Текст книги "Счастье возможно: роман нашего времени"

– Совсем ты, сосед, опустился, – строго заметил Вячеслав. – Даже Миха субботу от пятницы отличает. Надо тебя взбодрить.

Разумеется, под ремнем у Вячеслава была бутылка. Мы сели с ним выпивать у меня на кухоньке. Мне показалось, что, успокоившись на мой счет, сосед забыл и про свою Ленку, потому что разговор у нас пошел на отвлеченные темы. Но после третьей или четвертой рюмки мысль Вячеслава неожиданно вернулась – не к Ленке, но к моей персоне.

– Вот не пойму я, сосед, почему ты все лето в отпуску. Может, по вредности? Колись, где такую дают. А то я железо гну, а гуляю две недели в год.

Пришлось мне «колоться». Я поведал Вячеславу, что я литератор, типа писатель, и что хотя сижу на даче, но все время при деле. А чтобы он мне не завидовал, я, как водится, соврал ему, что гнуть слово не легче, чем железо. Вячеслав мне, естественно, не поверил.

– Ладно, проехали, – сказал он. – Обходишься без работы, и молодец. Но как ты обходишься без бабы – вот вопрос. Что-то я твою супружницу давно не видел.

Я уже открыл было рот, чтобы что-то ему ответить, – не помню сейчас, что именно, но это не важно, потому что ответ мой прозвучать не успел.

– О ком это тут речь? – раздался в дверях знакомый голос.

Эта была Тамара.

– Легка на помине… – пробормотал Вячеслав, смутившись. – Ладно, мне пора.

Он засобирался и через минуту исчез, прихватив с собой недопитую бутылку. Ошеломленный Томиным внезапным появлением, я замер, не решаясь подойти и обнять ее. Я ждал немедленного разноса за свое раннее пьянство, за бардак на кухне, да мало ли еще за что… Но странное дело – Тома выглядела почти такой же смущенной, как сбежавший Вячеслав.

– Знаешь, – сказала она тихо, – я тоже хочу с тобой выпить.

Я ушам своим не поверил.

– Но он… Вячеслав унес водку.

– Это не страшно, – улыбнулась Тома застенчиво. – У меня есть кое-что получше.

И она достала из сумки бутылку коньяка.

Теперь я был не просто ошеломлен, но ошарашен. Приводя в порядок обеденный стол, я пытался сообразить, чему приписать Томину небывалую душевность. Если она приехала праздновать покупку новой квартиры, то где фанфары? Почему она не выглядит победительницей? Грудь мою уже теснило тревожным предчувствием, но я не спешил с расспросами, полагая, что лучше будет, если дело разъяснится за рюмкой.

Наконец все было готово. Мы сели за стол. Тамара собственноручно открыла коньяк и налила нам обоим.

– Поехали! – заметно волнуясь, она подняла свою рюмку.

– Куда поехали? – уточнил я осторожно. – За что мы пьем, дорогая?

– Сейчас узнаешь…

Она залпом осушила рюмку и закусила яблоком. Я сделал то же самое.

– Ну, рассказывай.

Тома опять засмущалась, но постаралась себя преодолеть:

– Рассказываю… В общем, у меня, как говорится, две новости – хорошая и плохая. То есть плохая для тебя… а может, и не плохая, я не знаю, я ничего не знаю. Давай еще выпьем.

Мы выпили еще, но, кажется, Томе это мало помогло. Тем не менее она продолжила:

– Новость первая: квартиру мы нашу не продаем. Ты рад?

Сбитый с толку, я лишь пожал плечами.

– И новость вторая: я в ней больше не живу.

– Вот это интересно… – пробормотал я. – Можно подробнее?

Тамаре понадобилось опять выпить. Мне тоже.

– Понимаешь, – сказала она, восстановив дыхание, – мы познакомились в этом риелторском агентстве – он тоже квартиру покупал. Мы и подумали – зачем нам две?

– Вам? – мертвея, переспросил я.

– Нам, – прошептала она, и в глазах ее показались слезы.

Я встал. Я был страшен.

– Я тебе звонила! – закричала Тамара. – Я звонила, звонила!.. Почему ты был недоступен?

Уронив табурет, я вышел из кухни. Через минуту вернулся. Тома, рыдая, грызла яблоко. Не говоря ни слова, я сгреб со стола сигареты, рванул с гвоздя свой зонтик и выбежал из дому прочь.

Я шагал и шагал. Шагал, куда глядели глаза, а они глядели не видя. Вот и дождь начался, а я все шагал. Вдруг откуда-то донесся детский голосок:

– Дяденька!.. Дяденька!..

Но и уши мои слышали не слыша. Не сразу я понял, что голосок обращен ко мне, а когда понял, то машинально вскинул руку с часами:

– Два часа пятнадцать минут, девочка.

Сказав это, я осознал, что передо мной действительно стоит мокрая девочка, а в руках у нее какой-то сверток.

– Дяденька, возьмите собачку, – повторила она, видимо, уже в который раз.

– Давай, – сказал я не раздумывая и принял у нее сверток, в котором немедленно что-то запищало.

– Спасибо, – улыбнулась девочка и побежала от меня по лужам.

Надо было спросить, как зовут собачку, но я не догадался. Да я девочкиного-то имени не знал. Вернувшись домой, я внимательно изучил содержимое свертка. Существо оказалось мужского пола, примерно полутора месяцев от роду. Заглянув в святки, я нарек его Филиппом.

Маринованные орхидеи

Что есть первейшее из общественных благ? Конечно же, магазин шаговой доступности. (Ценовая доступность подразумевается, хотя это понятие относительное.) Если бы у нас везде были устроены МШД, то не нужна была бы ОП при президенте, потому что каждый такой магазин сам по себе есть замечательный гражданский форум. В торговом зале его мы громко заявляем о своих правах, на крылечке ведем продолжительные дискуссии, а на задворках осуществляем личные свободы, не установленные законом. И все это не отвлекая правительство от государственных дел.

Что касается моего микрорайона, то он в этом смысле благоустроен как нельзя лучше: ближайший магазин находится у меня прямо под окнами. При желании я могу плюнуть на его крышу, так что получается даже не шаговая доступность, а плевая. Построен этот магазин давно, и когда-то он назывался просто «Булочная». Булок в нем отродясь не бывало, но хлеб и твердые советские пряники купить было можно. Потом, когда в стране произошли всем известные перемены, магазин был приватизирован и стал называться «Булочная Роза Магазин». Кто была эта Роза – первая владелица магазина, жена владельца или его любимая женщина, сегодня уже никто не знает. За пятнадцать последующих лет торговая точка несколько раз поменяла хозяев; вывеску обновляли, слова в ней переставляли местами, но набор их всегда оставался тот же. Я понимаю, что убрать «Розу» с вывески нельзя, потому что теперь это бренд. Но меня удивляет упрямство, с которым наш магазинчик по-прежнему именует себя «булочной», ведь булок в нем как не было, так и нет. Зато, кроме булок, есть все, хотя и низкого качества. Невзыскательный потребитель, живущий в шаговом радиусе, в том числе и я, всегда отоваривается в «Розе».

Однако если же мне хочется непременно булок или какого-то непросроченного продукта, то приходится сделать на шаг больше. Метрах в двухстах от моего дома расположен большой современный гастроном. Считается, что он экономкласса, но это не значит, что покупатель может в нем шибко сэкономить, – здесь экономят на покупателе. В зимнюю пору старушки, словно кегли, падают на его обледенелом крыльце, а в зале зимой и летом нечем дышать. Я уж молчу о хронической нехватке продуктовых корзинок и ключиков от камеры хранения. Гастроном-эконом – это у нас второй уровень потребительской достаточности.

Третий уровень, наивысший в нашем районе, олицетворяет магазин «Престол». От первых двух он отличается самооткрывающимися дверями и некоторыми строгостями внутри. Ну и ценами, конечно. Третий уровень находится от меня в трех шагах, но для моего кошелька он недосягаем, как, впрочем, и для большинства здешних кошельков. Обычно мы проходим мимо «Престола»; чудесные двери его зазывно зевают, но ловят лишь воздух. Кассирша тут не перегружена работой – целый день она перелистывает бледными наманикюренными пальчиками гламурный журнальчик или кокетничает с охранником.

Третий уровень потребления – не мой уровень; мой находится где-то посередине между «Розой» и экономом, да и то когда финансы мои в относительном порядке, а так бывает не всегда. Беспорядок в моих финансах наступает, если мне приходится делать какие-нибудь крупные покупки – например, ботинки или брюки. В таких случаях я, бывает, одалживаюсь у «зятя» – так я называю Дмитрия Павловича, мужа Тамары, моей бывшей жены. Мне это не слишком приятно, но деваться некуда. Я – писатель, следовательно, фигура публичная, следовательно, без приличных ботинок мне никак нельзя. Так рассуждаю я, и Тамара со мной согласна, хотя на самом деле ничто ни из чего не следует. Просто относительная моя известность как прозаика дает мне возможность беспрепятственно миновать фейс-контроль в некоторых московских литературных клубах. Время от времени я бываю то там, то тут на чужих презентациях и вручениях, если, конечно, эти мероприятия сопровождаются фуршетом. Хожу я туда не для удовольствия, а с тем только, чтобы доказать Тамаре и Дмитрию Павловичу, что являюсь культурно значимой единицей. Иначе, подозреваю, он не стал бы мне ссуживать деньги на ботинки, и я бы не смог туда ходить.

Когда моя задолженность превышает мою кредитоспособность, Дмитрий Павлович не списывает ее, а реструктурирует. Процедура эта для меня тоже не очень приятная в моральном отношении. «Забудь про деньги, – говорит Дмитрий Павлович, – отдашь, когда сможешь». Первая часть фразы у него не вяжется со второй, потому что если я забуду про деньги, то не отдам уже никогда. Но это ладно. Хуже, что затем он начинает рассуждать о том, как бы пристроить меня к какому-нибудь делу, – конечно, не для того, чтобы мне с ним расплатиться, а чтобы я мог сам покупать себе ботинки. Разговоры на эту тему носят у нас ритуальный характер и никогда не заканчиваются ничем конкретным. Никогда, за исключением одного случая, о котором я сейчас расскажу.

Однажды Дмитрий Павлович позвонил мне и сообщил, что я приглашен на ужин. Ужин так ужин – я редко отказываюсь от подобных приглашений. Но было странно, что звонил он в середине рабочего дня. Если я пытаюсь связаться с ним в это время, Дмитрий Павлович не сразу вспоминает, кто я такой, и говорит со мной наводящим страх начальственным тоном. Впрочем, тон и на сей раз был командный, не допускавший возражений:

– Будь готов в половине восьмого. Мы с Тамарой тебя заберем.

Я попытался уточнить, по какому поводу предполагается ужин и почему мне непременно надо на нем присутствовать, но Дмитрий Павлович не стал входить в подробности.

– Некогда мне сейчас с тобой, – отрезал он. – Ужин деловой, а что к чему – там узнаешь.

Не вполне удовлетворенный его ответом, я перезвонил Тамаре. Менеджеры ее звена не так важничают, к тому же, судя по хлюпающим звукам, иногда раздававшимся в трубке, мой звонок застал ее за кофе в корпоративном буфете.

– А что тебе не ясно? – удивилась Тома и хлюпнула. – Дима нашел тебе работу и хочет с кем нужно познакомить.

– Вот оно что, – пробормотал я, – понятно. Но хотелось бы и мне быть в курсе.

– В курсе чего?

– Ну… где мы ужинаем и с кем.

– А Дима тебе не сказал? – Тома хлюпнула. – Ужинаем у Сырова в «Сырниках».

– Но с кем?

– С Сыровым, конечно.

Я помолчал, соображая. Гастрономическая фамилия всплыла из глубин моей памяти и… скрылась опять.

– И кто он, этот Сыров? – спросил я осторожно.

Тамара изумленно ахнула:

– Как это – кто? Ну ты даешь, писатель! Он же знаменитость; у него все ваши кушают.

– Наши?

– Ваши, ваши – культурная общественность. Он тебя прочитал, и ты ему понравился. Хочет тебе книгу заказать.

– Поваренную?

– Почему поваренную… ну, может, и поваренную. Какая тебе разница, если деньги заплатят?

Ситуация более или менее прояснилась. Идея с поваренной книгой меня не очень вдохновляла, но познакомиться с Сыровым и его заведением, наверное, стоило. Обидно ведь зваться московским прозаиком и не знать, где кушает культурная общественность. То есть та ее часть, что имеет средства ходить по ресторациям.

В восемь, точнее, в восемь сорок вечера к моему подъезду подкатил Гелендваген, а в нем Дмитрий Павлович, Тамара и водитель Дима-маленький. Я уселся, поцеловал свою бывшую жену, и мы поехали.

Пробка – рывок, пробка – рывок… мы ехали по Москве. Ресторанов по обеим сторонам дороги было множество: с позлащенными турникетами, с гардами у входа, похожими на Диму-маленького. Ковровыми красными языками заведения слизывали подъезжавшую клиентуру, но клиентура эта не выглядела как культурная общественность. Потом Гелендваген свернул с проспекта и стал пробираться переулками. Здесь уже не было пышных вывесок, но было много тесно припаркованных дорогих машин. Половину их составляли собратья нашего Гелендвагена – крутобокие джипы, а половину – плоские, словно раздавленные насекомые, спортивные болиды. Могло показаться, что местные жители сплошь были любители сафари или отчаянные лихачи, но я знал, что это не так. Машины стояли вдоль стен, словно лаковая обувь в прихожей, и мне захотелось их пожалеть.

– Как неудобно жить в центре, – заметила Тамара. – Негде даже припарковаться.

– Угу, – откликнулся Дмитрий Павлович.

Мне, однако, показалось, что они неискренни друг с другом.

А Дима-маленький в это время шептал что-то нецензурное – сильно вращая рулем и зыркая в оба зеркала, он мучительно осаживал. Наконец мы втиснулись задом в какой-то малый промежуток у тротуара.

– Вылезай, приехали! – объявил Дмитрий Павлович.

Разумеется, команда эта относилась к нам с Тамарой. Дима-маленький отвалился на сиденье и сунул в рот сигарету. Выбравшись из Гелендвагена, я осмотрелся. Ни подъездов с ковровыми дорожками, ни каких-либо вообще подъездов поблизости не наблюдалось.

– Нам во двор, – сообщил Дмитрий Павлович.

Тамара взяла его под руку, и мы двинулись дальше пешком, полируя глянцевитые бока бесконечных авто. Впрочем, скоро наш предводитель действительно свернул в какую-то арку, пахнувшую кошками. Тамара, встревожась, прижалась к Дмитрию Павловичу, я же, напротив, почувствовал, что мы на правильном пути, хотя культурной общественности пока видно не было. И я не ошибся: очутившись во дворе, мы обнаружили надпись, сделанную от руки прямо на домовой стене: «Сырники здесь», – гласила она. Кривоватая стрелка указывала на лестницу, шедшую в подвал. В конце лестницы была железная дверь с такой же рукотворной надписью: «Вход». Дверь подалась без скрипа.

Внутри подвального заведения все оказалось, как я ожидал: стены беленого кирпича, трубы, вентиля, манометры. На манометрах, правда, ноль. Андерграунд, но не совсем – трубы были аккуратно выкрашены, и столики в зале выглядели достаточно опрятно. Публика сидела довольно густо – неброско одетая, но раскованная, она пила и закусывала чем-то из тарелочек. Тарелочки были маленькие, не такие, как на бесплатных фуршетах. Приглядевшись, я обнаружил в зале несколько знакомых лиц; кто-то даже сделал мне ручкой. Тамара не солгала – место было культурное.

Выяснив у администратора, что Сыров «еще не подъехал», мы сели за резервный столик и взяли меню.

– Посмотрим, чем питается наша интеллигенция, – пошутил Дмитрий Павлович.

Я тоже раскрыл карту. Меню оказалось чрезвычайно разнообразное: кроме сырников во всех видах, здесь были блюда со всего света – от украинского борща до карбонадо по-аргентински. Россию представлял настоящий пятидесятипятиградусный самогон, названный для конспирации «напитком фирменным». Впрочем, не успели мы сделать заказ, как в зале объявился хозяин заведения.

– Вот и Сыров, – сообщил Дмитрий Павлович, но мог бы не сообщать, потому что я и сам его вычислил. Курчавобородый плотный мужчина обходил столик за столиком, чтобы перемолвиться словечком с гостями. Кого-то он хлопал дружески по плечу, а избранных подвергал объятиям. Наконец он добрался до нас и сразу же облапил Дмитрия Павловича.

– Здравствуй, дорогой… здравствуй… – бормотал Дмитрий Павлович между поцелуями. – А вот познакомься…

Сыров обернулся ко мне:

– А-а-а! Читал, читал…

И не успел я испугаться, как он напал на меня. Хорошо, что я не ношу на лице растительности, иначе мы с Сыровым сцепились бы бородами и остались навек прижатыми щека к щеке.

Тем не менее я был польщен и рад почувствовать на себе ревнивые взгляды культурной общественности.

Помятые, мы вернулись на свои места, и Сыров принял на себя командование застольем. Заказывал он с моря и с Дона, так что ужин наш скоро стал похож на дегустацию. Чего только мы не отведали по его настоянию – сейчас не упомню. Лишь один самогон, которым мы запивали все подряд, упорядочивал этот гастрономический хаос. Разговор, сопровождавший трапезу, я тоже запамятовал – кажется, мы говорили о футболе. Но беседу эту, о чем бы она ни была, мы не закончили. Я не думаю, что какую-нибудь беседу с Сыровым можно было закончить, потому что к нему беспрестанно подходили для объятий деятели культуры. Одна только коротко стриженная дама поздоровалась попросту, без лобзаний. Более того, она взяла свободный стул и села с Сыровым рядом.

– Знакомьтесь, – сказал он, покосившись на даму. – Ирка. Мой исполнительный директор и по совместительству жена.

Ирка улыбнулась нам одними губами. Она выложила на стол устройство, среднее по размеру между мобильником и ноутбуком, и деловито поинтересовалась:

– Итак, что наши переговоры?

– Переговоры? – мы переглянулись.

– Мы тут пока что кушаем, – ласково пояснил Сыров.

– Вижу, – сказала Ирка. – Но пора бы уже и к делу.

– К делу так к делу! – Сыров утер губы салфеткой.

Взгляд его ожил и загорелся.

– Дружище! – он обратился ко мне. – Посмотрите-ка в зал… Кого вы здесь видите?

Я осмотрелся:

– Ну… вон там политолог сидит еще с кем-то. Я вчера его по телеку видел.

– А там, – он ткнул вилкой, – кинорежиссер. А за тем столиком – видите, обнимаются? – два тоже писателя, и оба поэты. И так дальше, в кого ни плюнь: культурные люди культурно сидят… А почему, как вы думаете?

– Что – почему?

– Почему они сидят в «Сырниках», а не где-нибудь?

Я пожал плечами:

– Может, вы для них скидку делаете? Дисконт или как это называется?

Сыров кивнул:

– Дисконт – это само собой. И подвал, и трубы – все, конечно, влияет. Но главное – что? Главное – мы тут считаем, что культурный процесс неотделим от пищеварительного. Вот в чем наша фишка.

– Может быть, «фишка» в пропорции… – осторожно заметил я.

– Фишка в неотделимости! – отрезал Сыров. – Вы не представляете себе, сколько творческих судеб состоялось в этом подвале… Режиссер пьет с продюсером, поэты друг с другом… Люди искусства идут сюда и находят друг друга. А вы… я хочу, чтобы вы нашли в «Сырниках» писательское вдохновение.

– Я пожалуй, – пробормотал я, – но мне не очень понятно…

– Экий ты брат недогадливый! – подал вдруг голос Дмитрий Павлович. – Напиши покрасивее про все про это… про то, как тут судьбы складываются. Заведению лишний имидж, тебе, глупому, гонорар. Вот и будет пропорция.

– Да, напишите, – сказала Ирка. – У вас получится.

Четыре пары глаз смотрели на меня выжидательно. Отказываться теперь было бы с моей стороны просто свинством.

– Мухтар постарается! – пошутил я. – Выпьем за вдохновение.

Ирка занесла мой телефон в свое устройство, и мы выпили за успех предприятия. Сыров заявил, что по такому случаю угостит нас особым блюдом. Он выщелкнул пальцами официанта и пошептал ему что-то на ухо. Мы ждали минут пятнадцать, и блюдо наконец приплыло на руках самого шеф-повара. Это были тонкие ломтики смуглого мяса в обрамлении изысканных голубых цветов.

– Что это? – воскликнули мы хором.

Сыров сделал паузу, наслаждаясь эффектом:

– Копченая антилопа с орхидеями.

– Антилопа – это круто, – одобрил Дмитрий Павлович.

– Красота какая! – восхитилась Тамара.

– Угощайтесь, господа!

Наколов вилкой орхидею, Сыров отправил ее в рот. И, увидев на лице моем ужас, засмеялся:

– Не бойтесь, писатель, они маринованные!

Отведать орхидеи я так и не решился, но это не спасло меня от расстройства желудка. После ужина в «Сырниках» я провел беспокойную, бессонную ночь. Пищеварительный процесс во мне совершался бурно, и мыслительный был от него неотделим. Каждый очередной толчок в животе давал моим думам новое направление: я то ругал себя литературной проституткой, то прикидывал, как на сыровский гонорар поеду в Европу.

К утру мой кишечник унялся, и в голове понемногу улеглось. Я забылся в подобии сна, но, как оказалось, ненадолго. С постели меня подняла телефонная трель.

– Я не рано?

Звонила какая-то Ирина Кирилловна из «Сырников». Спросонья я не сразу понял, что это вчерашняя Ирка.

– Нам с вами надо составить договор. Ждем вас сегодня с одиннадцати до двенадцати. О'кей?

– О'кей, – отозвался я глухо. – Куда ехать?

Так началось для меня утро новой жизни. Что ж, назвался груздем – полезай в кузов.

Я напоследок посовещался с желудком, умылся, побрился, оросил себя одеколоном и отправился по указанному адресу в «Сырники ООО». Составлять договор.

Сколько раз это слово ласкало мне ухо? Ну… несколько раз. Едешь на метро в издательство, а колеса знай выстукивают: «договор, договор». Если вы не писали книжек, вам не понять, что означает для автора приглашение составить договор. А оно означает, что творенье его не отправится прямиком в ноосферу, но погостит еще здесь, у публики. Оно признано человечеством годным к употреблению, принято в печать, и, быть может, кто-то даже прочтет его. Хотя бы наборщики прочтут и будут друг другу показывать и прыскать в кулак.

Но в то утро, когда я от «Сырников» получил приглашение к договору, творенья у меня никакого не было. Казалось бы, куда лучше: не потрудился еще, а уже где-то ждет тебя бумага, в которой прописью стоит причитающаяся тебе сумма. Но почему-то в метро, по дороге в заветный офис, мне было не радостно. Вагоны бренчали и оглушительно скрежетали на ходу, а машинист то и дело давал во тьму тревожные гудки. Что там мерещилось машинисту, не знаю; я же убеждал себя в том, что мне беспокоиться не о чем. Тем более что таблетки от живота я захватил с собой – на всякий случай.

В офисе меня встретила сама Ирка, теперь – Ирина Кирилловна. Она приветствовала меня скупой улыбкой и сразу же препроводила в совещательную комнату. Едва мы с ней расположились за длинным столом, как в комнате появилась девушка и поставила между нами вазу с конфетами.

– Чай желаете или кофе? – спросила она меня. Я пожелал кофе.

– Мне как обычно, – распорядилась Ирина Кирилловна. – И собери кого нужно.

Девушка обернулась мигом: чай, кофе и все «кто нужно» явились почти одновременно. Пока в моей чашке таял сахар, я успел познакомиться с дамой-дизайнером и дамой-маркетологом (стриженными под свою начальницу), юношей-культурологом, старичком-кулинаром и представителем дружественного «Сырникам» пиар-агентства – мужчиной средних лет с маникюром. Я заметил, что все они пришли на совещание с папочками, и усовестился, что, кроме таблеток от живота, ничего с собой не принес.

– Поговорим о нашей книге, – предложила Ирина Кирилловна. – Какие у кого мысли?

Сотрудники живо развернули свои папочки; я же лишь побарабанил пальцами по столу. Мысли не заставили себя ждать: у дамы-дизайнера были готовы четыре варианта обложки; юноша-культуролог выдвинул знакомый тезис о том, что культура и питание неразделимы; дама-маркетолог потребовала, чтобы в произведении была отражена положительная динамика заполняемости человекомест. Мужчина из пиар-агентства посоветовал отразить в художественной форме, что в наши дни ходить в гости и пить друг у друга на кухне неактуально, так же как варить самогон, потому что самогон нынче подают в «Сырниках».

Не было мыслей только у дедка-кулинара да у меня. У него, очевидно, по старости, а у меня, скажу честно, с перепугу. Да и как было не напугаться – я понял, что работать придется в коллективе. Мне это было непривычно – в последний раз в коллективе с другими мальчишками я воровал в Васькове яблоки. Подытоживая мозговой штурм, Ирина Кирилловна сказала, обращаясь уже ко мне, что «Сырники ООО» не ждут от меня самовыражения и что «роман на полку» им не нужен, а нужен современный взгляд на культуру питания и питание культуры. На этом производственное совещание закончилось. Коллеги подобрали свои папочки и разошлись, прихватив каждый по конфетке. Я сидел в прострации.

Девушка, ранее подававшая кофе, принесла стопку бумаг.

– Ознакомьтесь с договором, – сказала мне Ирка.

Строчки запрыгали у меня в глазах. Я плохо соображал, но все же удивился, вчитавшись:

– Как это – вы тут называете меня «исполнителем». Я же не музыкант.

Она пожала плечами:

– Если есть заказчик, значит, есть и исполнитель. Договор у нас типовой, и я бы на вашем месте не стала придираться к словам.

Она была права – придираться не стоило. Свое место я почувствовать успел, но зато раздел «вознаграждение» компенсировал, похоже, все лингвистические неловкости.

Словом, из «Сырников ООО» я вышел уже не вольным художником, а нормальным трудоустроенным гражданином. Очутившись на улице, я огляделся кругом новыми глазами, промытыми, словно офисное стекло. Офисы, сплошные офисы – Москва трудовая обступала меня. Меня обтекали люди в галстуках с широкими узлами, и мне впервые в жизни хотелось заглянуть им в душу, спросить: «А какой, к примеру, у вас оклад? Вы какое получаете вознаграждение?» Хотелось с ними сблизиться, намекнуть, что теперь я им не чужой, что я один из них. Я мог предложить им пойти куда-нибудь (да хоть в «Сырники»!) выпить чего-нибудь актуального – для снятия стресса. Да – теперь я мог себе это позволить! Мог, потому что во внутреннем кармане моей куртки лежал, давил на сердце конверт с авансом. Я стоял в недоумении, не узнавая ни города, ни себя. «Как такое случилось?» – спрашивал я себя. Как случилось, что меня – меня! – наняли по типовому договору, словно любого из этих, в галстуках? Мне хотелось спуститься в метро и оглохнуть, родным его грохотом обезболить душу. Хотелось сбежать с незаработанными деньгами, лечь на дно, исчезнуть совсем. «Ну, будет вам книга!» – мстительно бормотал я.

Вот в каких смятенных чувствах вывалился я тогда из «Сырников». Однако спустя два-три дня волнения мои улеглись. Разумеется, сага о желудочном культуртрегерстве у меня не получилась, да я не шибко и старался. Аванс я потратил, как и собирался, на поездку в Чехию (чудесная страна!). Но сбегать и ложиться на дно мне не пришлось. «Сырники» какое-то время еще пытались достать меня через Дмитрия Павловича, а потом плюнули и списали, как испорченную антилопу.