Текст книги "Позови меня, Ветлуга"

Известно, что самый лёгкий способ избавиться от соблазна – поддаться ему.

Куда слаще – победить соблазн. Волнует и возбуждает сознание, что ты сильнее своих желаний, зависимостей, страстей, что ты принадлежишь себе. Андрею всё чаще стали приходить в голову мысли благодарности отцу за те редкие замечания, нотации, сентенции, назидательные беседы, которые тот нерегулярно, вспоминая о родительском долге, проводил. Эти беседы часто носили странный характер: отец заходил в комнату Андрея с какой-нибудь книжкой и со словами: «Вот послушай!» – начинал читать.

Однажды он вот так же прочитал Андрею отрывок про мальчика-суворовца, которому девочка предлагала конфету, а тот отказывался. «Ты что – не хочешь, что ли?» – спрашивала девочка. «Да нет – хочу. Поэтому и не беру! Я силу воли воспитываю!» – отвечал замечательный мальчик-суворовец.

И теперь, когда приятели предлагали Андрею поехать в общежитие в картишки перекинуться, а он отказывался, то на вопрос: «Ты что – не хочешь, что ли?», он, загадочно усмехаясь, говорил: «Да нет – хочу, потому и не еду!»

Школьная жизнь Андрею вдруг понравилась, класс был дружный: регулярно устраивались вечеринки у кого-нибудь на квартире, постоянно проводились какие-то олимпиады, КВНы. Университет, который шефствовал над их физико-математической школой, приглашал ребят на все свои мероприятия. Это могли быть и выступления модных тогда бардов: Кукина, Клячкина, Визбора, или просмотр дипломных работ ВГИКа, где в «Мастере и Маргарите» обнажённую Геллу играла удивительная Вика Фёдорова.

Андрей сознавал, что он становится участником какой-то более серьёзной и интересной игры, чем свара. В ней, в этой игре, игроков очень много, и при желании можно выиграть! Выиграть увлекательную жизнь! Это осознание к нему пришло внезапно, когда на одном из университетских вечеров КВН ведущий Миша Ланской, непререкаемый лидер тусовок и мастер стёба, задал вопрос в зал: «Какое самое важное изобретение человечества? Ответов может быть много, но надо угадать – что написано в этом конверте, который я вскрываю. Победителю я вручу свою почти полную пачку “Лайки”». Послышались выкрики: «Колесо!», «Бетон!», «Ядерная бомба!» Андрей неожиданно, в общем-то, и негромко произнёс: «Книга!» Ланской среагировал моментально и, протянув руку в его сторону, буквально выкрикнул: «Ворошилов, ты – лучший!» Так Андрей впервые ощутил вкус узнаваемости, когда человек, с которым он никогда не знакомился и не здоровался, оказывается, знает о его, Андрея, существовании, и знает его по имени.

Кроме этого, Андрей с удовольствием начал работать на кафедре бионики в университете в научном студенческом обществе, куда его затащила Галя Вильсон. Она была на семь лет старше Ворошилова, но он её знал с детства: её папа, замечательный математик с мировым именем, нашедший решение для одной из проблем Гильберта, был другом его отца. Андрей с удовольствием занялся разработкой моделирования распознавания изображений с помощью персептрона Розенблатта. Поставленная задача была с виду проста: выяснить, как сетчатка глаза отличает вертикальную линию от горизонтальной, и попробовать построить программу модели.

Жизнь почти любого старшеклассника замечательна ещё и тем, что важным элементом этой молодой жизни, занимающим значительную часть времени и мыслей, становится она. В классе Андрея на двадцать пять парней приходилось семь девочек – как-никак физико-математическая школа. Из семи две были интересны Андрею, и обе благосклонно принимали его ухаживания. И если с ребятами у него особой дружбы не получалось, даже со своими Саенко и Богатенковым, которые фанатично увлеклись коротковолновой радиосвязью, то на амурном фронте всё вырисовывалось очень даже красиво.

Наташка и Элеонора были подружками, хотя и отличались друг от друга по всем параметрам.

Наташка: широкоскулая, причёска – каре, огромные серые глаза, хорошо оформившаяся грудь и широкие бёдра, фигура в перспективе претендовала на полноту. Говорила она громко, как мальчишка, жестикулируя руками, точнее – выбрасывая их театрально, но это от гимнастики, которой она с детства занималась. Наташка была из состоятельной полковничьей семьи и жила в дальнем районе в добротном доме для военных. Когда Андрей провожал её после вечеринок или занятий в университете, они подолгу стояли в будке телефона-автомата, целовались, и она допускала его «на верхний этаж» погреть руки. Когда расстаться было совсем уже невмочь, Наташка и сама могла залезть Андрею в штаны: он облегчался, а она, вынимая руку из мокрых трусов, серьёзно говорила:

– Ну вот, теперь можешь спокойно идти спать.

Андрею приходилось возвращаться в свой район на ночных трамваях с пересадками через весь город чуть ли не целый час.

Элеонора, или Эллина, так звали её все мальчишки, была стройной, как античная статуэтка, чёрные брови домиком, ресницы пушистые, волосы собирала пучком на затылке, обнажая красивую шею, часто подчёркнутую белым воротничком. Одевалась она всегда очень строго, как школьница: белая блузка с коротенькой юбочкой или строгое в обтяжку платьице, сидела на уроках, сложив перед собой руки, как первоклассница, а улыбалась только уголками губ. Жила Эллина с мамой в деревянном доме, недалеко от Андрея. Дом был двухэтажный, дореволюционный, купеческий, но, уже давно приняв на плечи второе столетие, он начал ветшать и постепенно заваливаться. Квартирка их была убогая: одна небольшая комната да две келейки, келейка-кухонька и девичья каморка, в которой и помещалось: никелированная кровать с панцирной сеткой, детский письменный столик с настольной лампой да этажерка с проигрывателем, пластинками и книгами. Вода – с колонки, что во дворе, общее место – под лестницей, ведущей на второй этаж.

Мама Эллины была не просто стройная, а скорее сухопарая, в её манерах имел место какой-то скрытый аристократизм, и радовалась приходу ребят она подчёркнуто сдержанно. Чувствовалась некая порода, да и в Эллине эта порода тоже угадывалась. Работала мама копировщицей в каком-то КБ, а по вечерам шила. Особо богатых заказчиков не было, но строчила она на старенькой швейной машинке «Зингер» каждый вечер для кого-то, да и обшивала свою единственную дочку с большой любовью.

Андрей часто, вечером, чтобы прогуляться, добегал до Эллининого дома, стучал в низенькое маленькое окошечко, выходящее прямо на улицу. Всплеск занавески-задергушки, взмах руки, и через пять минут они уже стояли на перекрёстке под фонарём, дружески болтая о какой-нибудь чепухе. Эллина прятала носик в песцовый воротник коротенького пальто и смотрела из-под своих пушистых ресниц на Андрея, запрятав руки глубоко в карманы: этакая аккуратненькая куколка. Она чаще молчала, а он болтал. Иногда они ходили в кино, редко в театр или на концерт в филармонию. Эллина одевалась в таких случаях нарочито строго и скромно, но её осанка и походка были настолько вызывающе идеальными, что, когда она брала Андрея под руку, и они шли по театральному коридору, вдоль портретов певцов и балерин, на неё оборачивались и старухи в буклях, и молодые кобелящиеся мужики. Андрей шкурой чувствовал это.

Бывало, что когда он подходил к дому Эллеоноры, она уже стояла на углу с двумя или тремя незнакомыми пацанами. Андрей знал этих ребят в лицо, это были её бывшие одноклассники по прежней школе. Как правило, они были одеты в телогрейки и кепки, курили «Приму», смачно сплёвывали и громко хохотали над чем-то своим. Эллина же при появлении Андрея никак не меняла своего расположения и оставалась ко всем равномерно равнодушна.

Пацаны обычно молча уходили, и Андрей оставался с Эллиной. Но однажды Эллина не вышла к ребятам, и Андрей остался потрепаться с местными. Стояли, курили, пока один из них обратился к Андрею:

– Парнишка, мы ведь тебя знаем, ты – из богатых домов. Зачем ты ходишь к нашей Эллине? Она – из наших, она – не про тебя. Напрасно ты к ней клеишься!

Андрею не хотелось отвечать резкостью, но получилось всё равно как-то грубо:

– Братцы, вы знаете, что происходит на собачьих свадьбах? Там много-много кобельков вокруг сучки кружится. И, кажется, что у всех у них есть шансы. Но только один из них будет женихом. Об этом знают и сучка, и этот кобелёк. Остальная свора – свидетели! Братцы, вам что – охота быть свидетелями?

Пришла весна. Она прокатилась по городу зелёным катком, оставив после себя скверы и парки, полные цветов и листьев.

Руководство школы решило, что девятые классы, хоть и не выпускные, будут сдавать контрольные экзамены по пяти предметам. Всё всерьёз! Теперь каждый день до девяти вечера приходилось сидеть в читальном зале библиотеки, зубрить билеты. И каждый вечер Андрей после библиотеки провожал домой то Наташку, то Эллину. Девчонки сами как-то умело разруливали этот вопрос: кого и когда надо провожать. Андрею даже казалось, что они ежедневно обсуждают свои похождения и радуются совместно друг за друга. Казалось, что между ними не то что нет ревности, а наоборот, они сообща играют свою игру против Андрея или с Андреем. А ему, ему самому такая игра нравилась.

Все строили свои планы на лето. Наташка уезжала с родителями на море. Эллеонора – к бабушке в деревню. Андрею предстояло ежегодное турне с родителями на теплоходе по Волге. Не хотелось. И тут просто неожиданно подфартило: ребята с радиофака предложили ему с университетским стройотрядом поехать в область на всё лето работать. Командиром стройотряда был Михаил Михайлович Марков, знакомый доцент с кафедры бионики, на которой весь год занимался Андрей, и родители дали ему добро.

Ехали строить. Ехали именно за большим рублём, а не за туманом, как ехал в своей песне бард Юрий Кукин. Ехали в какой-то дальний район на юге области. И приехали: двадцать ребят и пять девчонок – весь стройотряд. Приехали на большом автобусе прямо во двор школы, в которой предстояло жить. Общая запущенность и выбитые стёкла говорили, что в школе этой не учатся уже несколько лет.

Встречал студентов-строителей председатель колхоза, маленький мужичонка в зимних ботинках на толстой микропоре, сером скромненьком костюмчике, клетчатой рубашке, застёгнутой под горло, на голове – шляпа. Пока ребята вытаскивали из автобуса сумки и рюкзаки, он, непонятно к кому обращаясь и тыча пальцем в землю, страстно рассказывал о своём родном колхозе. Оказалось, что большое старое село Знаменское и деревня Лягушиха, в которой находится центральная усадьба, стоят на разных берегах речки или ручья, не поймешь, как правильнее, потому что её и вброд не перейдёшь, и купаться стыдно.

Потом, увидев или узнав старшего, председатель сразу преобразился в разумного человека: ни лишних слов, ни лишних движений, и, обращаясь к нему, чётко произнёс:

– Михал Михалыч, вся конкретика у меня в правлении через два часа. Приезжайте вместе с бригадирами. А сейчас устраивайтесь, располагайтесь, я вам оставляю водителя Николая с моим газиком. Все вопросы к нему.

С этими словами председатель развернулся и не торопясь пошел вдоль берега к сомнительному по ветхости мостику через ручей. Рядом стояли бетонные мощные быки без пролётов для новой переправы.

Перво-наперво три человека были отправлены с лопатами, топорами и пилами строить «голубятню» – так нежно Марков называл общее место. Светленький, аккуратненький домик из необрезной доски был быстро поставлен в зарослях орешника, который начинался сразу за школой, постепенно переходя в берёзовую рощу.

В школе были приготовлены и раскладушки, и матрасы, и даже постельное бельё. Устроились в четырёх классных комнатах: в двух – ребята, девчонки – отдельно, штаб – отдельно.

Через два часа доцент с двумя бригадирами-старшекурсниками уехал в правление «на конкретику» – уточнять фронт работы. Хотя все договора и прикидочные сметы были подготовлены ещё с весны: основный объект был – двадцать пять километров асфальтовой дороги от главной усадьбы до реки Суры, настоящий объём работы и большие деньги, которые можно было заработать.

Вернулись быстро, через час. Сказать, что вернулись грустные, – значит не сказать ничего. Вернулись никакие. Сразу прошли в комнату, отведённую под штаб, и Ворошилов невольно оказался участником разговора Маркова и бригадиров. Он зашёл спросить про какую-то чепуху, а ему сказали.

– Садись, послушай, потом с тобой разберёмся.

Ситуация с дорогой оказалась даже не патовой, а матовой. Грузовики, тяжёлая техника, песок, щебёнка – всё было готово, можно было начинать работы на дороге хоть завтра. Даже самодельный передвижной заводик для варки асфальта недорого купили у бригады армян, которые работали год назад в соседнем районе. Проблема обрисовалась буквально на днях: выделенные на второй квартал фонды на дорожный битум отданы каким-то военным организациям, и колхоз получит их только в третьем квартале, а это значит в сентябре, а значит – строительство дороги накрылось. И те мифические толстые тысячи рублей уплывали из-под носа.

Вся эта мелочовка – установка моста на готовые быки, возведение крыши на коровнике, проводка электричества – могли покрыть только накладные расхода и питание. Надо было срочно искать подряды в соседних хозяйствах или районах.

– Михал Михалыч, – осторожно вмешался Ворошилов. – А что, если я к отцу съезжу? Для него нерешаемых вопросов не существует!

В комнате повисла тишина недоумения. Андрей продолжил:

– Михал Михалыч, мы ведь своё просим. Так бы я никогда не осмелился к нему обратиться – не такой он человек, лишнего не даст. Я помню, как пять лет назад мой двоюродный брат из Москвы поступал в наш политех. Он подал документы на какую-то простенькую специальность – боялся экзаменов. А когда сдал на все пятёрки, захотел перевестись на другую, где проходной балл был выше. Отец пошёл к ректору политеха Тузову, они вместе когда-то учились, и попросил за брата. Тузов спрашивает: «Что, двойку получил?» Отец отвечает: «Нет, наоборот – все пятёрки! Просто хочет на другую специальность». Тузов сказал: «Это – всегда пожалуйста!» Тогда отец пришёл домой, позвонил брату и сказал ему: «Запомни – за отличника всегда приятно просить, за двоечника – противно!» Так что давайте я попробую, слетаю завтра к отцу?

В город поехал с утра на председательском газике, как белый человек. Где находится «Облсельхозтехника», водитель Николай и сам знал.

Андрей в кабинете у отца за всю жизнь был два раза, но секретарь Нина Ивановна его сразу узнала. Увидев Андрея, она вскочила, хотела доложить, а Андрей её остановил:

– Не надо, Нина Ивановна, я по делу, я подожду, как все.

Кабинет у старшего Ворошилова был необычный: стол в половину комнаты, на полу – ковры, шторы задёрнуты, несмотря на яркий солнечный день, свет с потолка – мягкий, приглушённый, и на столе постоянно горит допотопная настольная лампа.

Сына он встретил с ехидцей.

– Ну, что – случилось что-то?

– Нет, пап! Я по просьбе коллектива. Помочь надо.

Старший Ворошилов ситуацию разрешил в два звонка: начальнику Стройкомплектснаба и первому секретарю райкома.

– Все фонды твоему председателю отдадут на этой неделе, сверх фондов надо будет – пусть напишет письмо «в порядке оказания технической помощи…». Он знает – как. Будет нужна техника, любая – сам поедешь в район, найдешь там первого, скажешь, что ты – Ворошилов, он поможет. А на председателя твоего посмотрим: он знает, что с него причитается.

Всё утряслось, как и обещал отец. Фронт работ был выпрямлен, и единственное, что изменилось, это председатель стал звать Ворошилова Андреем Сергеевичем, а с его легкой руки и остальные стали величать. Ощутив своё несколько привилегированное положение, Андрей напросился в бригаду плотников, которая устанавливала перекрытие на новый мост, и ходил он теперь в кирзовых сапогах, ватнике, с топором в руках и с карманами, полными гвоздей «сотки». Работали с семи до семи с перерывом на обед. Воскресенье – выходной: мылись в бане, играли в футбол, ловили рыбу, собирали грибы, в клубе смотрели кино.

Клуб летом функционировал ежедневно, там устраивались танцы под радиолу. На каникулы к родителям и бабушкам из города приезжало много молодёжи: девчонки из медучилища, будущие медсёстры и ребята из автодорожного техникума, которые перед армией иногда успевали там прямо, при техникуме, получить водительские права. Каждый вечер они собирались у сельского клуба, лузгали семечки, девчонки хохотали, пацаны курили и хвастались тем, чего не было, и вообще воображали из себя и выделывались. Часто приезжали ребята на велосипедах и мотоциклах из соседних деревень и за пять, и за десять километров. Пьяные редко здесь показывались, а если появлялись, то отношение к ним было какое-то брезгливое, и старались их с жалостью и осторожностью быстренько проводить домой. Хотя бутылку в складчину приходилось покупать каждый день: с ней ходили к заведующему клубом и уламывали его открыть. Тогда все заползали в помещение и начинались танцы, которые представляли собой фантастическую картину: все ребята в кедах или сапогах, ватниках, кепках, с сигаретами в зубах, а их подружки в туфельках-лодочках, лёгоньких платьицах, накрашенные, наманикюренные, с причёсками. И танцуют они парами, и радуются друг другу.

Андрей тоже по вечерам ходил в клуб. Молоденькие девчонки-пигалицы строили ему глазки и просто приставали. Две из них на какое-то время сделали Андрея объектом своих ежедневных розыгрышей. Каждый вечер после закрытия клуба они хором просили его: «Андрей, проводи!» А когда он отнекивался, они пристраивались к нему в хвост и начинали петь частушки с картинками:

 
Вот корову подою и пойду к Витьке,
Он уж очень хорошо дергает за титьки.
 

Или:

 
Шишка старая лежала на окраине села,
Мимо девки проходили – шишка встала и пошла.
 

Однако через месяц почти ежедневных наблюдений всей этой, на первый взгляд, скабрёзной тусовкой, в которой средством общения был на пятьдесят процентов матерный язык, Андрей ощутил некую целомудренность, которую берегут ребята. Ущипнуть за зад, схватить за грудь – это можно, это – проявление симпатии, это даже поощрялось девчонками. А поцелуи или – затащить в баню, вообще, все интимное было не просто предосудительно – было за гранью возможного и за гранью понимания. В городе – да, а здесь наш родной, правильный мир. Хотя в селе были три доярки: две Таньки и Зинка. Это были прожженные тетки. Одна Танька была вдовой – у неё мужа раздавило трактором. Другая Танька была солдаткой – у неё муж из армии не вернулся, и осталась она одна с ребёночком. Зинка была вообще холостая, то есть у неё было трое детишек от разных мужиков, но замужем она не была. Жили её детишки с бабушкой, а Зинка жила одна в своей избе и, как говорится, гуляла напропалую. Бабам было лет по тридцать, и студенты по ночам похаживали к ним в гости. И втроём ходили, и впятером даже.

Возвращались под утро всегда пьяненькие и довольные. Вспоминали свои гаденькие похождения, гнусно смеясь: «…а Танька говорит – хоть втроём, хоть впятером, а по-собачьи не буду», «…а Зинка говорит – а я только после четвёртого мужика улетаю». Андрей выходил при таких разговорах на крыльцо – что-то ему претило внутри даже присутствовать при них.

Андрей же повадился по вечерам ходить в клуб, но не на танцы. Иногда в небольшой комнатке за сценой этого местного дома культуры деревенские собирались и играли в карты. Играли в очко, играли и в свару. Играли по копеечке. Студентов тоже приглашали. Андрей, как всегда при игре, некоторое время стоял в стороне, присматриваясь. Потом, войдя во вполне логичное, по его мнению, течение игры, он садился за стол, и к закрытию клуба у него в кармане всегда был плюс: полтора, два рубля. Эти деньги он считал как бы общественными и покупал на них в сельмаге конфеты и пряники к чаю, который по вечерам пили в школе.

Интересное, неожиданное и чем-то тревожное знакомство у Андрея произошло уже в конце лета, когда бригадиры закрывали последние наряды, а доцент Марков делал расчеты по зарплатам и выписывал ведомости. В клуб вечером заглянули трое незнакомых мужчин. Андрей их сразу заприметил: он ещё не заходил в комнатку за сценой, где играли, и стоял около радиолы, перебирая пластинки. Вошедшие были не такие, как все, не деревенские – одеты они были в костюмы и в шляпах. И не только в одежде было дело.

Зайдя в зал, троица остановилась, о чём-то переговариваясь. Андрей ощутил запах адреналина, который повисает на городских танцплощадках перед драками. Но мужчины вышли на крыльцо и остались там курить.

Прошло с полчаса, прежде чем Андрей их увидел снова. Он уже сидел за столом с картами в руках, когда в комнату за сценой незнакомцев завёл Ванька, тракторист из соседней деревни. Андрей его хорошо знал, работали вместе и играл с ним несколько раз здесь в клубе и в очко и в свару. Ванька представил новичков, как своих гостей из города, и спросил: нельзя ли им сыграть по копеечке? И тут до Андрея дошло – что его смутило при первом взгляде на незнакомцев. Он понял – кто это. По крайней мере, про старшего, которого Ванька-тракторист назвал дядей Савелием, он мог сказать точно, что это «игровой», так зовут в определенных кругах профессиональных игроков и катал. И тут уже до Андрея дошло, что они пришли по его душу.

Дядя Савелий стал отнекиваться, играть в простачка, мол, он сперва постоит, посмотрит. Минут через двадцать Андрей решил выйти, проветриться под предлогом, что по малой нужде, и попросил его место не занимать. Очень быстренько он прикинул в уме, что за полтора месяца выиграл у местных около сорока рублей, не больше! Увидев во дворе клуба своего бригадира, Андрей подошёл и попросил его по-быстрому принести из школы, из его чемоданчика, что стоит под раскладушкой, три червонца. Как ни старался Андрей, бригадир заметил волнение и спросил: не нужна ли ему физическая поддержка. Андрей только ухмыльнулся.

В этот день дядя Савелий за стол так и не сел. Андрей даже успокоился. Сыграли они на следующий день: Андрей если и не примитивно, то довольно быстро проиграл тридцать рублей, встал из-за стола и, виновато улыбаясь, извинился у присутствующих.

– Вот какая судьба. Как не упирайся, а всегда при своих остаюсь.

– Погоди, Андрей! Хотел я с тобой поболтать.

– А о чём, дядя Савелий?

– Пойдём покурим на крылечке.

На крыльце клуба их уже дожидались бригадир с ребятами.

– Андрей, пойдёшь домой? Мы тебя ждём!

– Да, минут через десять. Вот только по сигаретке выкурим.

Отошли вдвоём недалеко в сторонку, закурили.

– Ты всегда так играешь?

– Да я не играю. А когда играю, то так.

– Да нет – ты играешь. Ты сразу понял – кто я?

– А я и сейчас не знаю – кто вы!

– Давай быстренько закончим наш разговор. Я за свою жизнь второй раз встречаю человека, который знает – какая выйдет следующая карта. А я прожил большую жизнь. Так ещё раз спрошу: ты сразу понял – кто я?

– Сразу!

– Ну и чего же ты не ушёл?

– Я решил сначала отдать то, что здесь взял.

– Скажи: не хочешь сыграть по-настоящему? С условием: ты никогда и ничего не проиграешь?

– Да нет, дядя Савелий, спасибо!

– Ладно. Может, ещё встретимся.

На том всё и закончилось. Пока.

В последнюю пятницу августа председатель Иван Иванович, Марков и все бригадиры собрались в правлении колхоза подписать ведомости на зарплаты. Наряды были уже закрыты, и деньги в банке получены. Бухгалтер и кассир ждали только команды. Почему-то был приглашён и Андрей.

У ребят получилось от трёхсот до пятисот рублей на нос, бригадирам – по тысяче. Сколько получил доцент – осталось тайной. Председатель попросил Андрея остаться после того, как все довольные стали расходиться. – Это я не знаю кому! Наверное, всё же тебе! – председатель открыл ящик стола, вытащил пакет и протянул его Андрею.

Тот развернул его, в пакете лежала банковская упаковка четвертаков, две с половиной тысячи рублей. Он удивлённо поднял глаза на председателя.

– Да-да! Так положено. Чьё это – не знаю. Тебе решать. Может, ещё со мной когда-нибудь поработаешь, я буду рад.