Текст книги "Наследство племени готов"

Глава 10

Приморск, наши дни

Сидя за рулем синего «Фольксвагена», Виталий направлялся в Приморск.

Вчера брата предали земле, похороны были достойными. Воронцов и Светлана держались хорошо. Сестренка не привела с собой экстравагантных приятелей – то ли байкеров, то ли рокеров, в кожаных потертых куртках и рваных джинсах, которые всегда отирались возле богатой девушки.

Леонида похоронили рядом с матерью, и Виталий, редко ходивший в церковь, на этот раз был почему-то уверен, что они встретятся там, на небесах, и тетя Лиля возьмет под крыло своего несчастного ребенка. Потом были поминки, однокурсники Воронцова-младшего говорили о нем много хороших слов, и некоторые пробили слезу у бедного отца.

Вадим Сергеевич надеялся, что сын со временем займет его кресло в строительной компании, и потихоньку приучал его к бизнесу.

Когда все закончилось, Вадим Сергеевич сел в машину к Виталию и положил руку ему на плечо. Рука была горячая, дрожавшая, и Громов невольно вздрогнул.

– Когда ты собираешься в Приморск? – спросил дядя. – Я бы хотел, чтобы ты поторопился.

– Дядя, ты хорошо подумал? – Детектив знал, что предприниматель Воронцов не менял своих решений, но не мог не задать этого вопроса.

– Я хорошо подумал, – неожиданно твердо отозвался Вадим Сергеевич. – Чем скорее ты найдешь ее, тем лучше.

– Ладно, поеду завтра утром, – пообещал Громов.

Дядя кивнул:

– Отлично. Поезжай. Информируй меня о всяких мелочах.

И Виталий пообещал.

В суматохе печальных дней ему удалось заскочить к Николаю, не изменившему своей привычке уничтожать пирожки. Он заплатил коллеге пять тысяч, и тот пообещал выжать из волоса все, на что способен. И выжал. Во всяком случае, действительно больше, чем ожидал Виталий.

– Эта дама – натуральная блондинка, – сообщил эксперт. – Ее возраст, к сожалению, сообщить не смогу, скажу только, что ей до тридцати.

– Возраст ее я приблизительно и сам знаю, – ответил Громов, улыбаясь.

Он хорошо знал своего брата и его предпочтения по отношению к девушкам.

Малолеток Леонид терпеть не мог, даже шестнадцатилетних считал испорченными и тупыми. Всех старше двадцати пяти он именовал «старухами» и тоже не рассматривал в качестве дам своего сердца, отдавая предпочтение ровесницам. Получалось, возраст загадочной блондинки – от восемнадцати до двадцати шести лет.

Громов прибавил и убавил года, полагая, что, возможно, девушка скрыла реальный возраст. Она во что бы то ни стало хотела познакомиться с Леонидом поближе, чтобы потом выбрать удобное место и время и убить его…

Зачем? На этот вопрос еще предстояло найти ответ.

– Если знаешь возраст – это хорошо, – Николай вклинился в его мысли, как дрель в дерево. – Обещаю, ты ее легко отыщешь. Сейчас я сообщу тебе еще кое-что. В волосе мне удалось найти остатки лекарства. Бедняжка проходит химиотерапию – у нее онкология. Стадию не скажу – до таких высот медицина еще не поднялась.

Виталий оторопел. Такого он не ожидал. Да, Николай прав. Теперь незнакомку отыскать несложно. Стоит лишь навестить онкодиспансер и поинтересоваться блондинками от восемнадцати до тридцати лет. Наверняка их там не так много. Узнав новость, Виталий хотел немедленно ехать в клинику, чтобы раскрыть преступление по горячим следам, однако Вадим Сергеевич так упорно просил привезти новоявленную дочь в ближайшие дни, что Громов не смог ему отказать.

В самом деле, преступница никуда не убежит, впрочем, даже если убежит из Белогорска, он ее настигнет.

Вот почему Виталий с утра пораньше отправился в Приморск, находившийся в четырехстах километрах от родного города, и через пять часов благодаря хорошим дорогам и быстрой езде уже ездил по курортному городку в поисках улицы Виноградной.

Улица, правильнее сказать, улочка, находилась не в центре, но в потрясающем месте – на берегу песчаного утеса золотистого цвета. Узкие тропки змейками сбегали к пляжу. Дом Марины, ничем не примечательная совдеповская одноэтажная штукатуреная постройка, прилепился почти к краю обрыва.

Несмотря на старую черепицу, облупленные рамы окон, он выглядел почти сказочным. Виноград обвивал своими толстыми стеблями почти половину домишка, еще зеленые грозди свешивались гирляндами, старые деревья окружили его, как строгие стражи, разбавляя зеленым цветом тусклость и неприглядность старого дерева и облупившейся штукатурки. Вдали бирюзовым покрывалом простиралось море, и Виталий вспомнил стихотворение, очень ему нравившееся:

 
Дай радость, Господи, не мне,
Хотя и я ее желаю.
А тем, кто с радостью ко мне
Спешил, все сердце отдавая.
Пусть дом их будет на скале
И буря дверь его не тронет.
Пусть свет горит в его окне,
И ты теплом его наполни.
 

Этот дом стоял на скале, утопал в зелени, но не выглядел счастливым. Вряд ли житейские бури обходили его стороной.

Виталий потрогал калитку, оказавшуюся незапертой, и, оглядываясь, решился пройти в сад. Все выглядело нежилым, огород зарос сорняками. Они будто выталкивали из земли высохшие нарциссы и гиацинты, и бедные цветы не сопротивлялись, зная, что их луковицы, перезимовав, весной выбросят из земли изумрудные лучики-стебельки.

– Здесь есть кто-нибудь? – Громов подошел к окну и постучал указательным пальцем по пыльному стеклу.

– Что тебе нужно? – Пожилая женщина, с головой, повязанной платком, одетая в потертую выцветшую юбку и такую же кофту – наряд явно для работы, – поправила очки в старой роговой оправе, еле державшиеся на красном потном носе, и пошла на него, как танк Т-34, готовая бомбардировать при оказании сопротивления.

– Я к Марине Владимировне Собченко, – пояснил Виталий, выдавив из себя улыбку, хотя под грозным взглядом аборигенши улыбаться вовсе не хотелось. – Она дома, вы не знаете?

– Дом ее мне известен, – ответила бабуля (впрочем, ее возраст было трудно определить). – Пройдешь еще сто метров вправо – увидишь кладбище. Вот уже три года, как ее постоянное место жительства – там.

– Как? – растерялся молодой человек.

Рот его приоткрылся, и какая-то назойливая мошка попыталась в него залезть. Он сплюнул, чертыхнулся и посмотрел на женщину:

– Она умерла? Но почему?

– Чи инфаркт, чи инсульт. – Бабуля, произнеся эти слова, сделала ударение на первом слоге, потом пожала плечами, и старая кофточка неопределенного цвета затрещала на могучих телесах. – В общем, скоропостижно. Утром еще в огороде ковырялась, а вечером уже санитарка увезла. Бывает такое, бес знает отчего.

– Бывает, – согласился гость. – А ее дочь Маша? Она еще живет в этом доме?

Спрашивая, он не надеялся услышать положительный ответ. Слишком уж запущенным выглядел участок, да и сам дом.

– Машка-то? – Соседка усмехнулась, показав остатки зубов. Снизу их было три, а сверху – всего два. Наверное, на приведение зубов в порядок пенсии не хватало. – Давненько ее не видела. Не прошло и двух лет, как мать померла, она дом продала – и поминай как звали.

– Не видно, чтобы кто-то его купил, – удивился Виталий.

– Купили, – уверенно кивнула женщина. – Скоро приедут, строить особняк здесь будут. Место уж больно понравилось. Девчонке могли бы и больше заплатить, а дали копейки.

Виталий напрягся.

– И вы не представляете, где она может быть? – Его голос дрогнул.

Если женщина ответит отрицательно, он может никогда не отыскать свою сестру. Молодые девчонки мечтают о жизни в столице, и Маша могла туда податься и затеряться в Москве или Санкт-Петербурге.

– Оставила она мне на всякий пожарный свой адресок. – Бабуля снова поправила очки, начавшие запотевать. – Сказала, вдруг, мол, кому-то понадоблюсь. Правда, это было два года назад. Маша решила снять комнату в коммуналке, потом найти работу. Марина не смогла дать дочери образование. Денег едва хватало на жизнь, хотя она и корячилась на двух работах.

– Почему же Маша ей не помогала? – удивился Виталий. – Чем же она занималась?

– А ничем, – махнула рукой соседка. – Собиралась поступать, да никуда не поступала. У нынешней молодежи эти слова – «в институт готовлюсь» – оправдание безделья. Може, уже поступила? Тогда в общаге нашей ее найдете. У нас тут один институт – гостиничного хозяйства.

Громов очень сомневался, что Маша стала поступать в местный институт. Что-то подсказывало: она по-прежнему вольный художник, а значит, вполне может обитать по адресу, данному соседкой. Что ж, пора проверить.

– Где улица Гоголя? – спросил он соседку.

Коротким толстым пальцем с грязным ногтем та показала на дорогу.

– Поедешь налево, в город, потом на кольцо выйдешь – и направо. Дальше держишь правой стороны. Через пару километров ее и увидишь.

Несмотря на то что бабуля явно не была хорошим штурманом, Виталий довольно быстро отыскал улицу Гоголя (может быть, потому, что она состояла всего из пяти домов и располагалась почти в центре города?).

Дом, облюбованный Машей, серый, невзрачный, по идее, давно должен был войти в список зданий, предназначенных к сносу. Однако в нем жили, и об этом говорили занавески на окнах, цветы, за которыми кто-то ухаживал, и еще тысячи мелочей, не сразу бросавшихся в глаза.

Виталий поднялся на второй этаж по давно не мытой лестнице (судя по запаху в подъезде, люди иногда справляли в нем свои нужды) и постучал в квартиру номер четыре, снабженную четырьмя нерабочими звонками. Дверь тотчас открылась, будто его поджидали, и на пороге предстала воинственного вида женщина лет пятидесяти, с крашенными хной апельсиновыми волосами. Выражение ее морщинистого лица не предвещало ничего хорошего. Исходивший от нее «аромат» недвусмысленно подчеркивал, что Громов оторвал ее от важного занятия – поглощения спиртных напитков, скорее всего, дешевой водки.

– Ты к кому? – поинтересовалась она, осклабясь. – Впрочем, заходи. Выпить найдется?

Он покачал головой:

– Боюсь вас разочаровать, мадам, не в этот раз. Сегодня мне нужно поговорить с Марией Собченко. Судя по всему, она проживает в этой квартире.

Услышанное не понравилось апельсиновой даме:

– Что тебе от нее надо? Не скажешь – проваливай.

Виталий знал такой тип людей – с ними не раз приходилось работать. Они не отпустят даже незнакомца, пока не разведут его на сумму бутылки.

– Прежде всего разрешите преподнести вам это, раз уж мне не удастся составить вам компанию, – он выложил в ее коричневую руку триста рублей. – Выпейте, пожалуйста, за мое здоровье. А в следующий приход я обязательно к вам присоединюсь, – пообещал детектив.

Это ей понравилось.

– Машка в последней комнате по коридору, – объявила она, подобрев. – Вроде никуда не выходила. Ну, ты, это, слово-то держи. Будем ждать.

Расшаркавшись и надавав кучу обещаний, Виталий, зажимая нос от крепких запахов, прошел по темному пыльному коридору и постучал в деревянную дверь, когда-то выкрашенную коричневой краской. Теперь от краски остались небольшие островки – островки бедности и неустроенности.

– Кто там? – раздался молодой звонкий голос, и детектив порадовался, что теперь попал по адресу.

– Мария Собченко? – поинтересовался он. – Откройте, пожалуйста. Я по важному делу.

Послышались неторопливые шаги и прерывистое дыхание за дверью.

– Но кто вы?

– Я по поручению знакомого вашей матери, – ответил Виталий. – Ее звали Марина Владимировна Собченко?

В старом, давно не смазанном замке повернулся ключ, и дверь распахнулась. Виталий увидел высокую стройную девушку со смуглым румяным лицом, черными прямыми волосами и черными, слегка раскосыми глазами. Такая оригинальная внешность удивила молодого человека. Дядя Вадим был блондином, судя по его рассказам, блондинкой была и Марина. А эта девица чернявая, как грач. Действительно ли она их родня? Потом, позже, нужно будет обязательно взять анализ ДНК.

Дядя считал Марину порядочной женщиной, возможно, так оно и было. Что, если, кроме него, она встречалась с кем-нибудь еще и, не зная, от кого забеременела, решила повесить дочь на Воронцова – все же он богат и способен помочь. Чернявая Маша заметила его пристальный взгляд, который ничуть ее не смутил. Она продолжала смотреть вызывающе, правда, не без любопытства.

– Значит, вас прислал знакомый мамы, – констатировала она, по-прежнему держа гостя на пороге. – И что от меня нужно? Мамы давно нет.

– Может быть, вы пригласите меня в комнату? – буркнул Виталий. – Держать человека на пороге – как-то негостеприимно.

Девушка пожала узкими плечами:

– Да проходи. Только воровать здесь нечего. Вот сижу и думаю, у кого бы одолжить рубликов тысячу. Не поможешь?

– Да ты сначала выслушай меня, – Громов тоже перешел на «ты». – Семь лет назад твоя мать отправила письмо в Белогорск некоему Вадиму Сергеевичу Воронцову, где рассказала о тебе. Знаешь, почему она так поступила?

Ее глаза-черносливы расширились, потом сузились, тонкие ноздри дрогнули, и девушка расхохоталась.

– Ой, только не говорите, что мой папаша не сложил буйну голову в горах Кавказа, – захлебнулась она. – Впрочем, я никогда не верила в эту сказку. Неужто тот мужик – как ты его назвал, Воронцов? – и есть мой папаша?

– Так говорила твоя мать, – Виталий ушел от ответа.

– То есть вы не верите, – она тряхнула черной гривой. – А мне по фигу. Почти девятнадцать лет я жила без папаши и проживу еще столько же. Мне от него ничего не нужно – так и передай. И, если у тебя все, давай выметайся.

Виталий оглядел комнату, в которой, кроме стола, двух стульев, старого-престарого платяного шкафа, ничего не было.

– Вадим Сергеевич Воронцов верит, что ты его дочь, и готов принять тебя, – начал он. – Вот почему прислал меня к тебе с просьбой привезти в Белогорск. Он хочет тебя увидеть.

Она даже не посмотрела в его сторону.

– Желание необоюдное. А ты сам кто будешь? Может быть, мой братец?

– Двоюродный, – признался Громов. – К сожалению, недавно, несколько дней назад, Воронцов похоронил родного сына, умершего от сердечного приступа. У него осталась дочь, ненамного моложе тебя. В общем, ты должна поехать со мной.

Маша повернулась, прищурившись:

– Знаешь что? Вообще-то я не вижу в этом никакой необходимости, ну, ехать туда. И так называемого моего папашу – если он действительно таковым является – мне не жалко. Кстати, почему вы объявились только сейчас? Матери нет уже два года, значит, и письмо она послала минимум три года назад.

Громов слегка покраснел, но ответил по возможности твердо:

– Видишь ли, письмо пришло, когда отец был в отъезде. Почту забрал мой почти столетний дед, страдавший склерозом, и забыл о ней. Сейчас он умер, и мы, разбирая его документы, наткнулись на письмо. Вот оно, – детектив вытащил слегка помятый конверт из кармана. – Хочешь почитать?

Девушка покачала головой:

– Узнаю почерк мамы. А чего хотела она? Чтобы отец забрал меня к себе?

– Марина хотела другого: чтобы Вадим Сергеевич знал о тебе, просто знал – и все, а дальше сам принимал решение, – объяснил Громов. – Так ты поедешь или нет?

Настаивая на поездке, он мысленно ругал себя.

В этой девушке не было ничего родного, не чувствовалось, по крайней мере, как любят говорить писатели, она выглядела как кукушонок, мать которого пытается спасти детеныша, подкинув в чужое гнездо. Конечно, по приезде нужно будет взять у нее анализ ДНК. Маша наморщила лоб, покрывшийся мелкими морщинками, немного подумала, помассировав щеки, и кивнула:

– А знаешь, поеду. Может быть, хотя бы три дня поживу как человек.

– Почему же три дня? – удивился Громов.

– Да потому что я смотрю этот проклятый телевизор и вижу, как отцы, прежде чем убедиться, что имеют отношение к детям, которых не знают, требуют анализ ДНК. Сейчас это стало каким-то ритуалом. Так что мы обязательно сдадим его в вашем городе. Если окажется, что я ваша родственница, – что ж, тогда сами решайте, как дальше будем жить. Если же нет – я уеду, и вы никогда больше обо мне не услышите.

Виталий почесал затылок. Честно признаться, он не ожидал от девицы таких слов. Первое, что бросалось в глаза в ее комнате, нет, скорее комнатушке размером с кладовку, – вопиющая бедность. При этом она не собиралась раскручивать на деньги своего отца или человека, который считал себя таковым. Это не могло не понравиться, не вызвать симпатию.

– Что ж, тогда собирайте вещи – и вперед. – Детектив подумал, опустив глаза, что этой девушке много времени на сборы не понадобится.

Кроме вылинявшего халата без верхней и нижней пуговиц, у нее может быть пара таких же платьев и рваные джинсы, но не такие, как у Светки, брендовые, а потертые от старости, ветхие.

Маша подтвердила его предположения:

– Да мне и собирать-то нечего. – Она открыла платяной шкаф, где висели не два, а три платья – одно с длинным рукавом (а вот брюк как раз и не оказалось), достала хозяйственную клетчатую сумку и небрежно побросала все туда. – Нижнее белье такое, что и доставать стыдно, – призналась Маша. – Если ты одолжишь мне тысячу рублей, именно одолжишь, потому что я не побирушка, то получишь ее после того, как я наконец устроюсь на работу.

– Где ты работаешь или работала? – поинтересовался Виталий, беря сумку.

– А где я могу работать? – усмехнулась девушка, подняв с плеч черные волосы (этот жест делал ее загадочнее). – Образования не получила. Да и как получить, если нет денег? Вот и приходится подвязываться на сезонки. Осенью и зимой в нашем городе нечего делать – пусто. А с курортниками открываются гостиницы. На лето я устраиваюсь горничной, а осенью хозяин всех увольняет. Приходится, как говорят, сосать лапу. В Приморске все скамейки расписаны. Даже продавцом без блата не устроишься. Может быть, в другом месте мне повезет? – Она быстро взглянула на Громова и опустила длинные ресницы. – Нет, я обещаю, что не возьму у вас ни копейки. Постараюсь устроиться на работу, если у вас с этим получше.

– Ладно, вперед и, как говорят, с песней. – Громов вышел в коридор, морщась от какофонии запахов (кислого борща, жаренной на каком-то вонючем жире картошки), и, закашлявшись, поторопился на лестничную клетку.

Девушка заковыляла за ним, обувшись в туфли на высоких каблуках.

Виталий разбирался в моде благодаря брату и сестре и сразу отметил, что такая модель вышла из моды лет десять назад.

«Наверное, еще материны», – подумал он.

Каблучки, видимо, были с набойками, которые цокали, как козьи копыта, по ступенькам.

Щелкнув ключом, Громов открыл дверь и помог девушке сесть на сиденье рядом с водительским, а сам примостился рядом.

– Клевая машинка, – Маша с интересом рассматривала салон. – Мне нечасто приходилось ездить в иномарках, разве постояльцы гостиницы иногда приглашали провести вечерок.

После этих слов, сказанных как бы между прочим, детектив напрягся. Почему-то мелькнула мысль, что Маша работала в гостинице вовсе не горничной, а девушкой по вызову, и тошнота подступила к горлу. Он с ранней юности питал неодолимое отвращение к проституткам.

Девица, словно почувствовав его состояние, скорчила забавную гримаску и толкнула его острым локотком:

– Небось подумал, что я подрабатываю проституцией? Забей на это. Не по моей части. Вечерок вечерку рознь. Когда меня приглашают в номера, я отказываюсь. Секс мне не нужен, особенно за деньги, однако хороший ужин и бокальчик шампанского – это моя слабость.

Виталий промолчал. Его сестра – если она таковой являлась – безбожно врала, и все ее ужимки выдавали ложь и испорченность. Да, не такой представлял он дочь красавицы Марины. Не такой…

Впрочем, а чего он ожидал? Курортная любовь дяди растила ее, как могла, выбиваясь из сил, чтобы ребенок был одет и накормлен, стеснялась написать Вадиму, чтобы не принести боль семье… По-своему эта женщина достойна уважения.

Ему удалось подавить чувство гадливости к испорченной девочке. В конце концов, она испорчена, потому что бедна. А сколько богатых развратниц, которым деньги совсем затуманили мозги, не собираются бросать разгульный образ жизни, никоим образом не смущаясь, что их имена постоянно мусолят в прессе.

– Тебе еще предстоит покататься в иномарках, – ободрил ее Виталий. – Ну что, поехали?

– Поехали.

Машина тронулась. Громов мельком взглянул на соседку:

– На могилу матери съездить не хочешь?

– Прошу, не надо. – Что-то грустное пробежало по ее лицу. – Потом, позже… Не сейчас.

Детектив не возражал:

– Как хочешь. – Он вырулил на дорогу, и автомобиль понесся вдоль моря, по узкому асфальтированному шоссе, гладкому, как лед. – Красиво у вас, – заметил он, любуясь бирюзой морской глади. – Знаешь, когда я увидел твой домик почти на краю утеса, вспомнил одно стихотворение. Его автор считает, что такое жилище скрыто от житейских невзгод.

Мария расхохоталась, громко, развязно, и это снова покоробило парня.

– Романтика… Может быть, какой-нибудь роскошный особняк на скале, с кучей охраны и электронным глазом, и укрывает хозяев от невзгод. Да и то дело не в скале и не в море. Впрочем, последнее слово сюда подходит. В море денег. Вот что оградит от многих неприятностей. А жалкий домишко, который я называла лачугой, не годится ни в роман, ни в стихотворение. Самый хороший сезон – лето, но летом бывают песчаные бури. Ты знаешь, какое человек испытывает чувство, когда ветер бросает ему в лицо песок горстями? Горячий воздух стягивает лицо получше любого лифтингового крема, волосы становятся похожими на солому. Хочется укрыться где-нибудь в прохладном месте, а мать кричит, чтобы мы продолжали работать в огороде, и она права. Знаешь, как нас спасали консервы? Когда не на что купить мясо, сойдет и картошка с солеными огурцами. Осенью в нашем городке начинается сезон дождей, и мы с мамой всегда мучились, потому что протекала крыша. Починить ее стоило больших денег, и мама подставляла под струю прохудившийся таз или ведро. Когда с моря дул пронзительный ветер, стекла и рамы трещали. Поверь, они не препятствовали тому, чтобы ветер просачивался в дом. Ты не представляешь, чего нам стоило прятаться от сырости и холода. У матери начался ревматизм, от него – проблемы с сердцем. Живи мы в других условиях – мать до сих пор была бы жива.

– Ей следовало написать Вадиму раньше, – проговорил Виталий. – Он и не предполагал, что Марина жила в таких условиях.

Маша насупилась:

– Ей следовало никогда не писать ему, – прохрипела она. – Никогда… Вот я еду с тобой и думаю, правильно ли сделала. Отец – если он на самом деле мой отец – привык жить без меня. Ты сказал, что у него недавно умер сын. Что ж, жаль, но я никогда его не заменю. Кроме того, у него есть дочь, которая навряд ли обрадуется моему приезду и станет портить мне жизнь.

– Со Светой мы разберемся, – пообещал Виталий. – Ты напрасно так о ней думаешь. Она очень добрая девчонка.

Маша вжалась в кресло, ссутулилась.

Громову стало ее жаль, и он протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча, но она оттолкнула ее.

– Когда мы приедем, скажи родственникам, что я не претендую на наследство, – с пафосом заявила она. – Даже если мне преподнесут его на блюдечке с голубой каемочкой – не возьму ни копейки.

– Да прекрати ты! – буркнул Виталий. – На данный момент ситуация проще некуда. Мой дядя хочет познакомиться со своей дочерью – и все. А какие отношения сложатся у вас потом – это мне неинтересно. Разберетесь – не маленькие. – Он притормозил у крошечного татарского кафе. – Слушай, тебе не хочется поесть? Я бы не отказался от тарелки плова и греческого салата. – Маша сглотнула, но промолчала. – То, что у тебя нет денег, я уже слышал, – он распахнул дверцу, и улица дохнула жаром. – Я задал вопрос: есть будешь?

– Если немножко. – Она снова съежилась, и Громов потянул ее за руку:

– Да пойдем же. Такая спутница, как ты, уморит меня голодом.

Они вошли в зал, если так можно было назвать квадратную комнату с четырьмя столами, и сели у окна. Татарочка-официантка, с очень смуглой кожей и глазами-бусинами, спрятанными за густыми черными ресницами, улыбнувшись, подала меню.

– Девушка, я поклонник шурпы, – признался Виталий и демонстративно облизнул губы. – Мне, пожалуйста, тарелочку этого божественного блюда, а моей спутнице… – он искоса посмотрел на Машу.

– Долму, – выбрала девушка. Громову показалось, что она даже не взглянула на листы в файлах, пестрившие восточными кушаньями. – И зеленый чай, пожалуйста.

– Вам тоже чай? – осведомилась татарка, взглянув на Виталия.

– Нет, апельсиновый фреш. – Детектив вернул ей меню и подмигнул: – Знаете, когда съешь горячее и жирное, всегда хочется выпить чего-нибудь холодного.

– Да, пожалуйста, – пожала плечами официантка. – А как насчет лепешки? Тандырные, свежие, мы их сами печем.

Парень хлопнул себя по лбу, оставив на коже красную полоску:

– Как же я мог забыть! Целую лепешку, пожалуйста.

Татарочка побежала на кухню, а Виталий, извинившись перед спутницей, вышел на улицу и, достав телефон, набрал дядю.

Вадим Сергеевич тут же отозвался:

– Ты где, Виталя? Она с тобой? Ты нашел ее? Вы едете сюда?

От обилия вопросов у молодого человека слегка закружилась голова.

– Подожди, не так быстро, – прервал он взволнованного родственника. – Давай по порядку. Да, я нашел ее. Да, она со мной. Да, мы едем в Белогорск. Впрочем, вот именно сейчас не едем, а ждем шурпу и долму в татарском кафе. Ты лучше скажи, тебе удалось поговорить со Светой? Как она воспримет появление сестры?

Молчание в трубке было тягостным и гнетущим. Виталий сразу понял, что дядя не разговаривал с дочерью. Воронцов был решительным в бизнесе, но скромным и стеснительным в быту.

Ясно, он обдумывал, как преподнести эту новость родной дочери, не обидев ее.

– Значит, Света еще не в курсе, – детектив решился нарушить молчание, и его собственный голос показался ему громом среди ясного неба. – Как же ты представишь ей Машу?

– Не знаю, – выдохнул дядя. – Если ты мне поможешь, буду благодарен. В таких вопросах требуется дружеское плечо.

– Ладно, я подумаю над этим в дороге и еще позвоню, – пообещал Виталий, глядя в окно кафе.

Официантка уже расставляла блюда, и Маша, улыбнувшись, махнула ему рукой. Спрятав телефон в карман, Виталий вошел в помещение и плюхнулся на свое место, придвинув к себе дымящийся, пахнувший пряностями наваристый суп с большим куском жирной баранины.

– Ешь, не стесняйся. – От него не ускользнуло, что Маша чувствует себя не в своей тарелке.

– Ты разговаривал по телефону, – она не спросила – констатировала, взяв вилку и кусок лепешки. – Я догадываюсь с кем. С моим папашей.

Громов отправил в рот ложку ароматного супа и поморщился – шурпа была, что называется, с пылу с жару, как он и любил.

– Да, с ним. А с кем же еще я мог разговаривать?

– И разговор тебе не слишком понравился. – Для своего воспитания и образования она была удивительно наблюдательной и чуткой. – Спорим, папаша не рассказал своей доченьке обо мне?

– Угадала. – Виталий отломил кусок лепешки, посыпанной тмином. – И что с того?

– А то, что я была права! – Ее черные глаза вспыхнули, как звезды на ночном небе. – Знаешь, я передумала и жить у так называемого отца не буду, пока не придет анализ ДНК. – Она отбросила вилку. – Обойдусь без трех счастливых дней – мне не привыкать. И видеться с ним не стану раньше времени. Так что позвони ему и обрадуй. Он может ничего не говорить своей доченьке, по крайней мере пока.

Ее последние слова и раздражительность сказали Громову о многом. Девушка очень хотела обрести отца и беспокоилась, что ей это не удастся. А еще она боялась быть униженной. Бедных и незащищенных унизить легко – Маша знала это с детства.

Наверное, она уже представляла смеющееся лицо сестры, которую никогда не видела, и ее руку, размахивающую отрицательным результатом теста, а еще смущенного Вадима Сергеевича, подбиравшего слова для объяснения неловкой ситуации. Разумеется, мало кто жаждет пережить такие минуты.

Виталий подумал: Маша права, лучше ей поселиться на квартире. Кстати, она может пожить у него, а он временно переедет к дяде.

– Почему ты не идешь звонить? – Маша размазала сметану по тарелке. – Я прошу тебя, позвони и скажи, чтобы Вадим Сергеевич не беспокоился и пока ни о чем не говорил дочери. – Ее взгляд жег, как луч лазера, и Громов, махнув рукой на то, что шурпа может остыть, снова вышел на улицу.

– Дядя, – объявил он нервно дышащему в трубку Воронцову, – Маша просит выполнить ее условия. Она хочет сделать анализ ДНК и, пока не придут результаты, не встречаться ни с тобой, ни со Светой и пожить отдельно. Я тут подумал… Знаешь, она права. Ее появление может привести Свету в шоковое состояние… Возможно, зря.

– Марина не стала бы меня обманывать! – взвился Воронцов. – Ты не общался с этой женщиной, поэтому рассуждаешь так спокойно. Передай, что я не принимаю ее условий и не требую анализа. Вези ее в мой дом – и точка.

– Марина не была такой же упрямой, как и ты? – ехидно поинтересовался Громов. – Если была, то ты должен понимать: нельзя давить на такую девушку, как Маша. В противном случае ты рискуешь никогда ее не увидеть.

Воронцов продолжал раздраженно дышать, но Виталий, знавший своего дядю как облупленного, понял: он отходит. Что-что, а здравого смысла ему не занимать.

– Хорошо, – буркнул наконец Вадим Сергеевич. – Давай поселим ее в гостинице «Ялта». Я сниму ей самый роскошный номер.

– Она откажется, – вздохнул Громов. – Ей не нужны деньги, ей нужны родственники. Настоящие.

– Значит, у тебя есть соображения, где ее поселить? – поинтересовался Воронцов.

– Есть. – Виталий с сожалением посмотрел в окно кафе, где стыла его шурпа.

Если она остынет совсем, есть ее будет невозможно. Придется просить официантку разогревать суп заново. Он иногда так делал… С детства не мог терпеть холодные супы и чай.

– Дядя, прошу тебя, не спорь и дай мне поесть. Ничего страшного не произойдет, если три дня Маша поживет в моей квартире, а я обоснуюсь у тебя на третьем этаже.

– Делай как хочешь, – фыркнул мужчина и отключился.

Виталий улыбнулся одними уголками губ и бегом бросился в кафе. Он почувствовал, что победил. Дядя принял его предложение. Может быть, потом скажет ему спасибо.

– Ну что, поговорили? – поинтересовалась смуглянка, сражаясь с виноградными листьями. Они были твердыми, и тупой нож не брал их.

– Поговорили. – Виталий без аппетита хлебнул теплый, показавшийся безвкусным суп. – Как поется в песне: «Будет все, как ты захочешь». Дядя согласен подождать результаты. Три дня поживешь в моей квартире. Я набью холодильник продуктами, но готовить придется самой.

– То есть жить мы станем вместе? – уточнила девушка.

Виталий покачал головой:

– Ни в коем случае. Я не люблю никого стеснять и не терплю, чтобы стесняли меня. Посему я на три дня перееду к дяде. Он нуждается в моей поддержке.

Маша опустила глаза, и на нижние веки упала тень.

– Ладно. Мне не хочется диктовать свои условия во всем.

Виталий взял в руку баранью кость. Мясо уже начинало покрываться жиром и не вызывало аппетита.