Текст книги "Мандрапапупа. Криптоапокриф северо-украинской традиции Непонятного"

– Мы же теперь отцы-зачинатели нового стиля. Такое важное дело не каждый день происходит. Обязательно надо обмыть. А чтобы каждой твари было по паре, нужно цепануть двух тёток помясистей. Пьяный теплоход с дураками и без баб – всё равно, что водка без алкоголя! Верно, юнга?

– Я так понимаю, на вашем судне не верят в морскую примету о том, что женщина на борту – к беде?

– Кораблядство никто не отменял, – отозвался Стожар, натягивая пальто. – К тому же, что нам, речникам, до мореманских заморочек? Я не запорожец, за Дунай не стремлюсь. Щекотливых сисятуаций с череватыми последствиями мне и здесь хватает.

Он двинулся было к выходу, но вдруг остановился в дверном проёме.

– Да и потом, – сказал Макарыч, – нам, застрявшим в этом живописном вестибюле пекла, что один грешок, что чёртова дюжина – всё едино, ведь на верхнем этаже основного корпуса каждому с рождения забронирован персональный котёл-люкс с видом на Армагеддон. Так не лучше ли взойти туда греховодной притчей во языцех, окаянной небылицей, овеянной мифами и легендами?..

И мы отправились в ближайший гастроном, где во время выбора надлежащего сорта тинктуры наставник указал мне незаметные признаки, по которым зоркому оку адепта следует уметь отличать истинный алко-ребис от фальшивки. А по возвращении Стожар зацепил в лифте двух юных стажёрок, и праздник жизни вспыхнул с новой силой.

Маска мастера

Дело было в конце 70-х, в опустевшей к вечеру редакции «Черногона», располагавшейся тогда в здании на Свердлова, около Драмтеатра. После работы Стожар калдырил в кабинете с приятелями – фотографом и двумя журналистами. Окна их помещения выходили на гостиницу «Десна» с одноимённым кабаком. Смеркалось, но поддатые компаньоны по причине конспирации свет не зажигали. А в тёмном здании напротив ярко сияло окно кабинета директора упомянутой ресторации. Поэтому, когда там замаячила тучная фигура, зоркий глаз художника узрел, как она озабоченно копошится у себя в расстёгнутых брюках.

Схватив справочник, Гога тут же нашёл нужный номер телефона. В кабинете директора гостиницы раздался звонок.

– Чего раскорячился, болван? Запри матню! – пророкотал из трубки незнакомый голос. На лице хозяина кабинета отразился ужас. Кто?! Как узнал?!

Ещё пару раз там же, в кабинете художника, происходили аналогичные сходки – в ожидании повода, чтобы вновь разыграть незадачливого директора. И на третий вечер дождались.

В окне напротив вспыхнул свет, лоснящийся толстячок открыл сейф, достал бутылку вина и стакан. Налив до краёв, он поднёс живительную влагу ко рту и даже зажмурился в предвкушении долгожданной прелести первого глотка.

Тишину взорвал резкий звонок телефона, от которого директорская рука нервно дёрнулась, оросив вином белоснежную рубашку и дефицитный итальянский галстук, подаренный любовницей на день ангела, совпавший с годовщиной их совместного отдыха в областном профилактории «Бегач».

– Опять бухаришь в одно рыло? Почему не позвал друзей, мудозвон? – спросил из трубки грозный бас Стожара.

Хозяин кабинета удивлённо огляделся по сторонам. И тут до него наконец-то дошло. Он повернулся к тёмному редакционному окну, погрозил кулаком невидимым шутникам и демонстративно осушил свой стакан.

Это лишь одна из множества историй, подтверждаемая участвовавшими в ней работниками редакции. А всевозможных домыслов и слухов, один удивительнее другого, витавших вокруг этой колоритной личности, было столько, что теперь, спустя несколько десятилетий, уже не представляется возможным отделить правду от вымысла. А хотелось бы попробовать. Но вот проблема: как проверить факты на достоверность? Одни участники тех событий спились и умерли, другие эмигрировали и следы их затерялись в каменных джунглях.

Доподлинно известно, что с 60-х годов Гога был близко знаком со многими из когорты властителей дум своего поколения. Он регулярно навещал этих людей в Москве, Ленинграде, Киеве, Одессе, вёл с ними переписку, созванивался. Иногда они приезжали к нему в Чернигов. Но такие визиты Стожар почему-то никогда не афишировал. Когда один из его близких друзей, журналист Максим Борисыч однажды попытался узнать больше положенного, Григорий его попросту отбрил:

– Кого видел, меня что ли? С кем, говоришь?.. А-а… Кроме тебя кто ещё видел?.. Понятно… Ну, были и уехали… Чего приезжали? А чёрт их знает, этих москвичей…

Так в чём же заключалась его загадка?

Он был одним из столпов черниговской богемы. Родился в один день с Леонардо да Винчи, но с разницей в 500 лет. Неудержимый, могучий, бескомпромиссный, остроумный, саркастичный, грубый, гордый и в то же время – добрый, ранимый, сентиментальный, отзывчивый, заботливый, щедрый, искренний.

Его одноклассники рассказывали мне, что уже со школьных лет Гриша не боялся отстаивать право на свободу проявления своей бурной натуры. Впоследствии он демонстративно реализовывал это право, дерзко ведя себя на допросах в КГБ, куда его неоднократно вызывали (а, случалось, доставляли насильно) то в связи с его резкими высказываниями в адрес кремлёвских властителей, то за участие в прогремевшей на весь мир «Бульдозерной выставке», то из-за неофициальных экспозиций его работ, устраиваемых в Москве сотрудниками зарубежных посольств – капиталисты, кстати сказать, чуть ли не оптом брали у Стожара сотни листов его шикарной графики. У провинциальных канцелярских крыс была также масса претензий по поводу его контактов с различными столичными знаменитостями: от опальных художников и подозрительных мистиков до диссидентов и представителей дипкорпуса.

Однако, по мере погружения в тему и обнаружения новых загадок возникает всё больше вопросов, на многие из которых нет ответов. Например, почему мало кому известный в московской художественной тусовке Стожар дружил как с официально признанными всесоюзными величинами, вроде Шпаликова и Шукшина, так и с грандами советского арт-подполья? С какой целью они приезжали к нему в Чернигов? И для чего он ездил к ним в белокаменную и северную столицы? Почему скрытничал на сей счёт? Ведь во время таких визитов, да и после них, случались любопытные переплетения судьбоносных параллелей…

60-е годы прошлого века. Молодой художник, любимец богемы и лихой гуляка Гога Стожар отправляется в Москву, проведать своего приятеля – поэта Боба Банника, который учится в Литературном институте им. Горького. Банник уже стал притчей во языцех благодаря своему творению, написанному в апреле 65-го по просьбе классика советской поэзии Александра Твардовского, на литинститутском семинаре которого оно было единственный раз публично зачитано. Впрочем, даже посвящение 30-летию Победы не спасло сей опус от забвения на целых полвека…

Получка у солдата по три рубля на брата.

Потом ещё на закусь по рублю.

С деньгой солдат в волненьи,

он рвётся в увольненье,

а там получке той – аля-улю!

Аля-улю и ай-люлю – и трёшке, и рублю!

По улице Марата шагали два солдата

и на глаза попались патрулю.

Сказал один другому – другому, молодому:

– Ну, молодой, теперь – аля-улю!

Аля-улю и ай-люлю – попались патрулю!

Надраенный, побритый,

стоял патруль сердитый.

Седой, не молодой уже старлей,

завидев две бутылки, и не сдержав ухмылки,

потёр щеку и вымолвил: – Налей!

Аля-улю и ай-люлю – во что-нибудь налей!

Зашли они во дворик, где Яшка-алкоголик

пил вермут под счастливою звездой.

Его супруга Лёля, на почве алкоголя,

гостей встречала солью и мандой.

Аля-улю и ай-люлю – не хлебом, так мандой!

И выпили ребята, да водки маловато.

И тут швырнул червонцами старлей.

О, как они гудели! А как они глядели

в большие полушария грудей!

Аля-улю и ай-люлю – недоенных грудей!

– Гуляй, пехота наша! —

промолвил дядя Яша,

и выпил, и упал за табурет.

Старлей же отличился: в герани помочился,

и разорил тёть Лёлю на миньет…

При встрече Боб обещает познакомить Гогу с Васей Шукшиным.

Приехали – Васи дома нет. Пошли слоняться по улицам и вдруг встречают печального Булата Окуджаву. Тут же, во дворе, устраивают импровизированный футбольный матч. Вместо мяча – пустая консервная банка.

Окуджава повеселел, достал из кармана маленький блокнотик, огрызок карандаша, присел на поломанный ящик и сочинил песню «Божественная суббота», которую он вскоре посвятит Зиновию Гердту.

А потом Окуджава предлагает взять бутылку и поехать в гости к Гене Шпаликову, автору песни «Я шагаю по Москве».

Шпаликова дома нет. Боб предлагает ехать к художнику Илье Глазунову, недавно вернувшемуся из Италии. Со слов Банника известно, что во время той встречи Глазунов со Стожаром побеседовал с глазу на глаз, на прощание вручил некие артефакты, а впоследствии несколько раз приезжал в Чернигов.

Выходя от Ильи, друзья натыкаются на Гену Шпаликова. Он явно не в себе и говорит, что пришёл убивать Глазунова, а в доказательство показывает орудие будущего убийства и декламирует только что сочинённый стишок: «Взяв ножик у сапожника, иду я по Тверской – известного художника зарезать в мастерской». У Шпаликова отбирают сапожный резак, уволакивают подальше от глазуновских апартаментов, запихивают в такси, и компания едет в ресторан «Арагви». По пути Гена сбивчиво повествует о том, что виной всему безумная ревность, что он смертельно влюблён в Илюхину музу – актрису Лариску Кадочникову.

В ресторане – новая неожиданность. В дверях Боб сталкивается с Сашей Вампиловым, приятелем по Литинституту и коллегой по иркутской газете «Советская молодёжь».

Через несколько месяцев Саша приезжает в гости к своим черниговским товарищам и, с лёгкой руки гостеприимных Гоги и Боба, попадает в водоворот мощного загула. Выживший и обогащённый новыми впечатлениями, он возвращается домой и по мотивам черниговских приключений пишет одну из лучших своих пьес – «Старший сын». Впоследствии эта пьеса с триумфом пройдёт по театральным сценам страны и будет экранизирована.

Вскоре на киноэкранах мелькнёт и Боб Банник, снявшись в фильме Васи Шукшина «Странные люди»…

Тем не менее, вопросы остаются. Почему вышеупомянутые гранды помогали Гоге войти в круг людей, близких к иностранному дипкорпусу, сводили с культуратташе различных зарубежных посольств в Москве? Каким образом ему удавалось то, что не получалось у многих мэтров – устраивать свои полуофициальные выставки в этих посольствах?

Интересно и другое. По какой причине всемогущий КГБ, легко стиравший в порошок судьбы людей куда более видных и значимых, не применял к нашему герою серьёзных санкций? Да, на работе и дома ему время от времени учиняли обыски, вели слежку и прослушивали телефон, периодически вызывали то в жёлтое здание на Ленина, то в серое на Шевченко – для профилактических бесед. Несколько раз увольняли из редакций, в которых он числился художником. Однажды несколько суток продержали в СИЗО по топорно сфабрикованному обвинению в хулиганстве, регулярно возя Стожара из кутузки на допросы, как ни странно, в Комитет государственной безопасности.

Гога сам об этом рассказывал.

Вот что удивительно: при всём при этом он вновь восстанавливался на прежних местах работы, как ни в чём не бывало продолжал сотрудничать с газетами, издательствами, мастерскими Худфонда. А самое интересное, что коллеги и друзья были хорошо осведомлены о Гогиных контрах с Комитетом. Ведь Григорий не упускал случая и с явным удовольствием рассказывал в компаниях за бутылочкой о своих приключениях, сопровождая повествование красочными подробностями, смущавшими штатных стукачей, отиравшихся рядом. Как ему после этих рассказов удавалось оставаться на свободе – совершенно непонятно.

Под вопросом и ещё одно странное событие. Пасмурным декабрьским днём 1983-го года в мастерскую к Стожару явились скромно одетые ребята с «лица необщим выраженьем», показали корочки Конторы и без особых мерехлюндий конфисковали так называемые «серые картины». Я беседовал с разными черниговскими художниками, с Гришиными коллегами по работе в газетах, с его друзьями, даже с бывшими любовницами – никто, абсолютно никто из них не помнил, что было на тех картинах, хотя все их видели. Проблески воспоминаний слишком зыбки, чтобы служить хоть каким-то объяснением возникшей тогда ситуации.

Зато все мои собеседники сходились в одном: после той конфискации Григорий впал в глубокое уныние и на несколько лет забросил живопись вовсе. Но его депрессия закончилась так же внезапно, как началась, и предшествовало этому вот что…

В начале мая 94-го Стожар уехал на пару месяцев на Днепр, порыбачить. На первый взгляд тут не было ничего необычного. У него с друзьями существовала давняя традиция каждое лето устраивать подобную экспедицию. На этот раз всё произошло по-другому. Гриша отправился в днепровские дебри сам, не известив об этом «рыбалургов» (так они называли друг друга), и… пропал.

Когда его приятели прибыли на место, где у них из года в год проходила ловля окрестной фауны в лице рыб и смазливых селянок, то Гоги там не нашли. Не было никаких признаков, указывавших на то, что он вообще появлялся. Мобильных телефонов в ту пору ещё не существовало, а потому оперативно выйти на связь не представлялось возможным.

Так и прокуковали друзья-рыбаки месяц на Днепре, ничего не зная о судьбе исчезнувшего товарища. По возвращении в Чернигов они первым делом бросились узнавать: не объявился ли Гога? Выяснилось, что нет. Зато объявился некий незнакомец, недавно звонивший родственникам Стожара, представившийся его коллегой по рыбалке. Он якобы сам черниговский, по профессии – инженер, а фамилия – не то Копейников, не то Кофейников. Случайно встретил Григория на днепровском берегу, когда уже собирался сматывать удочки. Художник дал ему номер домашнего телефона и попросил передать семье, что, мол, всё у него в порядке, здоровье в норме, клёв отменный, скоро ждите с добычей. О большем узнать не удалось – незнакомец быстро отбарабанил текст, после чего сразу повесил трубку.

Гриша появился на пороге своей квартиры спустя три недели после того звонка. С двумя мешками свежей рыбы. Чисто выбрит и причёсан. Слегка благоухая одеколоном «Вечерний перегар». Резиновые сапоги возвращенца, коим полагалось быть грязными и смрадными, выглядели, словно только что из магазина «Турист». По особым приметам, одежде и рыболовным снастям, обладатель новых сапог был опознан роднёй, как Григорий Стожар, отец и муж, «любимец богемы, выдыхатель дыма», как сказано в стихотворной подписи к одному из его автопортретов. Он никак не комментировал своё длительное отсутствие, загадочно улыбался в усы, а очки блудного рыбалурга сверкали озорным блеском и пускали солнечные зайчики по всей квартире.

Где и как он провёл те два месяца – до поры оставалось тайной…

Кочерга

Хмурый вечер октября 1995 года. После бурной пьянки на 4-м этаже издательства «Стрижень» в опустевшем прокуренном кабинете Гоги Макарыча Стожара кроме хозяина остались двое – я и задремавший на стуле Максим Борисыч, который уже вряд ли мог дойти домой без посторонней помощи. Стожар молча разлил остатки «Урочистой» по стаканам и передал один из них мне. С последними каплями выпитого в душу прокралась та особенная тоска, которая бывает по окончании шумных застолий.

И тогда мрачный Стожар шарахнул кулаком по столу и прорычал своим гулким басом, подобным раскату грома:

– Кочергу! Полцарства за Кочергу! – и добавил загадочную фразу. – Идём на свет волшебной лампы!

Обитель загадочного Кочерги оказалась в 15-и минутах ходьбы – у кургана Чёрная Могила, в котором, по преданию, был похоронен князь Чёрный, основатель Чернигова. По пути Гога поведал мне о том, к кому мы направляемся.

– Вовка тут лет 5 назад осел. Помотала его жизнь по морям-океанам да по просторам нашей необъятной. Нахватался он, конечно, таких знаний с практиками, что… Иной раз пьёшь с ним, как с академиком – полным дураком себя чувствуешь. А бывает он как-то так ситуацию повернёт, что сразу ясно: свой в доску и ближе друга у тебя на свете нет. И главное, я же догадываюсь, что это у него игра такая. А зачем? До сих пор понятия не имею, какой он настоящий. Нет, это не голый понт, тут что-то абсолютно иное… Несколько лет мы знакомы, в разных передрягах были вместе, а он при каждой встрече не такой какой-то, разный… Снаружи вроде бы тот же, а внутри то один, то другой, то вообще непонятно какой. Ну как тебе объяснить? Если повезёт – сам увидишь.

С его слов выходило, что данный персонаж – личность настолько неординарная, что и проживает он не как все нормальные люди в доме или квартире, а внутри электроподстанции, то бишь трансформаторной будки, которую местные мистики окрестили «виллой «Моррисвилль».

– Да ты не переживай! – успокоил меня Макарыч. – Там оборудование давно демонтировано. Самые опасные предметы – это Володькина бритва и кипятильник. Конечно, от его главного оружия – острого языка – никто не застрахован. Даже я. Он, вообще-то, как и мы – художник. Так что человек, в принципе, мирный. Но ты при нём лучше помалкивай. Захочешь чего спросить – спрашивай у меня. Просто так, на всякий случай.

– А Кочерга – это фамилия или кличка? – спросил я.

– Кочерга – это бич Божий. – серьёзно сказал Стожар.

Мы подошли к высокому и узкому кирпичному строению, возвышавшемуся подле зловещей могилы князя Чёрного. Обычная подстанция, на которую днём я не обратил бы внимания, в этот поздний час она казалась эдакой сradle of filth, куском старинного замка с привидениями. Тяжелая деревянная дверь будки распахнулась, с треском ударившись о стену. На нас хлынул яркий поток света, а из него раздался весёлый звонкий голос, казалось, принадлежавший человеку моего возраста, а мне в ту пору было 25.

– Полюбуйтесь на пассажиров! Легки на помине! Только о них подумал и на тебе – занесла нелёгкая! Подымайтесь на борт, присаживайтесь – в ногах ведь правды нет, но нет её и выше клотика!

Голос был мне знаком. Его обладатель сегодня наведывался к Макарычу в разгар возлияний, негромко поздоровался, сходу махнул стакан, предложенный кем-то из гостей, перекинулся с Гогой парой слов и вышел, забрав с собой чью-то блондинку.

Я поймал себя на мысли, что он не похож ни на кого из известных мне людей. Удивительно, но спустя много лет впечатление не поменялось. При кажущейся внешней простоте его типаж остаётся по-прежнему уникальным. Очевидно, это некое свойство, присущее специальным личностям, их своеобразная визитная карточка. Припоминаю, впрочем: однажды видел шарж на актёра Чекана из «Неуловимых», где благодаря гротеску черт персонаж отмечен печатью изрядной кочергинскости.

В тесном, ярко освещённом помещении пахло куревом, сухим деревом, масляными красками и уайт-спиритом. Из белых стен, сродни застрявшим соплеменникам Вия, на разной высоте торчали причудливо покорёженные скобы, крюки, кронштейны и обрывки кабелей. Привычный запах мастерской подействовал успокаивающе. Будка Кочерги уже не казалась мне колыбелью кошмаров, и я с интересом стал разглядывать её убранство.

Повсюду было развешано множество вырезок с белокурыми красотками, преимущественно, из зарубежных эротических журналов и газет 60-70-х годов. Между ними попадались чёрно-белые фотокарточки с аналогичными красотками, какие-то карандашные почеркушки с женскими профилями и другими, весьма откровенно обозначенными прелестями прекрасной половины человечества, сделанные, судя по единому стилю исполнения, рукой хозяина помещения. Невооружённым глазом было видно, что Кочерга фанатеет от блондинок с объёмными формами. Местами, среди рисунков и фотографий попадались изображения пауков в коронах и мантиях. Ещё там были цитаты, написанные аккуратными печатными буквами на разноцветных клочках бумаги. Запомнилась та из них, что висела выше других, и была написана красным фломастером на большом обрывке ватмана: «Мы должны защитить существование народа и будущее детей, чтобы красота Белой Женщины никогда не исчезла с лица земли!» (Дэвид Лэйн).

На маленьком шахматном столике, притулившемся в углу будки, в прозрачной пластиковой коробке покоилось тело необычно большого, лаково отливающего чёрно-красным глянцем паука-каракурта с традиционными 13-ю пятнами на брюхе. В инсталляции было что-то отталкивающее и завораживающее одновременно. Я хотел проверить настоящий ли паук или игрушка, но, заметив возражающий жест Стожара, не стал этого делать.

Среди покрывавшей стены мешанины из грудей, задов, ручек, личиков, ножек, ляжек и посвящённых этим деталям цитат диссонансом выделялся коллаж «Ваша лампа, товарищ Алладин!», сделанный на основе пожелтевшего советского плаката.

– А почему имя Аладдин написано с ошибкой? – спросил я Стожара, помня о его наставлении.

– Никакой ошибки. – ответил Кочерга уже не юношеским тенорком, а хрипловатым баритоном. – Смысл в том, что зеленоглазый Хидр одалживает волшебную лампу, содержащую светоч Разума, тому, чьё имя означает «Аллах один». Тому, кто в одиночку, с именем Всевышнего на устах, смело скользит в потёмках мировой Vagina Dentata, высекая божественный огонь, каждая искра которого обращается в крупицу золота 666-й пробы и тут же оседает в небесном оффшоре. Вспахивая нефрит долговой ямы Познания, Алладин отрабатывает свои долги, в том числе и заём, полученный от Хидр-фонда. Он должен спешить, ибо смертному неведом день и час, когда папаша Хидр включит свой гамбургский счётчик и тот накрутит бедному пахарю такие астрологические проценты, которые при хорошем раскладе звёзд удастся полностью погасить лишь в следующей жизни.

– Если кишка тонка, лучше ею ни в какие стоматологические вагины не лазить, – продолжал Кочерга, потягивая беломорину и заваривая чай. – Сиди себе премудрым пескарём в обнимку с лавашом и вискарём, и в дней коловращении беспечном жизнь проедай, как таракан запечный… Как сказал прославленный муршид Шекспир-ага в 19-м сонете: «Аллах один и путь един: кого пердолим – не едим». Так что пусть всё идёт, как идёт, а мы кладём болт с пробором на то, куда оно там придёт!

Он подал мне и Стожару по горячей эмалированной кружке. Я вопросительно посмотрел на Макарыча, а тот, в свою очередь, обратился к Кочерге, будто бы возобновляя недавно прерванный разговор:

– Так вот, когда мы сегодня киряли в мастерской, была там Алла в шелках ярко-алых, сестра Пети Бармалея. Жаль, что вы разминулись, а то бы ты оценил типаж. Манящая такая, в нашем вкусе – архетип с архититьками и задницей поп-звезды. Макса, ловеласа коридорного, сходу отшила и говорит нам, устало так: «Уведите убогого, я по пятницам не подаю. Видно же, что в койке вздрючит на копейку, зато тут выдрючивается на все сто». А мне подумалось обратное: кто дoxepa дрючит, тому не резон выдрючиваться. Смекнул я, в чём красота игры: выдрючиваться – это искусство, а дрючить – это творчество. Мы любим играющих красиво, даже боги на их стороне, поскольку через игру те становятся соучастниками творческих актов высшего порядка. А так как все мы являемся игрушками Неведомого, не лучше ли проводить время в самых интересных и весёлых играх, одной из которых является искусство изображения, когда-то умевшее реально менять мир. При этом нужно понимать, что только тот имеет шанс стать Художником с большой буквы Ху, кто стопроцентный природный еретик и смутьян: исследуя законы божьи, он нарушает человечьи и ему нет нужды оправдываться, ибо во внешнем мире такому худоге нет оправдания.

– Гога прав, но говорил ли он тебе, что главное в нашем общем деле? – с плутоватой улыбкой спросил меня Кочерга. – А главное – никогда не забывать про глаз крокодила. Сумеешь его разбить – получишь шанс остаться в живых. Утверждаю это, как выживший криптофриканец, прошедший сквозь самую блевотную стажировку – пищевод рептилии нулевого аркана. После неё в память навечно врезается одна простая истина: если тебя ухватил крокодил, ударь его в глаз. Тогда он разинет пасть и некоторое время будет держать её открытой, а ты успеешь убежать. Даже если он схватил тебя за голову, бей на ощупь, но сильно и точно. Всегда срабатывает.

Помнишь, в «Гусарской балладе» была песенка и там слова: «Однажды смерть-старуха пришла за ним с клюкой – её ударил в ухо он рыцарской рукой». Или, допустим, были у вас, на Сиверской сторонке, так называемые священные пьяницы. Если с последним из них ты пока не знаком, то будь уверен: скоро познакомишься. Эти ребятки умели упаивать Косую до состояния «Смерть сама боится смерти», что тоже отражено в соответствующей песенке. Так-то вот…

Суть в том, что когда Смерть выцеливает жертву, та впадает в особое состояние, типа трансового. Крокодил и очарованный дурак, изображённые в нулевой карте Таро – про это. Штука в том, чтобы выйти из одного состояния в другое, из жертвы в героя. Но факта перехода недостаточно. Для Смерти всё едино, что великий герой, что унылый поц. Нужно сделать так, чтобы Смерть отстала. А отстанет она тогда, когда перестанет видеть свою цель. Самый быстрый способ – изо всех сил засандалить ей в глаз. Он у неё один, не промажешь. Коронный удар – поступок. Неожиданный, странный, абсурдный. Поступок с большой буквы Пи, бенефициар которой заслуживает отдельного разговора и вот почему…

Одна из главных примет нашего времени – бессмысленный и бесконечный, а потому совершенно ясно, что божественный π-здёж. Для удобства назовём его заказчика кратко, но многозначительно – бог Пи. Трындел сегодня без цели и смысла? Гордись – ты в струе божества!

Бог Пи требует поклонения и полной самоотдачи. Скармливая миллиардоротому Пи остатки свободы, ты же не спрашиваешь, а что взамен? Ну на тебе иллюзию, что ты и твоё мнение представляют интерес для кого-то другого. Абсолютно неважно, о чём молоть языком, ведь итог всегда один: с чувством выполненного долга – в нору, к телевизору, чей убаюкивающий трындёж ни к чему не обязывает. Он просто идёт на корм божеству.

Стараниями вечно голодного Пи скоро любое мыслящее существо, нервные импульсы которого можно будет перевести в сигнал, подключится к глобальному и круглосуточному пиар-марафону во славу Пи. А пройдёт ещё немного времени и путём божественной сепарации в мире воцарятся две идеальные системы – чёрная и белая. В одной всё будет черным-черно на чёрном фоне, а в другой – белым-бело на белом.

Однажды, по воле Пи, все интеллекты, живущие в этих системах, выйдут за пределы чёрно-белых границ, соединятся и станут единым КИ – коллективным интеллектом. Услужливый Пи укажет ему путь в заповедное царство чистой мысли. Там КИ сможет многоголосым хором воспевать себе вечное «Ку», а бывшие разносчики интеллекта, называвшиеся когда-то людьми, окончательно канут в пустоту небытия. Предрешена и участь последнего божества. Как мыльный пузырь, с грохотом, от которого пошатнутся звёзды, Пи лопнет от пережора, явив миру Великий π-здец во всём его безграничном безобразии.

– Так подымем же наши чары, друзья, – торжественно провозгласил Кочерга, беря свою кружку с чаем, – и не чокаясь выпьем за то, чтобы этого не случилось!

– А как насчёт поступка, Володя? – спросил Стожар. – Того, что с большой буквы Пи.

– А, поступок! Это очень просто.

Кочерга поднялся и вышел в ночь, оставив дверь открытой. Мы со Стожаром прождали его около часа, но он так и не вернулся. Как позже выяснилось, уход был весьма радикален: Кочерга ушёл налегке, бросив своё жилище, нехитрый скарб, работу. Ни у кого из общих знакомых не появлялся, никому не звонил. С каждым днём слухи и версии множились, но никто не мог дать внятного ответа на вопрос: куда делся Володя?

В канун нового 1996 года он внезапно возник на пороге Стожаровой мастерской с бутылкой «Урочистой» в одной руке и пакетом закуси в другой. С лукавой улыбкой поглядев на нас, он спросил:

– Ну что, братцы-кролики, рассказать вам, чем плачет всевидящее око Смерти, когда его бьют Кочергой?