заметила она. – Все-таки не дети уже.

Артур на секунду оторвал взгляд от книги, из которой выписывал что-то в тетрадь.

– А что я? – смущенно пробормотал он. – Мы же занимаемся. Она мне вон книжки дает. Не могу же я каждый раз учителю надоедать.

– Книжки-то книжки, – вздохнула мать. – Только все же поосторожней бы надо. Не забывай, что Озолс для нас сделал.

– А он-то при чем тут? Разве я Марту обидеть хочу?

– Вот и не обижай. Уж послушай меня, сынок, – не вбивай лишнего в голову ни себе, ни ей.

– Да с чего ты взяла!

– Ладно тебе… Разве я была бы против. Только люди-то верно говорят: руби дерево по себе, чересчур не замахивайся. Не забывай, кто мы, кто они.

– А кто мы? – запальчиво крикнул Артур. – Кто мы? Не люди, что ли?

В доме у Озолса Эрна накрывала стол к обеду на четверых. Вошел хозяин – хмурый, озабоченный. Хотел было пройти к своему месту, но вдруг ухмыльнулся, аппетитно хлопнул кухарку по обширному заду. Та испуганно оглянулась:

– Ты что, Якоб? Мой и так косится…

– С чего бы это?

– Вот именно, – лукаво откликнулась она.

Эта улыбка, словно магнит, притянула его к женщине. Забывшись, Озолс облапил кухарку, с силой привлек к себе, неуклюже зашарил рукой по талии, явно намереваясь расстегнуть юбку.

– Якоб! – испуганно озираясь на дверь, Эрна уперлась ему локтями в грудь. – Якоб, опомнись! Якоб… – Попыталась было оттолкнуть, но вдруг поняла, что из этого ничего не выйдет – уж слишком неравными были их силы, – заговорила ласковым, медовым голосом: – Вечером, миленький, вечером.

Смысл ее слов медленно, с трудом дошел до сознания Озолса: он нехотя отпустил женщину, багровый и потный сел на стул, какое-то время разглядывал ее исподлобья затуманенными глазами.

– Смотри же, вечером! Не забудь.

– Не забуду, – Эрна дрожащими руками расставляла на столе тарелки.

– Не забудешь? – И вдруг расхохотался, словно сказал что-то необыкновенно остроумное.

Вошла Марта. Отец пугливо покосился в сторону девушки и, стараясь скрыть смущение, пробурчал:

– Моя дочь вечно опаздывает. Как и твой муж, Эрна. Где хлеб?

Кухарка торопливо протянула ему темно-коричневый каравай, раздраженно крикнула в распахнутую дверь:

– Петерис, ну что ты там копаешься? – Подождала, пока тот займет свое место, разлила суп, присела рядом с супругом. Некоторое время слышались лишь стук ложек да аппетитное чавканье мужчин.

– Ты, Петерис, к жене своей претензий не имеешь? – неожиданно спросил Озолс.

Петерис так и застыл с ложкой у рта, испуганно обмерла и Эрна. А Озолс продолжал:

– А я имею. Опять суп недосоленный.

Эрна облегченно вздохнула, подала солонку:

– На всех не угодишь, хозяин.

Озолс высыпал в тарелку щепоть соли. Марта заметила:

– Я читала, папа, что в твоем возрасте солью злоупотреблять не надо.

Озолс набычился:

– В моем возрасте… Дай бог всем быть такими в моем возрасте.

Снова наступила пауза, которую теперь уже нарушил Петерис:

– А твой парень-то – хват, – обратился он к Марте. – В поселке только и разговоров про него.

Девушка невольно улыбнулась, а Петерис продолжал:

– Гляди, еще медаль получит.

Озолс окинул толстяка ненавидящим взглядом, бросил Эрне:

– Мясо давай! Заснула, что ли?

Кухарка бросилась к плите, подала блюдо с жарким. Она делала мужу какие-то предостерегающие знаки, но тот, словно ничего не замечая, продолжал:

– Говорят, молодой Лосберг хочет в газете напечатать про твоего Артура.

Хозяин с грохотом отшвырнул тарелку:

– Что ты заладил как попугай – твой Артур, твой Артур! В сваты, что ли, нанялся?

Петерис пожал плечами:

– Да я что? Люди говорят.

– Люди, – зло передразнил Озолс. – Поменьше сплетен таскай.

– Кто, я?

– Ты, именно ты. Дурак!

Петерис изменился в лице, отодвинул тарелку, медленно поднялся:

– Ну, спасибо, хозяин, накормил.

– Дурак и есть дурак, – уже не владея собой, повторил Озолс.

Петерис хотел что-то ответить, открыл было рот, но решительно вмешалась Эрна: подошла к мужу вплотную, едва слышно проговорила:

– Убирайся!

Тот побагровел, посмотрел на жену налитыми кровью глазами, грубо оттолкнул в сторону.

Муж уже давно был за порогом, а Эрна все стояла, охваченная предчувствием беды – гнетущая тишина воцарилась в комнате. Наконец, ни на кого не глядя, глухо проговорила:

– Ладно, мне коровник чистить.

– Иди, – так же глухо согласился Озолс. Он подождал, пока захлопнется дверь, раздраженно повернулся к дочери: – Ну вот что, дочь… мне все это надоело!

– Что именно, отец? – Марта побледнела, но говорила спокойно и с достоинством.

– Пора бы за ум взяться – не девчонка уже. Ладно, детьми бегали…

– А что изменилось?

– Соображать надо. Даже глупая птица и та свою пару знает. Не сватается ворон к голубке.

– Артур не ворон, отец. Он человек, и ты напрасно…

– Да делай что хочешь! Ты уже взрослая. Только сердце кровью обливается. Думаешь, мне добра жалко? Мне тебя, дурочку, жалко. Да и не простит он тебе ни ума твоего, ни богатства. Сам же первый когда-нибудь и попрекнет.

– Не меряй всех на свою мерку, отец. – Девушка порывисто поднялась из-за стола и бросилась вон из комнаты. Озолс испуганно крикнул вслед:

– Марта, вернись!

Она выбежала на крыльцо и едва не столкнулась с Рихардом.

– А, спасительница. Здравствуйте! – приветливо кивнул он. – Я теперь в молитвах поминаю вас вместе с Артуром. – Заметил ее расстроенное лицо, смущенно умолк. – Простите…

Марта молча прошла мимо, направилась в сад. Рихард растерянно топтался на крыльце.

– Вы ко мне, господин Лосберг? – спросил вышедший вслед за Мартой Озолс.

– Да, но… я, кажется, некстати?

– Ничего, проходите.

Они вошли в кабинет Озолса.

– Нелегко растить девочку без матери, – вздохнул хозяин. – Так чем могу быть полезен?

– Да все история с этой яхтой. Вытащить мы ее вытащили, а идти на ней нельзя, мачта сломана. Отбуксировать надо в яхт-клуб. Не дадите на пару дней моторку?

– О чем разговор? Мы же соседи. Как здоровье вашего отца?

– Спасибо, немного лучше. Все-таки морской воздух ему на пользу. Так когда можно взять лодку?

– Хоть сейчас.

– Вы очень любезны. – Заметил на столе фотографию Марты, потянулся к ней. – Вы позволите? У вас очень красивая дочь, господин Озолс.

Якоб взял фотографию из рук гостя, вгляделся, растроганно ответил:

– Молодые все красивые, – самодовольно улыбнулся. – А ведь похожа на меня, а?

Тишину и теплынь подарила в тот год рыбакам ночь праздника Лиго. По берегу реки пылали костры, озаряя воду багряной рябью, вокруг них веселились кто как мог. Пели, пили, плясали, с визгом и хохотом гонялись за девчатами, чтобы, по обычаю, похлестать их стеблями осоки по голым ядреным икрам.

Старики кучками стояли поодаль, качали головами, похмыкивали завистливо, сожалели о своей ушедшей поре. Возле одного костра затеяли хоровод, заталкивая в круг парочки, обрученные поселковой молвой. Там сейчас выплясывал Лаймон со своей Бирутой – быстроглазой, бедовой дочкой Фрициса Спуре. Бирута незаметно подмигнула ему, он ей – оба кинулись в стороны, втащили в круг Марту и Артура. И еще неистовей заскакал, загорланил хоровод, проча жениху с невестой совет да любовь, да еще дюжину детей в придачу.

– Вот Озолс везучий, черт! – посмеивались старики. – Какую красавицу вырастил.

– Да уж… На женихе не прогадает. Будьте уверены, такого отхватит…

– Так вон же он, жених. Гляди, как выплясывает.

– Выплясывает-то лихо. А вот выпляшет ли – вопрос. Плесни-ка лучше пивка.

С тихой, задумчивой улыбкой любовалась сыном Зента и печалилась, наверное, что не видит его отец. А там, у костра, уж новая затея: парни с гиканьем прыгали через огонь. Красивая эта забава – удалая, широкая. Будто на крыльях взлетают над пламенем парни, а в награду им – восторженный визг, восхищенные девичьи взгляды, а кому и поцелуй в двух шагах от костра, где ночь надежно спрячет этот маленький грешок.

– Эй, Марцис, чего стоишь? Бороду опалить боишься?

– Отяжелел после свадьбы. Бывало, перед своей Элгой орлом летал.

– Да разве это костер! – презрительно сплюнул Марцис. – Мальчишкам прыгать.

– Ах, тебе мало? Ладно, уважим.

В костер полетели сучья, обломки досок, плавник – в минуту пламя взметнулось до неба.

– Заставь дураков Богу молиться, – насмешливо заметил Марцис. – Теперь на этом огне только грешников жарить.

– Все вы такие, – засмеялись девчата. – До свадьбы – хоть в огонь, а уж после…

– А ты? – азартно шепнула Лаймону Бирута. – Мог бы?

– Конечно, – серьезно ответил он. – Только как бы к ангелам не угодить. – И обернулся тревожно, заметив, что Артур отошел в сторону, напружинился для разбега. – Эй, ты! – Лаймон загородил дорогу. – Жить надоело? Иди утопись – не так жарко будет.

– Да я пошутил, – отмахнулся Артур.

Он пошел обратно – расслабленно, медленно, и Лаймон успокоенно отвернулся. Но тут Банга сорвался с места и в сумасшедшем разбеге понесся к пылавшему костру.

Марта не вскрикнула, только губу закусила. Все замерли, будто оцепенели, Артур взлетел и даже, казалось, на мгновение завис над бушующим огнем. В следующую секунду раздался дружный восторженный вопль – все бросились к герою. Кто-то хлопал его по дымившей рубахе, кто-то совал кружку.