Текст книги "Личный поверенный товарища Дзержинского. Книги 1 – 5"

Глава 20

Вечером была встреча с Мироновым. Сигнал о встрече я увидел по дороге от дома до работы. Кнопка на доске объявлений. У кнопки один край был срезан. При немецкой аккуратности таких кнопок не могло быть в природе, разве что в корзине для отходов.

Для встреч я снял комнатку с отдельным входом в доме для людей со средним уровнем дохода и наличие такой комнатки было в духе того времени для встреч с замужними дамами или для встреч сотрудников гестапо со своей агентурой.

Миронов прибыл в назначенное им же самим время. Мы обнялись. Прошло не так уж много времени, а сколько событий промелькнуло за этот срок и сколько событий происходит каждый день и во всех есть наше участие.

– Кто будет первым рассказывать? – спросил я.

– Давай, ты, – предложил Миронов.

– Я так я, – согласился с предложением. – Как видишь, работаю в немецком НКВД, называется гестапо, а задачи те же самые. Дослужился до майора, до штурмбанфюрера, ты уж сам переведёшь в звания госбезопасности – старший лейтенант. Участвовал в подписании соглашения о сотрудничестве между нашим ведомством и вашим, был недалеко от начала войны в Гляйвице, как раз возвращался из Москвы с последней нашей встречи. Езжу с Мюллером в командировки, инспектируем местные отделения гестапо, которые борются с подпольем и противниками оккупационных властей. Сразу, возьми на карандаш. Летнее наступление у немцев будет на южном направлении, на Ростов с расходящимся ударами на Сталинград и на Кавказ. Попробуй предостеречь наших от крупных наступательных операций в будущем году, немец ещё силён и опытен в устройстве ловушек нашим. Как у тебя?

– Меня вытащили из внутренней тюрьмы по твоей настойчивой просьбе, – начал рассказ Миронов. – Затем снова посадили из-за подозрений о настойчивости твоих просьб. После этого настал период эйфории советско-германского сотрудничества. Резидентуры обескровили. Тех, кто упорствовал в своих воззрениях о том, что Германия представляет опасность для СССР, попросту уничтожили. Меня судили и отправили в лагерь. И у тебя радиста забрали. А потом началась война.

Всеобщая неразбериха. Никто ничего не знает. Во главе разведки крупных воинских соединений выжившие из ума командиры разведрот. Я подал заявление о зачисление меня рядовым добровольцем в любую воинскую часть. Попал в полковую разведку. По возвращении из первого поиска арестовали, до особистов дошла бумага, что зек-доброволец был полковником, осуждён за шпионаж и имел дружеские отношения с заместителем Ежова.

Командир взвода разведки аж охренел, когда услышал мою анкету. Ребята из разведгруппы чуть не замочили особиста, да я им не дал. Зачем грех на себя вешать? У них работа сложная, нужная. Каждого человека, кто у немцев побывал, нужно проверять и обижаться здесь нечего.

Мы сами стараемся произвести вербовку любого, кто попадает в наши руки и отпустить, чтобы потом качать из него информацию. Это азбука разведки. Если только к тебе относятся как к человеку, а не начинают обзывать немецким шпионом без повода.

Было бы у особистов побольше ума, то шпионов в армии было бы намного меньше. В основном работают по своим, а не по шпионам. Сам знаешь, кого у нас в госбезопасность в первую очередь берут.

За меня кто-то из бывших моих сослуживцев заступился. Взяли снова в аппарат, война, люди нужны и особенно те, кто что-то знает и умеет. Даже Сталин обратился ко всем – братья и сёстры, а то братьев и сестёр по лагерям распихали и мало кто из них в живых остался.

Я сейчас испанский коммерсант дон Мигель Антонио Голомб. Торгую экзотическими фруктами и занимаюсь поставками в армию сухофруктов и витаминизированных экстрактов. Хозяин фирмы мой старый знакомый и наш давний сотрудник. Езжу по Европе, Латинской Америке, изредка заглядываю и на Ближний Восток, туда, где фрукты растут.

По твоей рекомендации и дочку Борисова из лагеря вытащили. К тебе её отсылали, а потом снова забрали. Немецкий язык знает хорошо, сейчас работает моим помощником. На связь выходим не часто, потому что быстро запеленгуют и схватят. Сам знаешь, как ваша радиоразведка работает.

Рация у нас в нейтральной стране, да и в нейтральной стране спецслужбы с вашими ребятами вась-вась. Могут тоже сдать с потрохами. На нейтралке передачу ведём из автомашины. Как набирается информация, так и едем на передачу. Так что, я здесь как бы резидент по группе стран и в ты в моём ведении оказываешься. Не возражаешь?

– Чего уж тут возражать, – улыбнулся я, – в одиночку много не наработаешь, а как относятся твои начальники к тому, что я как бы вроде вольный стрелок в вашей системе. Хочу – стреляю, хочу – не стреляю, в кадрах не числюсь, существую на подножном корме…

– Не знаю, пока соображают начальники, а как потом будет, не знаю, сказали, что от тебя ждут информации о военных приготовлениях, вооружении и группировке войск на направлениях главных ударов, – начал перечислять Миронов.

– Они что, не понимают, что в гестапо таких данных нет? – возмутился я. – Мы наоборот сами выявляем тех, кто интересуется военными вопросами, кому это ни по службе, ни по должности знать не положено, да и не нужно. Неужели не могут осуществить проникновение в штабные структуры? Ты, как мой начальник, расскажи им, что я могу делать. В моих руках оказывается стратегическая информация, а портянки на складах пусть пересчитывает тот, кто к этому делу приставлен.

– Ладно, ты не кипятись, скорректируем всё, – сказал Голомб, – как передача информации по обыкновенному радио?

– По радио придумано толково, все так передают, наша радиоразведка перехватывает огромное количество этих сообщений, – сказал я, – а вот ты знаешь сколько человек используют «Майн Кампф» как кодовую книгу? Представь, что завалился один и по цепочке завалятся все, кто с этой книгой работали?

– Не волнуйся, я проверю, – примирительно сказал Миронов, – на тебе наша безопасность и безопасность других групп, которые работают в сфере деятельности вашего ведомства. Это как бы дополнительно, а главное – все, что происходит в верхах Германии, внешние контакты, союзнические связи, политическая поддержка. Кстати, ты после войны собираешься возвращаться на родину?

– Последний вопрос для передачи начальству? – спросил я.

– Нет, это я лично для себя, – сказал Мигель.

– Не знаю, Миронов, – сказал я откровенно, – на крыльях бы полетел в Россию, да только для одних она родина-мать, а для других – … -мать. Похоже, что для меня уготовано последнее. Да и война ещё не кончилась. Давай не будем загадывать. Кур по осени считают.

– Не кур, а цыплят, – поправил меня Миронов, – совсем уж русским перестаёшь быть.

Нет, дон Мигель, я русскую пословицу не забыл, просто тебя проверить хотел, всё ли ты будешь докладывать обо мне своему начальству. Всё будешь докладывать. Поэтому и я тебе тоже не всё говорю.

Глава 21

На Рождество Мюллер взял отпуск на три дня. В сочельник побыл дома с семьёй и на два дня уехал в горы в сопровождении штурмбанфюрера фон Казена.

Это я так начинаю повествование о том, что бригадефюрер СС Генрих Мюллер решился попробовать снадобье деда Сашки.

В горы мы не поехали. Мы поехали на моей машине в имение типа хуторка, именуемое Либенхалле.

Так это есть ваше «унд Либенхалле»? – улыбнулся Мюллер. – А я всё представлял огромный замок, где стоят средневековые панцири, в которых ваши предки завоёвывали для себя лебенсраум.

Моя пожилая родственница любезно приняла нас и стала готовить нехитрое угощение, но у нас с собой было достаточно продуктов и даже небольшой подарок для фрау. Я сказал ей, что у нас с моим товарищем будет очень срочная работа, показал, что у нас есть продукты и попросил не беспокоить нас столько времени, пока мы сами не выйдем из комнаты.

– У господ всегда какие-то свои причуды, – подумала женщина, но согласно кивнула головой.

Закрывшись в комнате, я достал два пузырька, в каждом из них был «айн триньк водка» 25 грамм и одна капля экстракта сон-травы.

– Коллега Казен, – ещё раз спросил Мюллер, – вы уверены в том, что всё пройдёт благополучно?

– Не волнуйтесь шеф, – сказал я, – я рядом с вами и совершенно спокойно выпью то же самое, что и у вас. Если хотите, давайте поменяемся пузырьками.

– Нет, – сказал Мюллер, – как есть так есть, пьём на счёт три…

Мы выпили. Ничего не происходило, затем у меня начали слипаться веки, как будто кто-то намазал их сиропом, и они стали закрываться, унося меня в спокойный сон в тепло натопленной комнате.

Я проснулся первым от холода. Растолкал лежащего рядом Мюллера.

– Бригадефюрер, вставайте, что-то не так, – сказал я.

Мы лежали среди обгорелых брёвен, присыпанных лёгким снежком. Вдали светились какие-то огоньки, и была тишина. Главного дома Либенхалле не было. Не было моей машины. Дом сгорел. Мы вышли на дорогу. Смеркалось. Вдали по шоссе проезжали автомашины, а нам навстречу шёл какой-то пьяненький мужчина, распевавший традиционную рождественскую песню: «О танненбаум, о танненбаум, ви грюн зинд дайне блэттер…». Я присмотрелся и узнал полицайрата Пауля Мацке, начальника первого подотдела отдела IVC, занимавшегося обработкой информации, главной картотекой на объекты разработки, справочной службой, наблюдением за иностранцами и вопросами согласования выдачи виз.

– Добрый вечер, партайгеноссе Мацке, – приветствовал я его.

Мацке увидел нас и упал как подкошенный. Я схватился за пистолет, но вокруг была тишина, и вряд ли кто-то стрелял в нашего коллегу.

Мы бросились к нему. Мюллер поднял голову сотрудника на колени, а я стал растирать ему виски снегом. Мацке открыл глаза и снова отрубился.

– Что здесь делает Мацке в это время? – удивился Мюллер. – Со мной его отпуск не согласовывался и почему здесь всё сгорело?

– Эй ты, вставай, – я пнул лежащего Мацке ногой, – или мы тебе наподдаём так, что тебе не покажется этого мало.

Мацке начал шевелиться и вроде бы приходить в себя.

– Господин Казен, – попросил он, – пните меня ещё раз, а то я не поверю, что это вы.

– Что с вами, господин Мацке, как вы оказались здесь? – спросил Мюллер.

– Господин группенфюрер, – сказал Мацке, – ведь вас же похоронили на Кройцбергском военном кладбище Берлина. Ваше тело нашли в августе в здании Министерства авиации, опознали по документам на группенфюрера СС Генриха Мюллера.

– Меня? – удивился Мюллер. – Вы с ума сошли Мацке, какой август, какой группенфюрер, что вы несёте?

– Как что я несу? – взмолился Мацке, – Война закончилась пять с лишним лет назад, здесь английская зона оккупации, и я не Мацке, а Михель, мелкий служащий табачной фабрики. Если кто-то узнает, кем я был, то меня посадят лет на десять-пятнадцать. После Нюрнбергского процесса гестапо и СС названы преступной организацией. Всех наших коллег судят и садят по тюрьмам. Кого-то и расстреливают. Пойдёмте ко мне домой. Жена уехала к матери, и я дома один.

Мы пошли в домишко, где размещался Мацке.

– Я, господин Казен, – сказал он, – когда вы исчезли с господином Мюллером, решил податься в ваши края, потому что туда пришли англичане, они всё-таки не такие заклятые наши враги, как Советы, а ваше Либенхалле почти полностью сгорело во время бомбёжки. Нашёл место здесь. Документы у меня были припасены заранее, вот и живу мышкой маленькой.

– Крысы бегут с корабля, – презрительно сказал Мюллер.

– Знаете, господин Мюллер, а вот вы сами куда делись? – непривычным для него тоном заговорил Мацке. – И Борман сбежал из-под суда, и вас бы тоже судили, как и его, и как Кальтенбруннера.

– А Кальтенбруннера-то за что? – спросил Мюллер.

– Так он же после покушения на Гейдриха в июне 1942 года был назначен начальником РСХА, – сказал Мацке, удивляясь, почему мы спрашиваем об этом, так как сами должны прекрасно знать об этом.

– Где было покушение, и кто в нём участвовал? – продолжил расспросы Мюллер.

– В Чехии, английские парашютисты-диверсанты, – с расстановкой проговорил Мацке.

– Мацке, налей-ка мне что-нибудь выпить, – сказал Мюллер и грузно опустился на табуретку.

Глава 22

– Что за суд был в Нюрнберге? – спросил Мюллер.

– Международный военный трибунал, – сказал Мацке, – чуть ли не весь 1946-й год заседали.

– И кого к чему приговорили? – спросил Мюллер, и было видно, что он ошеломлён всем происходящим.

Мацке не зря был ответственным за систематизацию всех данных и картотечный учёт. У него всё было разложено по полочкам.

– Гёринга, Риббентропа, Кайтеля, Кальтенбруннера, Розенберга, Франка, Фрика, Штрайхера, Заукеля, Зейсс-Инкварта, Йодля повесили, – начал перечислять он. – Бормана приговорили заочно. Гёринга уже мёртвого вешали. Успел отравиться. Говорят, жена во рту во время поцелуя ампулу с ядом передала. А мне кажется, что это наши охрану купили. Американцы на охране были, а они коммерсанты ещё те. Гессу, Функу, Редеру пожизненное. Шираху и Шпееру по 20 лет. Нейрату 15 лет. Дёницу 10 лет. А вот Фриче, Папена и Шахта оправдали. Оказались ни при чём.

– Ни при чём, – как эхо повторил Мюллер. – И фюрер с Гиммлером и Геббельсом тоже оказались ни при чём? – спросил он.

– Эти сами себя казнили, – сказал Мацке. – Фюрер женился на Еве Браун, и они вместе отравились. Геббельс с женой сначала отравили своих детей, а потом их застрелили охранники. Трупы Гитлера и Геббельсов сожгли. Рейхсфюрер решил сдаться англичанам, здесь недалеко. А они заставили его раздеться догола. Вот он и раскусил ампулу, что у него была в коронке спрятана.

– Я так и думал, что этим всё и закончится, – пробормотал Мюллер.

Немного помолчав, он повернулся к Мацке и сказал:

– Пауль, расскажите мне, что произошло после нашего поражения?

– Хорошего мало, – начал рассказ Мацке, – восьмого мая англичане, американцы и французы приняли капитуляцию от Кейтеля.

– И французы тоже? – вытаращил свои маленькие глазки Мюллер.

– А потом приехал маршал Жуков, – продолжил Мацке, – обложил всех русскими семиэтажными матюгами и заставил церемонию капитуляцию произвести по новой с участием русской стороны.

– Да, уж русские заслужили то, чтобы ставить свою подпись первыми, – вздохнул шеф гестапо.

– Вот и получилось, что союзники закончили войну до полуночи восьмого мая, а Россия закончила войну после полуночи уже девятого мая, – сказал Мацке. – Если бы на Россию не напали, то мы бы вместе с ней завоевали весь мир.

– Ладно, а дальше что? – подгонял его Мюллер.

– Дальше? – почесал свой затылок Мацке. – Да много чего произошло, может, чего-то и не упомню, а что помню, расскажу. В 1946 году японский микадо отрёкся от своей божественности. Проиграли они войну американцам после того, как те на японцев сбросили две атомные бомбы, разрушив подчистую Хиросиму и Нагасаки. В июне 1945 года была создана Организация объединённых наций, а в 46-м состоялась первая сессия Генеральной Ассамблеи этой организации. Бывший английский премьер Черчилль после солидной рюмки армянского коньяка в Фултоне в Америке призвал западные страны к борьбе с СССР. От Германии отделили Кёнигсберггэбит и передали её СССР. Те её назвали Калининградской областью, немцев оттуда выселяют и все дома заселяют русскими. Говорят, чтобы прусский милитаризм в Германии не мог возродиться. В 1947 году Индия получила полную независимость от Британии. Генеральная Ассамблея ООН приняла план раздела Палестины на еврейское и арабское государства.

– Еврейское государство в Палестине? – чуть не закричал Мюллер.

– Да, еврейское. В 1948 году евреи официально провозгласили создание этого государства и назвали его Израилем, – продолжил Мацке. – Так, что ещё было в 1948 году? Ага, была первая арабо-израильская война, в ходе которой израильтяне отбили у арабов морской порт Хайфа. И ещё ООН ратифицировала «Конвенцию о предупреждении преступления геноцида и наказании за него». А вот в 1949 году из зон оккупации Англии, США и Франции создали Федеративную Республику Германию, а из советской зоны оккупации создали Германскую Демократическую Республику. В этом же году образовался коммунистический Китай. Советский Союз испытал свою ядерную бомбу. США, Великобритания, Франция, Канада создали блок НАТО для борьбы с СССР.

– Значит, дело Гитлера по борьбе с СССР не умерло? – несколько оживлённо спросил Мюллер.

– Не умерло, живёт, и ещё долго будет жить, – сказал удовлетворённо Мацке – Вот, пожалуй, и всё, если не упомянуть подписание сепаратного Сан-Францисского договора о мире между Японией и рядом государств во главе с США и Великобританией в обход России. Так что, наш фюрер может спать спокойно, его дело находится в надёжных руках.

– Кто к нам нормально относится? – спросил Мюллер.

– Да почти все, группенфюрер, – ответил Мацке, – только сами немцы провели денацификацию и все фашистские проявления пресекают с такой жёсткостью, что и гестапо фору дадут в некоторых вопросах.

– Вот как? – задумчиво произнёс Мюллер. – Немецкий народ против…

– Вот так, группенфюрер, – как эхо отозвался Мацке, – не заслужили немцы таких руководителей.

– Спасибо, Пауль, просветил, – сказал Мюллер. – Пойдёмте коллега Казен, проводите меня на улицу, что-то стало душно.

Я встал, взял Мюллера под руку и вывел на улицу.

– Что скажете, коллега? – спросил меня Мюллер.

– Я это предполагал, и кое-что уже знал, бригадефюрер, – сказал я.

– Знали и ничего не сказали? – возмутился шеф.

– А вы бы мне поверили, если бы я что-то вам рассказал такое? – спросил я.

– Пожалуй, не поверил бы, а приказал вас арестовать, – со вздохом произнёс Мюллер. – Что будем делать?

– Если вам достаточно информации, то пора возвращаться домой, – сказал я.

– Как мы это будем делать? – спросил шеф.

– Очень просто, на счёт три вы щиплете за руку меня, а я вас, – сказал я и начал счёт.

Глава 23

Мюллер очнулся первым и толкнул меня в плечо.

– Что-то я задремал, – сказал он, – смотрю, и вы тоже задремали. Как думаете, не пропустить ли нам по рюмочке по случаю Рождества, а то я что-то продрог, как бы не простудиться на праздник?

– Сейчас, бригадефюрер, – сказал я, открыл дверь и попросил фрау сварить нам кофе.

Когда я вернулся с бутылкой шнапса и нарезанной ветчиной, Мюллер сидел в кресле и обнюхивал свой свитер, осматривая его и свои ботинки.

– Вам ничего не снилось на Рождество, коллега Казен? – спросил шеф.

– Снились всякие рождественские истории, – улыбнулся я.

– Давайте выпьем за то, чтобы наши сны не становились явью, прозит, – и мы выпили.

Пережёвывая ветчину, Мюллер внезапно спросил меня:

– Дитмар, о ком я сейчас думаю?

Понятно, проверка. Шеф решил проверить, реальны ли были события, которые произошли с нами в течение нескольких последних часов. Можно включить дурака и сказать, что он думает о Марлен Дитрих, только, как мне кажется, Мюллер поймёт, что я веду с ним нечестную игру.

– О Пауле Мацке, бригадефюрер, – доложил я.

– Налейте ещё, – сказал Мюллер и придвинул ко мне свою рюмку.

По второй выпили молча, и не чокаясь.

– Наливайте ещё, – сказал шеф.

Выпили по третьей.

– Значит, всё это было? – спросил он.

– Было, бригадефюрер, – сказал я. – Если болит ребро левой ладони, то было, и Пауль Мацке был, и развалины дома были, и то, что он рассказал – всё было.

– Мацке прав, – сказал Мюллер. – С Россией нам не нужно было воевать. Бисмарк был опытным государственником и, хотя он не любил Россию, но воевать с нею не хотел. Россию лучше иметь в друзьях, чем во врагах. Выгоднее во всех отношениях. Мы как могли, разваливали Россию, и нам это почти удалось, а пришёл грузин Сталин и собрал всю Россию такой, какой она была до большевиков.

– Сталин тиран, – сказал я.

– Как и любой другой глава государства, – сказал Мюллер. – Как можно назвать Гитлера, который провёл Nacht der langen Messer («Ночь длинных ножей»)? Да, его можно назвать тираном. Но он обеспечил стабильность государства и одним махом устранил всех врагов германского Рейха. Достаточно было устранить чуть побольше тысячи членов НСДАП и в стране воцарился порядок и единодушие. Но Россия не Германия.

Я вам скажу, коллега, что когда мы готовились к реализации плана «Барбаросса», то я внимательно изучал материалы по России.

Кстати, открою вам небольшой секрет, название «Барбаросса» не имеет никакого отношения к Фридриху Барбароссе, императору Священной Римской империи. Название «Барбаросса» состоит из двух частей – «barbari» как римляне называли всех неримлян и финского «рюсся», как они презрительно называют русских. Из сочетания этих двух слов сначала получилось «Барбарирюсся», а потом оно было стилизовано в «Барбаросса», так как первое название уже говорило само за себя и тайное делало явным. Вот и получился план войны с русскими варварами «Барбаросса».

Надо отдать должное Паулюсу. Кто бы поверил, что его ждёт такая судьба? Так, о чём я начал говорить? О Сталине. От Ленина ему достался огрызок России. По Брест-Литовскому договору от 1918 года Россия потеряла почти миллион квадратных километров своей территории, заключила мир с Украинской Радой, как с суверенным государством, отказалась от Крыма, Финляндии и Прибалтики, вернула Турции Батум, Карс, Ардаган. В порядке возмещения убытков Германии выплатила 2,5 миллиарда золотых рублей по курсу 1913 года.

Пока шли переговоры в Брест-Литовске, от России отделились и провозгласили независимость Литва, Латвия, Эстония, Польша, Галиция, Украина. После этого в России ещё два года шла гражданская война. И Россия выстояла, экспериментируя на своих гражданах, как на стаде обыкновенных баранов, которые знают, что их шкуры пойдут на шубы, а мясо на шашлыки.

Большевики как никто грабили свою страну, а народ безмолвствовал. Так этому народу и надо. В России всё покрыто тайной, зато весь мир с подачи «Нью-Йорк Таймс» знал, что в 1921 году на иностранные счета поступило: От Троцкого – 11 млн. долларов в банки США и 90 млн. швейц. франков в Швейцарский банк; от Зиновьева – 80 млн. швейц. франков в Швейцарский банк; от Урицкого – 85 млн. швейц. франков в Швейцарский банк; от Дзержинского – 80 млн. швейц. франков; от Ганецкого (казначей РСДРП Фюрстенберг Я. С.) – 60 млн. швейц. франков и 10 млн. долларов США; от Ленина – 75 млн. швейц. франков. Можно сказать, что это газетная «утка». Можно, но ни один банк не выступил с опровержением, никто даже слова не сказал, чтобы разуверить читателей в том, что это неправда. Что бы вы сделали с такими людьми, коллега Казен? А ведь не они одни только грабили Россию.

– Была бы моя власть, я бы знал, что с ними сделать, – сказал я.

– Вот и Сталин думал точно так же, – сказал Мюллер. – Он устроил в России ночь длинных ножей. Только ночь эта растянулась и не закончилась до сих пор. Сталин собрал всю Россию, и будет держать её в руке, пока не умрёт. А после него на Россию налетит новая свора большевиков и будет её грабить и грабить, как и некоторые наши правоверные наци.

До июня этого года мы были близнецами с Россией, и было непонятно, кто оригинал, а кто отражение в зеркале, кто Курт, а кто Трук. Но с июня Сталин стал нас переигрывать, как жертва нашего нападения. И мы, в конце концов, получим по заслугам, а он будет пушистенький с нашими методами управления государством и подконтрольными территориями.

Мюллер задумался. Сидел молча и я.

– Кстати, коллега Казен, – сказал в своей непринуждённой манере Мюллер, – вы не знаете, зачем я всё это рассказывал вам?

– Я могу только догадываться, бригадефюрер, – сказал я, – но не вполне уверен, что разгадал ваш ход мыслей.

– Всё вы знаете, коллега Казен, – улыбнулся с прищуром мой шеф. – Вы знаете, что любое неосторожное слово о наших с вами приключениях может стать частью вашей надгробной надписи. На карту поставлено практически всё и ответ за ставку не меньше, чем сама жизнь. Вы меня поняли?

– Так точно, бригадефюрер, – по-военному ответил я.

– Вот вам и образец вербовочной беседы, коллега Казен, – засмеялся Мюллер, – учитесь, пока я жив. Как выйду на пенсию, так сразу сяду писать мемуары, типа «Дневники папаши Мюллера» или «Вербовочные беседы» как учебное пособие для юных гестаповцев. Готовьте машину, едем домой, уверен, что меня ждёт хороший новогодний подарок.