Текст книги "Маньчжурский вариант"

Глава 7. «Степь да степь кругом…»

Халхин-Гол, начало июня 1939 г.

В районе Красноярска головной «Дуглас» группы «Отца», как именовался в радиограммах комкор Смушкевич, наткнулся на сплошную облачность и до самого Иркутска шел вслепую. Экипаж самолета кроме командира корабля и бортмеханика состоял из военных отдельной эскадрильи особого назначения ВВС Московского военного округа. И это могло для всех окончиться весьма печально. Потому что подготовка у армейских штурманов и стрелков-радистов оказалась из рук вон слабой!

Пилот первого класса третьего авиатранспортного отряда Московского управления ГВФ Александр Голованов был мастером слепых полетов. И имел знаки «Отличник Аэрофлота», «За безаварийный налет 300 000 км» и «За безаварийный налет 500 000 км». А его собственный бортмеханик, которого ему удалось-таки отстоять, несмотря на сильное давление военных, окончил специальные курсы радистов. Голованов еще не раз похвалил себя за неуступчивость в этом вопросе, потому что включенный в экипаж стрелок-радист с незнакомой техникой в сложных метеоусловиях не справился и, если бы не Костя Тамплон, многократно проверенный в долгих и далеко не простых рейсах, ему было бы во много раз сложнее.

Майор Виктор Грачев, правый пилот Головановского «Дугласа», оказался неплохим летчиком, и вдвоем они вышли из этого весьма затруднительного положения с честью, в итоге прилетев в Иркутск первыми, хотя в Красноярске взлетали третьими.

Александр Голованов несколько лет подряд руководил Восточно-Сибирским управлением ГВФ и хорошо знал здешние трассы, налетав не одну сотню тысяч километров над тайгой, горами и степями.

Подлетая к Иркутску, Голованов вспомнил, как два года назад чудом избежал ареста. Лишь благодаря своевременному предупреждению товарища, с которым он служил вместе в ОГПУ в конце двадцатых годов, ему удалось, в прямом смысле этого слова, бежать из Иркутска в Москву.

Голованов стиснул зубы. Многие знакомые, встретившись с ним тогда на улице, загодя переходили на другую сторону.

Кто бы мог предположить, что всего через месяц после того, как передовик ГВФ Голованов, по решению ЦК, отправленный во Францию знакомиться с системой слепых посадок, вернется на Родину и начнет внедрять ее в практику, найдутся люди, которые обвинят его в связях с «врагами народа».

А потом, на бюро крайкома партии, у него отобрали партийный билет.

Пока он ждал ответа на свою жалобу в Центральную контрольную комиссию, пережил немало разных неприятностей. Работы не давали, семья жила впроголодь. Пришлось продавать все, что только можно было продать.

А когда товарищ предупредил его о готовящемся решении по его вопросу, он, хорошо зная методы чекистской работы, не дожидаясь принятия мер, сел в поезд и уехал в Москву.

Голованову вспомнилась единственная сестра… Ее муж был осужден и расстрелян как «враг народа». Вместе с детьми она влачила жалкое существование. Вспомнился и покосившийся на всю жизнь рот жены, которую допросили-таки в «органах»…

Сам он всегда верой и правдой служил трудовому народу, и вся его жизнь была на виду. В четырнадцать, воспользовавшись тем, что из-за высокого роста его лет ему не давали, добровольцем вступил в Красную армию. Участвовал в Гражданской. А в двадцать четвертом губком ВКП(б) направил Голованова на работу в органы ГПУ.

Затем он служил в частях особого назначения. Сражался с басмачами. Был опером особого отдела, дорос от уполномоченного до начальника отделения.

В тридцать втором окончил летную школу Осоавиахима при Центральном аэрогидродинамическом институте и с тридцать третьего работал пилотом Гражданского Воздушного флота.

Тогда, в тридцать седьмом, приехав в Москву, он устроился работать летчиком в двадцать седьмой отряд тяжелых кораблей, базирующийся в столице, но входящий в состав Актюбинского управления ГВФ. На вопрос, почему пилот первого класса был назначен всего вторым пилотом, начальнику отряда в отделе кадров пояснили – чтобы не угнал машину за границу.

Лишь через полгода пришел ответ на запрос ЦКК по его жалобе. В котором сообщалось, что бюро Иркутского крайкома ВКП(б) исключило Голованова Александра Евгеньевича из рядов партии за то, что начальник одного из аэропортов на реке Лене пьянствовал, растратил большую сумму денег и сбежал. Голованов горько усмехнулся. Пока все это творилось, в Центральной контрольной комиссии, оказывается, лежало представление его к ордену Ленина за работу Восточно-Сибирского управления ГВФ, согласованное с Иркутским же крайкомом партии.

Дело Голованова закрыли, а в постановлении ЦКК в адрес Иркутского крайкома было указано на несерьезное отношение бюро к судьбам коммунистов.

Наученный горьким опытом, от предложенной руководящей работы он тогда отказался наотрез и опять стал рядовым летчиком. Орден ему, конечно, обломился. Ну и ладно. Главное, что летает.

Длительный полет в сплошной облачности вызвал поначалу некоторую тревогу у его пассажиров, боевых летчиков, отлично понимавших, что к чему. Но через пятнадцать – двадцать минут все успокоились, а после посадки в Иркутске экипаж Голованова уже считался своими ребятами.

Через полчаса вслед за первым «Дугласом» появился второй, а за ним – третий. Их пассажирам пришлось натерпеться значительно больше.

Оказалось, что летчик-испытатель НИИ ВВС майор Михаил Нюхтиков, который первым вылетел из Красноярска, решил в этакую погоду идти визуально – на бреющем по железной дороге. Зная, что там имеется немало туннелей, Голованов смотрел на него, как на вернувшегося с того света. Но везучий Нюхтиков справился с рискованным как для него самого, так и для товарищей, находившихся в его самолете, опаснейшим полетом. Александр понадеялся, что других таких случаев у этого парня больше не будет, и он жив-здоров дослужит до пенсии.

Николай Новиков, который сел вслед за Нюхтиковым, принял решение такое же, как и Голованов, – идти на высоте вслепую. Но, не имея связи с землей, выскочил в район озера Байкал. Однако сумел восстановить ориентировку и пришел в Иркутск.

На вторые сутки, к вечеру, три «Дугласа», завершив исключительно сложный по тому времени перелет, приземлились на Читинском аэродроме. И здесь летчики увидели много самолетов, предназначенных для прибывших. Вся эта боевая техника требовала тщательного осмотра и облета, и в течение трех дней летно-технический состав готовил машины к перебазированию в район реки Халхин-Гол и озера Буир-Нур, в которое она впадала.

Им предстояло пролететь четыреста километров до города Баян-Тумен – расстояние довольно большое для истребителей. Но сложность полета была не в этом, а в отсутствии каких-либо ориентиров – на картах были обозначены только триангуляционные вышки да вал Чингисхана.

На рассвете четвертого июня группа «Отца» взлетела и в плотном строю пошла на юг. Виктор Грачев уже освоил этот маршрут, пока перевозил технический состав и грузы. Он и лидировал.

Степь, да степь кругом… Куда ни глянешь – ни деревца. Выгоревшая трава, сухая земля, пески да солончаки… И так от Читы до самого Баян-Тумена.

Но вот впереди показались с десяток приземистых бараков и юрт. Прибыли…

Настроение у всех было приподнятое. После посадки Николай Герасимов тут же снова растянул мехи своего баяна, того самого, который уже вымотал всем душу в пути от Москвы до Забайкалья.

Борис Смирнов поинтересовался размерами аэродрома у монгольского авиатора, который хорошо говорил по-русски.

Тот ответил не сразу, некоторое время что-то соображая, а затем, махнул рукой:

– Туда километров триста, а в эту сторону еще больше! А там, за горизонтом, начинаются сопки, – и рассмеялся. – Да, да, товарищ! Здесь вы можете где угодно взлетать и приземляться.

По замыслу комкора Смушкевича, который командовал советской авиацией в районе конфликта, опытные боевые летчики должны были провести тренировочные бои с молодыми пилотами, передать им все, чем владели сами. Инструкторы направлялись во все эскадрильи истребительных полков.

Герой Советского Союза полковник Александр Гусев был назначен командующим истребительной авиацией, Герой Советского Союза майор Иван Лакеев – его заместителем. Герои Советского Союза майоры Герасимов и Кравченко, а также капитаны Кустов и Степанов, старшие лейтенанты Николаев, Орлов и Рахов попали в двадцать второй полк. Герои Советского Союза майор Грицевец и капитан Коробков, а также майор Смирнов, капитаны Жердев, Зайцев и старший лейтенант Хотелев – в семидесятый.

И работа закипела.

Сначала надлежало познакомиться с районом боевых действий как следует. Обстановка как нельзя лучше способствовала этому. Японские самолеты в небе Монголии пока не появлялись, и летчики могли спокойно летать, изучая с высоты пограничные районы. Пилоты видели, что граница проходит за рекой Халхин-Гол и тянется вдоль нее.

От левого берега к западу, в глубь страны, на сотни километров раскинулись степи. Они начинались сразу же за горой Хамар-Даба. Район был разрезан надвое речкой Хайластын-Гол с заболоченными берегами. И никакого укрытия от воздушного наблюдения.

Июньское солнце раскаляло землю, огромные тучи мошкары не давали покоя. Их было так много, что достаточно было провести рукой по плоскости самолета, и в ладони оставался целый ком. Острые на язык летчики сразу же прозвали летающую напасть «самураями».

Учебные бои и тренировочные полеты были максимально приближены к боевым условиям. Строевые пилоты смело сходились с опытными инструкторами в поединках и быстро приобретали уверенность в себе и волю к победе. Многие из прибывших асов имели не только большой боевой опыт, но и многолетний опыт летно-инструкторской работы в авиашколах. Как, например Григорий Кравченко или Сергей Грицевец. И они умели свой опыт передавать.

На полевом аэродроме двадцать второго истребительного авиаполка с позывным «Ростов» занятия со строевыми летчиками проводил майор Кравченко. Изучали тактику воздушных боев с японцами.

Все сводилось, в сущности, к давно известным вещам – осмотрительности, высоте, скорости, маневру, выдержке и взаимопомощи:

– С японскими истребителями на виражах не связывайтесь, старайтесь драться на вертикалях. Держаться надо вместе – одиночек бьют. Помните о взаимовыручке! Нападайте сверху, со стороны солнца, используйте облака для маскировки.

– А если противник имеет значительное численное превосходство? Как быть?

– Еще Суворов учил бить не числом, а умением, – ответил Кравченко. – Если ты занял выгодное положение для атаки – нападай стремительно. Первая атака не удалась – уходи, используй преимущество в скорости, разворачивайся и снова нападай… Японцам нельзя отказать в смелости, в мастерстве, в умении схитрить… Сам видел не раз, как самурай, попав в трудное положение, имитировал падение с высоты. А на высоте ста метров выравнивал самолет и на большой скорости уходил на свою территорию.

Для того чтобы показать, что такое настоящий воздушный бой, Кравченко предложил Рахову размяться в небе. Они разошлись по машинам и после короткого разбега с энергичным разворотом и набором высоты разлетелись в разные стороны.

Сделав боевой разворот, истребители понеслись навстречу друг другу. С каждой секундой расстояние между ними сокращалось. И только в самое последнее мгновение они одновременно взмыли вверх. А потом долго крутились, стараясь зайти «противнику» в хвост.

Летчики, находившиеся на аэродроме, с восхищением наблюдали за поединком.

– Тебе что, жизнь надоела? – после посадки, вытирая со лба пот, с досадой сказал майор Кравченко.

– А ты что не отвернул? – улыбнулся Виктор.

– Ну и характер у тебя! – чертыхнулся Григорий. – Надо ж соображать, что к чему! Учебный же бой-то!

– На то он и учебный, чтобы учиться побеждать, – сказал Рахов.

Когда в конце тридцать седьмого старший лейтенант Кравченко уехал в Китай, туда же, в Китай, предлагали поехать и ему, старшему лейтенанту Рахову. Но Виктор отказался…

Их тогда подняли по тревоге и прямо из НИИ привезли в Генштаб, собрали документы и в каком-то подвале переодели в штатское. Летчики-испытатели решили было, что предстоит командировка в Испанию. Кое-кто из НИИ там уже воевал. Тот же Анатолий Серов, например. Но на инструктаже в Кремле, который проводил лично Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин, им объявили, что международная ситуация осложнилась и возник новый очаг напряженности. Поэтому предстоит лететь не на запад, а на восток – в Китай, помогать братскому китайскому народу в его борьбе против японских оккупантов. Калинин предупредил, что если кого-то собьют, то в плену, как бы их ни пытали, признаваться, что они служили в Красной армии и состояли в партии, нельзя!

– Врите, что работали в гражданском флоте, что вас уволили и вы поехали в Китай на заработки, что вы вообще не согласны с советской властью! А уж Родина вас не забудет, непременно вытащит из плена и вернет домой, – сказал Калинин.

Когда Михаил Иванович предложил задавать вопросы, Виктор поднялся первым и попросил оставить его в Москве, поскольку он всего три дня как женился. Калинин, улыбнувшись, согласился.

После Рахова самоотвод по разным причинам взяли еще несколько человек. В результате из Научно-испытательного института ВВС в Китай отправились лишь два пилота – старшие лейтенанты Григорий Кравченко и Андрей Ровнин, а остальных пришлось набирать в строевых частях.

Конечно, Виктор потом пожалел об этом, но поезд уже ушел. Нет, отношение товарищей к нему не изменилось. В его смелости ни тогда, ни потом никто не сомневался. Но, как говорится, ложки нашлись, а осадок остался. У него остался…

Видимо, японцы знали о прибытии опытных советских летчиков. Во всяком случае, с начала июня в небе Монголии они не появлялись. Одиночные разведчики ходили на больших высотах и далеко на монгольскую территорию не залетали.

На наших аэродромах в период затишья помимо боевой учебы на первый план вышли вопросы организации быта летно-технического состава.

Для военного человека стойко переносить тяготы и лишения воинской службы – дело привычное. Никто и не жаловался. Но командиры и комиссары понимали, что в условиях изматывающей жары, обилия мошкары и недостатка питьевой воды сберечь силы подчиненных для боя является их первостепенной задачей.

На полевых площадках для пилотов были установлены юрты, для техников – палатки. В юртах, по обыкновению, расстилалась мягкая кошма, на ней – матрацы. Но, ясное дело, о нормальном отдыхе в такую жару речь идти не могла. Не давали выспаться и комары, тучами залетавшие в любую дыру. Входные отверстия в помещения завешивались марлей, из нее же изготавливали самодельные накомарники, но это мало помогало. Курильщики спасались, нещадно дымя самокрутками. Остальные терпели, пока могли. А потом яростно молотили «самураев» чем под руку подвернется.

Наибольшие трудности были с водоснабжением. Озер было много, да пить-то из них было нельзя. Вода имела горький соленый вкус. Питьевую воду добывали из малочисленных колодцев. Но она была сомнительной свежести и чистоты, поэтому без хлорки обходиться не удавалось.

С рассвета до наступления темноты летный состав неотступно находился у самолетов. Здесь же завтракали и обедали. Походная кухня подъезжала к стоянкам, где под навесом стояли столы. И только на ужин, когда монгольское небо по-южному резко темнело, летчики и техники собирались в столовой на базе.

Питание вначале было однообразное. Но стараниями военкома полка, поставившего вопрос перед кем надо, как надо, через несколько дней на столе у летчиков помимо баранины вареной, жареной и пареной, появилась картошка, квашеная капуста и соленые огурцы. А потом и сыр с колбасой, икра паюсная и кетовая, и даже кофе!

Одновременно с обучением и тренировками личного состава в район боевых действий усиленно перебрасывались новые эскадрильи. Изношенные истребители и бомбардировщики выводились из боевого состава полков.

Прибывали и новые летчики. И их тоже надо было вводить в курс дела и тренировать…

Капитан Степанов был назначен командиром переброшенной из Киевского военного округа эскадрильи И-15 бис.

Этот самолет, неплохо себя зарекомендовавший в Испании, он знал прекрасно. За полгода он налетал на нем двести с лишним часов в небе над родиной Сервантеса, провел шестнадцать боев, сбил десять самолетов фалангистов. А один из них вообще таранил в ночном небе над Валенсией.

За это и за многое другое командира эскадрильи «чатос» Евгения Степанова представили к званию Героя Советского Союза. И если бы он просто погиб в том своем последнем бою, то наверняка им стал бы.

Дело было в том, что полтора года назад, в январе тридцать восьмого, над местечком Охос-Негрос он был сбит, но не погиб, а попал в плен.

Но сначала ему удалось завалить еще один «фиат». И тут его достала зенитка. Были перебиты тросы управления, поврежден двигатель. Он выбросился с парашютом над территорией, занятой противником, во время приземления сильно ударился о скалу и в бессознательном состоянии был подобран патрулем мятежников.

Следующие полгода он провел в тюрьмах – в Сарагосе, Саламанке, Сан-Себастьяне. В течение месяца его держали в одиночной камере, по нескольку дней не давали пищи, жестоко избивали, трижды выводили на расстрел.

В конце концов республиканское правительство сумело обменять его через Международный Красный Крест на пленного немецкого пилота и отправить в Советский Союз.

В июле тридцать восьмого, после нескольких кошмарных месяцев во вражеских застенках, на судне, шедшем через Францию и Бельгию, исхудавший и поседевший старший лейтенант Степанов вернулся в Ленинград. Он был назначен инструктором по технике пилотирования в одну из частей ВВС Ленинградского военного округа.

Увы, после возвращения на Родину ему вручили лишь тот орден, которым он был награжден еще в ноябре тридцать седьмого за участие в атаке авиабазы Гарапинильос около Сарагосы. Они сожгли тогда сорок вражеских самолетов на земле. Отомстили как надо за сгоревших в бою под Фуэнтес-де-Эбро советских танкистов! Кровь за кровь!

ЦИК СССР всех участников налета наградил орденами Красного Знамени. А Толяна Серова испанское правительство наградило еще и именными золотыми часами с надписью: «За отвагу и доблесть!»

Конечно, советские добровольцы воевали не за ордена. Но все равно, глядя на своих товарищей, майоров и полковников, у которых их было по два – по три, и понимая, что он заслужил не меньше, Евгению иногда приходилось проглатывать застревающий в горле комок. А, впрочем, время все расставит по местам…

Зато ему все-таки поверили и дали эскадрилью.

Здесь, в Монголии, «бисы» показали, что больше не пригодны к воздушным схваткам, хотя еще год-другой назад годились. Но такая уж судьба у истребителей. Сначала он самый современный и совершенный, потом – ничего особенного, а потом – летающий гроб…

Теперь для И-15 бис оставалась доступной лишь одна боевая задача – штурмовка наземных частей противника. С этим он еще справлялся. Если не считать того, что брал всего две небольших бомбы, не имел пушек и никакой защиты от ружейно-пулеметного и зенитного огня, кроме перкаля. А его и пальцем можно проткнуть…

Конечно, прицельность вражеского огня не велика. Зато плотность самая, что ни на есть подходящая. На своей шкуре испытал.

Степанов с удовольствием пересел бы со своего старого боевого друга «чато» на более скоростную и лучше вооруженную «моску», но командованию было виднее. И он гонял свою эскадрилью, до изнеможения отрабатывая не только штурмовку, но и маневренный воздушный бой, потому что тогда, в случае атаки истребителей противника, у его ребят еще оставался какой-то шанс продержаться, пока примчатся «ишаки» и отобьют их у врага.

Большинство самолетов второй авиадивизии Квантунской армии базировалось на аэродромах Хайлар и Чанчунь. Первый из них находился в ста пятидесяти, а второй – почти в шестистах километрах от района боевых действий. Правда, около двадцати истребителей временной оперативной авиагруппы стояли на передовых позициях у Ганьчжура, примерно в сорока километрах от линии боевого соприкосновения, но теперь, когда в районе боев советскому командованию удалось сосредоточить более трехсот самолетов, в том числе сотню истребителей И-16, шестьдесят И-15 бис и сто тридцать пять бомбардировщиков СБ, это было не в счет.

Из Чанчуня японские части быстро отреагировать на внезапное обострение ситуации не могли. Для их переброски на фронт вместе с наземными службами требовались по крайней мере сутки. Но после майских побед японцы чувствовали себя очень уверенно и полагали, что опасаться советских самолетов незачем. Сколько бы их ни было…

Яков Владимирович Смушкевич сидел в штабной палатке, глубоко задумавшись над картой дислокации, подчиненных ему ВВС.

Командовать таким количеством боевых самолетов в условиях реального боя ему еще не приходилось. В Испании масштабы были далеко не те. Особенно в конце тридцать шестого – начале тридцать седьмого. А, впрочем, и позднее… Несколько истребительных эскадрилий, несколько бомбардировочных. Вылет на задание небольшими группами – звеньями и отрядами.

Он читал отчет Павла Рычагова о Хасанских событиях. Там ему действительно удалось собрать мощную авиационную группировку. Но воздушных боев не было. Японцы не летали, опасаясь эскалации конфликта. Поэтому в отсутствие какого-либо противодействия огромные и медлительные бомбардировщики ТБ-3 ходили строем, как на параде и тонными бомбами месили Заозерную и Безымянную. А в промежутках между налетами сотен бомбардировщиков эти же две несчастные сопки от скуки штурмовали сотни истребителей.

Пока Ворошилов лично не запретил массированное применение авиации (кстати, вполне справедливо), указав слегка зарвавшемуся Павлу на то, что «летать скопом без большого толку не только бесполезно, но и вредно!»

Молодой, горячий! Каким и должен быть командир истребительной эскадрильи. Комэска, а не комдив!

Все дело в том, что командир отряда старший лейтенант Рычагов, молниеносно перепрыгивая через звания и должности, за два года дослужился до комдива! До революции звался бы генерал-лейтенантом… Слишком быстро… Поучиться бы ему в академии! Покомандовать годик-другой-третий одной и той же частью, под присмотром у хорошего командира соединения. Глядишь, и вышел бы из парня толк.

А у Смушкевича тут таких горячих целая команда! И за всеми пригляд нужен. Это только в рапортах и донесениях они подписываются полковниками и майорами. А на самом деле, всего навсего, двадцати шести – двадцатисемилетние мальчишки!

С высоты тридцати семи лет комкор, естественно, смотрел на своих летчиков как на мальчишек. Сам-то аж с восемнадцатого года в Красной армии. Комиссарил в Гражданскую. Потом бандитов гонял по белорусским лесам. С двадцать второго – в авиации.

Правда, сначала как политработник… Но уже через пару лет стал летать не хуже подчиненных. Тогда, в начале двадцатых, ему часто приходилось участвовать в агитполетах, призывая население вступать в ряды Общества друзей Воздушного флота. В этих полетах он и обучился летному мастерству, когда пилоты по его просьбе давали своему комиссару подержаться за ручку управления.

После первого самостоятельного вылета военком двести первой легкобомбардировочной авиабригады имени Совнаркома Белорусской ССР Смушкевич стал летать каждый день. Хотя и скрывал это от жены, чтобы ее не беспокоить. Пока не занял первое место в бригаде по пилотажу, стрельбе из пулемета и точной бомбардировке. Кстати, именно тогда его и назначили командиром бригады.

В тридцать втором комбриг Смушкевич экстерном окончил первую военную школу летчиков в Каче. Вместо очередного отпуска, всего за сорок дней, он прошел курс ускоренной летной подготовки и получил пилотское свидетельство.

А потом была война в Испании… За восемь месяцев старший советник при командующем республиканских ВВС «генерал Дуглас» налетал в боевой обстановке более двухсот часов, в том числе более сотни на «чато». Водил эскадрильи на штурмовки, в воздушных боях сбил несколько фашистов.

Он вернулся на Родину с двумя орденами Ленина и, минуя звание комдива, сразу стал комкором. И все бы было хорошо. Но ни у кого не бывает в жизни все хорошо. Во всяком случае, достаточно долго.

Сначала, упав с балкона, разбилась его маленькая дочка Лени́на. И погибла…

А вскоре он сам попал в тяжелейшую аварию и разбился. Но почему-то не погиб.

В апреле прошлого года специально для показа членам правительства на воздушном параде прямо с завода на Центральный аэродром пригнали новейший разведчик Р-10.

Самолет был окрашен серебрянкой, а на его борту красной краской была нанесена надпись: «Командующему Первомайским воздушным парадом Герою Советского Союза комкору Я.В. Смушкевичу». В одном из полетов из-за конструктивной недоработки маслопровода у него заклинило мотор.

Его извлекли из-под обломков с ногами, переломанными от ступней до бедер, с выбитыми зубами, тяжелыми ранениями головы, сотрясением мозга и обожженной спиной и отвезли в Боткинскую больницу.

А техник, сидевший в задней кабине, отделался легким испугом. И такое в авиации бывает.

Несколько дней Смушкевич был без сознания. Требовалась срочная операция тазобедренного сустава. Врачи собирались ампутировать ему обе ноги. Но благодаря искусству профессора Фридмана операция прошла блестяще, и ноги у него остались, только одна стала значительно короче. И ему был прописан массаж.

Смушкевич вспомнил о курсе лечебной гимнастики и побледнел. После такого не страшно и в застенки… Но он был готов на все, чтобы вернуться в небо. Другой и ходить бы не смог, а ему надо было снова в небо!

Вскоре он бросил костыль и стал ходить, опираясь только на палку. Потом начал упражняться на автомобиле. Бывало, заведет машину и пробует нажимать на педали и переключать скорости. Превозмогая нечеловеческие боли, он тренировался часами. После первой удачной попытки стал выезжать на машине каждый день. Дома он бросал палку и учился ходить без нее. А однажды приехал на аэродром посмотреть полеты. И не удержался, сел в кабину и полетел. Это было совсем недавно…

Смушкевич посмотрел на карту. Численный состав японской авиации оценивался нашей разведкой в двести пятьдесят – двести шестьдесят самолетов, из которых как минимум половину составляли истребители. Силы практически равные. Если не учитывать лучшие тактико-технические данные их истребителей, больший боевой опыт летного состава, а также их уверенность в своих силах после майского провала Куцепалова.

Впрочем, эта их уверенность кажется очень похожей на самоуверенность!

«На этом мы их и подловим! – решил Смушкевич. – Ребята строевых летчиков хорошо поднатаскали. Боевой дух подняли. И в бой сами поведут!»

Да, команда у него подобралась любо-дорого! Не команда, а мечта!