Текст книги "Царский сплетник"

Глава 4

Куда только не заносила юношу журналистская судьба, а вот на официальном приеме в палатах царских белокаменных ему бывать еще не приходилось. Сотник Федот лично доставил бывшего узника в просторный зал и указал на специально отведенное для Виталия место неподалеку от двух стоящих вплотную друг к другу резных тронов, предназначенных, как понял юноша, для царя-батюшки и его прекрасной половины. Около дверей в почетном карауле застыли усатые стрельцы, крепко сжимая в руках алебарды. Вдоль стен тронного зала располагались широкие лавки. Мимо них в ожидании царя расхаживали бояре. Они шушукались меж собой, сбиваясь в кучи, настороженно поглядывая при этом на молодого человека в явно иноземном костюме и, наверное, гадая: за каким чертом царь-батюшка пригласил на заседание боярской думы басурманина.

Виталий навострил уши и, так как слух у него был прекрасный, начал различать, о чем шушукаются бояре. Не все обсуждали его скромную персону. Кто-то травил банальные анекдоты, кто-то жаловался на боль в пояснице, ругая почем зря иноземных лекарей, ни хрена не понимающих в русских болезнях, а кое-кто втихаря уже прикладывался к фляжке с медовухой, явно поправляя подпорченное с вечера здоровье. Беседа группы бояр в самом конце тронного зала заслуживала отдельного внимания.

– Кто таков? Ты знаешь?

– Нет. Купец, видать, иноземный.

– Сейчас придет державный, сокол наш ясный… чтоб ему! Сам все объяснит.

– Докатилась Расея! Басурмане поганые уже в боярскую думу без зазрения совести лезуть…

– А вы слыхали? Прошка-писец пропал. Пошел с царем-батюшкой шпиёна иноземного допрашивать и сгинул.

– Ну пропал и пропал. Нам-то что? Ты не вздумай державного об ём спрашивать. У царя-батюшки, я слышал, с утра настроение и так не ахти. Достанется нам на орехи.

– Сейчас опять чаво-нибудь требовать будет.

– Может, случилось чего?

– Да кто ж его знает?

– А я думаю, просто вожжа под мантию попала. Чай, не впервой. Не с той ноги встал. Не в духе, и все!

– Как бы как в прошлый раз не получилось. – Тучный боярин потрогал шатающийся зуб.

– Да, рассерчал он надысь крепко. Три посоха об нас обломал, а потом скипетром охаживать начал. Потом его пришлось кузнецам в перековку отдавать. Дугой согнулся.

– А с чего все тогда началось? Я ить первый от него посохом словил, в дальнейших дебатах не участвовал. Ничего не помню. Так чего было-то?

– Неужто забыл, Буйский? Мы ж ему, родимому, в пятистах золотых на какую-то пищаль иноземную отказали.

– Что за пищаль?

– Аглицкая, мудреная. Винто… винторе… короче, бают, что в ей ядро с винтом. Мы ему: царь-батюшка, на фига нам ядро с винтом за такую цену? Ну тут он и осерчал.

– Да-а-а… грозен наш царь. А ну как и сейчас за старое возьмется?

– Да-а-а… в сердцах запросто зашибить может. Пора посохи прятать.

– Пора.

– Пора.

Шушукающаяся группа бояр взялась заталкивать под лавки свои посохи. Глядя на них, начали прятать посохи и остальные члены боярской думы. Тут с грохотом распахнулись двери, открытые явно ударом ноги. Стрельцы, уже привыкшие к эффектному появлению царя-батюшки, своими телами смягчили удар створок дверей о стену и даже умудрились при этом остаться в живых. В тронный зал вошел мрачный как туча царь Гордон. Рядом с ним семенила царица, поглаживая державного по руке, явно пытаясь утихомирить чем-то жутко разгневанного мужа.

– Владыка всея Руси царь Гордон и его супруга царица Василиса Прекрасная! – запоздало крикнул глашатай.

Бояре торопливо распределились вдоль лавок и начали земно кланяться. Поднялся со своего стула и Виталий. Он отвесил царской чете приветственный полупоклон, решив, что этого с них достаточно. Ползать на коленях и биться лбом об пол царский сплетник не собирался.

Царь, в лучших традициях придворного этикета, помог царице усесться на трон, плюхнулся с ней рядом на свое кресло, обвел тяжелым взглядом затрепетавшую боярскую думу и сердитым жестом скипетра предложил им сесть. Лавки жалобно заскрипели под тяжестью боярских тел. В тронном зале воцарилась напряженная тишина.

– Ну бояре мои верные, – нарушил тишину Гордон, – что в царстве-государстве моем хорошего творится, что плохого? Буйский, ты у нас глава боярской думы. С тебя и начнем. Докладывай.

С лавки поднялся тучный господин в высокой боярской шапке.

– Слава богу, – истово перекрестился он, – все хорошо в твоем царстве-государстве, царь-батюшка. Мудро ты правишь нами, – Буйский невольно потрогал свой шатающийся зуб, – справедливо, по совести.

– Садись. А ты, Кобылин, что скажешь?

– Я полностью согласен с Буйским, – поднялся с лавки верзила с лошадиным лицом. – Мудро правишь, царь-батюшка. Очень мудро!

– Значит, довольны своим царем? – зловеще спросил Гордон.

– Очень довольны, благодетель ты наш! – загомонили бояре.

– Уж так довольны!

– Дальше некуда!

– А вот я вами недоволен. Боярин Засечин!

С лавки торопливо поднялся вызванный на ковер боярин.

– Скажи-ка мне, воевода, почто твои стрельцы иноземного купца обидели? До полусмерти избили, увечья нанесли, товар его подпортили? Неделю потом лучшие лекари иноземные того купца отхаживали! А знаете, сколько они за лечение дерут? Они ж мне счет такой выставили, что казна затрещала! Ну что скажешь? Не слышу ответа!

– Дык… мы это… – забормотал боярин.

– А он ведь не с простым товаром прибыл. Духами иноземными торговал. Вот ты, рожа твоя бородатая, знаешь, сколь ныне франкские духи стоют?

– Дык… я ж больше по разбойным делам…

– А ты, Буйский, знаешь? – повернулся к главе боярской думы царь.

– Приходилось покупать для своей младшенькой, – тяжко вздохнул Буйский. – Ох, цены басурмане ломят! Малюсенький флакончик… Во-о-от такой малюсенький флакончик, – показал он пальцами, – там даже пить нечего. Гадость несусветная, сам пробовал. Десять золотых! Грабеж среди бела дня!

Царь отмахнулся от Буйского и опять повернулся к боярину Засечину:

– Вот видишь, воевода, какой ценный товар твои стрельцы загубили. А у него этих флакончиков штук сто было! Вы представляете, на какие деньги государство подставили? А ведь там, у купца, еще всякие иноземные хитрости технические были. Все вдребезги! А это вообще сумасшедшие деньги.

«Во дает! – восхитился Виталик. – Врет и не краснеет!» Он точно помнил, что в его сумке флаконов было не больше десяти, остальное пробники и прочая дребедень. И аппаратура его, кажется, осталась цела, не пострадала.

А царь-батюшка тем временем продолжал разоряться, нагнетая обстановку:

– И ведь что удумали, злыдни! На купца иноземного все свалить решили. Дескать, он сам первый на них напал. А мне теперь от главы купеческой гильдии проходу нет! Вот он где у меня сидит! – похлопал себя по могучей шее Гордон. – Достал посол немецкий – хоть в петлю лезь! Вы что ж меня перед державами иноземными позорите? – обвел грозным взглядом боярскую думу царь.

– Да гнать этих иноземцев с Руси надобно! – завопил Буйский. – В три шеи гнать, царь-батюшка!

Боярская дума одобрительно загудела.

– Я вам дам «гнать»! Вы что, до скончания веков в грязище да дерьмище жить собираетесь? Вам политика царя-батюшки не нравится? На кол захотели? А ну кто несогласный с политикой царя-батюшки, встать!

Воевода и Буйский, единственные из бояр, кто были в данный момент на ногах, торопливо плюхнулись обратно на лавки. На всякий случай присели на корточки и стрельцы. В тронном зале наступила напряженная тишина.

– Ну и что делать будем, господа бояре? – грозно спросил царь.

– Боярина Засечина на плаху! – тут же внес предложение какой-то боярин.

– Правильно! Это его стрельцы непотребство учинили!

– Верно! Воеводу на плаху и Буйского туда же, а меня на его место!

– А почему тебя? Наш род Кобылиных древнее!

– А наш Жеребцовых сильнее!

Бояре сорвались со своих мест и вцепились друг другу в бороды, деля шкуру неубитого медведя. Виталий покосился на царя и увидел, что он устроился на троне поудобнее и с удовольствием начал наблюдать за баталией, где борьба за вакантное место разгоралась нешуточная. В ход пошли кулаки. Каждый давно уже спал и видел себя на месте главы боярской думы. Василиса Прекрасная осторожно тронула супруга за руку и укоризненно покачала головой, намекая, что пора этот бардак прекращать. Царь с сожалением посмотрел, как огромная куча-мала катается по тронному залу.

– Цыц! – рявкнул он. – Как посмели при особах царских такое непотребство учинить? А ну по местам, не то прикажу всех на кол посадить, а земли с боярскими подворьями в казну отписать!

Куча-мала тут же распалась. Потрепанные, расцарапанные бояре спешили рассесться по своим местам.

– Значит, так, – властно сказал царь, – за обиды, нанесенные купцу иноземному, кстати, вот он, здесь сидит, – кивнул Гордон на Виталия, – и его загубленный товар постановляю выплатить ему отступные! Иначе всех либо к Малюте, либо сразу на кол али на плаху!

Буйский с боярином Засечиным тут же сорвались с лавки, сняли свои боярские шапки и пошли вдоль рядов собирать мзду иноземному купцу. Бояре, видя, что царь не шутит, торопливо растрясали кошели, снимали с пальцев перстни с крупными драгоценными каменьями и кидали их в общую кучу. Кто-то даже богатое жемчужное ожерелье, заготовленное явно для зазнобы, не пожалел – жизнь-то, она дороже. Скоро шапки были заполнены доверху, и бояре с поклонами потащили их к трону.

– Прими, царь-батюшка, от бояр твоих верных! – дружно завопили они, падая перед Гордоном на колени.

– Вы не мне, вы купцу иноземному кланяйтесь, – кивнул на Виталия Гордон. – Может, простит.

Бояре, не вставая с колен, поползли к «иноземному купцу».

– Прости, нехристь пога… э-э-э… купец иноземный! – Глава боярской думы плюхнул на колени юноши тяжеленную шапку. Виталий поспешил подхватить ее, не давая упасть на пол.

– Ишь как вцепился, – зашелестела боярская дума.

– Иноземцы, они мзду любят…

– Прости нас, убогих! Не корысти ради, а токмо защиты отечества для, мои стрельцы перестарались, за татя тебя приняли, ты уж не обессудь! – сунул в руки Виталия вторую шапку воевода.

– Ну что, купец, прощаешь моих слуг нерадивых? – спросил царь.

Юноша посмотрел на груду золота, пересыпанную драгоценными камнями, переливающимися всеми цветами радуги с перстней, поправил на коленях шапки, которые словно две огромные дыни, с трудом удерживал в руках, ухмыльнулся:

– А чего ж не простить? Да за такую мзду я готов еще паре десятков стрельцов морду на…

– Радуйтесь, бояре! – поспешил перебить увлекшегося «купца» царь. – Гость иноземный вас прощает!

– Спасибо, отец родной!

Буйский с воеводой встали с колен, скрежеща зубами, отвесили низкий поклон Виталику и поспешили занять свои места на лавках.

– Ну этот вопрос решили, – удовлетворенно кивнул царь, и лицо его опять помрачнело. – Переходим к другому вопросу. Готовьтесь растрясти мошну, бояре.

– На что теперь, царь-батюшка? – затрепетала царская дума.

– На войну. Вашего царя, сокола ясного, сегодня страшно оскорбили!

– Кто посмел? – вскинулся воевода.

– Посол аглицкий. Мне, Государю Всея Руси, можно сказать, в душу плюнул! Доложили мне, что он хвастался, будто бы в их землях народ культурный живет, по утрам за кофием газеты читает и нам, сиволапым, до них далеко. И смеялся при этом, гад! Утверждал, что у нас на Руси даже бояре читать не умеют. Это у нас-то! Где еще мой батюшка, царствие ему небесное, объявил всеобщую грамоту! Всех с малолетства в церковно-приходскую школу определить приказал, чтоб писать и считать научились. Газеты у нас нет, видите ли! Все, бояре! Война!

Бояре заерзали на своих лавках. Многие из них действительно не умели ни читать, ни писать.

– Итак, объявляю Англии войну. Завтра же снаряжаем ладьи, по Великой реке сплавляемся до моря и идем захватывать Голландию.

– А при чем здесь Голландия? – опешил боярин Кондыбаев, войсковой воевода царя-батюшки.

– Как при чем? Это же лучшие корабельщики. Завоюем их, они нам построят хороший флот, и мы поплывем громить Британию. Или ты думаешь великую морскую державу на наших ладьях завоевать? Кажется, пора подумать о смене воеводы.

– Прости, царь-батюшка! Я больше посуху, на лихом коне воевать привык!

– Оно и видно.

– А может, ну ее, эту Голландию? – робко спросил один из бояр. – Может, корабли у них проще купить? Так и войско царское целее будет, и силы зазря не растратим.

– Можно, – подозрительно легко согласился царь, – но это стоит таких денег, что не только вы, вся Русь по миру пойдет. Проще Голландию завоевать. Казначея и писаря мне сюда, быстро!

Похоже, и тот и другой давно уже ждали этой команды за дверьми, так как сразу же появились в дверях тронного зала. Казначей, худощавая личность с характерными пейсами на висках, снял черную шляпу, прижал ее к груди и одарил царскую чету лучезарной улыбкой.

– Ви меня вызывали?

– Вызывал, Абрам Соломонович, вызывал. Заходи. Есть работенка по твоей части. А ты садись на свое место, – приказал писарю Гордон, кивая на столик, стоявший в углу тронного зала, – будешь писать указ.

Абрам Соломонович просеменил к трону и встал по правую руку от царя. Писарь поспешил занять место за столиком, разложил письменные принадлежности и приготовился строчить царский указ.

– С каждого боярского удела, – начал диктовать Гордон, – предоставить в распоряжение Стрелецкого приказа по тысяче холопов мужеского полу в возрасте от восемнадцати до сорока лет.

Бояре дружно застонали.

– С каждого боярского роду взять по пять тысяч золотых в пользу казны на закуп вооружения и снаряжения формирующегося войска.

Бояре схватились за головы. Казначей радостно потер руки, почти беззвучно шевеля губами. Судя по всему, он уже прикидывал, сколько с этого поимеет, если пустит эти деньги в оборот. «Да-а-а… – мысленно хмыкнул Виталий, – вот уж действительно кому война, а кому мать родна».

– А также, – продолжил царь, – обеспечить войско за счет боярских уделов продовольствием и фуражом. Написал?

– Да, – кивнул писарь, посыпая чернила песком, – изволите подписать?

– Ваше царское величество, – встрепенулся казначей, – мне кажется, по пять тысяч на войско с боярского рода мало. Ви даже представить себе не можете, какие страшные нынче цены. Думаю, сумму надо как минимум удвоить. Десять тысяч золотых с подворья…

Тут уж боярская дума буквально взвыла. Только апеллировала она теперь не к царю-батюшке, а к его прекрасной половине:

– Царица-матушка! Не погуби!

Бояре дружно рухнули на колени и поползли к трону. Первым добрался до него Буйский, глава боярской думы. Он вцепился в сафьяновый сапожок Василисы Прекрасной и в отчаянии начал его лобызать.

– Защити, царица-матушка! И войско на чужбине сгинет, и царь-батюшка, не приведи господи, оттуда живым не вернется, да и мы по миру пойдем с ентой войной!

– А и впрямь, сокол мой ясный, – нежно погладила супруга по руке Василиса Прекрасная, – неужто без войны никак не обойтись?

– Нет!

– А я вот думаю, можно, – мягко возразила царица. – Есть другой путь.

– Какой? – дружно выдохнула боярская дума.

– А что, если иначе наказать этих зазнавшихся бриттов. Почему бы нам в пику им не создать свою газету? Лучше аглицкой, а, бояре? И царь-батюшка возрадуется, и бриттам нос утрем. Дело, кстати, я слышала, очень полезное для дел государевых. Эта затея, правда, тоже денег будет стоить…

– Царица-матушка, сколько?!!

– Я думаю, по тысяче с каждого боярского рода будет больше чем достаточно.

– Благодетельница!!! – возликовали бояре.

– Для начала, – подняла руку Василиса Прекрасная, – чтоб дело на ноги поставить, а потом по сто золотых каждый месяц на содержание штата.

– Чего-о-о?

– Сотрудников газеты, – мило улыбнувшись, пояснила царица.

– Согласны! Вот спасибо, царица-матушка! А ты, царь-батюшка, согласен?

– Ну-у-у… – задумчиво пожевал губами царь. – Ладно, так и быть. Согласен. Но чтоб газета мне лучше аглицкой была! Не то со всех шкуру спущу!

– Будет! Ой… – опомнились бояре. – Царь-батюшка, да мы ж газеты отродясь в глаза не видывали. Что ж делать-то?

– А это теперь ваши проблемы, – развел руками царь, кинув выразительный взгляд на Виталия. – Либо газету делайте, либо затягивайте пояса и раскошеливайтесь на войну.

– Царь-батюшка, – подал голос юноша, сообразив, что пришла его пора вступать в игру. – Раз уж ко мне отнеслись здесь по-хорошему, могу с газетой подсобить.

– А ты что, соображаешь в этом деле? – сделал удивленные глаза Гордон.

– Немножко владею этим ремеслом. Сам в этот бизнес деньги вкладывал. Видел, как ее изготавливают. Даже сам порой статейки для аглицкой газеты пописывал.

– Спаситель ты наш! – завопили бояре.

Вопили, правда, не все. Боярин Буйский переводил глаза с царя на купца иноземного и обратно, что-то начиная понимать. Кажется, до него дошло, что дума попалась на элементарный развод.

– Ну коль хочешь помочь, возражать не буду, – небрежно махнул рукой царь. – Писарь, строчи новый указ. Назначить… как тебя там по батюшке?

– Войко Виталий Алексеевич.

– Войко Виталия Алексеевича царским сплетником при особе Государя Всея Руси царя Гордона. Назначить ему содержание в пятьдесят золотых…

– Еще пятьдесят золотых? – ахнул Буйский. – Да мы и так теперь по сто золотых ежемесячно с каждого рода…

– Это на газету, – строго сказал царь, – а жить царский сплетник на что-то должен? Или ты ему духом святым питаться прикажешь? Но уточнение верное. Ежемесячно с каждого боярского рода взимать по сто пятьдесят золотых.

– Да ты что, царь-батюшка, поимей совесть, даже мы, бояре, на себя столько не тратим!

– Чего сказал? – насупился Гордон.

– Молчу, молчу… но давай, царь-батюшка, на двадцати пяти сойдемся.

– Ладно, так и быть, уговорили. Пусть будет сто двадцать пять.

– А за счет царской казны купца иноземного содержать никак нельзя? – тут же начал наглеть боярин.

– Да вы что?!! – в непритворном ужасе завопил казначей. – На святое покушаетесь? А вдруг война, а казна пуста? Не дам! Ни копейки, ни полушки оттуда не получите!

– Все всё поняли? – строго спросил царь.

– Все, – обреченно выдохнула боярская дума.

– А не спешим ли мы, царь-батюшка? – выразил вдруг сомнение один из бояр. – А вдруг он денежки наши кровные возьмет и укатит в свою заграницу? Опять же что это за газета такая, нам неведомо, и как пишет для нее этот царский сплетник тоже. Может, через пень-колоду, так что слова не разберешь.

– Это кто там? Ты, что ли, Жадин?

– Я, царь-батюшка, я.

– Не доверяешь, значит, хитрован? – прищурился царь.

– Так кто ж их, иноземцев, знает! – сокрушенно вздохнул боярин Жадин. – Хотелось бы проверочку ему для начала устроить.

– Здраво мыслишь, – улыбнулась Василиса Прекрасная. – И как проверять думаешь?

– А помните, матушка, как государь наш в прошлый раз серчать изволил, когда всю реку Великую, кормилицу нашу, сетями перегородили? Сколько рыбы зазря погубили! Вот ежели царский сплетник сумеет прописать об ентом в своей газете так, чтоб тати рыболовные на всю жизнь закаялись близко к реке подходить да рыбную молодь по нересту травить, тогда, значится, честь и хвала ему. Нужного человека к делу приставили. Не зазря бумагу марает, и денежек на его содержание не так обидно отстегивать будет. Две недельки сроку ему дадим на дело ето, писцов выделим. Пусть мастерство свое покажет! А денег, покудова браконьеров не разгонит, не давать!

У царя глаза стали по полтиннику. Лично он представить себе не мог, что какая-то газетная статейка сможет отвадить рыбных татей от их исконного промысла – браконьерства. Он в полной растерянности посмотрел на Виталия.

– Нет, ну лихие у тебя бояре, царь-батюшка, – возмутился юноша. – Для того чтобы в газете что-то прописать, эту самую газету еще надо создать! А как я ее создам, если мне на нее денежек не дадут?

– А ты что, с помощью газеты браконьеров отвадить сможешь? – недоверчиво спросил царь.

– Запросто! – уверенно сказал Виталий, хотя в упор не знал, как будет это делать. – Не сразу, конечно. Подготовительную работу придется провести, опять же газету на ноги поставить.

– Так, деньги выделить в полном объеме! – резко сказал царь. – Чтоб к завтрашнему утру с каждого боярского рода по тысяче золотых было доставлено в казну. А царский сплетник никуда не денется. Куда он от нас убежит? Очень мне хочется посмотреть, как его газета браконьеров разгонит. Ух я тогда ентому аглицкому послу по его харе напомаженной нашей расейской газетой ка-а-ак вмажу! – мечтательно закатил глаза Гордон. – А потом скипетром, скипетром его! Да со всего размаху!

– Ну если все вопросы разрешены, может, стоит отпустить на сегодня боярскую думу? – спросила мужа Василиса Прекрасная.

– Все, кроме царского сплетника, свободны, – махнул рукой Гордон. С лица его не сходила мечтательная улыбка. – Обговорим частности. Как отчитываться передо мной будешь, о чем писать. Я царь-то добрый, но, ежели чего не так…

– Так его, царь-батюшка, так! – загомонила боярская дума, толкаясь уже в дверях. – На кол его, на кол!

– Если позволишь, я тоже удалюсь, – проворковала царица. – Никитушку нашего проведаю.

– Иди, матушка, – чмокнул жену в щечку царь, – иди. Но только царевича мне сильно не балуй. От наук воинских зазря не отвлекай. Вы тоже идите, за дверью постойте! – приказал Гордон страже.

Стрельцы, пропустив царицу и бояр, поспешили удалиться и плотно закрыли за собой двери. Тронный зал опустел. Гордон встал с трона, подошел к столу, за которым только что писарь строчил его указы, и смахнул с него письменные принадлежности на пол.

– Ну чего сидишь? – прикрикнул он на Виталия. – Ишь глаза выпучил, словно лягух. Тащи боярские тюрбаны сюда.

Юноша с трудом поднялся и, осторожно балансируя, двинулся к столу, крепко прижав к груди норовящие вырваться из его рук тяжеленные шапки.

– Шапки отдай.

– Чего? – Вот тут-то юноша действительно выпучил глаза.

– Шапки, говорю, отдай.

– Так это ж за испорченный товар!

– Щас скипетром в лоб закатаю – будет тебе товар.

Гордон выдернул из рук Виталия одну из шапок и высыпал ее содержимое на стол.

– Сыпь остальное.

Царский сплетник послушно высыпал.

– Ну-с, приступим. Как делить будем? По закону аль по совести?

– По совести, – твердо сказал юноша, нутром чуя, что его сейчас будут обувать.

– Идет. Значит, так: это мне, это тебе, это мне, это тебе…

Царь быстро раскидал добычу на две неравные кучи. Его куча была раз в десять больше жалкой кучки Виталия, и в ней, по странному стечению обстоятельств, оказались все самые дорогие перстни с брюликами.

– И это называется по совести? – ужаснулся царский сплетник. – Не, так не пойдет. Давай по закону.

– Молодец. Люблю законопослушных подданных. – Царь подтащил кучку Виталия на свою половину стола. – Вот тебе двадцать пять золотых, – отсчитал Гордон нужное количество монет. – Это твое жалованье за месяц, и можешь быть свободен.

– Охренеть! А за испорченный товар?

– Ты мне чего гонишь? Он у тебя весь цел. Даже портки твои драные Янка заштопала так, что ты этого не заметил.

– Ладно, тогда за моральный ущерб!

– Держи! – откинул в кучку Виталия пять золотых монет Гордон.

– А на газету?

– Держи еще пять.

– Да что я на эти деньги сделаю? – завопил юноша. – Нет, ну так работать нельзя! Я ведь подсчитал, сколько сегодня на лавках бояр сидело! Двадцать штук, не меньше. Ты же с них двадцать тысяч снял!

– Ты меня недооцениваешь! Даже обидно. Чтоб я ради такой мелочи свое драгоценное время тратил? Ты что, думаешь, в мою думу все бояре подряд допускаются? Я снял восемьдесят!

– Тьфу! Ну и где твоя совесть?

– А мы не по совести, мы по закону делим. Или ты думаешь, что твоя газета без налогов работать будет? Это проценты от твоей будущей деятельности, – ласково погладил свою кучу Гордон.

– Вот это вот проценты? – ужаснулся корреспондент.

– Ну не все, конечно. Львиная доля здесь за идею и продвижение бренда. Как я бояр лихо развел, а?

– Царь-батюшка, – насторожился Виталий, – а откуда ты такие мудреные слова знаешь?

– А ты думаешь, твой царь-батюшка лыком шит? Он, между прочим, где только не побывал, где только не учился. В молодости по заморским странам поездил. И в Испании, и во Франции, и на Сицилии был.

– Сицилии? Это заметно.

– Чего? – напрягся царь.

– Да нет, ничего. Уж больно страны забавные для обучения выбраны.

– Ладно, давай уже, не ломайся. Забирай свой гонорар и начинай работать!

– А ведь мне еще с кузнецами насчет шрифтов договариваться, – простонал юноша, глядя на свою жалкую кучку, – с плотниками, столярами насчет типографского станка, бумагу закупать… Царь, да ты же меня без ножа режешь!

– Ты что, больной или по мастеровым еще не ходил?

– Я уже не больной. По мастеровым еще не ходил. Меня ж Янка только вчера с постельного режима сняла.

– Тогда с тобой все ясно. Бумага у нас в Великореченске правда дорогая. Купцы иноземные за нее цену несусветную ломят, но того, что я тебе по доброте душевной откинул, на все твои газетные дела с лихвой хватит, да еще потом и останется.

– Добавь хоть это к гонорару. – Юноша выхватил из царской кучи жемчужное ожерелье.

– Думаешь, оно тебе будет к лицу? – хмыкнул Гордон.

– Мне нет, а вот Янке да.

– Ну если Янке, то забирай! – рассмеялся царь. – Нравишься ты мне, парень. Эх, чувствую, закрутим мы тут с тобой дела!