Текст книги "Наследство племени готов"

– Скучать тебе не придется, – пообещал он. – Я покажу наш город. В нем, правда, нет моря, но вся прелесть в горах. Мы даже можем поехать туда. Ты когда-нибудь пила воду из кристально чистых родников, купалась в холодных девственных озерах? А знаешь, насколько красивы горные цветы?

Девушка покачала головой:

– Откуда мне знать? Если я и выезжала из Приморска, то только за продуктами в соседнюю деревню. Там тоже нет моря, но нет и гор, тем более кристально чистых родников. Зато есть пожухлая рыжая трава, на которой пасутся тощие рыжие коровы. – Ее черные глаза-сливы затуманились, словно покрылись пеленой.

– Не очень впечатляет. – Виталий посмотрел на часы. – Хорошо, когда дорога пустая. Мы почти приехали.

Маша чуть побледнела и опустила голову.

– Я бы хотела сделать анализ как можно скорее, – прошептала она.

Громов кивнул:

– Судя по всему, этого хотят все. Ну, кроме Светы, которая тебя не знает. Возле моего дома находится вполне приличная лаборатория, но мы поступим иначе. Пакетики и тампоны у меня найдутся. Я привезу тебя в квартиру, ты приведешь себя в порядок и подготовишь биологический материал. За это время я успею сгонять к дяде и возьму у него то же самое. А потом подскочу в полицию. Там у меня знакомый эксперт Николай Вяликов. Думаю, он управится за два дня.

– Почему у тебя знакомые в полиции? – Она по-прежнему не поднимала глаз, сложив руки на коленях, как примерная девочка. – Ты там работаешь?

Виталий улыбнулся, сощурившись:

– Представь себе, работал. Но в этом году не прошел аттестацию.

– Как это? – не поняла Маша. – Какую аттестацию?

– Раньше говорили проще – на профпригодность, – пояснил Громов, потерев переносицу.

Разговор на эту тему был ему неприятен – он даже не ожидал. Может быть, дядя был прав, утверждая, что его место – в полиции? Впрочем, какая разница – прав или не прав. Его выгнали, он нашел другую работу, и о прошлом следовало забыть.

– Ты переживал. – Маша не спрашивала, она констатировала факт. – Ты и сейчас переживаешь.

– Переживал, – признался Виталий. – Что касается сейчас… Я решил стать частным детективом. Они больше зарабатывают, а геморроя меньше.

Она сморщила нос:

– Откуда ты знаешь?

Громов не ответил, подрулив к маленькому стихийному рынку на окраине Приморска. По субботам и воскресеньям окрестные сельские жители свозили сюда плоды своего труда – любовно выращенные на собственных огородах и в садах овощи и фрукты, домашнюю птицу, кормленную настоящим зерном и не пахнувшую, как в супермаркетах, рыбой (почему рыбой – ответ на этот вопрос не находил ни один полицейский), иногда говядину, свинину и баранину. Ну, а уж молочные продукты радовали изобилием. И творог не серел на второй день, как разрекламированный «Президент», не покрывался плесенью, а благоухал молоком с неделю точно.

– Ты привыкла к натуральным продуктам. – Виталий дотронулся до острого колена, выпирающего из-под ветхой материи платья. – Сейчас мы купим всего, что тебе захочется. Здесь есть даже домашний хлеб, не представляешь, какой вкусный.

Лицо Маши не выразило радости, оставаясь равнодушным.

– Мне ничего не хочется, – пробормотала она. – Купи на свое усмотрение.

– Ладно. – Виталий открыл водительскую дверь. – Слушай, а ты действительно умеешь готовить? Жаль, если парное мясо будет портиться в морозилке.

– Представь себе, умею. – Глаза Маши стали узкими и злыми темными щелями. – Купи говяжьи ребра и все для борща. Да, и молока.

– Слушаюсь и повинуюсь, – Громов поклонился и, взяв пакет с заднего сиденья, отправился на рынок.

Сегодня, на их счастье, было мало людей, и Виталий быстро заполнил пакет овощами и мясом. Складывая покупки в багажник, парень открыл кошелек и пересчитал оставшуюся наличность. Не так много, но хватит на пару платьев и приличные босоножки. Садясь за руль, он еще раз кинул взгляд на коленки спутницы. Негоже, если она появится перед отцом в чем попало. Если он действительно ее отец… Надо поторопиться.

– Заедем еще в одно место, – детектив нажал педаль газа.

– Одежда моя не нравится, – усмехнулась Маша. – Не спрашивай, как догадалась, это и дураку понятно. – Она вдруг посерьезнела, и Громову показалось, что с ним сидела не восемнадцатилетняя девочка, а взрослая женщина. – Только вот одежду я от тебя не возьму. Если ДНК подтвердит отцовство, я все равно явлюсь в этом драном платье, потому что не испытываю к папаше никаких чувств, кроме презрения. Пусть увидит, как жила его родная дочь.

– Зря ты так, – вздохнул Громов. – Вадим Сергеевич не виноват. И чем скорее ты это поймешь, тем для всех будет лучше. Я уже повторял, что мой дядя понятия не имел о том, что у него появилась дочь в Приморске.

– От таких отношений могут рождаться дети, – буркнула Маша, и ее маленькие кулачки задрожали на коленях.

– Ладно, – примирительно сказал Виталий, – давай сменим тему. В конце концов, какое мне дело, как ты предстанешь перед отцом, если, выражаясь твоими словами, это подтвердит тест? Хочешь предстать неряхой и замарашкой – твое право. Я умываю руки. Так сказал Понтий Пилат, когда ему не удалось спасти Иисуса Христа.

Маша ничего не ответила и до дома Виталия молчала. Когда они подъехали к подъеду, Громов скомандовал:

– Выходи. Свои вещи понесешь сама. На мне пакеты с едой. – Она молча повиновалась. – Второй этаж. – Подхватив пакеты, детектив взбежал по лестнице и, достав ключ, открыл дверь квартиры. – Заходи, чувствуй себя как дома. Моя квартира действительно станет для тебя домом, пусть и на пару дней.

Войдя в прихожую, она скинула старомодные залатанные туфли. В таком тряпье не работали на участке дяди даже его садовники. Может, удастся уговорить ее сменить хотя бы обувь?

– Тапки нужны? – поинтересовался Виталий. – Возьми серые, поменьше размером.

– Спасибо. – Маша заглянула в гостиную и охнула: – Хатка-то у тебя модерновая.

Она была права. Работая в полиции, Громов имел не так уж много, но и не так уж мало, на девчонок особо не тратился, а вот на обстановку квартиры денег не жалел. Будущий детектив выбрал угловую итальянскую мебель для двух комнат, и благодаря этому они смотрелись стильно и модно. Диван с белой обивкой, занимал мало места и прекрасно располагался в одном из углов комнаты. Небольшой столик, кресла на маленьких ножках – все предназначалось не только для удобства, но и для красоты.

– Жаль, ковров нет. – Маша потерлась большим пальцем о паркет. – Что же, такую красоту постоянно натирать или мыть?

– Ковры давно вышли из моды, – Виталий представил обстановку маленького домишки Марины.

Наверное, в нем и стены были увешаны старыми, съеденными молью коврами. Да, когда-то эта часть интерьера говорила о благополучии владельца квартиры, теперь же – скорее о бедности.

Маша плюхнулась на диван, ласково потрогала дорогую обвивку.

– Я буду спать здесь, пока… – Девушка замялась. – Ну, пока… Давай свой пакетик. Не будем тратить времени.

– Не будем. – Виталий покопался в сумке и кинул ей маленький полиэтиленовый пакет для улик и ватные палочки. – В пакет положи парочку своих волос, а ватку просто наслюнявь и кинь туда же. А я позвоню Николаю и спрошу, можно ли сейчас к нему подъехать.

– Заметано. – Маша почему-то брезгливо взглянула на пакет. – Послать бы этого папашу подальше без всяких ДНК… Ну, да ладно, столько труда затрачено… Ты вот поперся в наш городишко ради меня, товарища вот побеспокоишь. Черт с вами. Иди звони своему эскулапу.

– Да не эскулапу, а патологоанатому, судмедэксперту, – уточнил Громов. – Зря ты паришься. Воронцовы – хорошая семья.

Девушка махнула рукой с неухоженными обгрызенными ногтями, которые, наверное, не красил и лак.

– Ножницы дашь? Стремно как-то волосы выдирать. Лучше обрежу.

Громов кинул ей маникюрные ножницы, оставшиеся от старого маминого набора и всегда лежавшие на нижней полке шкафа, и, вытащив мобильный, вышел в коридор.

Ему казалось, что разговор с Николаем смутит гостью. И действительно, она играла ножницами, будто раздумывая, стоит ли расставаться даже с парой волосков ради анализа, на котором, кстати, сама и настояла.

Виталий, улыбнувшись, набрал Николая, заранее представляя его с огромной кружкой крепкого, почти черного чая и пирожками с разной начинкой – своим любимым кушаньем.

Коля отозвался не сразу, наверное, сначала тщательно пережевав пищу, как советовал герой Ильфа и Петрова, завхоз богадельни, в знаменитом романе «Двенадцать стульев», этим помогая обществу.

– Слушаю тебя, дорогой.

– Ты уже дома или на работе? – осведомился Виталий. – Понимаю, время гребет к вечеру, но… – И он запел: «Позови меня с собой, я приду сквозь злые ночи, я отправлюсь за тобой, что бы путь мне ни пророчил…»

– Хватит паясничать. – По голосу Николая чувствовалось, что он улыбается. – Для тебя я готов на многое, даже на то, чтобы вылезти из мягкого кресла и потопать обратно в отдел. Колись, что у тебя случилось?

– Нужно сделать тест ДНК, – признался Виталий, – проверить родственные связи двух людей. За один день управишься?

– За два. – Вяликов ответил именно так, как и ожидал Громов. – Аппаратура у нас не такая, как в сериалах показывают. Там колбочки куда-то сунул – и враз тебе на мониторе все высветилось. У нас посложнее будет. И ежели тебе срочно, так и быть, оторву свою толстую задницу и примчусь в отдел, тем более мне от дома до любимой работы десять минут – хоть в этом повезло, могу без транспорта обойтись.

– Тогда и я лечу, только приземлюсь через полчасика, – пообещал Виталий, сунул телефон в карман и вошел в гостиную.

Маша по-прежнему сидела в кресле, рассматривая грязные пальцы на ногах. Ее смуглое лицо ничего не выражало – ни надежд, ни сомнений – ничего.

– На, держи, – она швырнула ему через стол непрозрачный небольшой пакет молочного цвета. – Сюда я вложила пакетик с материалом. Мне кажется, так будет удобнее. Кинешь сюда материал папашки и запечатаешь. Ты ведь сейчас к нему? Привет не передаю.

Виталий хотел буркнуть, что никто в ее привете и не нуждается, но передумал. Девчонка явно нервничала, он неплохо разбирался в психологии. Стресс – это не только когда психуют.

Известный ученый Селье выделял четыре стадии стресса. Если верить его работе, Маша находилась в третьей. Она израсходовала силы, потратив на это много энергии, и теперь постепенно впадала в депрессию.

– Ты поесть себе приготовь, – посоветовал он, стараясь говорить ласково, и она подняла на него усталые глаза-черносливы. – Не хватало, чтобы моя гостья с голоду загнулась. – Громов подмигнул: – Чай, кофе найдешь в шкафчике в кухне, там же и сгущенка. А свежее молоко вскипяти, в шкафчике большая кастрюля, ты ее сразу увидишь.

– Не парься, – видимо, этот жаргонизм был ее любимым словом. – Не пропаду. – Когда Виталий вышел на лестничную клетку, оставив Машу одну, ему стало легче.

Он не мог сказать про свою предполагаемую двоюродную сестру ничего плохого, ну, разве только то, что она груба и невоспитанна и что он не чувствует никаких связей, незримых нитей, так или иначе связывающих людей, родных по крови.

Может быть, поэтому девушка действовала на него угнетающе, будто инородное тело, и, оставшись в одиночестве, детектив вздохнул спокойно.

Садясь за руль, Виталий подумал: с ее приездом он забросил дела, которые казались ему важными, например убийство брата, совершенно точно, без всяких анализов, родного и любимого.

Да, он пообещал дяде разыскать его дочь, но также пообещал найти убийцу сына и от своих обещаний отступать не собирался. Кроме всего прочего, его тревожила смерть деда, тоже загадочная, однако с этим Виталий решил повременить. В конце концов, в доме ничего не взяли, не пытались проникнуть. Дед, извини, но тебе придется подождать. Что, если ты сам свел счеты с жизнью? С каждым годом ты становился все невыносимее. Может быть, все дело в склерозе? В маразме, если уж правильно выразиться? Но самоубиться (это слово, нелогичное и неправильное, но такое выразительное, написала в предсмертной записке Галина Бениславская на могиле возлюбленного Сергея Есенина) таким способом? Или у больных склерозом стариков появляется какая-то ведомая только им логика? Зачем пилить ступеньку, потом лезть, чтобы заведомо упасть? Что касается мгновенной безболезненной смерти – это еще бабушка надвое сказала. Упади Сергей Лаврентьевич на скошенную траву, аккуратным стожком сложенную в двух шагах от лестницы, мог бы остаться в живых. Ладно, этим он займется после. В своих невеселых мыслях Виталий подъехал к дому дяди и с удивлением обнаружил его, стоявшего на крыльце и с нетерпением смотревшего на дорогу.

Бедный Воронцов ждал его, последние события прибавили морщин его почти гладкой коже, а ожидание встречи с дочерью – Виталий видел, что Вадим Сергеевич не сомневался, что Маша – его дочь, – совсем состарило, сгорбило еще недавно моложавого, следившего за собой мужчину. Не поздоровавшись с племянником, бедняга бросился к нему и спросил с придыханием:

– Ты видел ее? Как она? Вылитая Марина, да? Или есть что-то наше, воронцовское?

– Марину я не видел даже на фотографии. – Виталий сжал его холодную руку. Такую холодную, что его самого пробрала дрожь. – А воронцовского в ней ни капли – это я тебе точно скажу. Чернявая, как грач. В нашем роду вроде все блондины. – Воронцов скривился, будто разжевал ломтик лимона, ничем не запивая.

– Я чувствую, что это моя дочь, – прошептал он, подняв глаза к небу. – Мариша не могла мне солгать.

– Я уважаю твои чувства, – поддакнул племянник. – Но вынужден спросить: ты приготовил генетический материал? Уточняю: это целиком ее идея. Она не желает войти в семью, не будучи уверенной, что имеет к ней какое-то отношение.

Слова Громова вызвали у Вадима Сергеевича слезы.

– Узнаю ее мать, – он почти прорыдал. – Марина беспокоилась о том, чтобы ни одна живая душа не узнала о наших отношениях, чтобы не дошло до Лили и чтобы она и дети не страдали. И мы не страдали… В то время как она… – Воронцов быстро сунул в руки племяннику пакетик. – Здесь все, что нужно. Вези в свою лабораторию, хотя я заранее знаю результат.

– Как скажешь, – Виталий приобнял его: – дядя, как ты себя чувствуешь? Как Светка?

– Снимает стресс своими способами, – на тонких бескровных губах дяди появилось подобие улыбки. – Плачет по брату, но со мной говорить по душам не хочет. Мне казалось, вместе нам было бы легче пережить горе. Но моя дочь привела патлатого знакомого, и они хлещут виски с апельсиновым соком и слушают какую-то сумбурную музыку. Пускай, если ей так лучше. Бедной девочке еще предстоит узнать о своей сестре. Не знаю, как она воспримет такую новость… – Воронцов поежился.

Смеркалось, солнце начинало садиться, окрасив горизонт в кровавый цвет. Где-то там, за горами, пряталось море, роскошное бирюзовое зеркало, в котором ему так и не довелось искупаться сегодня.

– Извини. – Он бросил материал в молочный пакет и запечатал его, не посмотрев лишний раз на содержимое – зачем? – Меня ждут. Хочу отдать материал Николаю Вяликову, своему бывшему коллеге. Он ждет меня.

Воронцов деловито кивнул:

– Когда будут результаты?

– Коля обещал уложиться в два дня.

Дядя вздохнул, словно это решало его судьбу. Хотя в какой-то мере…

– Долго, слишком долго. Может, в частной сделали бы быстрее?

– Может, – кивнул Виталий, – но Коле я доверяю.

Обняв дядю на прощание, он заскочил в машину и уже через десять минут подъезжал к отделу.

Сумерки сгущались, становились вязкими, как всегда в южных городах, однако это не помешало Виталию разглядеть «Скорую», стоявшую возле главного входа, и бывших коллег – двух оперативников и двух следователей. Одного из оперов, Василия Каширского, он знал давно и уважал за профессионализм и въедливость.

– Что случилось? – спросил он Василия, не поздоровавшись, наполовину высунувшись из машины.

Каширский вздрогнул и обернулся. На лице появилось приветливое выражение:

– Привет, Виталька. Да ЧП тут у нас. Вяликова какой-то гад сбил.

– Вяликова? – Громову показалось, что на него обрушился небесный свод, придавил к земле. – Но кто? Как?

– Какой-то негодяй, – пояснил следователь Паша Осипов, не оборачиваясь. – Ума не приложу, зачем Колька вернулся. Сам отпросился пораньше – и на тебе.

– Насмерть? – Громову хотелось заткнуть уши, чтобы не услышать положительный ответ.

Но, на его счастье, Василий покачал головой:

– Без сознания, но врачи пообещали, что жить будет.

Как бы в подтверждение его слов «Скорая», включив мигалку, с визгом понеслась по улице.

– Его взяли? – Виталий имел в виду преступника, и ребята, проработавшие с ним бок о бок не один год, заговорили наперебой:

– Скрылся, гад. Не остановился, сволочь. Номера, естественно, никто не запомнил, потому что такой наглости – ДТП у отдела полиции – не ожидали. Да и марку не особенно. Джип – и все.

– Мы уже обратились к гайцам, – вставил Каширский. – Здесь есть камеры. Наверняка гад на них засветился.

Виталий все еще не мог прийти в себя:

– Но как так? Почему? Это что – специально?

Паша дернул широким борцовским плечом:

– Не думаю. Обычно Коля был с нами откровенен. Случалось, когда его пытались подкупить, чтобы он подделал результаты экспертизы, и даже угрожали. Но в последнее время никто его не донимал. Да и дел у нас таких не было…

«Не было, потому что вы не давали ему говорить правду, – чуть не вырвалось у Виталия. – Вы делаете так, как говорит полковник. А у него одна задача – избежать висяков. Вот и явное убийство моего брата списали на обычный передоз».

– Кстати, ты тут случайно? – У второго опера, Сергея Ткача, бывшего боксера, охранника, парня гориллообразной внешности и мозгами курицы, дрогнули мускулы на шее (Громов его терпеть не мог, и Ткач платил ему взаимностью). – Или в гости пришел?

– Совершенно случайно. – Виталий удивился, как убедительно прозвучало его вранье. – Завтра навещу Колю. Вы не знаете, в какую больницу его увезли?

– В Первую городскую, – буркнул Сергей. – Думаю, пару дней там нечего делать. Его здорово ударило, подбросило, как мяч. Знаешь, я очень удивился, когда врач нащупал пульс.

– Это же Колька! – отозвался Василий с любовью и пригладил редкие светлые волосенки. – Он выкарабкается! Ну, бывай. Мы тоже домой собираемся. Заходи в гости.

– Кстати, ты еще не стал великим детективом? – усмехнулся Ткач, трогая ямочку на подбородке, делавшую его похожим на капризного мальчика. – Ниро Вульф, а? Если что – приду к тебе за консультацией. Может быть, не возьмешь с меня деньги?

– Может, и не возьму, – буркнул Громов. – Может, даже не приму. «Куда мне до тебя, хоть ты в Париже не был», – пропел он, перефразируя Высоцкого.

Ему было прекрасно известно, что Сергей принимал активное участие в том, чтобы его, Виталия, выгнали из полиции.

Завистливый до безобразия, он завидовал всему: богатому дяде, успехам Громова, ни одного дела не превратившего в висяк.

Сергей рассказывал, что с детства мечтал стать следователем, однако на юрфак не попал, пришлось получить среднее образование и пройти долгий путь от боксера с неудавшейся карьерой, охранника с подмоченной репутацией до опера.

В тот момент, когда это чудо света (именно так именовал его Громов) явился в полицию, чтобы устроиться на работу, им требовались люди. Так Ткач и оказался на оперативной работе. Это занятие ни в коей мере нельзя назвать легким. Оперативник собирает информацию и не пропускает важные улики. Правда, следует оговориться: если это хороший оперативник. Плохой же и с людьми поговорить не умеет.

Так вот, Ткач был именно плохим оперативником и, на его несчастье, настолько тупым, чтобы этого не понимать. Отсюда патологическая зависть к блатникам или везунчикам (талантливые и трудолюбивые делились им на две категории).

Громов относился к везунчикам и не избежал ненависти Ткача.

Иногда Виталий задавался вопросом: почему такие, как Серега, прошли аттестацию в отличие от него, пока Каширский не объяснил ему, что бывший боксер грешит стукачеством и порой заходит в кабинет полковника, чтобы заложить коллег.

Об этом ему сообщила секретарь Лариса, красивая белокурая дама модельной внешности, немного смахивавшая на Викторию Лопыреву. Ей было невдомек, как можно, вывалив на человека мешок с дерьмом, потом как ни в чем не бывало здороваться с ним за руку, хлопать по плечу, как старого друга.

Узнав об этом, Василий хотел набить Ткачу его тупую румяную рожу, но передумал. Полковник ни за что не уволил бы опера, он для него ценный кадр. А вот того, кто сообщил о стукачестве, опытные полицейские вычислили бы довольно быстро – и Лариса подверглась бы наказанию со стороны своего шефа. А девчонка держалась за работу, да еще как! На ней висела больная мать, на лечение которой требовались деньги.

Нет, Лариску никак нельзя было подставлять, лучше уж оставить все как есть.

Виталий знал, что добром это не кончится. Ткач рано или поздно уверует в свою «депутатскую» неприкосновенность», и, если его не остановить, многие головы будут срублеными.

– Пусть пока стучит, – говорил Василий. – Потом что-нибудь придумаем. Может, сам под пулю подставится, он ведь тупой, как бревно.

– И трусливый, как заяц, – дополнил Громов. – Не дождешься.

– Ребята его не уважают и не скрывают этого, – признался Каширский. – Может, сам уволится?

– Слишком хорошо о нем думаешь, – усмехнулся детектив.

Этот разговор состоялся полгода назад, и за эти полгода ничего не изменилось. Сергей продолжал стучать и пребывать в фаворе у начальства, так и не научившись оперативной работе. Однако то, что его оставили в полиции, позволяло Ткачу смотреть на Виталия свысока. Вот почему он не обратил внимания на насмешку Громова, фыркнул и сел в новенькую «Тойоту» – предел мечтаний Виталия. «Ты, гад, еще и взятки берешь», – подумал детектив, залез в свой автомобиль и, проехав два квартала, притормозил у лаборатории «Гематест», надеясь, что она еще не закрыта.

Громов не ошибся. Контора работала до девяти, и приветливая девушка в ослепительно-белом халате и шапочке приняла у него материал, пообещав выдать результат завтра к вечеру. Молодого человека покоробила сумма, однако он, не колеблясь, выложил деньги.

Ослепительная девушка стала еще ослепительнее.

– Значит, ждем вас завтра, – промурлыкала она, оценивающе взглянув на Громова и, видимо, решая, стоит ли он более пристального внимания.

Виталий не успел переодеться: под мышками на светлой рубашке красовались разводы пота, издавая неприятный запах, волосы растрепались, кроссовки посерели от пыли.

Администратор, конечно, это все заметила не хуже оперативного работника и сделала вывод, что более пристального внимания клиент не стоит.

Виталий лишился более любезной улыбки, впрочем, даже не заметив этого.

Его интересовало совершенно другое. В голове, как надоедливые пчелы, роились разные мысли, и детектив не знал, с чего начать. Впрочем, сегодня впору заканчивать трудовой день. Надо наведаться к Маше, посмотреть, как у нее дела, потом собрать кое-какие вещи и уехать к дяде, чтобы не смущать девчонку.

Громов открыл бардачок и бросил туда квитанцию, выписанную белоснежной девушкой. Она мягко спланировала на документы, отданные ему Николаем, – заключение об опилках и волосе, найденном в машине Леонида, и содержимом его желудка.

Хорошо, что бедняга Коля успел отдать бумаги. Виталий не собирался бросать поиски убийцы брата. Он обязательно найдет его и заставит ответить. Заставит…

Его мысли, как скакуны, перескочили на тест ДНК.

Завтра все станет ясно, третьего варианта быть не может, однако Громов все равно не предполагал, как развернутся события. Если Маша все же дочь Воронцова, как отреагирует на это Света? Уместно ли на месте дяди вводить в дом эту девушку именно сейчас, когда не прошло и девяти дней со смерти сына? А если Маша не дочь Воронцова, как поведет себя эта своенравная девушка?

Выставлять ее из квартиры вроде как некрасиво – Громов подумал об этом неожиданно для себя. Он по-прежнему ничего не чувствовал к ней, однако выгонять ее сразу после результатов ДНК было бы неправильно.

В конце концов, Маша вела себя прилично, не думала о деньгах предполагаемого отца, не хотела знакомиться с родственниками раньше времени.

Ладно, пусть поживет пару дней или больше – он покажет ей город, как обещал. А потом…

Виталий прекрасно изучил своего дядю и был уверен, что Вадим Сергеевич не оставит без помощи дочь Марины – даже если тест покажет: к нему она не имеет никакого отношения.

Размышляя об этом, Громов не заметил, как доехал до своего дома. В окнах его квартиры горел свет, и детектив задумался о семье, о жене и детях.

Может быть, он напрасно расстался с Надеждой? Женись он на ней – и вот уж года два его ждали бы горячие обеды и ужины. Ох, эта чертова нерешительность и нежелание расстаться со свободой! Виталию до боли захотелось увидеть Надежду, поговорить с ней, попросить прощения…

Хотя за что извиняться? За правду? Ведь не осуждают же Онегина, давшего суровую отповедь Татьяне.

Ладно, сейчас не время об этом думать. Подумаем лучше о Маше.

Виталий припарковал «Фольксваген» на привычном месте и, войдя в подъезд, стал медленно подниматься по лестнице. Дверь в квартиру оказалась незапертой, из щели тянуло пригоревшей едой. Вероятно, Маша погорячилась, буркнув, что умеет готовить.

Толкнув дверь, Громов вошел в коридор и закашлялся. Едкий дым заполнил нос, проник в горло.

– Маша, ты жива? – крикнул он, прикрывая нос платком.

Девушка, в рваных джинсах и майке, вышла из кухни с виноватым лицом, держа в руках сковородку, на которой дымилось что-то бесформенное.

– Извини, я хотела сделать отбивные… Но у меня была другая плита.

– Конечно, виновата плита, – он попытался ее успокоить, однако Маша восприняла это как насмешку.

– Да, говорю же тебе как есть. Мне надо к ней приноровиться. – Она бросила сковородку в раковину, включила воду и тихо добавила: – Может, и приноравливаться не придется. Ты отдал материал на тест?

– Ну, ты же этого хотела. – Громов прошел в ванную, вымыл руки, пригладил растрепавшиеся волосы, отметив бледность лица и круги под глазами.

Впрочем, чему удивляться, если весь день он крутился как белка в колесе?

Знакомая домашняя обстановка расслабила, диван позвал в свои объятия, но он попытался отогнать от себя навалившуюся усталость. В конце концов, нужно приготовить ужин для девушки, которая, вероятно, радовала мать только тем, что родилась на свет, не помогая бедной женщине ни в хозяйстве, ни заработанными деньгами. Это, конечно, не прибавило к ней симпатии.

– Что тут у тебя случилось? – Он брезгливо взял сковороду, которая еще дымилась. Куски мяса, превратившиеся в уголь, приросли к ней намертво, и ему пришлось приложить усилия, чтобы отодрать их от поверхности. – Выходит, мяса на ужин не будет. Ну, и бог с ним. Давай сварганим традиционное блюдо холостяка – яичницу с колбасой и помидорами.

Маша покорно открыла холодильник и достала четыре коричневых с крапинками яйца, большой розовый помидор и кусок вареной колбасы.

Когда она взяла в руки нож, Громов аккуратно отобрал у нее столовый прибор – еще порежется.

– Готовить яичницу и шашлык – мужское дело, – заявил он, кромсая колбасу и помидор. – Ты об этом никогда не слышала?

– Только про шашлык. – Маша, на его удивление, не возражала, что готовкой займется хозяин квартиры. – Мама говорила, что самые хорошие повара на свете – мужчины.

– Это верно. – Виталий бросил на отмытую сковороду кусок сливочного масла, подождал, пока оно растаяло и зашипело, а потом отправил туда колбасу. – Мне вот ужасно нравится готовить, правда, блюда восточной кухни пока для меня недоступны. Но в скором времени я надеюсь овладеть и этим искусством. – Колбаса быстро подрумянилась, за ней последовали помидоры, а потом взбитые яйца. Вскоре незатейливое блюдо было готово, разложено по тарелкам и посыпано укропом.

– Налетай, – пригласил он Машу. – Бери хлеб, так сытнее.

Девушка сглотнула голодную слюну, опустилась на стул и смела все в мгновение ока. С аппетитом у нее явно было все в порядке.

Виталий тоже поторопился опустошить тарелку.

– Посуду помоешь сама, – распорядился он. – Здесь нет ничего сложного. Моющие средства в нише под мойкой. Захочешь еще что-нибудь перекусить – сделаешь бутерброд. Благо продуктов мы накупили достаточно. Она сверкнула глазами-черносливами:

– Уже уходишь?

– Обещал дяде переночевать у него. Да ты об этом знаешь. – Виталий бросил в спортивную сумку чистую майку и еще кое-какие вещи.

Зубную щетку и бритвенные приборы можно было не брать. Они стояли у дяди в ванной. «Это и твой дом», – сказал ему однажды Вадим Сергеевич и сделал все, чтобы в огромном особняке Виталий никогда не чувствовал себя чужим. На третьем этаже у него была своя комната, ожидавшая его в любое время дня и ночи.

– Ну, я пошел, – собравшись, Громов направился к двери.

Маша шла следом.

– Ты оставляешь меня совсем одну, – сказала она укоризненно, но в ее голосе слышались нотки облегчения.

– Ничего с тобой не случится, – усмехнулся Виталий. – Но запрись получше. Утром я приеду, мы позавтракаем, погуляем по городу и поедем за результатом анализа. – Девушка опустила глаза, вероятно, задавшись вопросом, что будет после получения результатов теста, однако ничего не спросила. – Все, пока. – Громов закрыл за собой дверь и снова почувствовал себя лучше.

Да, наедине с этой Машей не так уж и комфортно. Нет, не появляется к ней ничего – ничего, что позволило бы считать ее своей сестрой. Честно говоря, ему и не хотелось, чтобы она оказалась родственницей, да еще такой близкой. Было в ней что-то такое… Несомненно, было, только дяде об этом необязательно знать.