Текст книги "Они уходят"

Глава 10

Я сумел оторваться от книги, только когда почувствовал, что меня кто-то яростно тормошит. Я поднял голову, на часах было уже девять вечера, рядом стояла разгневанная Бета и продолжала трясти меня за плечо.

– Тру! Ты что, и ужинать не собираешься? Ты читать сюда приехал?!

Я мотнул головой и непонимающе пробормотал:

– Я что, все это время читал?

– Ты даже не соизволил выйти пообедать вместе с нами! Пробурчал что-то невразумительное и даже от ноутбука своего не оторвался!

– Хорошо, Беточка, – примиряющее заговорил я, – идем ужинать, – и я захлопнул ноутбук.

Роман Оранты мне удалось дочитать уже ночью – после вкусного ужина и обильных возлияний с Модом и его отцом. Книга произвела на меня весьма двойственное впечатление. С одной стороны она легко читалась, слог – при всей сложности и витиеватости – был дивным, именно благодаря ему я и провел, как проклятый, практически весь день за чтением. Будь роман написан хоть чуть тяжелее, я закрыл бы его на первой же странице, ибо по существу читать это было невозможно, и я бы в итоге здорово пожалел о напрасно потраченном времени, если бы только не был уверен в том, что книга поможет мне понять Алю.

Роман позиционировался как средневековый детектив, и я с первых же страниц вспомнил куда более трудный для восприятия «Имя Розы» Фуко. В отличие от последнего, «Длань Христова» не имела какой-то связной основной детективной линии. Главный герой – доминиканский монах – посланный в качестве инквизитора в один из провинциальных городков Италии – расследует множество мрачных и грязных преступлений, причем делает это практически молниеносно – так, что у читателя даже не успевает появиться хоть какой-то заинтересованности в деле. Будучи от природы поразительно красивым, он постоянно страдает от женского внимания, не замечая при этом собственного греха, за который Тот, Кому он поклоняется, его бы явно не похвалил – буквально дьявольской гордыни. Каждое расследование он сопровождает непрерывным морализаторством в адрес как самих преступников, так и своего друга – куда менее красивого, аскетичного и стойкого персонажа. Суть этого морализаторства неизменна на протяжении всего романа: если ты с Богом, то славен путь твой и ты можешь все, если ты отворачиваешься от Бога, полагая, что способен сам строить свою жизнь, то рано или поздно ты заканчиваешь тяжкими преступлениями – людоедством, совокуплением с дьяволом, содомским грехом и прочими «обывательскими» развлечениями.

Оранта с таким сладострастием смаковала подробности всех этих мерзостей, описывая гениталии, распоротые животы, совокупления, дьявольские шабаши и прочие непотребства, что под конец даже меня – отнюдь не сентиментального юношу – начало тошнить, и я с большой радостью закрыл, наконец, дочитанный документ и отправился спать. Обдумывать там было нечего, я явно начал не с той книги.

Однако, я не мог не признать того, что творчество Алиной подруги меня захватило, и я возблагодарил судьбу, что сразу попросил ее скинуть все свое «собрание сочинений», дабы сейчас не унижаться просьбами дать мне прочесть что-нибудь еще. Ее опус я не включил бы даже в сотню наиболее интересных вещей из тех, с какими я успел ознакомиться, но отчего-то ее стиль не шел у меня из головы, и на следующее же утро, не успев размежить веки, я тут же открыл следующий роман, заинтриговавший меня названием – «Рыцарь последнего акта».

Бета еще нежилась в кровати, ее тетка внизу уже начинала громыхать посудой, а Мод с отцом вышли на крыльцо перекурить, а я, не умывшись, не почистив зубы, не одевшись, в одном лишь исподнем вновь сидел, вперив уставшие глаза в монитор ноутбука.

– Опять! – воскликнула Бета, когда окончательно проснулась.

– Очень интересная книга, – буркнул я, – оторваться просто невозможно.

– Сегодня мы едем на пикник, подождет твоя книга. Мы с тетей замариновали барбекю на ночь. Что ты там все читаешь?

– Это роман Алиной лучшей подруги. Хочу попробовать понять, что произошло с моей женой.

– Тру, ее смял грузовик, что еще тебе нужно?! Ты же все равно собирался подавать на развод! – Бета побледнела и бессильно опустилась на постель.

Я подошел и обнял ее:

– Да, милая, но я не приемлю совпадений. Грузовик принадлежал Оранте, и если она хоть как-то причастна к гибели Али, я привлеку ее к ответственности. Да, я хотел развестись с ней, и если бы можно было повернуть время вспять, я бы сделал это в любом случае, но я не желал ее смерти! Она была неплохим человеком. Гордым, самовлюбленным, повернутым на карьере и модных шмотках, но она никогда никому не сделала зла, и уж смерти-то она точно не заслуживала. Предлагаю закончить на этом. Я буду продолжать выяснять обстоятельства ее гибели, хочешь ты этого или нет.

– Иногда мне начинает казаться, – вскричала вдруг Бета, – что ты все же любил и до сих пор любишь ее, а со мной связался лишь потому, что я могу тебе родить!

– Не говори глупости, – я подошел и приобнял ее. – Хватит об этом и пошли завтракать.

Погода выдалась отличная – лужи подернулись прозрачным ледком, траву припорошило серебристым инеем, но светило солнце, и провести несколько часов на природе начало казаться мне не такой уж плохой затеей. Я вышел покурить, пока Мод заводил машину, а хозяева грузили в нее пледы и мангал, и увидел сидящего возле дома Дина. Он охотно поздоровался, и я предложил ему присоединиться к нам, но он вяло помотал головой, презрительно скривив губы:

– Лучше заходите завтра ко мне с пивом. Не люблю я шумных сборищ.

Я с готовностью согласился.

До ближайшего леска было около десяти минут езды по плохой дороге, и старенький пикап несколько раз едва не перевернулся из-за лихаческих наклонностей Мода. Когда мы, наконец, нашли подходящее место и вышли, ко мне снова подлетела Лавея:

– Я видела Вас с Дином сегодня. Кажется, Вы произвели на него впечатление.

Я пожал плечами:

– Ничего особенного, просто пригласил зайти к нему.

– Он за все время, что живет тут, никогда никого не звал к себе в гости, Вы первый. Чем Вы могли так его заинтересовать?

– Давай все же оставим обсуждение этой темы до той поры, пока мне не удастся выяснить о нем что-то конкретное. Сейчас мне совершенно нечем тебя порадовать.

Лавея грустно закивала и отправилась резать овощи и хлеб.

Барбекю был в ведении дяди Беты, и мы с ней в итоге оказались не у дел, пока все остальные хлопотали у «стола». Я сжал ее тонкую холодную ладонь и предложил прогуляться, пока не поджарится мясо.

Под ногами похрустывала подмороженная рыже-зеленая травка, над головой поскрипывали уже оголенные к зиме ветви деревьев, однако небо сияло голубизной – вероятно, последней перед бесконечными предзимними сумерками.

Бета присела на первый же попавшийся нам пенек и понуро опустила голову:

– Тру, я давно хотела сказать тебе, что ты, вероятно, был прав. Мне надо уйти из Центра милосердия.

– Ты ли это говоришь мне?! Кажется, еще пару месяцев назад ты уверяла меня в благородстве их миссии и самоотверженности своей профессии. Что изменилось?

– Клиентура растет с каждым месяцем. Прости, у меня даже язык уже не поворачивается называть их пациентами. Да, я помню, что говорила тебе про депрессивных личностей, но такими темпами наша страна вскорости вымрет. Приходят новобрачные, которым не удается забеременеть или потерявшие младенца. Приходят дети, страшащиеся родителей, которые грозятся выпороть их за двойку. Приходят фанатки, влюбленные в звезд, вдовы, потерявшие мужей, мужчины импотенты. Главный врач только руки от радости потирает – доходы растут в геометрической прогрессии, а парламент даже не в состоянии хоть как-то притормозить этот процесс…

– Но почему? Ведь проще всего установить некие законодательные рамки, ограничить прием только смертельно больными…

– Тру, это демагогия. В конституции прописано право человека на смерть. На цивилизованную смерть, заметь. Не каждый способен вскрыть себе вены или удавиться шнуром от телевизора. Ведь именно для этого и открылись в свое время наши Центры. Но кто мог предугадать, что людям так понравится сама мысль о смерти! Помнишь, несколько лет назад среди подростков была популярна эта кладбищенская культура… Теперь к смерти можно смело придти самому без страха боли и без этих жутких черных балахонов…

– Беточка, – погладил я ее по голове, – но, может быть, все это так или иначе к лучшему? Ведь ни ты, ни я, ни твоя родня и не помышляем о том, чтобы обратиться в ваш Центр? Возможно, общество станет только лучше и чище, избавившись от депрессивных и склонных к самоубийству личностей? Вдруг это первый шаг к всеобщей мировой гармонии? Другие страны успешно переймут наш опыт, и на Земле останется пусть совсем немного, но абсолютно счастливых и самодостаточных людей.

– Ты это серьезно? – округлила свои небесные глаза Бета. – Не ты ли не так давно уверял меня, как это жестоко, просил уйти меня из Центра ради наших будущих детей?!

– Я по-прежнему считаю это жестоким, однако, не заставляй меня приводить избитую аналогию с хирургом, чьи действия в глазах непосвященного могут тоже показаться жестокостью. Ты вспомни, кем был Мэдилан, ваш отец-основатель.

Мэдилан, ныне покойный вице-президент, до определенного времени гедонист и весельчак, однажды пережил смерть собственного малолетнего сына. Медицина была бессильна помочь мальчику, стандартные обезболивающие и даже легкие наркотики уже не помогали, а применять героин хосписы отказывались категорически. Ребенок умирал в муках несколько недель, мужественно вынося адские боли, в кровь искусывая губы, и лишь в критические минуты заходился криками, под конец окончательно сорвав голос. Его хоронили седым с черными гангренозными губами, а врачи и общественные деятели только разводили руками, утверждая, что сделали все, что могли.

За это время что-то перевернулось в душе Мэдилана, и он пожелал покончить с собой, но все имеющиеся под рукой средства казались ему мерзкими, а в эвтаназии врачи отказали ему, как и ранее его сыну, по вполне понятным причинам. Именно тогда и появилось мощное лобби, финансируемое Мэдиланом, которое в итоге и привело страну к изменениям в конституции и открытию Центров милосердия. Их первым пациентом стал сам Мэдилан, чья смерть транслировалась по всем каналам. Ящик Пандоры был открыт.

И теперь единственный разумный аргумент врачей – о том, что на них взваливают ответственность, принимать на себя которую они никак не желают – потерял свою силу: нашлись и медики, и просто волонтеры, готовые учиться искусству эвтаназии, и никто теперь уже не обращался за помощью к участковому врачу, а шел за избавлением прямо в центр.

Врачи не сдавались, апеллируя к клятве Гиппократа, запрещающей эвтаназию, а центры парировали, что Гиппократ запрещал и аборты, которые до недавних пор, до момента внедрения лицензирования деторождения, применялись повсеместно. Да и кроме того клятва как таковая могла применяться только к ученикам самого Гиппократа, в число которых не входили, например, хирурги, а поэтому учитель запрещал своим ученикам заниматься в том числе и хирургией, ибо это не было их специализацией. В довершение всего Гиппократ и сам не был святым, как-то раз посоветовав родителям своего пациента дать тому яд, когда у них кончились деньги на оплату его услуг. Отныне центры перехватили инициативу и перешли в наступление: сговор медицины и фармацевтики ради набивания карманов магнатов обсуждался повсеместно. Продление мучений пациентов в хосписах ради того, чтобы продать им очередную дозу бесполезного дорогостоящего препарата, открыто осуждалось. Магнаты скрипели зубами, но Мэдилан оказался сильнее.

– Мэдилан не мог знать, чем все это обернется…

– Он не просто знал, он хотел этого. Бета, ты же сама говорила мне, что если люди не могут радоваться жизни, то не стоит их к этому принуждать!

– Милый, я и сейчас так считаю. Удручает лишь количество нежелающих жить…

– Жизнь – вообще слишком сложная вещь, мало кто может с ней примириться. А нынче при столь свободном доступе к информации куда большее число людей имеет возможность сделать один неутешительный вывод: жизнь не имеет ни цели, ни смысла – сама по себе, без сопутствующих ей радостей. Благодаря вашим Центрам в живых останутся лишь успешные во всех отношениях личности. Разве же это плохо?

– Не имеет смысла? А как же Бог, рай и ад? Они не страшатся посмертного наказания за самовольный уход?

– Ты веришь в Бога?

– А отчего же нет? Тетка с дядей чрезвычайно религиозны, и меня с детства приобщали…

– Бета, в наше время верующими могут оставаться либо полные глупцы, либо напротив чересчур вдумчивые люди. И тех, и других, как ни крути – единицы. Потому и процветают ваши Центры и будут процветать до скончания веков. Давай все же поговорим об этом позже, барбекю уже готов.

Вернувшись домой, я первым делом открыл второй роман Оранты, пока Бета крутилась в душе. На этот раз мне хватило одной ночи, чтобы одолеть его, и он вновь произвел на меня двоякое и весьма тягостное впечатление. Слог, как и прежде, был изумительным, однако, автор не оставляла своего морализаторства. В центре романа, как и в «Длани Христовой», опять стоял благородный и аскетичный красавец, пользовавшийся бешеной популярностью у женского пола. Вновь была уделена масса внимания содомскому греху и прочим людским порокам. Люди, в понимании Оранты, делились всего на две категории: праведные красавцы и безнравственные выродки с обликом жаб. В конце каждого ждала соответствующая развязка. Я мрачно выдохнул: ее творчество ни на йоту не приблизило меня к понимаю того, что произошло с Алей, и я вынужден был отправиться спать с первыми петухами, поклявшись более не притрагиваться к книгам Оранты.

Глава 11

На следующий день наши дамы отправились по магазинам, Мод уехал на поиски работы, а его отец засел с пивом перед телевизором – на днях стартовал очередной чемпионат мира по футболу. Я же уже к обеду стоял перед дверью Дина, неуклюже пытаясь спрятать за спиной целый ящик пива.

Тот был чрезвычайно рад меня видеть и предусмотрительно запасся рыбой, и уже через пару часов от его мрачности не осталось и следа.

– Приятель, да ты артист! Мне наговорили про тебя всяких ужасов, будто ты двадцать лет в затворе сидишь и никого к себе не подпускаешь, а ты таким славным выпивохой оказался… – и я добродушно хлопнул его ладонью по спине.

– Отчего же, я всегда не прочь выпить, только людское общество знатно утомляет, ибо им все время что-то требуется от меня. Ну и беспрестанно звучит волшебный вопрос, после которого я вышвыриваю человека из своего дома: «Почему ты еще не женат?» Ведь у тебя хватило ума и такта не задавать мне его, отчего же другие не могут держать рот на замке?

– Приятель, личная жизнь мало знакомых людей для меня – табу, мне бы в своей разобраться. Да и семья в наше время – скорее роскошь, нежели священный долг. Себя бы прокормить, а тут еще женщина с выводком на шею садится…

– Странно слышать это от тебя, – изумился Дин, – ты ведь, кажется, вот-вот женишься на моей очаровательной соседке…

– Да, я влюбился впервые в жизни. Я, как ни банально это прозвучит, хочу детей, а моя первая супруга не пожелала мне их подарить.

– Ну так давай выпьем за то, чтобы Бетрея оказалась лучше твоей бывшей, и чтобы бывшая не ставила вам палки в колеса! – и Дин разом опрокинул в себя полбутылки горького дешевого пива.

– Ну это вряд ли. Моя жена погибла около месяца назад.

– Прости, приятель, – поперхнулся Дин и внезапно как-то ссутулился и погрустнел.

– Да ну что ты, я как раз собирался подать на развод, когда она попала в аварию. Честно признаться, мне сейчас совсем не до свадебного переполоха. Я расследую гибель Али…

– Так что же, думаешь, убили ее?

– Все указывает на это. Но у меня всего одна зацепка – ее подруга, которой и принадлежит грузовик, протаранивший автомобиль Али…

– О да, бабы – народ сложный и непредсказуемый. Оттого я и не решился связать судьбу ни с одной из них. Но что у тебя на нее есть?

– Достаточно, но никак не выходит правильно эту информацию интерпретировать. У меня есть дневник жены, записи ее разговоров с подругой и романы этой подруги. Я прочел пока два из них, но так ничего и не понял.

– Приятель, кидай их мне, – предложил вдруг Дин. – Работаю я мало, времени свободного у меня вагон. Думаю, что осилю пяток книжек за пару дней, а потом, если хочешь – пообщаемся. Не претендую на роль Холмса, но кое-что подсказать точно смогу. Я же филолог по образованию, анализ и интерпретация текстов – моя специализация.

Я с готовностью протянул ему флэшку, почувствовав при этом огромное облегчение – я спокойно мог продолжать чтение дневника Али, не отвлекаясь на столь манящие и одновременно отталкивающие меня романы Оранты.

Квартира Дина имела весьма удручающий вид: минимум мебели, покрытой толстым слоем пыли, из еды только фастфуд и не переводящееся пиво, разбитое зеркало в ванной и подтекающий унитаз – она походила даже не просто на жилище холостяка, а на заброшенную берлогу. Поражало то, что Дин был весьма привлекательным малым при всем своем нежелании следить за собой. Я не пытался выяснить у него причины столь странного поведения и отношения к себе, однако, что было заметно с первого взгляда, так это явное презрение, которое Дин испытывал не только к посторонним людям, но в первую очередь к самому себе. И его дружелюбие, выказываемое мне, не могло не изумлять.

Два дня спустя Дин сам постучался в нашу дверь и позвал меня. Он выглядел возбужденным: глаза его горели, волосы были всклокочены сильнее обычного, щеки покрывал болезненный румянец.

– Кажется, у тебя есть все основания подозревать в убийстве эту женщину! – взволнованно прошептал он. – Насколько я сумел понять из прочитанного, она ненавидела твою жену и искренне желала, чтобы над ней свершился суд Господень!

Я махнул рукой, попросив его подождать, оделся, захватил початую бутылку коньяка, и мы пошли к нему. Бета с теткой и Лавеей какой день ходили по магазинам, сперва примеряя свадебное платье, потом подыскивая подходящую ткань для фаты – заявление в загс еще даже не было подано, а они уже заранее озаботились всеми формальностями. Мужской части нашего дома все это было только на руку, и каждый из нас занимался своими делами, не испытывая постоянного давления со стороны наших дам.

– Смотри, – с жаром начал Дин, – я прочел пять ее романов – кстати, ты был прав, читаются они на одном дыхании – и в каждом прослеживается три типа персонажей: праведная красота, греховное уродство и обыватель, тянущийся к этой красоте, которому она великодушно покровительствует. Тут можно и без дядюшки Фрейда понять, кто прототип всех ее неотразимых святош: она сама.

– Да ну что ты! – махнул я рукой. – Если уж судить по внешности, то она Але и в подметки не годится.

– А это не имеет значения. Ты ведь говорил, что она прозябает в нищете, в то время как у Али роскошный дом и хорошая должность? Чем тебе не предмет для зависти? Держу пари, что исчадием ада в ее книгах был выставлен именно ты, а Аля – безвольным обывателем, который мечется между прекрасным добром и уродливым злом. А ведь зло должно быть наказано.

– Почему же она тогда не прикончила меня? Это было бы логичнее.

– Боюсь, ты не вполне осознаешь ее логику, – покачал головой Дин. – По-видимому, ее целью было спасти Алю от твоего влияния. Ты не замечал никаких перемен в ней в последние недели или месяцы перед гибелью?

– Нет, она и так со мной не общалась, поэтому я представить не могу, с чего вдруг Оранта взяла, что Аля подверглась моему влиянию…

– Бог ее знает, возможно, она ревновала к тебе – ведь Алиана была ее лучшей подругой задолго до появления в ее жизни тебя.

– Уж кому ревновать, так это мне – я прожил с ней восемь лет, а не знаю о ней ровным счетом ничего, а к Оранте она наведывалась каждую неделю и вела с ней философские диспуты. По-твоему выходит, выгоднее всего ее смерть была именно мне, – и я бессильно уронил голову на руки и отхлебнул коньяка прямо из бутылки.

– Погоди, в любом случае мы имеем ярко выраженный культ личности – тебе же самому она показалась высокомерной?

Я кивнул.

– Так вот. Желание спасти Алю от попадания в ад и могло сподвигнуть Оранту убить ее. Судя по количеству пленок с записями их бесед, она не один год пыталась ее наставить на путь истинный, но так и не смогла. Ты следишь за моей мыслью?

– То есть она побоялась, что такими темпами Аля докатится до служения сатане, и поэтому наняла исполнителя, чтобы прикончить ее? Но чем я похож на адепта черной магии? Да, я не блещу нравственностью, да, я изменял жене, да, я не особенно религиозен, но таких людей у нас пруд пруди!

– Безусловно. Но основная мысль Оранты: без бога любой человек скатывается к самым тяжким грехам и преступлениям, ибо «если бога нет, то все позволено». Думаю, она хотела проиллюстрировать эту глубокую мысль, но так и не смогла уловить ее глубины…

– Мда… – протянул я. – Холмс, но нам по-прежнему нечего предъявить суду. Это всего лишь наши с тобой догадки, нужны факты.

– Да, беллетристика – это не факт. Но вот записи разговоров и дневник – это уже кое-что. Ознакомься с ними до конца, тогда и будем делать выводы, а пока будь осторожен с этой женщиной, она способна на многое…

– Дин, спасибо тебе, – растрогался я и обнял его.

Он вздрогнул и резко оттолкнул меня так, что я от неожиданности рухнул на пол. В глазах Дина было возмущение, ярость и… боль. На языке у меня вертелся простой и закономерный вопрос, который, однако, я все же не решился задать, ощутив вдруг ту самую стену, каковой он отгородился от внешнего мира.

– Прости, я, кажется, перебрал, – пробормотал я. – Пойду посплю, а потом примусь за дневник и записи. Еще увидимся.

Он задумчиво кивнул и слегка подтолкнул меня к выходу.