Текст книги "Маньчжурский вариант"

Глава 8. «Мы красные кавалеристы…»

Чита, середина июня 1939 г.

Июнь в Чите выдался на редкость сухим и жарким. Дышать было нечем. Даже по ночам желанная прохлада так и не наступала. Едва успевшая зазеленеть трава выгорела. Асфальт плавился, а над грунтовыми дорогами пыль стояла не опускаясь.

В городе было совершенно невыносимо. Прозрачные серые облака иногда проплывали в вышине, но короткий слепой дождь испарялся, так и не долетев до земли.

Два козла отпущения за майские поражения советской авиации в Монголии, майор Куцепалов и капитан Иванищев, отозванные в распоряжение командования ВВС округа, а точнее сказать, отосланные на его усмотрение, сидели в своем номере в гостинице в одних трусах и пили теплую и противную водку.

Впрочем, лучше сидеть и пить теплую водку в гостинице, чем сидеть в холодной камере внутренней тюрьмы НКВД и ждать очередного ночного допроса!

Конечно, можно было бы и в кабаке гульнуть напоследок, как следует. Денег у них было достаточно. Содержание-то выплатили. Но нарываться на разбор полетов в комендатуре не хотелось. Это могло нарушить шаткое равновесие их замерзшего в нижней точке бытия.

На улице – жара, а их бытие замерзло в нижней точке. Как термометр.

Куцепалов кое-как выговорил про себя это дурацкое слово: «Тер-мор-мер… Тьфу, ты пропасть! Не так… Тер-мор-метр! Во как!»

Он криво усмехнулся и налил себе и своему товарищу по несчастью. И поставил пустую бутылку под стул. Она упала и, позвякивая, покатилась по полу. В угол, к своим, таким же пустым, товаркам…

– Федор! – посмотрел на него Иванищев остекленевшим взглядом. – А если рысью? А?.. Шашки наголо и марш-марш!.. А?.. Мы им что, щенки пархатые? А?.. Мы кр-р-р-расные кавалеристы и про нас!..

– Товарищ капитан!.. Ты на плацу или кто?.. Ты красный командир или где?.. Равняйсь! Смирно!.. Вольно! – Куцепалов звякнул по его стакану своим. – Пей, давай!

– Федор!.. Да я за тебя! Да я! – ударил себя в грудь со слезой в голосе Иванищев.

Он сидел в номере безвылазно, а Куцепалов каждое утро как штык являлся в штаб. Голова у майора была крепкая, и ежедневные попойки никак на ней не сказывались. Некоторое время он отирался по кабинетам, разнюхивая, как идут дела, и стараясь не попасть на глаза начальству, а потом шел в магазин за очередной партией спиртного. Иногда он покупал закуску. Иногда – нет.

В этот день он, как обычно, явился в штаб и заглянул к знакомому направленцу из оперативного отдела. Новостей не было. Ни хороших, ни плохих… Он уже почти собрался отправиться по привычному маршруту в магазин, как вдруг увидел шагающего навстречу незнакомого старшего командира.

А на самом деле очень хорошо знакомого!

Вообще-то, когда он встречался с ним в последний раз, у него было по три прямоугольника в петлицах и один орден на груди. А теперь – два ромба комдива и целых два ордена – Ленина и Красного Знамени. Да еще и юбилейная медаль в придачу. Но стальной взгляд, характерная ямка на твердом подбородке и резкие складки возле упрямого рта не оставляли никаких сомнений.

Это был Георгий Жуков. Бывший командир того самого кавалерийского полка, в котором они с Гришкой когда-то начинали свою службу…

Комдив Георгий Константинович Жуков прилетел из Москвы в Читу сегодня, пятого июня, и заехал в штаб округа, чтобы уточнить последнюю обстановку в районе боев перед тем, как лететь дальше в Тамцаг-Булак. В штабе он встретился с командующим войсками Забайкальского военного округа комкором Яковлевым и членом Военного совета дивизионным комиссаром Гапановичем.

Ничего нового они ему не сообщили. Тем не менее беседа была полезной.

Обстановку на сопредельной территории командование округа знало неплохо, стратегические и тактические цели противника представляло достаточно ясно и могло дать вполне достоверный прогноз развития ситуации.

По их мнению, Япония готовила в северо-западной Маньчжурии плацдарм для очередного нападения на СССР. Железной дороги Харбин – Цицикар – Хайлар (бывшая КВЖД) для подготовки такого нападения явно было недостаточно. Поэтому самураи приступили к строительству новой стратегической железной дороги Халун-Аршан – Ганьчжур, которая шла в обход отрогов хребта Большой Хинган почти параллельно монголо-маньчжурской границе, местами на удалении от нее всего в два-три километра.

Японское командование справедливо опасалось, что эта дорога может подвергнуться прицельному огню с господствующих песчаных высот на восточном берегу Халхин-Гола. В связи с этим и решило захватить часть территории Монгольской Народной Республики восточнее реки. Владея этой территорией, японцы могли построить там укрепрайон и устранить угрозу своей дороге, а также уменьшить возможность удара в тыл войскам, сосредоточенным в Хайларском укрепленном районе.

Первого июня Жуков был еще в Минске и руководил разбором полевой командно-штабной игры, в которой принимали участие командиры кавалерийских и танковых соединений Белорусского округа, а также начальники и оперативные работники штабов. В этот момент позвонили из Москвы и приказали немедленно явиться к наркому обороны.

Жуков выехал первым же поездом и утром следующего дня уже стоял перед Ворошиловым. На столе у наркома лежала карта района вторжения с обстановкой на тридцатое мая.

– Вот здесь, – сказал он, указывая на карту. – Длительное время проводились мелкие провокационные нападения на монгольских пограничников, а вот здесь японо-маньчжурские агрессоры вторглись на территорию МНР и напали на монгольские пограничные части, прикрывавшие участок местности восточнее реки Халхин-Гол… Думаю, затеяна серьезная военная авантюра. Во всяком случае, на этом дело не кончится. Командование пятьдесят седьмого особого корпуса проявляет нерешительность… Можете ли вы вылететь туда немедленно, разобраться, что происходит, и, если потребуется, принять на себя командование войсками?

– Готов вылететь сию же минуту, – вытянулся, руки по швам, Жуков.

– Очень хорошо, – сказал нарком. – Самолет для вас будет подготовлен на Центральном аэродроме к шестнадцати часам. Зайдите к заместителю начальника Генштаба комдиву Смородинову и договоритесь о связи. К самолету в ваше распоряжение прибудет группа специалистов. До свидания, желаю вам успеха!

Комдив Жуков, как и большинство его сверстников, прошел и Германскую, и Гражданскую. В царской армии дослужился до чина младшего унтер-офицера драгунского полка. Был контужен. Имел два Георгиевских креста за храбрость. В октябре восемнадцатого вступил в Красную армию. Сначала служил красноармейцем, а затем помкомвзвода в кавалерийском полку. Был ранен в боях под Царицыном. Затем командовал взводом и эскадроном. В двадцать втором участвовал в подавлении антисоветского крестьянского восстания на Тамбовщине, за что и был награжден орденом Красного Знамени.

После окончания Гражданской войны остался в кадрах РККА. И на долгие-долгие годы застрял в должности командира кавалерийского полка.

Воинскую науку Жуков познавал не в академических аудиториях, а в повседневной обстановке армейской жизни и на краткосрочных курсах. Первоначальную военную подготовку он получил в учебной команде драгунского полка. В двадцатом году несколько месяцев учился на Рязанских кавалерийских курсах, но из-за тяжелой обстановки на фронтах так и не доучился. В двадцать пятом окончил Кавалерийские курсы усовершенствования командного состава, а в тридцатом – Курсы по усовершенствованию высшего начальствующего состава. Как и все, занимался самоподготовкой. Когда руки доходили… Поэтому был не теоретиком, а практиком.

После окончания КУВНАС его назначили, наконец, командиром бригады. Затем он был помощником инспектора кавалерии Красной армии, командовал дивизией и корпусом. В тридцать шестом за успехи в боевой, политической и технической подготовке был награжден орденом Ленина.

Все, кто хоть когда-нибудь служил с ним вместе, единодушно отмечали его тяжелый, неуживчивый, трудный характер и грубость.

Возможно, он действительно иногда был излишне требователен и не всегда сдержан и терпим к проступкам подчиненных. Его всегда выводила из равновесия любая недобросовестность в работе или поведении людей.

Жуков презрительно усмехнулся. Некоторые этого не понимали. А он, видимо, недостаточно был снисходителен к человеческим слабостям. И не собирается! Никому не дано права наслаждаться жизнью за чужой счет!

Он выполнит приказ наркома любой ценой! И церемониться ни с кем не будет! Москва его поддержит, иначе он не получил бы таких полномочий. Это шанс. Шанс всей его жизни! И он не такой дурак, чтобы его упускать.

Что ему делать, он уже знал. Сначала убрать с дороги Фекленко. Он свой шанс упустил! Убрать Фекленко и получить командование… Затем подтянуть войска и накопить материальные ресурсы. Это главная задача! А пока держать самураев в напряжении, но не дай бог, не спугнуть. Ему нужен их полный разгром. Классический разгром! Чтобы в учебниках потом писали! И никаких переговоров! Трепать им нервы. Показывать слабость. Накопить материальные ресурсы. А потом дать в лоб! И по флангам! И р-раздавить эту несчастную японскую дивизию, как вшу на гимнастерке. Чтобы аж брызнула!.. А еще надо так устроить, чтобы никто к его славе примазаться не смог. А то налетят потом как вóроны. Много их тут окопалось в ЗабВО, да в ОКА обеих… А Москва еще шлет помощничков всяких!.. Жуков скрипнул зубами.

«Эх, верных людей нету! Специалистов ему Генштаб предоставил! Какие они специалисты! Соглядатаи! Понятное дело, будут за ним смотреть и стучать, куда надо!» – скривился он.

– Разрешите обратиться, товарищ комдив! – вытянулся Куцепалов, когда Жуков, окинув его пристальным хмурым взглядом, проходил мимо.

– В чем дело, майор? – холодно прищурился Жуков и вдруг широко улыбнулся. – Федор?.. Ты, что ли?.. Здорóво! Какими судьбами? – он порывисто обнял старого товарища.

– Признали, товарищ комдив!.. И как это вы меня вспомнили? Столько лет прошло… – разулыбался Куцепалов.

– Да!.. Лет десять точно не виделись!

– Десять и есть, товарищ комдив. Вас тогда как раз отправили в Москву на курсы.

– Было такое дело… После курсов я на полк уже не вернулся. Сразу на повышение пошел, на бригаду. А ты каким боком в летуны затесался?

– Как вы уехали, Георгий Константиныч, так до нас и добрались. Кого куда… Меня вот в авиацию перевели, в летную школу отправили. А Гришку Иванищева так вообще демобилизовали…

– Да ты что?! Это кто ж так покомандовал без меня?.. Помню Иванищева… Звезд с неба не хватал, это точно, но командир эскадрона был крепкий. И за конским составом смотрел, как надо, и личный состав в руках держал… Я бы его в обиду не дал!

– Ну, вот. А потом я эскадрильей командовал, полком, авиабригадой…

– Молодец!.. Ты всегда башковитый был. И эскадрон у тебя как по струнке на рысях ходил. А помнишь, как на конных соревнованиях мы всех в корпусе обходили. Да что там, в корпусе! В óкруге! И никто нас догнать не мог!

– Помню, товарищ комдив! Один хитрец какой-то, из шестой Чонгарской дивизии, попытался. Даже лошадь вторую в лесу спрятал, чтобы сменить по ходу скачек. Ординарец держал… И получил-таки первый приз, подлец! А потом, когда все открылось, комкор ему по холке, по холке! Чтоб не жульничал!

– Да, Федор, было время!.. Надо бы посидеть как-нибудь. Погутарить, товарищей вспомнить… Некогда сейчас! Улетаю я сегодня. Тут у вас в пятьдесят седьмом корпусе некоторые такой бардак развели! Меня Сам, – Жуков ткнул большим пальцем вверх, – сюда отправил, порядок наводить.

– Товарищ комдив! Георгий Константиныч! – осенило вдруг Куцепалова. – А возьмите меня с собой! Я же боевой командир! Я тут болтаюсь в распоряжении штаба ВВС. Как цветок в проруби, блин… Назначения жду… Возьмите, а? Может, и пригожусь вам на Халхин-Голе.

– А что? Может, и пригодишься!.. – задумался Жуков. – По указанию наркома у речки этой со всей страны летчиков – Героев Советского Союза собрали. Со Смушкевичем во главе. Я этого… еврея… еще по Белорусскому округу помню! – Комдив принял решение. – Точно! Такие, как ты, настоящие кавалеристы, мне там, ох, как понадобятся! Чтобы всех этих героев-летунов вместе с комкором ихним в руках держать, да к делу приспособить!.. И вообще!.. Значит, так! Вылет через два часа. В отделение кадров не ходи. Сам им сообщу. Потом. Если есть подходящие ребята, два-три человека, бери с собой!.. Есть кто на примете?

– Есть, товарищ комдив! Капитан Иванищев! Тоже в распоряжении застрял, как и я!

– Григорий?.. А он-то как здесь оказался? Ты же говорил, его демобилизовали… Ладно, об этом потом! Будет еще время. Ну, все! Ждите меня на аэродроме! – Жуков хлопнул Куцепалова по плечу и стремительно зашагал дальше по коридору.

Майор Куцепалов смотрел вслед удаляющемуся комдиву и мысленно потирал руки. Ничего, ничего! Они его – так! А он их – вот так! Это ж надо ж, как повезло! Теперь посмотрим, кто начальник, а кто – дурак! Своего бывшего комполка он помнил прекрасно! Как-никак, почти пять лет под его командой прослужил. При нем от простого красноармейца дорос до комэска! Говорит, его прислали порядок навести. Уж кто-кто, а Жуков точно наведет!

«Он вам образцовый порядок наведет! Забегаете, как недорезанные! Или ты, Федор, ничего в этих делах не смыслишь!» – подумал он и поспешил в гостиницу. Надо порадовать Гришку да упредить, чтобы сегодня в рот не брал ни капли! Не тот случай! Успеется еще. Еще посидим с комдивом, повспоминаем товарищей!

В тот самый момент, когда «Дуглас» с комдивом Жуковым и его командой выруливал на взлетную полосу, из только что приземлившегося ТБ-3 выгружали раненых, доставленных из Тамцаг-Булакского военно-полевого госпиталя.

Младший лейтенант Пономарев, скрипя зубами от дергающей боли в забинтованной голове, спустился на землю сам. Вдруг у него подогнулись колени. Владимир едва успел ухватиться за теплый гофрированный борт самолета, чтобы не усесться со всего маху на сухую траву Читинского аэродрома.

Один из санитаров заметил, как сильно побледнел и зашатался летчик с забинтованной головой, вовремя подхватил его под руки и повел к автобусу с большим красным крестом на боку…

Рана на лбу, полученная неделю назад в воздушном бою, сначала показалась Владимиру простой царапиной. Но почему-то заживала очень плохо. Точнее, не заживала совсем, а даже наоборот – болела все сильнее.

Вконец замотанный военврач, осматривавший его вчера во время перевязки, только покачал головой и решил от греха подальше отправить младшего лейтенанта в Читу, в окружной госпиталь. Пусть там его посмотрят и решат, что делать.

Владимиру повезло. Потому что это интуитивное решение полевого хирурга оказалось единственно правильным. В ране, обработанной на скорую руку фельдшером сразу после боя, осталось несколько волос, которые и вызвали воспалительный процесс с нагноением. Еще немного, и это могло бы превратиться в большую проблему.

В тот же вечер Владимиру сделали операцию. Хирург как следует почистил рану, потом снова зашил, и дело, наконец, пошло на поправку.

Была, однако, еще одна причина, почему для Владимира Пономарева так важно было оказаться в это самое время в Чите. Но он об этой причине тогда и не подозревал. Хотя позднее, вспоминая все происшедшее, не мог не признать, что зацепившая его ненароком шальная самурайская пуля на самом деле была просто подарком судьбы.

За две недели рана у него практически зажила. Главврач госпиталя пока не отпускал его в полк, но Владимир твердо решил в ближайшие дни его дожать. Или уговорить, или стащить бумаги и сбежать на фиг! Он не сомневался, что на аэродроме без проблем договорится с ребятами, гоняющими туда-сюда транспортники, и доберется как-нибудь до своей части.

Впрочем, в конце концов обошлось и без этой самодеятельности.

Воспользовавшись временным затишьем в небе над Халхин-Голом, в Читу на денек прилетел военком двадцать второго ИАП старший политрук Калачев. Были у него дела, само собой, и в политуправлении, и в штабе ВВС. Но главную свою задачу он видел в другом.

В полевой сумке он привез толстую пачку писем своих боевых товарищей. И не поленился лично отнести их на главпочтамт, прекрасно понимая, насколько важна на войне весточка от близкого человека. Для его семьи. Для жены и детей, для отца с матерью, для любимой девушки…

Как и всякий военный, старший политрук, отлично знал, как долго идут письма полевой почтой. Другое дело – почта обычная. Поэтому он передал письма начальнику главпочтамта из рук в руки, попросив рассортировать и отправить их немедленно. Самым-самым скорым поездом.

Попутно он осчастливил киоскера «Союзпечати», забрав все имеющиеся в наличии газеты и журналы, и свежие, и не очень. Летчикам, воюющим за свою страну за тысячу километров от родной земли, они были нужны как глоток живительной влаги посреди пустыни. И это не было поэтической метафорой…

Оставалось еще одно очень важное дело. Оставив увесистую пачку газет и журналов, под охраной дежурного по штабу, чтобы не таскаться с ней по кабинетам, Калачев зашел в отделение кадров:

– Вот, привез наградные листы. За майские бои… На погибших летчиков… Вознесенский, Гусаров, Иванченко, Кулешов, Константинов, Лимасов, Мягков, Пустовой, Савченко, Соркин, Чекмарев, Черенков… – военком протянул тоненькую пачку начальнику отделения.

Майор взял бумаги, просмотрел и положил к себе на стол.

В этот момент в помещение вошла стройная светловолосая девушка – старший лейтенант, с орденом Красной Звезды и знаком парашютиста на гимнастерке. Она смело подошла к стойке, строго по уставу приложила ладонь к берету и вдруг улыбнулась. И улыбка эта обладала мощью, сравнимой, разве что с очередью из крупнокалиберного пулемета в упор:

– Старший лейтенант Серебровская… Товарищ майор, подскажите, пожалуйста, адрес полевой почты младшего лейтенанта Владимира Пономарева. Он служит в истребительном авиаполку, где-то здесь, под Читой. А вот номер полка я не знаю, – сказала она.

Слегка ошалев от такой улыбки, майор наморщил лоб, пытаясь вспомнить, где служит этот младший лейтенант, или хотя бы сообразить, где его искать.

– А кем вы приходитесь Пономареву? – спросил Калачев.

– Знакомая! – сказала старший лейтенант Серебровская. Чуть-чуть замявшись… Или ему померещилось?

– Вспомнил! – хлопнул себя по лбу майор. – В двадцать втором ИАПе он служит, вот где!.. Так ведь, товарищ старший политрук? – повернулся он к Калачеву.

– Военком двадцать второго истребительного авиаполка Калачев, – приложил тот руку к козырьку. – Младший лейтенант Владимир Пономарев действительно служит у нас в полку. В первой эскадрилье.

– А как он?.. – немного неуверенно спросила девушка, и щеки ее слегка порозовели… Или ему показалось?

– Хороший боевой летчик!.. Кстати, он сейчас здесь, в Чите.

Огромные льдисто-серые глаза словно вспыхнули, когда он это сказал. А может, это просто нахальный солнечный зайчик скользнул по девичьему лицу?

– Вы даже можете его навестить, если захотите. Он лежит в окружном госпитале…

Словно тень накрыла комнату, когда внезапно погасла ее замечательная улыбка. И тут Калачев уже не мог ошибиться. Глубокие серые глаза охватило неподдельное беспокойство.

– Да нет, ранение не очень серьезное… – поспешил он ее успокоить. – Не переживайте, до свадьбы заживет!

После этой неосторожной шутки военкома ярко-алый румянец неудержимо залил щеки старшего лейтенанта, выдавая ее с головой. Она смутилась и пулей выскочила из кабинета. Калачев переглянулся с майором и улыбнулся.

«Ай да Пономарев! Ай да младший лейтенант! – подумал Калачев. – Ну и тихоня! Такая девушка по нему сохнет, а он скрывал!»

Наталья оказалась в штабе Забайкальского военного округа далеко не случайно.

С тех пор как она получила письмо от Владимира удержать ее в Одессе было уже невозможно. Она решила, что будет служить на Дальнем Востоке рядом с ним! Как можно ближе! И все! И это было самое главное.

Нет, она не забрасывала начальство рапортами, как это обычно делают желающие по какой-либо причине сменить место службы. Она отлично понимала, что это совершенно неэффективно.

Старший лейтенант Серебровская действовала более решительно и умело.

Сначала разведка, потом анализ ситуации, планирование и, наконец, завершающий аккорд – точный и своевременный удар в самое слабое место оборонительной линии противника.

Для начала она дозвонилась до своего наставника майора Мошковского. Ей повезло. Во-первых, потому что Яков Давыдович был в Москве, а не летал где-то за Полярным кругом. Во-вторых, потому что ему было поручено очень важное задание – формирование воздушно-десантного соединения. И он как раз ломал голову, где взять людей, утрясал штаты и подбирал кандидатуры на командные и технические должности.

Отдельная воздушно-десантная бригада, которую формировал Мошковский, должна была войти в состав Забайкальского военного округа.

И это было именно то, что требовалось!

На месте Натальи любая другая запрыгала бы от радости и стала проситься, чтобы ее записали в десантники. Но она была настоящим психологом!

Поэтому, поболтав немного о том, о сем и разузнав о судьбе некоторых общих знакомых, она стала взахлеб рассказывать Мошковскому о том, как хорошо здесь в Одессе, какие роскошные условия для прыжков, как здорово у нее идут дела в школе и как довольно ее начальство. И что начальник школы просто встал на дыбы, когда ее хотели перевести в другую часть, и сумел ее отстоять.

Она слишком хорошо знала Мошковского и нисколечко не удивилась, когда он сам предложил ей любую должность в штабе формирующейся бригады на выбор.

О, конечно, это было бы здорово! И служить в бригаде под его командованием она готова на любой должности. Но… Вряд ли ее отпустят. Очень жаль, но она полагает, что начальник школы сумеет ее отстоять и на этот раз…

– Ну, это мы еще посмотрим! – разозлился Мошковский и повесил трубку.

Дело было сделано.

Через три недели, в начале марта, она уже была в Москве…

А еще через два месяца подразделения и части двухсотой Отдельной воздушно-десантной бригады особого назначения начали перебрасывать на Дальний Восток. Бóльшая часть имущества и личного состава пошла по железной дороге литерными составами.

А в конце мая подошла очередь и штаба бригады. Его должны были перебросить в Читу на тяжелых бомбардировщиках ТБ-3.

И все было бы хорошо. Но сначала отправку задержали на неделю. А потом и вовсе поменяли аэродром назначения. По каким-то стратегическим соображениям, суть которых до старшего лейтенанта Серебровской никто доводить не собирался, новым местом дислокации сотой бригады был определен город Благовещенск Амурской области.

В середине июня три огромных четырехмоторных тяжелых бомбардировщика ТБ-3 со штабом Отдельной воздушно-десантной бригады на борту, преодолев за четверо суток почти пять тысяч километров и сделав несколько промежуточных посадок, приземлились в Чите…

– Пономарев, к вам посетитель! – в двери палаты выздоравливающих Читинского окружного военного госпиталя просунулась голова дежурной медсестры.

Владимир поднялся из-за столика с недоигранной шахматной партией. Кто бы это мог быть? Может, кто-нибудь из полка пролетом?..

– А доигрывать кто будет! – запротестовал, хватая его за рукав больничного халата, Витька Петров, лейтенант-сапер, старожил их палаты, уже больше месяца лечивший пробитое в майских боях плечо.

– Доиграй за меня, – попросил одного из зрителей Владимир и вышел в коридор.

Хорошо, что у коридоров есть стены.

Потому что, если бы не стенка, к которой он прислонился, сидеть бы ему на полу. Потому что перед ним в наброшенном на плечи белом халате стояла Она!..

– Наташа… – прошептал он внезапно охрипшим голосом.

– Здравствуй, – сказала она.

А потом они стояли во дворе, под деревьями, и просто держались за руки.

Наверное, она что-то говорила ему, потому что он видел, как шевелятся ее нежные розовые губы, но ничего не слышал.

Он смотрел в ее глаза и тонул в них, словно опускаясь в какую-то бездну, и никак не мог утонуть до дна, потому что дна у этих глаз не было. А она смотрела на него, и голова у нее кружилась, как от вальса…

А потом его позвали на перевязку. Владимир отмахнулся, не глядя. Но Наталья вдруг с ужасом вспомнила, что ее давно уже ждут на аэродроме, потому что нужно лететь дальше. Потому что в Чите была всего лишь промежуточная посадка, и она отпросилась у Якова Давыдовича в город всего на пару часов.

И тогда они поцеловались.

Это был первый настоящий поцелуй в его жизни. Как, впрочем, и в ее жизни тоже. И длился он целую вечность… Но все-таки окончился безжалостно быстро.

– Я люблю тебя… – прошептал он. Словно ветер прошелестел в высоких сосновых кронах. – Очень…

– Я люблю тебя… – прошептала она. Словно эхо проплыло над прозрачным лесным озером. – До свидания…

И убежала. На аэродром. Потому что пора было лететь дальше. А он остался в госпитале… Но ненадолго. Только для того, чтобы получить документы и обмундирование. Потому что теперь ему в Чите действительно больше нечего было делать. А долечиться можно и в полку…