Текст книги "1937. Трагедия Красной Армии"

Наконец-то после почти 30-летнего перерыва снова начал выходить научно-публицистический журнал «Исторический архив». И уже в его первом номере нашлось место для публикации таких важных для изучения проблемы террора в СССР документов, как постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» и письмо Ежова «В Политбюро ЦК ВКП(б). Тов. Сталину» с просьбой об отставке с поста наркома внутренних дел.

Жаль только, что в таком авторитетном «научно-публикаторском» издании неправильно указали дату этого письма. Почему-то оно датировано 23 сентября 1938 г. Это явная ошибка. Мне уже давно удалось познакомиться с типографским экземпляром этого письма в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), и там совершенно четко обозначена дата 23 ноября 1938 г. Да если бы кто-либо из публикаторов (Г.В. Костырченко и Б.Я. Хазанов) или высокочтимых членов Редакционного совета внимательно прочитал хотя бы два первых абзаца этого письма, в котором Ежов ссылается на обсуждение вопроса на Политбюро 19 ноября 1938 г., то сразу бы убедился, что об этом Ежов не мог написать 23 сентября 1938 г. При всем своем палачестве он все же не претендовал на лавры прорицателя. Увы! Есть и другие ложки дегтя в этой бочке меда. Так, расстрелянный 1 августа 1938 г. Я.С. Агранов, если верить публикаторам журнала, дожил до 1939 года (с. 143), известный ленинградский писатель М.Л. Слонимский переименован в Сломинского (там же) и т. п.

Читатель может сказать: зачем придираться к мелочам? Но ведь историческая наука – во многом наука точная и подобные «ляпы» недопустимы вообще в любой печатной работе по истории, а тем более в специальном публикаторском журнале. И об этом надо говорить вслух, чтобы избежать подобной неряшливости в дальнейшем.

За публикацию важных материалов по рассматриваемой проблеме в 1993 г. активно взялся «Военно-исторический журнал». В первом номере помещена статья В.И. Ивкина и А.Т. Уколова «О масштабах репрессий в Красной армии в предвоенные годы». Авторы совершенно правомерно выступили против тех историков (не говоря уже о публицистах), которые, зачисляя всех уволенных в 1937–1938 гг. из армии в число якобы уничтоженных жертв политических репрессий, вольно или невольно искажают истину. Однако, сделав обязывающий вывод о том, что «число жертв политических репрессий в РККА во второй половине 30-х годов примерно в 10 раз меньше, чем приводят современные публицисты и исследователи»²³, В.И. Ивкин и А.Т. Уколов в то же время сами вынуждены признать неполноту приводимых ими интересных данных судебной статистики, поскольку они не располагают сведениями о количестве военнослужащих, осужденных за эти годы внесудебными органами, а главное, как они сами скромно отмечают в одном из примечаний, «данные за 1937 год приведены без учета так называемых участников «военно-фашистского заговора» и «право-троцкистских организаций», осужденных Военной коллегией Верховного суда СССР»²⁴. Прочитаешь это, и сразу же возникает вопрос: а как же можно рассуждать сколь-либо доказательно о масштабах репрессий в Красной армии «без учета» осужденных «участников так называемого военно-фашистского заговора», да и военнослужащих – «участников право-троцкистских организаций»? Ведь именно они составили основную массу жертв политических репрессий в Красной армии в предвоенные годы.

Особой признательности редакция «Военно-исторического журнала» заслуживает за публикацию подготовленной к печати А.С. Степановым «Справки о проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и партийными органами тт. Тухачевскому, Якиру, Уборевичу и другим военным деятелям в измене Родине, терроре и военном заговоре»²⁵. Еще в 1961 г. (решениями президиума ЦК КПСС от 5 января и от 6 мая) была создана специальная комиссия для изучения этого вопроса. И вот после более чем трехлетней работы представительной комиссии обобщающая справка 28 июня 1964 г. была отправлена первому секретарю ЦК КПСС Н.С. Хрущеву. Справку эту подписали: председатель комиссии Н.М. Шверник и члены комиссии А.Н. Шелепин, З.Т. Сердюк, Н.Р. Миронов, Р.А. Руденко и В.Е. Семичастный, т. е. представители тогдашнего высшего эшелона партийно-государственной номенклатуры. Не думаю, что они сами сидели в архивах и прилежно отыскивали первичные документы. Но они имели такую уйму всякого рода ученых помощников и такие возможности получения наверное абсолютно всех документов, что и в данном виде (опубликованная, к сожалению, с сокращениями) справка представляет исключительную ценность для всякого исследователя истории большого террора в Красной армии в 1937–1938 гг.

Значительный интерес для каждого историка, изучавшего предвоенную историю РККА, представляют довольно многочисленные примечания к этой «Справке». Они подготовлены В.И. Ивкиным и А.И. Кокуриным и содержат краткие справочные данные о десятках в основном неизвестных современному читателю лиц, упоминаемых в этой «Справке…». Такие примечания безусловно нужны. Хотелось бы только еще раз обратить внимание и составителей примечаний, да и редакции специального военно-исторического журнала на нежелательность, а если уж прямо говорить – на недопустимость малейших фактических неточностей, а тем более грубых «ляпов». Вот вдруг составители примечаний уверяют читателей, что комкор В.К. Путна был осужден к расстрелу 11 июня 1937 г. (расстрелян 12 июня), а «арестован 20.08.1937 г.», т. е. через 69 суток после расстрела. Это в № 3, с. 78. А в № 5 еще более любопытное примечание. Оказывается, майор госбезопасности М.А. Листенгурт (приведены годы жизни: 1903–1940), в 1943 г. (т. е. через три года после своей кончины) стал помощником начальника 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР (с. 65). Вот ведь какие чудеса бывают. После этого уже совсем не удивляешься, что нарком юстиции СССР Н.В. Крыленко переквалифицирован авторами примечаний в наркома здравоохранения СССР, а нарком здравоохранения Г.Н. Каминский – в наркома юстиции и т. п. И все это напечатано тиражом в 30 с лишним тысяч экземпляров и разослано подписчикам в самые дальние края России и в страны зарубежья. Тут уж действительно «не вырубить»…

В этом же журнале в десяти номерах за 1993 г. печатался отрывок составленного мною труда «Мартиролог РККА. 1937–1941 гг.». Эти скорбные списки расстрелянных (а также покончивших жизнь самоубийством и погибших в тюрьмах или в лагерях) командиров, начальников, политработников РККА по обвинению в участии в «военно-фашистском заговоре» распределены по военным званиям на момент ареста «заговорщиков». Я понимаю, что список этот пока еще далеко не полон, даже для высшего и тем более старшего комначполитсостава Красной армии, а особенно – для среднего и младшего комначсостава (а уж о красноармейцах и краснофлотцах и говорить нечего). Но с чего-то все-таки надо начинать. Этот трагический перечень безвинных жертв РККА публикуется в виде приложения к данной монографии (с соответствующими уточнениями и дополнениями по сравнению с журнальным вариантом).

Важные документы по данной проблеме были опубликованы в 1994–1996 гг. в журнале «Источник». В специальной литературе начали появляться исследовательские статьи, анализирующие различные виды архивных документов, в которых содержатся сведения о терроре в Советском Союзе. В первую голову мне хотелось бы отметить статью В.П. Попова «Государственный террор в Советской России. 1923–1953 гг. (источники и их интерпретация)»²⁶. В ней автор, кстати, отмечает, что в НКВД, Наркомате юстиции, в Прокуратуре СССР степень секретности и связанные с нею особенности документирования были на целый порядок выше, чем в других управленческих органах. И вполне резонно, на мой взгляд, В.П. Попов ставит вопрос о необходимости научной критики сведений, фигурирующих в официальной ведомственной статистике карательных и правоохранительных органов 30—40-х годов. Это тем более необходимо, что, как убедительно показано в статье В.Е. Корнеева и О.Н. Копыловой «Архивы на службе тоталитарного государства (1918 – начало 1940-х гг.)²⁷, государственные архивы, по крайней мере, со второй половины 30-х годов, включились в активную работу по выявлению «врагов народа». И в «патриотическом» (как они тогда понимали) рвении фондообразователей и сотрудников архивов всякое могло быть с научной истиной.

Но как бы то ни было, прежде чем научно оценить достоверность архивных документов и материалов, их сначала надо выявить и получить в свое распоряжение.

Первостепенное значение в исследовании данной проблемы имеют документы, хранящиеся в Российском государственном военном архиве (далее – РГВА). Именно здесь отложились такие важнейшие первоисточники, как приказы наркома обороны СССР, директивы и приказы начальника Политуправления РККА, довольно регулярные обобщенные докладные записки руководителей военного ведомства по различным вопросам военного строительства (в том числе и сводки «об отрицательных явлениях» в РККА) в адрес секретарей ЦК ВКП(б), председателя Совнаркома СССР, наркома внутренних дел СССР. Здесь же хранятся стенограммы заседаний Военного совета при НКО СССР и Главного военного совета РККА, различного рода всеармейских совещаний, на которых подводились промежуточные итоги процесса выявления и истребления участников «военно-фашистского заговора», а также многочисленные справки, докладные записки, подготовительные материалы Управления по командно-начальствующему составу РККА о ходе и результатах «выкорчевывания».

Для более полного постижения механизма истребления командиров и политработников РККА поистине неоценима сохранившаяся переписка наркома обороны и начальника Политуправления РККА с Особым отделом Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР. Здесь отложились многочисленные «справки» и «меморандумы» руководителей Особого отдела ГУГБ с предложением (а то и требованием) дать санкцию на арест того или иного военнослужащего (а иногда и целой группы их). И на каждом таком «ходатайстве» сохранилась собственноручная резолюция К.Е. Ворошилова либо Я.Б. Гамарника, а затем П.А. Смирнова, Л.3. Мехлиса… Наконец, по сути, не поднятой еще целиной являются отложившиеся здесь сотни служебных и внеслужебных доносов, десятки и сотни тысяч писем, заявлений, жалоб жертв сталинского террора, их ближайших родственников, боевых товарищей. В этих запекшихся кровью человеческих документах, говоря словами Н.А. Некрасова, – «горя реченька бездонная».

К сожалению, необходимо заметить, что некоторые ценные для исследования данной проблемы документы, выявить пока не удалось. Укажу хотя бы на такой факт. Известно, что 11 мая 1937 г. Маршал Советского Союза М.Н. Тухачевский был освобожден от должности первого заместителя наркома обороны СССР и назначен командующим войсками ПриВО. Уезжая в город Куйбышев, Тухачевский передал работникам 1-го отдела Генштаба РККА документы из своего сейфа, в том числе и его письма Сталину и Ворошилову и ответные их письма²⁸. Где они хранятся сейчас, выявить пока не удалось. Вполне возможно, что в ведомственном архиве Генштаба, куда, естественно, доступ исследователям чрезвычайно затруднен. (Кстати, удержание в этом архиве исторических документов более чем полувековой давности представляется мне совершенно неправомерным.)

Еще большей трудностью для исследователя данной проблемы вплоть до последнего времени являлась фактическая недоступность важнейших документов ЦК ВКП(б), хранившихся с грифом «строго секретно». Согласно решению ЦК ВКП(б) от 29 декабря 1938 г. все выписки из протоколов заседаний оргбюро и секретариата ЦК подлежали возврату в ЦК ВКП(б). Ввиду того, что за прошлые годы выписки не учитывались и поэтому не все возвращались в ЦК, техсекретариатом оргбюро было предложено проверить архивы секретной части и секретариата НКО и в случае обнаружения выписок из протоколов заседаний оргбюро и секретариата ЦК ВКП(б) возвратить их в секретариат оргбюро. О проверке архива предлагалось составить акт, копию которого надлежало прислать в техсекретариат оргбюро²⁹. Столь же строго обстояло дело и со всеми материалами Политбюро ЦК ВКП(б). Например, 22 февраля 1939 г. заведующий особым сектором ЦК А.Н. Поскребышев обращается в наркомат обороны с просьбой «вернуть числящиеся за тов. Ворошиловым материалы и выписки Политбюро»³⁰.

С большой, так понятной каждому историку, радостью необходимо отметить, что в самое последнее время (после краха августовского путча 1991 г.) многие документы Политбюро, оргбюро и секретариата ЦК ВКП(б) предвоенных лет стали наконец-то доступны для исследователя. Речь идет прежде всего о протоколах заседаний этих высших партийных инстанций, отныне хранящихся в РЦХИДНИ. Фронтальное обследование и объективный анализ этих протоколов и приложенных к ним документов (различного рода справок, текстов постановлений и т. п.) вполне может обеспечить своеобразный прорыв в изучении подлинной истории жизни народов Советского Союза и особенно содержания и уровня руководства ВКП(б) и советского государства в предвоенные годы. Но только в определенном смысле. В том, что мы узнаем много нового. Однако узнаем далеко не все. Ибо, как нередко бывало на Руси ранее и бывает и ныне, передача документов ЦК ВКП(б) в РЦХИДНИ была проведена не по-научному, да и не совсем по-честному.

Дело в том, что во всей работе высших партийных инстанций царила не просто секретность, а, можно сказать, суперсекретность. И без того на всех материалах Политбюро, секретариата, оргбюро ЦК ВКП(б) красовался гриф «строго секретно». Но этого, оказывается, было мало. По заведенному тогда порядку почти все решения по вопросам, внесенным в эти инстанции наркоматом иностранных дел, НКО, НКВД, НКЮ и даже Верховным судом СССР, прокурором СССР, отправлялись в «особую папку». Насколько мне удалось установить, в эти «особые папки» отправлялось и немало совершенно искусственно засекречиваемых документов. В конце 1936 г. – начале 1937 г. в эти папки под строжайшим секретом были отправлены постановления (решения) Политбюро ЦК ВКП(б) по таким «страшно секретным делам», как «Об архиве Маркса – Энгельса», «О крушении поезда», «О горчичных семенах», «О люцерне», «О доме для испанских детей», «О кинооборудовании», «О саженцах для виноградников Грузии», «О дорожных машинах», «Об отпуске средств в редакции журнала «Вестник древней истории» и т. д. и т. п. Но отправлялись в «особые папки» и многочисленные постановления Политбюро «Об антисоветских элементах», и решения по вопросам НКВД и НКО, в том числе и все решения, связанные с уничтожением военных кадров.

Сколько этих «особых папок», в каком они состоянии, историкам пока знать не дано. Известно только, что сейчас они (папки) обретаются вроде бы в «Президентском архиве». Доступ рядовых исследователей сюда крайне затруднен. И до нас, простых смертных, доходят только отдельные документы 50—60-летней давности, которые держатели «особых папок» соблаговолят обнародовать. Вот так и живем… Не по-людски. Да простит меня читатель за несколько фривольное сравнение, но ведь без этих «особых папок» вся остальная документация качественно неполноценна. Так же, как невесты из пушкинской сказки «Царь Никита и сорок дочерей», которым «пустяка недоставало»… И до каких же пор будут действовать запреты, заложенные при Сталине и Берии?

Если документы РГВА (бывшего ЦГАСА) и РЦХИДНИ (бывшего ЦПА ИМЛ при ЦК КПСС) с той или иной степенью полноты все же вовлекались в научный оборот, то ведомственные архивы Верховного суда Российской Федерации и особенно Военной коллегии Верховного суда РФ, по сути дела, – самая настоящая целина для историка. А ведь именно здесь хранятся многие сотни тысяч документов, имевших юридическую силу и окончательно решавших судьбу военных людей, попавших в кровавую мясорубку. Здесь отложились приказы, директивы, переписка председателя Верховного суда СССР и председателя Военной коллегии Верховного суда СССР, наркоматов внутренних дел и юстиции страны, прокурора Советского Союза и т. д. и т. п.

Но самое главное, по моему мнению, богатство этих архивов – десятки и сотни тысяч надзорных производств. Это, как правило, совсем небольшое по объему дело, включающее прежде всего два основополагающих документа: 1) представление (заключение – протест) Главной военной прокуратуры в Военную коллегию Верховного суда СССР на предмет отмены приговора тому или иному бывшему военнослужащему и 2) определение Военной коллегии об отмене приговора и реабилитации неосновательно осужденного. Эти документы составлялись в основном в середине и во второй половине 50-х годов. Особую ценность для исследователя имеет то обстоятельство, что заключения ГВП базировались на тщательном изучении ее офицерами целых массивов до сих пор весьма труднодоступных архивно-следственных дел и иных документов. В надзорных производствах могут встретиться и некоторые другие, по сути, уникальные документы (письма и запросы родственников, характеристики, данные бывшими сослуживцами и т. п.).

Как же разобраться в этом океане человеческих судеб? Здесь на помощь приходят заботливо сохраняемые уникальные картотеки. Первая из них – картотека дел, проходивших через Военную коллегию Верховного суда СССР (РФ), как суд первой инстанции (с середины 30-х годов и по настоящее время). По сообщению заместителя начальника одного из отделов этой коллегии полковника юстиции В.М. Полуянова, на конец января 1993 г. она содержала около 50 тыс. карточек. Есть здесь и другая – общая картотека. Она включает данные не только на лиц, осужденных Военной коллегией как судом первой инстанции, но и всех тех, дела которых прошли через Военную коллегию как кассационную инстанцию, а также на осужденных Особым совещанием при наркоме внутренних дел СССР, так называемой «высшей двойкой» (нарком внутренних дел и прокурор СССР), и др. Всего общая картотека на конец января 1993 г. насчитывала около миллиона карточек.

Проработав с этими картотеками более трех лет, я понял, что без тщательного изучения их просто невозможно сколь либо полно и объективно понять и описать трагедию РККА в 1937–1938 гг. Пользуясь случаем, я хочу еще раз выразить искреннюю признательность нынешнему руководству Военной коллегии Верховного суда Российской Федерации (председатель – генерал-полковник юстиции Н.А. Петухов и заместитель председателя – генерал-лейтенант юстиции А.Т. Уколов) за предоставленную мне возможность работы с документами, а также полковнику юстиции Н.А. Дуднику, заведующей Архивом Военной коллегии Т.А. Груздевой и сотруднице этого архива Е.Ф. Макеенковой за создание наиболее благоприятных условий для этой работы.

В подавляющем своем большинстве документы, исходящие из КГБ при СМ СССР, из Военной коллегии Верховного суда СССР, обладают высокой степенью достоверности, но попадаются и своеобразные юридические ребусы.

27 июля 1956 г. в официальном (на бланке) документе из КГБ, адресованном председателю Военной коллегии, говорится о судьбе бывшего заместителя начальника Управления связи РККА, бригинженере: «Иудин С.Д. 1899 года рождения, уроженец гор. Киржача, Владимирской области, был арестован 10 марта 1938 года УНКВД по Московской области и осужден 25 августа 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР к ВМН. Приговор приведен в исполнение 25 июля 1938 года»³¹. Далее заделана подпись начальника учетно-архивного отдела Комитета госбезопасности при СМ СССР полковника Плетнева, но расписался его заместитель (подпись неразборчива). Вот и суди как хочешь. То ли опечатка – но ведь не буквенная, не цифровая! То ли бригинженера действительно в июле расстреляли (застрелили!), а в августе «оформили» судебно?

А вот еще один аналогичный пример. 9 марта 1956 г. председатель Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-лейтенант юстиции А.А. Чепцов подписывает официальную справку на имя начальника ГУК МО СССР и начальника Главного политуправления Вооруженных сил СССР. Речь идет о судьбе бывшего начальника строительно-квартирного отдела МВО бригинтенданта Д.Д. Бодрова. Здесь сказано, что арестованный 7 августа 1937 г. бригинтендант осужден Военной коллегией к ВМН 31 октября 1937 г., а «приговор исполнен 1 сентября 1937 года»³², т. е. за два месяца до вынесения приговора. Вот как хочешь, так и понимай!

Изредка встречаются и явные неточности. Так, в надзорном производстве по делу героя Гражданской войны, бывшего командира отчаянно штурмовавшей Сиваш 15-й (позднее Сивашской) дивизии комдива И.И. Раудмеца в подписанном и заверенном официальном донесении Военной коллегии в Главное управление кадров и Главное политуправление Министерства обороны СССР утверждается, что он был арестован 11 июня 1936 г.³³ У меня это вызвало недоумение, так как Ворошилов в своем перечислении арестованных в 1936 г. лиц высшего комначсостава РККА Раудмеца не называет. И только тщательное изучение всех документов, содержащихся в надзорном производстве, в том числе заявлений и анкет, собственноручно заполненных его вдовой, позволило установить ошибочность официального доклада Военной коллегии и определить, что комдив И.И. Раудмец в действительности был арестован в Киеве 11 июня 1937 г.³⁴

Нуждаются в критическом анализе и сохранившиеся в архиве Военной коллегии алфавитные списки на осужденных ею по первой инстанции в 1937–1938 гг.³⁵ Почему-то в них отсутствуют фамилии многих военнослужащих, осужденных Военной коллегией в эти годы (как это устанавливается по другим источникам).

И, наконец, еще об одном ведомственном архиве. Речь идет о бывшем Центральном архиве КГБ СССР, а ныне он называется Центральный архив Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦАФСБ РФ). По некоторым данным, архивы бывшего КГБ включают в себя более 10,6 млн единиц хранения³⁶. Несколько месяцев жизни я потратил на то, чтобы «пробиться» в этот архив. В результате – удалось несколько дней поработать с некоторыми неизвестными мне ранее документами (например, оперативными приказами наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова). И все же не то что полного, а даже частичного удовлетворения душевного нет. Во-первых, потому, что в этом архиве нет элементарнейших условий для работы исследователя. А во-вторых, и это самое главное, – вплоть до середины 90-х годов исследователь фактически был лишен всякой возможности вести научный поиск. В его распоряжении представляли только те документы, которые считали нужным предоставить сотрудники архива. Более того, лишали историка возможности ознакомления и изучения таких первичных документов, как архивно-следственные дела военнослужащих, осужденных во второй половине 30-х годов. Причем эта позиция вполне сознательная. Даже в первой половине 80-х годов тогдашний заместитель председателя КГБ СССР генерал-полковник В.П. Пирожков писал: «Что касается материалов архивных дел, то частных лиц мы с ними не знакомим. И прежде всего по мотивам, связанным с действующим законодательством. Нельзя не учитывать и того, что эти материалы создают нередко искаженное и неверное представление о самом репрессированном, его поведении на следствии и в суде, а также затрагивают интересы других невинно пострадавших лиц. Главное – не опорочить так называемыми «признательными показаниями» доброе имя человека, честно посвятившего свою жизнь делу партии, народа и социализма»³⁷.

Казалось бы, все правильно. Проявлена «отеческая» забота «компетентных» органов об интересах лиц, давших «признательные показания». Но в действительности – это самая настоящая попытка скрыть злодеяния НКВД. Тут необходимо учитывать как минимум два обстоятельства. Во-первых, далеко не все давали эти «признательные показания». В ходе дальнейшего изложения я постараюсь назвать имена настоящих героев, которые не сломились даже под гнетом застеночных дел мастеров НКВД и умерли с гордым сознанием сохранения своей чести, не оговорив ни себя, ни своих боевых товарищей. А во-вторых, и об этом будет подробно рассказано в последующих главах книги, все эти «признательные показания» в абсолютно подавляющем большинстве случаев были вырваны у арестованных командиров и политработников РККА в результате применения к ним давным-давно осужденных всем цивилизованным миром «физических методов воздействия», а попросту говоря, самых настоящих издевательств и пыток. И не допуская историков к изучению этих дел, руководство архива ФСБ вольно или невольно способствует сокрытию правды о злодеяниях ягодовцев, ежовцев, бериевцев.

Историку, пришедшему в этот архив и «допущенному» для работы в нем, не разрешали даже ознакомиться с описями. Хуже того, сотрудники архива требовали от историка, чтобы он заранее назвал, какие именно документы ему необходимы. А откуда он может знать, какие документы здесь есть? Когда же все-таки «навскидку» называешь те или иные документы, которые должны были бы отложиться в этом архиве, слышишь в ответ: «У нас таких документов нет». Как это проверить и как этому можно поверить?

Вот лишь один пример. Известно, что в свое время Хрущев говорил о 383 списках, посланных Ежовым Сталину, с просьбой утвердить осуждение содержащихся в списках лиц по первой категории (расстрел) или по второй (10, а потом 25 лет лишения свободы). На мою законную просьбу ознакомиться с этими списками тогдашний заместитель начальника ЦАМБ РФ с совершенно чистым взором твердо ответил: «А у нас их нет!» А ведь известно, что один экземпляр исходящего секретного документа обязательно остается у учреждения-отправителя.

Попытался было я ознакомиться хотя бы с такими документами, как стенограммы партийных собраний и партактивов Главного управления госбезопасности в 1937–1938 гг. и то получил, как выражался шолоховский герой, «полный отлуп». А уж о списках сотрудников Особого отдела Главного управления госбезопасности я и сам заикаться не стал. И все же так хочется верить, что наступит такое время, когда распахнутся тяжелые двери архивов ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД… Скорее бы наступило это времечко – «приди, приди, желанное!». А пока, увы, мы в этом плане не очень-то далеко ушли от времен древнего Египта, где, как известно, знания носили тайный характер, всячески укрывались от простых смертных и были достоянием лишь жречества.

И с предоставлением народу (и его историкам) возможности максимально полного ознакомления с документами его собственной истории надо спешить всемерно.

Ибо чем раньше, полнее и всестороннее современное поколение историков сумеет изучить всю совокупность этого корпуса документов, тем больше вероятность сравнительно адекватного реконструирования исторического процесса. Ведь уже и сейчас, по ныне действующим правилам хранения, в Архиве Военной коллегии Верховного суда, например, о целом ряде осужденных в 1937–1941 гг. осталась лишь маленькая картонная карточка с указанием фамилии, имени, отчества и формулой «осужден ВК ВС в 1937 (1938, 1939)». Вот и все, что осталось от человека, некогда активно участвовавшего в строительстве РККА. Кроме того, немалое количество дел отослано из архива в местные органы госбезопасности, что создает дополнительные трудности их выявления и изучения.

А самая главная опасность состоит в том, что на наших глазах под антитоталитарный перезвон по разным причинам происходит самое настоящее исчезновение бесспорно существовавших ранее многих ценнейших, основополагающих по данной проблеме документов. Так, уже в 1957 г. при дополнительной проверке дела расстрелянного 30 октября 1937 г. бывшего командира 16 ск БВО комдива А.П. Мелик-Шахназарова сотрудники Главной военной прокуратуры, имевшие зачастую недостижимые даже для современного историка права и возможности, вынуждены были констатировать: «Личного дела на Мелик-Шахназарова разыскать не представилось возможным»³⁸. Объяснения причин здесь не дано. Остается лишь предполагать: то ли времени и терпения у военных прокуроров не хватило, то ли личные дела осужденных «врагов народа» изымались и куда-то отправлялись или же вообще уничтожались?

Тем более острым становится этот вопрос в наши дни, по прошествии более 60 лет со времени кровопролитных событий 1937–1938 гг. Во всяком случае, имеются косвенные данные о том, что, например, в Архиве Военной коллегии Верховного суда СССР часть надзорных производств по реабилитации военнослужащих, проведенной в 1957 г., уже уничтожена.

В печати неоднократно сообщалось, что в ходе августовских событий 1991 г. в архивах ЦК КПСС проводилось массовое уничтожение (специальными машинами) неизвестных общественности документов. А по авторитетному свидетельству В.В. Бакатина, еще в 1989–1990 гг. по приказу тогдашнего руководства КГБ при Совете Министров СССР были уничтожены (путем сожжения в печах) 105 томов «Оперативной разработки» по А.И. Солженицыну (значился под псевдонимом «Паук») и 550 томов по А.Н. Сахарову («Аскет»). Печи после сожжения были проверены, о чем составлены соответствующие акты³⁹. Кто сейчас может поручиться, что и поныне (под самыми различными соусами) не ведется массовое уничтожение документов, невыгодных (неудобных) для той или иной правящей в стране группировки?

В мировой исторической науке чуть ли не до каждого человека подсчитаны жертвы политических репрессий при Тиберии, в годы инквизиции, при Иване Грозном, в годы Великой Французской революции 1789–1799 гг. А точные данные о загубленных в совсем недавнем прошлом наших родных соотечественниках под различными ухищрениями все еще укрываются от историков, несмотря на совершенно ясный соответствующий Указ Президента Российской Федерации.

Как и каждый уважающий читателя и себя автор, я был обязан возможно полно выявить и тщательно изучить всю посильную мне литературу вопроса и уже опубликованные по данной проблеме документы. Без этого всякая попытка исследования была бы просто некорректна. Поэтому я должен и буду опираться на эти публикации. Но, используя их как своеобразные несущие опоры, я отнюдь не собираюсь создавать некую хрестоматию уже опубликованного. К уже напечатанному я буду прибегать, как правило, лишь в самых необходимых для наиболее полного раскрытия проблемы случаях. Самая же главная моя цель – поделиться с людьми теми новыми, еще не публиковавшимися данными (материалами) по исследуемой проблеме, которые мне удалось выявить в результате многолетней работы в архивах – особенно в Российском государственном военном архиве и в Архиве Военной коллегии Верховного суда Российской Федерации. И сейчас, когда начинаю все результаты этой работы сводить воедино, я совсем не жалею, а даже доволен, что годы жизни посвятил выявлению, рассмотрению, изучению, переписыванию пожелтевших от неумолимого бега времени пыльных страниц архивных дел. Сказать то и так, о чем и как до тебя не говорили, – в этом, очевидно, одна из высших духовных радостей. И не так уж важно, сколь малым тиражом будет издана книга. Важно, чтобы было что сказать.