Текст книги "С начала до конца (сборник)"

Луковище

У неё была такая странная, горькая фамилия – Луковище.

– Только никому не говорите, что вы моя тётя, – когда Лёша мямлил и куксился, его тело делалось угловатым, а лицо мягким и бесформенным. – Я сказал, что вы просто родственница. Дальняя родня жены. Если можно, не распространяйтесь. Без обид, тёть Сань?

Саня улыбнулась. Она не обиделась. Не до жиру, как говорится.

Она вообще, кажется, перестала обижаться. На время или навсегда перестала – неизвестно, но с обидами было ещё тяжелее, чем без них. Так что – спасибо. Приютили – спасибо. Поддержали – спасибо. Не вышло – тоже всё в порядке.

Снег дребезжал за окном, снег, похожий на телепомехи – нервный, горизонтальный, расплывчатый. Снег, город, Саня. Геометрические фигуры, и – точка. Из-за стойки администраторов хорошо просматривался строго огороженный участок сизого неба. Он, казалось, неритмично подёргивался.

Иногда Саня разрешала себе вот так «зависнуть» и почувствовать себя отдельно от всего, что её окружало. Это обязательно нужно было делать: хоть по дороге домой, хоть на работе, хоть за мытьём посуды. Иначе терялось ощущение того, что она живёт. Заставить чувствовать себя живой иногда было очень трудно. Но без этого вообще всё теряло смысл. Оставалась только череда бессмысленных движений, автоматизмы и страх.

Вряд ли сотрудники салона «Автошик» знали, что новый колл-менеджер – Лёшина тётя. Но как же неловко было Лёше встречаться в коридоре с Сергей Сергеичем, который, казалось, всегда был задумчив и погружён в себя, но теперь, после того как тёть Саня получила работу, Сергей Сергеич, кажется, немного усмехался, встречаясь глазами с Лёшей. «Вот засада. Ну всё, я у него под ногтём, – думал Лёша с досадой. – Чёртовы семейные дела».

Клиенты терпели. И южнорусский Санин говорок, и её беспомощность, и ошибки. Менеджер Луковище путала номера заказов. Владелец «тигуана» приехал ремонтироваться, а его запчастей на складе не оказалось. Владельцу «Киа-Рио» пришёл дорогой корейский инжектор вместо дешёвого контрактного – Саня помнила, что нужно перезвонить клиенту, но звонок затерялся. Может, снег тому виной. О записанных на одно и то же время клиентах в «Автошике» уже ходили каверзные байки с присказкой «на грани увольнения».

– Луковище уволят, это просто вопрос времени, – говорили и менеджеры, и мастера, и сменщицы. – У директора кончится приступ милосердия, и всё встанет на свои места.

Сотрудницам, сидящим рядом и напротив, давно было уже ясно, что настал период, когда ничто уже не могло оправдать Санино раздолбайство. Ни внешность – даже в свои пятьдесят с небольшим ухоженная Саня была похожа на известную итальянскую актрису из семидесятых, и никто никогда не угадывал настоящий Санин возраст. Нельзя было сослаться и на отсутствие опыта, потому что Луковище работала в «Автошике» уже целых пять месяцев. Что до политики, то постановлением директора год назад на рабочем месте были запрещены беседы о войне, которая сотрясала соседнюю страну. Такие разговоры расшатывали и без того неустойчивую эмоциональную обстановку в коллективе, провоцировали обсуждения на повышенных тонах и взаимную ненависть. Саня была «оттуда». Ей сочувствовали и помогали вещами, но неприкаянность беженки тоже не могла быть оправданием плохой работе. Тем более что в последнее время в семье у Сани вроде бы всё понемногу утряслось. Ей сделали временную регистрацию, видимо, нашлись добрые люди. И ей самой, и дочке. Полтора месяца назад Луковище стала бабушкой. Значит, и внучке тоже.

О том, куда делся муж дочери, Саня старалась не говорить. Да никто и не выпытывал. Хотя соседкам очень хотелось. Особенно хотелось расспросить Саню о том, почему она с семьёй приехала именно в Петербург, а не в какую-нибудь деревню Александровские Зори, где всегда нужны доярки и фермерши.

Поначалу сотрудницы улыбались Сане, старались её растормошить и вызвать на откровенность, а потом уже и перестали обращать внимания на её чудачества. Неприлично лезть человеку в душу.

Только Сергей Сергеич, Лёша, менеджер Лена и бухгалтер знали о том, что у Сани были проблемы с разрешением на работу. И что трудится она вместо Лены, которая ушла в декрет, но, если судить по бумагам, Лена никуда не уходила. Маленькая бухгалтерская хитрость и согласие обеих сторон, и вот уже Лёшина тётя работает на стойке у телефона, деньги идут на Ленину карточку, но Саня ежемесячно подъезжает к Лене за оговоренной суммой. Сумма меньше официальной зарплаты, но Саня рада и этому.

Может быть, если поискать, постоять в очередях и пообивать пороги, Саня бы нашла себе что-то получше и постабильнее. В «Автошике» знали, что у Сани высшее гуманитарное образование, но о диссертации по Бёрнсу не знал никто, да и слава Богу. Лишнее это всё.

Хорошо, что пошёл снег. Декабрь уже, хватит сырости, а то всю осень мы прыгаем через лужи. И темно весь день, но какая разница, если внутри вообще никогда не светло. Если такая тишина вдруг попалась в руки, что только и заботы, чтобы держать эту тишину и не уронить. И жить с оглядкой на неё. Дома – молчать о самом важном, а на работе – вообще молчать. Невеликая цена за жизнь, если уж совсем честно. Молчишь и молчишь. А что до очередей и бумаг, что до этих длинных чиновничьих столов – то это просто такое упражнение. Отжимание гордости. Сходила за справкой – отжалась. Сбросила полкило. Доказала, что имеешь право жить здесь ещё год. И работать, спасибо Сергей Сергеичу. И Лёше, конечно, тоже спасибо. Вот и у внучки в свидетельстве о рождении теперь будет написано: «Санкт-Петербург». Зять проклянёт, а внучка всё-таки, может быть, вырастет и вспомнит бабушку. И доброе о ней скажет. Хотя – кто знает, что она там скажет. Может, забудет. Словно и не было на свете человека, который когда-то копался в литературных переводах, а теперь тупо тыкает в кнопки корпоративной телефонной трубки и пытается изображать сотрудника фирмы. Отпечаток, не человек. Луковище, одно слово. А всё равно – не умрёшь вот так просто. Не пускают. Да и рано ещё.

Снег повалил щедро, по-зимнему. Забелил крыши машин, превратил их в гладкие гипсовые слепки, в безликие заготовки на полках ленивого скульптора. Сергей Сергеич вышел из здания, потоптался возле своей «мазды», подумал и повернул в сторону метро. В подземке сухо, а сегодня ещё и быстрее, чем на колёсах.

Грядёт совещание директоров, подведение итогов года. Луковище в январе всё равно придётся увольнять. Вернее, сказать ей, что её услуги больше не нужны. Даже не потому, что она не справляется. Просто колл-менеджер Лена собирается вернуться на работу. Непонятно, что там творится у Лены в семье, да и Сергей Сергеичу это безразлично, но, если работник готов приступить к своим обязанностям, несмотря на декретный отпуск, директор не имеет права препятствовать. Лене тоже нужны деньги, и она ни в чём не виновата.

А вот Сергей Сергеевич виноват. Он не может понять, в чём его вина, но уже несколько дней нет ему покоя. Что-то такое ноет и свербит внутри, от чего приходится отмахиваться, выкручиваться и заставлять себя искать во всём позитив, но с позитивом у Сергей Сергеича плоховато получается. Особенно когда в голове вертятся мысли о Сане, о Лене, об этом проклятом Лёше, будь он неладен. О том, что заварушку устроил кто-то там, наверху, а разгребать придётся ему, Сергей Сергеичу. Так же, как разгребают снег вокруг напрочь занесённого и заледеневшего автомобиля.

Хорошо, что завтра обещают конец снегопада. Может, снег растает сам. Хотя в этом тоже нет ничего хорошего – до самого Нового года мы снова будем прыгать через лужи. Прыгать, скользить, поддерживать друг друга и говорить – спасибо. Поддержали – спасибо. Не вышло – тоже всё в порядке.

Кабесео[1]1
  Кабесео – в аргентинском танго приглашение взглядом, без слов.


[Закрыть]

«Это не зов, не приказ, даже не приглашение. Вы можете пойти, а можете и не пойти. Вы можете просто слушать друг друга, сидя в разных углах зала – и связывает вас только взгляд.

Когда вы идёте в паре под музыку, делаете “квадрат”, “крест” или “сэндвич”, вы одновременно и принадлежите себе и не принадлежите. Партнёрша слушает партнёра всем телом – не ушами и не корпусом, а каждым волоском на коже, она расслаблена, она доверяет. Партнёр не просто управляет дамой, потому что дама не аппарат, чтобы ей управлять. Мужчина – само сердце нового существа, которое называется парой. Он ветер, а партнёрша – шлейф.

Контакт должен быть максимальным. У вас соприкасаются грудь и головы, ноги тоже время от времени касаются друг друга – чувствуют! Не бойтесь друг друга, это самое главное – не бойтесь…»

Мои подопечные танцуют. Ноги, спины, плечи, наклонённые к партнёру «домиком». Гардель поёт о «далёкой земле своей», на которой он хотел бы умереть, и о том, что лошадь, на которую он ставил, отстала от фаворита на одну только голову. Маленькая эстрада с более-менее ровным полом, в закутке парка, на дальнем краю платановой аллеи. Август, сезон перевалил за середину. За короткий двухнедельный отпуск нельзя научиться танцевать аргентинское танго по-настоящему, но можно вдохнуть его хмель и чуть-чуть, понарошку, опьянеть. Вообразить себя завсегдатаем маленьких портовых милонг. Несерьёзные отдыхающие, не знающие, как убить время вечером, приходят сюда слушать старые ритмы, гитару и бандонеон, чтобы потом пойти по набережной, в одиночку или с кем-то вместе, в смутной тоске, которая легко забывается. По сути, неважно, умеете ли вы танцевать. Проводить? Ну, разве что до набережной. Что ж, проводите.

В это время суток работающие горожане обычно идут домой, а курортники – снова, в который уже раз за день, к песку и воде. На светлой песчаной полоске тоже происходит своя жизнь. Чебуречник тащит на немноголюдный уже пляж эмалированное ведро, в нём киснут жаренные в масле огромными пластами теста с подобием фарша внутри – и всё это пахнет цыганщиной и разгильдяйством. Парочка пьёт дешёвое вино из пакета, женщина откинулась на пластмассовом шезлонге, положив руку на песок ладонью кверху. Мужчина в светлой рубашке сидит рядом и льёт в одноразовый стаканчик красное сухое цвета шоколадной космеи.

Праздничный дух летних курортных городков – не для местных жителей, мы ему подыгрываем, мы его аккомпанемент, а танцующие – это вы, да-да, вы, но танцующие уходят, а музыка остаётся, она продолжает звучать даже тогда, когда ни одна пара не выходит в салиду. Что вы говорите? Нет, спасибо. До свидания, нет-нет, не стоит, послезавтра встретимся на занятии.

Ничего не произойдёт в моей жизни больше – будет всё то же самое, вот, к примеру, эти платаны, липы и ели, странно прижившиеся в нашем тёплом краю. Только уроки танцев, только пары – чужой человек плюс чужой человек равняется танец, моё дитя, живущее несколько минут, одну недолгую танду. Смешно.

Так я иду вдоль набережной, и все эти неумные мысли лезут в голову потому, что я устала, проголодалась и больше нет сил слушать Гарделя. Мой сезонный заработок – сплошные слёзы, из года в год ничего не меняется, но я и не хочу менять. Дочь уехала, ученики приехали, студия работает, лето движется к концу.

Я не завсегдатай уличных кафе, но сегодня мне хочется передохнуть, сесть за столик, под зелёный навес с надписью «Туборг». Сажусь, поворачиваюсь вполоборота к улице. Лимонад? Да, принесите, пожалуйста, лимонад. И больше ничего. Только лимонад.

Невысокие круглые фонари, стоящие вдоль набережной, похожи на огромные порции мороженого. Я сижу и наблюдаю за тем, как туда-сюда мимо меня ходят люди, праздные и деловые, разговаривают о тысяче разных вещей и ни о чём вовсе. Несут в пакетах пляжные вещи, фрукты, книжки, запотевшие пластиковые бутылки. Пёстрый уличный мусор скапливается вдоль бордюров, всё отжившее свою короткую дневную жизнь сбивается к обочинам, чтобы потом исчезнуть в чёрном мусорном мешке ночи. Я скольжу взглядом по поверхности картинки – точно так же я рассматриваю на улице, проходя мимо, репродукции местных ренуаров, их ненастоящее, маслянистое море, столики, портреты посетителей уличных кафе, прописанные нарочито рваными и яркими мазками. Я нечётко вижу детали, только некие разноцветные штрихи, но нет резона заглядывать каждому встречному в глаза глубже, чем получается.

Странным образом мой взгляд останавливается на человеке, сидящем за столиком напротив, лицом ко мне. Это пожилой человек, мужчина, ему далеко за шестьдесят. Одет он во что-то летнее и светлое, на голове шляпа, ноги вытянуты в проход, рядом со столиком – тросточка. Седые усы, тёмные глаза, а подробности – нечётки. Было бы глупо, если бы я сейчас достала из сумочки очки специально для того, чтобы разглядеть его лицо. Но он смотрит на меня. Сощурился, чуть запрокинул голову. Смотрит, не отрываясь. Я тоже, не отрываясь, смотрю на этого пожилого мужчину. Просто молча смотрю.

И меня вдруг окатывает тёплая волна, это происходит независимо от моего сознания. Чьи-то руки подхватывают моё тело, внезапно ставшее маленьким, кружат его, и пространство съезжает слева направо и вверх – я вдруг вижу нашу старую квартиру на Красном проспекте в Новосибирске, где я родилась, а родители жили ещё вместе. Я вижу зелёную обивку дивана, продолговатое зеркало на дверце поцарапанного шкафа цвета тёмного ореха, и в этом зеркале – молодого мужчину, он смеётся и держит на руках ребёнка в цветной распашонке. Лицо ребёнка разукрашено метиленовой синькой, этот ребёнок – я, я знаю это точно. Я вижу своё отражение в зеркале, противное лицо ветряночного чудища, и мне становится страшно, я плачу, а мужчина что-то напевает, тормошит меня, поддерживая подмышками, смотрит на моё страшное размалёванное лицо и повторяет: «Синенький цветочек ты мой, си-и-и-ненький!» А потом вижу бабушку, и себя уже постарше, классе во втором, и бабушка отчитывает меня: «Такая же лентяйка, как твой папенька. Тоже приходил домой и весь вечер валялся, ноги задрав к потолку!», и это чувство стыда за себя, за «папеньку», за бабушку, и вообще – хоть провалиться сквозь землю… А ещё фотографии: чёрно-белые свадебные мамины фотографии, на них отец молодой, высокий, черноволосый. И ещё страничка в Интернете, Викентьев Николай Витальевич, директор новосибирского завода номер 60. Тяжёлые глаза, усы и залысины по бокам невысокого лба. Телефонный звонок – здравствуй, папа, не узнаёшь, может, лучше с вами на Вы, у вас была дочь, помните? – нет, этого не может быть, ну как поживаешь, да, да, если что-то нужно – звони.

Я сижу напротив и не могу достать очки. Их и не нужно доставать, я ведь помню то чувство, когда я смотрела чёрно-белые фотографии, и мне достаточно этого. Здравствуй, мне сорок четыре, за спиной у меня два развода, дочь моя выросла и уехала на каникулы в Питер, я учу курортников танцевать танго, а дома пусто, и на кухне отклеиваются обои, и дверца шкафа – нет, не того, поцарапанного, но тоже старого, кухонного, еле-еле держится, а мне и наплевать. Смотри, вечер, и фонари похожи на мороженое, и мусор вдоль бордюров, и отдыхающие, и ты сам – отдыхающий, живёшь в каком-нибудь санатории, приехал вместе с детьми или пожилой женой, они все сейчас на пляже или в маленьком местном магазинчике, или уехали на экскурсию, да какая мне разница, где они.

Или всё-таки рассмотреть его получше и убедиться, что это ошибка, но нет, лучше ничего не знать. Лучше просто заплатить по счёту. Посмотреть на него снова, запомнить эту фигуру, эту посадку головы и вытянутые в проход ноги. Улыбнуться еле заметно. Медленно перевести взгляд, сделать вид, словно я задумалась о чём-то другом, например, понаблюдать за мальчишкой, который учится кататься на скейте. Поглазеть на прохожих. Взять сдачу, не оставляя чаевые – пусть это делают отдыхающие. Просто встать и просто выйти. Поехать на автобусе домой, сесть на кухне, съесть что-нибудь без вкуса и запаха, долго смотреть в окно, на подъёмные краны вдоль побережья, на неровный зубчатый край горизонта. Ничего особенного сегодня не произошло. Просто взгляд, не зов, не приказ и не приглашение. Хорошо, что я тогда не достала из сумочки очки.

Письма Елене

Письмо 1. 31 декабря

Дорогая Елена, поздравляю Вас с Новым 20… годом и наступившим Рождеством Христовым и желаю Вам крепкого здоровья и боевого настроения, потому что в преддверии наступающего года мы невольно готовим себя к предстоящим боям. Продолжайте, пожалуйста, радовать нас своим творчеством и будьте счастливы.

Недавно посмотрел Ваш новый фильм, до сих пор хожу как шалый, да и о чём в фильме говорилось, я не понял, видел только: улыбается, сердится, смеётся, поворот головы, рука, плечо, бедро, снова поворот – какой-то бесконечный Ваш танец и так в течение полутора часов. Что хотел сказать режиссёр? Дурак Ваш режиссёр. Можно было не делать пауз, куда он вставлял какие-то бессмысленные диалоги других героев. Снимал бы только Вас.

С пожеланиями удач.

Витёк

Письмо 4. 18 января

Дорогая Елена, здравствуйте. Весной начинается моя серьёзная работа в Москве, связана она с недвижимостью. Моя последняя встреча с главой одного из департаментов банка Х** в прошлом году состоялась не зря. Я окончательно утвердился в намерениях приехать, а поскольку бабки там неприличные – естественно, открываются дополнительные возможности.

Очень стыдно, но спрошу: Вы глаза-то сделали? Вы хоть понимаете, что это за деньги? Надеюсь, что нет. Женщине не нужно думать о нулях.

Елена, я хочу, чтобы моя деятельность в Москве была пронизана Вами. Я не напрашиваюсь к Вам в женихи, абсолютно не собираюсь досаждать своим присутствием, поскольку реально понимаю разницу в развитии, да и все остальные тысячи разниц тоже. Но это не пустые слова и не заискивания.

Вы – вдохновение, я – солдат. Вы творите, а я забочусь о Вас, забочусь по мере возможности и в соответствии с Вашими потребностями, забочусь об актрисе и очаровательной женщине, забочусь бескорыстно. Поверьте мне, такое бывает. Если хотите, то я забочусь о Вас, как меценат. Не думайте, пожалуйста, что я совершенный идиот и ненормальный альтруист. Я более чем корыстен в своих намерениях, только вот корысть-то моя несколько иного характера, нежели материальная или физиологическая. Идти к вершине значительно легче, зная, что кто-то достойный оценит твои победы.

Зачем нужны овации плебеев, когда достаточно одобрительного взгляда и улыбки одной женщины? Напишите мне, пожалуйста! От Вашего решения очень многое зависит. При любом исходе – спасибо Вам большое.

С любовью.

Витёк

Письмо 8. 7 апреля

Дорогая Елена, если бы Вы знали, насколько Вы необходимы мне – и я уверен, что когда-нибудь Вы поймёте, как сильно я необходим Вам. Расскажу немного, кто я такой.

У меня незаконченное высшее образование, немецкие корни (дед – поволжский немец), и отсюда, как говорят мои знакомые – у меня природные культурные манеры с самого детства. У меня большие амбиции, связи в Кремле и прочие дела, но могу Вас уверить, что никакой фальши в отношениях с женщинами я не допускаю. Вы же мой идеал. Вы талантливая, красивая, грациозная и рассудительная, как Соломон.

В первую очередь я с трепетом отношусь к Вашим фильмам, к Вам, Вашей семье и ко всему, что Вы делаете. То, чем мне предстоит заниматься, включая политику, – очень непросто. И что же я противопоставлю в душе этому скопищу человеческих противоречий и характеров? Вы – женщина, и Вам проще понять мою психологию – тем более что, по большому счёту, она у меня как у ребёнка. Только ответьте мне. Я всё еще надеюсь, честно. Я могу быть рядом с Вами, и я это Вам докажу на деле, только бы жизнь продолжалась. С любовью.

Письмо 14. 15 мая

Дорогая Елена, я совсем забыл подробно рассказать Вам о себе.

Последние 20 лет я занимался вопросами, связанными с недвижимостью. Мой юридический институт в 90-х годах оплачивал «положенец» – это человек, находящийся на положении «вора в законе». На протяжении времени ко мне привыкли и в администрации моего маленького города (не сравнить с Москвой, но всё же), и в милиции. В 20 лет я уже был на уровне и в долях с теми, кому было 40. Потом, когда люди мне надоедали, я всё оставлял и брёл себе дальше. Я жил как царь – у нас курортная зона, река Ока, и никого вокруг, даже деньги потратить негде! Разврат и излишество я никогда не любил, даже пил в одно лицо – философ хренов… Так или иначе, ко мне пёр народ, в смысле звонили, приезжали, увозили и привозили обратно. За рулём я ещё в 20 лет перестал ездить, хотя по ночному городку погонять люблю.

Я втащил целую кучу народа в сферу недвижимости: город-то наш всего 60 тысяч, и очень удобно иметь свой батальон риелторов. Здесь прикол в том, что они, как правило, между собой в контрах, и, поработав у меня 3–6 месяцев, эти периферийные тётки начинают понимать, что попали в эльдорадо и их вымученные зарплаты – это слёзы, и что жизнь теперь пойдёт по-новому. Когда же начинают мои кумушки с дрожью в голосе потихоньку от меня сваливать, вот тут главное выдержать характер и с благословением отпустить их на вольные хлеба. В напутствие я всегда выражал им благодарность за проделанную работу и подчёркивал, что всегда буду рад их звонкам. В итоге, работая в маленьком городе, эти клуши по звонку рассказывали мне все свои варианты с ценами от хозяина, потому что Витёк из-за бабла не ругается, всегда подскажет и поможет и не обманет. И, даже если их у меня 15 человек, и у каждого своя информационная база, машины, офисы, деньги… Вы понимаете? Такой вот тренировочный лагерь получился.

Последние 10 лет я половину своего дохода делю с президентской командой, мы гоняем с кремлёвским племянником, моим другом. Ещё я всегда занимался благотворительностью. Во власть, конечно, звали, разные люди и в разное время. Но в последние годы я стал значительно ближе к Богу и очень этому рад.

Я Вас уже должен был утомить, но в заключение хочу сказать, что мой секрет успеха в делах недвижимости всегда строился на неподдельном интересе к человеку и его истории. Это потом уже я думал о гонорарах. Деньги – это вообще всегда дело пятое. Люди очень чувствуют алчных и скучных.

Вот Вы теперь имеете обо мне представление, моя дорогая. Всегда Ваш, окрылённый –

Витёк.

Письмо 26. 5 июля

Дорогая Елена, я уже в Москве, а Вы так и не ответили ни на одно моё письмо. Я уверен, что Вы их читаете. Вы, безусловно, думаете, что я странный человек, и пока опасаетесь идти со мной на контакт. Я очень хорошо Вас понимаю и ничуть Вас не тороплю.

Я снова пересмотрел несколько фильмов – и «Солнечный Рим», и «Перчатку», и те серии из «криминальных» сериалов, где Вы играли. Я вижу Вас, говорю с Вами, и, конечно, между нами есть какая-то связь. Вы даёте столько энергии и радости, что мне хочется расшатать горы или даже Кремлёвскую стену. Женщина нужна только для этого, и Вы это должны знать, дорогая моя и прекрасная.

Письмо 30. 14 августа

Здравствуйте, милая моя. Очень волнуюсь, но всё-таки хочу спросить Вас.

Станете ли Вы, со своей стороны, участвовать в программе «Реконструкция Москвы»? Пока в ней официально только я один, и первое, что надо сделать – это восстановить семь православных храмов в Москве. Я не знаю пока о Вашем решении, но, конечно, очень хотелось бы, хотя бы пусть даже удалённо, получать от Вас некоторые рекомендации.

Во-первых, нам с Вами нужно съездить к агрегаторам. Это – структуры, которые сопровождают все операции в сотовых сетях. Надо согласовать первый пробный вариант: набрал комбинацию на сотовом телефоне и отправил копеечку из дома на восстановление конкретного Храма.

Ещё нам нужно будет съездить в отдел социального служения Московской Патриархии и проинформировать их об этой программе. Здесь нужна очень сильная поддержка и, конечно, благословение Церкви. Кроме того, надо развернуть программу по восстановлению. Мы всё здорово скоро застроим и восстановим, была бы идея, а друзей у нас по всему белу свету соберётся нормальное число. Ну а самое основное сделается в Сети, конечно, через мощные и агрессивные сайты, возможности такие нам Господь даёт. Если не хотите или не можете участвовать в этом деле лично – Вам бы только показать мне на места предполагаемых действий, вот так бы всё и началось.

Я вот Вам всё о себе рассказываю. Может быть, Вы, хотя бы в качестве разгрузки, что-нибудь мне ответите? Ваши миры – это, конечно, круто. Как Вы осязаете то, что нас окружает? Вы играете утончённо, сексуально и каждый раз по-новому глубоко и свежо – я улетаю просто. Всегда Ваш,

Витёк.

Письмо 34. 13 сентября

Дорогая Елена. Я просто в шоке. Раньше мне казалось, что Москва – это двигатель внутреннего сгорания, только запали в нём искру – и маховик завертится. Кто бы мог подумать, что для того, чтобы повернуть эту громаду к лесу задом, нужно ждать не дни, а месяцы. Страшно подумать – может, годы. Но сдаваться-то я не привык.

Сегодня ещё в двух местах произошёл небольшой облом, нет, пустяки, ничего страшного. Ваш Витёк цел и невредим и даже посмеялся над теми, кто поставил ему подножку. Ещё раз я убедился в Вашем уме и предусмотрительности. Конечно, Вам пока не стоит вступать со мной в переписку. Я хотел было настоять, чтобы на сегодняшнюю встречу мы с Вами пришли вместе. А после удачно проведённых переговоров мы бы поужинали где-нибудь в ресторации Артемия Лебедева. Очень хорошая кухня, да и интерьеры ничего. Ну, Вы, наверное, в курсе. Но то, чем обернулась сегодняшняя встреча – никто не мог такого предположить. Я удивлен, если не сказать расстроен. Москва не изменилась со времен девяностых годов, и это печально. Снаружи кажется, что все вопросы могут решить переговоры двух-трёх умных людей. А на деле получается так, что тебе внезапно устраивают случайную автокатастрофу, и никаких встреч. Что за детский сад у Вас тут в столице?

И всё равно я надеюсь на то, что скоро мы с Вами встретимся. Неизменно Ваш,

Витёк.

Письмо 42. 27 ноября

Дорогая Елена. Сам знаю, что напишу Вам сейчас форменную глупость, глупость непростительную, потом я буду каяться, но ничего уже не поделаешь.

Я отдаю себе отчёт, что Вы меня вчера не заметили. Но это не значит ровным счётом ничего. Пусть не заметили. Сама по себе встреча была для меня знаковым событием.

Я шёл с другой женщиной, конечно. Чёрт меня бы побрал. Я не смог подойти к Вам. Вы шли по своим делам, и я бы Вам никогда не помешал. Но этот случай… Вы должны знать, что, кто бы ни находился в данный момент рядом со мной, я всегда жду весточки от Вас.

На днях встречаюсь в мэрии Москвы с важным человеком. Я же говорил Вам, что Вы ещё обо мне услышите. И, возможно, очень скоро.

Не дрейфьте там, на своей киностудии!

И, будьте уверены – мы встретимся не так. Не случайно, не на улице. Это будет что-то совершенно особенное, уж я-то знаю.

Всегда Ваш,

Витёк.

Письмо 1. 4 декабря

Здравствуйте, Виктор. За этот год вы написали мне более сорока писем. Это много, это очень много! И я не могу вам не ответить. Но данное письмо будет первым и последним, и я прошу вас не спорить с этим и принять как есть.

Вы полны энергией, вам нужен источник вдохновения и надежд – и вот вы, полный прекрасных авантюр, едете в Москву и выбираете себе музу и объект – актрису, то есть меня. Это очень трогательно, даже забавно, учитывая мои жизненные обстоятельства.

Если у вас так много связей в Кремле или где-там-ещё, то вы должны знать, что последние пять лет у меня не было крупных ролей в кино, а халтура в сериалах не считается. У меня на руках двое маленьких детей и старики родители, у меня есть официальный муж, тоже актёр, который содержит другую семью, и ещё у меня есть руки и ноги. Для того, чтобы выжить в отсутствие работы, я полгода назад устроилась работать дворником в одном из районов г. Москвы и, знаете, – я не жалуюсь. Мои дети накормлены, полдня я провожу на свежем воздухе и занимаюсь практически фитнесом.

Да, это было бы очень весело – включиться вдруг в ваши затеи. Что-то подсказывает мне, что они – по крайней мере не все суть выдумка. Я читаю новости и вижу информацию о том, что происходит в некоторых описанных вами местах – и дай Бог, это не ваших рук дело. В общем, всё, происходящее в вашей жизни, очень живенько и захватывает, но, поймите, не для меня. Ваши письма смешны – я надеюсь, вы меня простите – и наивны до умопомрачения. И, несмотря на это, я хочу вам сказать за них спасибо. Сегодня я прочитала отрывки из некоторых ваших посланий моей приятельнице, бывшему менеджеру, которая моет подъезды в нашем доме. Не вспомню другого такого весёлого вечера за последние несколько месяцев! Мы помолодели лет на пять!

Дорогой Виктор, будьте счастливы и здоровы. Ещё раз спасибо вам. Но с меня – и правда – хватит.

Не тратьте на меня силы, обратите их на кого-нибудь другого, поюней и поглупей.

Прощайте.

Елена.

P. S.: И очень вас прошу, оставьте эту нелепую затею – искать меня на улицах. Я давно никуда не хожу, не бываю на тусовках и кинопоказах. Очень боюсь, что из-за меня вы можете напугать какую-нибудь невинную женщину.

Письмо 43. 5 декабря

Что радуешься, шалава? Чему веселишься? Думаешь, ты дала мне своим письмом по морде, этак по-барски – презрительно и свысока? Не тут-то было. Всё у тебя наоборот получилось.

Я сразу тебя раскусил, когда только первый твой фильмец посмотрел. Развратное лицо, провинциальные манеры. Но гонору хоть отбавляй, и глазки с поволокой. А сейчас – что, наконец клюнул тебя жареный петух?

Не дают тебе ролей, старая блядь? Теперь не дадут никогда, у Витька скоро своя лапа будет везде. Знаю я этот тон, разговорчики через левую ноздрю – словно вы смотрите на человека, а словно бы и на таракана. А сами куда грязнее и дряннее нас, простых людей с открытой душой. И расплата вас настигает не сразу, но твой случай, видимо, особенный.

Желаю тебе всю оставшуюся жизнь мыть засранные подъезды, старая вшивая курица, до скончания твоего века драить чужое дерьмо. Ни одной роли ты не сыграешь больше, даже в сериалах. Потому что не умеешь уважать людей.

В мире не должно быть блядей и потаскух. И проститутки не смеют хамить, пусть даже в письмах, обычным честным людям.

Поэтому я сделаю всё, чтобы ты подохла на помойке. И в этом будет высший человеческий и божий суд.

Я сказал и так будет.

Виктор.