Текст книги "История о мертвом рыцаре"

История о мертвом рыцаре
Ольга Берг

© Ольга Берг, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рыцарь Раймонд пробудился на опушке леса, когда сумерки уже окутали стену деревьев, что граничила с каменистой долиной, простиравшейся до самого горизонта. Разбросанные каменные глыбы начали приобретать формы задремавшего бестиария из всех легенд, какие он когда – либо слышал. Он поднялся с влажной короткой травы, отвязал коня и застыл в странном оцепенении. Безжизненный ландшафт медленно впитывал в себя маленький диск белого холодного солнца, почти до половины уплывшего за горизонт. Перед неподвижными зрачками сгущающаяся тьма превращала осколки скал, будто раскиданных обезумевшим великаном, в лимбовых сущностей, готовых прийти в движение, лишь стоит ему пройти несколько шагов по их земле. Он боялся долины, хотя страх этот ощущался теперь как слабое движение животной памяти, рефлекс, закрепленный сильным потрясением, образ которого, однако, стоял за закрытыми вратами, как и все образы прошлого, которые остались где то за пределами его сознания. Память, словно подернулась густой пеленой, осталось лишь инстинктивное знание, которое и не давало ему окончательно заблудиться в неведомом.

То, что наступала ночь, уже не вызывало удивления, когда бы он не проснулся, мир этот готов был погрузиться во тьму. Сумерки длились здесь несколько часов, а за ними наступала, короткая, как правило, безлунная ночь. Он старался проехать какой – то отрезок пути, пока можно было различить дорогу, но потом снова садился на опушке леса, привязывал коня и пытался мысленно говорить с самим собой, но веки закрывались от тяжелой усталости, уводящей в глубокое забытье без сновидений. Просыпаться тоже стало все трудней и чтобы встать на ноги, приходилось прилагать неимоверные усилия, да и сам мыслительный процесс ощущался как невыносимо мучительная потуга от которой начинало ломить виски, создавая болезненное напряжение глаз, отчего, казалось, они могли лопнуть или вывалиться наружу.

Разошлась черная завеса туч, открывая желтый, болезненно яркий, лик Луны. Раймонд оглянулся устало, будто во мраке леса хотел разглядеть некий знак или блуждающий огонек, который показал бы ему направление, но увидел лишь мелькающие среди деревьев, быстрые тени, а потом послышался злой грай потревоженных ворон. И после этого пространство огласил леденящий душу вой, который разрастаясь, перешел в короткую вспышку яростного крика. Снова поднялся вороний переполох, и над кромкой леса с треском ударила молния, озарив тонущее в вечном сумраке пространство коротким металлическим заревом. Конь Раймонда захрапел и затанцевал на месте, но рыцарь крепко сжал удила и пытался успокоить его. Страх не владел им. Скитаясь по этому заколдованному миру, он понял, то, что издает громкие звуки, как правило, не приносит вреда, опаснее нечто невидимое или замершее, чей взгляд он постоянно чувствовал на себе, но даже потеряв вместе с памятью и человеческий страх перед неизвестным, ощущал в теле холод и напряжение.

Долгие вечерние сумерки захватили землю в кольцо одинокой вечности, на которой лежала тень безысходности и томительной тишины, но и эту тишину пронизывало ощущение напряженного ожидания некоего действия, которое должно непременно родиться из плотного сгустка безмолвия. Это предвосхищение желанной, но, возможно, не совсем осознаваемой неожиданности, питало в душе Раймонда любопытство, похожее на интерес животного, когда оно видит незнакомый предмет, и тянется к нему с осторожностью.

Сначала он сходил с ума от этого мертвого места, которое при редком появлении Луны, оглашалось душераздирающими криками, воем, да карканьем невидимых ворон. Один раз он услышал звуки флейты из чащи, рванулся туда, но мелодия угасла вместе с надеждой отыскать еще хоть одно живое существо. Тогда, блуждая по бесконечному лесу, казался он себе последним, кто остался на земле или первым единственным смертным, кто перешел потаенные пределы демонических снов. Рыцарь краем глаза улавливал тени, что следовали за ним, чьи – то невидимые глаза прожигали ему спину. По ночам, осторожные крадущиеся шаги распаляли его воображение картинами дьявольских существ, и душа сжималась от ужаса при мысли увидеть то, что стоит за пределами его фантазии. Он боялся спать, но на четвертый день бессонницы выпал из седла и проспал до наступления сумерек. Проснувшись, Раймонд по привычке стал мысленно разговаривать с собой, убеждая, что кто бы это ни был, он не хочет его смерти, иначе не проснуться ему живым в этот раз. Так Раймонду слегка удалось успокоить себя и, хоть немного, но усмирить свое слишком разыгравшееся воображение.

Он потерял ощущение времени, но страх иного толка гнал его вперед через сумрачный лес, где гладкие серо – зеленые стволы были как близнецы похожи друг на друга. Гигантскими колоннами они врастали в небо, а плотная крона их образовала свод, сквозь который едва проникал дневной свет. И сердце его сжималось от мысли, что никогда не выйти ему из этой заколдованной чащи, пока смерть не придет за ним и тогда чудовища съедят его душу. Про себя он молил всех святых, а потом и невидимых духов показать ему путь домой. Его горькие мольбы были услышаны и однажды до слуха его донеслись звуки свирели. Некто наигрывал незамысловатую веселую мелодию и Раймонд пришпорив коня, следовал за звуком, пока вдалеке в стелющемся утреннем тумане заметил козлоподобное существо, которое указывало ему рукой вперед. Раймонд проехал еще немного, существо словно испарилось в голубоватой дымке, однако он увидел, что лес закончился и дальше открылась перед ним безжизненная каменистая долина. Тогда душа обрела надежду на желанное возвращение, стоит только пересечь серую пустошь под тяжелым свинцовым небом.

В этих проклятых землях время и пространство взаимодействовали по собственному настроению. Сколько лет или веков минуло с тех пор, как рыцарь Раймонд де Бланкар покинул свой замок. Он не мог даже вспомнить как оказался в этом странном лесу с деревьями – близнецами. Тот момент терялся в лабиринтах его памяти, словно тяжелые врата закрыли доступ к картинам прошлых событий. Его жизнь, которую он тщетно пытался вспомнить, воплощалась в маленькие черно – белые обрывочные фрагменты, которые распадались мертвым пеплом перед мысленным взором. С потерей воспоминаний замерли его чувства. Он похоронил свой страх и цель, и скитался уже наугад, как слепой паломник с уснувшей душой.

Луна все еще стояла в ночном небе, благословляя мертвую долину каменных химер призрачным светом. Раймонд забрался в седло и повернул коня в ночной сумрак чертова леса. Инстинкт гнал его обратно в душную чащу. Может он заблудится и выйдет к новой точке, откуда начнется очередной виток его странствий или внезапный звук, а может тень или причудливой формы сгусток тумана, разбудят тайную часть его души и он вспомнит хотя бы свою цель.

На этот раз Раймонд недолго плутал в лесу, подернутому дымкой сна. Несмотря на наступившую ночь, воздух здесь светлел, будто неверные лунные лучи пробивались через сплошную черную крону. Сквозь серую полумглу натянутой тоскливой тишины неспешным шагом нес его конь, будто сам выбирал дорогу между колонн гладких стволов, которые казались отраженными друг от друга. Тот ужасный вопль больше не повторялся, но в мертвом воздухе Раймонду хотелось услышать хоть какой – нибудь шорох, кроме мерных усталых шагов его коня.

Наконец он разглядел вдалеке желтоватое мерцание, иллюзию тепла среди гнета тяжелых голубоватых сумерек. Деревья расступились и глазам его открылись величественные руины древней постройки. Из трещин белых мраморных плит сочными зелеными жилами струился влажный мох. Колонны с драконьими головами держали когда то круглый купол, вместо него над головой висела непроглядная темень, в которой рыжими змейками мелькали тонкие молнии. Раймонд взошел по гладким ступенькам на небольшую площадку, где был построен мраморный саркофаг. На нем стоял светильник, источающий теплый приветливый свет, рядом в золотом пятне отсвета, лежала потрепанная книга в коричневом переплете. Не выпуская из рук уздечки, он сел на саркофаг, поближе к светильнику, и оглянувшись вокруг, увидел обступившее руины, глухое черное пространство где, казалось, бродит его смерть. Он взял в руки книгу, пожелтевшие страницы были исписаны бурыми буквами и среди них Раймонд прочел свое имя. С самого начала повествование шло о том, что он сидит на надгробии разрушенного храма, освещенный желтым светом лампы читает вещую книгу, написанную кровавыми чернилами. Раймонд хотел прочесть конец, но бурые строчки стали расплываться у него перед глазами и, перемешавшись, слились в одно кровавое пятно, которое впитывалось в листы и расплывалось влажной багровой кляксой на страницах. Его передернуло от отвращения, отбросив книгу, он однако продолжал смотреть на нее, будто играл в прятки с колдовством. Внезапно Раймонд, закрыв глаза, начал читать Credo и не узнал свой голос. Слова казались ему нагромождением мраморных осколков, которые падали и ударялись о землю с глухим звуком, будто некто ставил монументальную точку в конце бесконечной надоевшей пьесы, будто рассыпался на куски символ мнимого величия. Он запнулся на Sanctam Ecclesiam, забыл строчку и начал читать сначала. Но вдруг спросил мысленно самого себя: «Зачем ты это делаешь? Зачем ты выговариваешь слова к которым глухо твое сердце?» Мысль эту произнес в унисон с ним некто из безмолвной тьмы, и она завибрировала эхом, будто в огромном пустом храме раздался звук тяжелого колокола.

– Слова – лишь звук, преображенный в образ, звук, обреченный на осознание и потерю глубины. Ты забыл свою цель, рыцарь Раймонд де Бланкар. Думаешь слова помогут вернуть память? А может ты уже мертв? Чего хочет рыцарь, чего так страстно жаждет его душа?

Лишь тень удивления коснулась его души, и недвижимый как изваяние, застыл Раймонд, обратившись в слух, с широко открытыми глазами. Однако взгляд его был обращен на станицы страшной книги, где через кровавые пятна снова проявлялись очертания букв.

– Кто ты? – спросил он.

– Ты спрашиваешь, будто хочешь из вежливости поддержать беседу. В тебе нет ни радости, ни отчаяния, ни трепетного страха от созерцания чудес, и вопросы больше не тревожат твой разум. А не умер ли ты, бесстрашный рыцарь? Зачем тебе помнить то, кем ты был? Ты слился со своей целью, словно тень, вошедшая в предмет. Смотри, где твоя тень? И не она ли поглотила тебя? Ты теперь в мире отраженного мрака, что отбрасывает от себя плотность. В мире колеблющемся и дрожащем, как озерная рябь, тебе самое место, несчастный смертный, забывший свое прошлое, перевертыш, съеденный собственной целью. И все, что осталось от тебя тоже исчезнет в пустоте разбитого зеркала. Стеклянный человек! Лишь, когда раздаются пронзительные крики потерянных существ и твой конь, пугаясь, норовит убежать от тебя, твоя одурманенная сном душа начинает ворочаться, и подобие вопроса выхватывает твой мозг из ее невнятного бормотания. Каков же твой вопрос, рыцарь?

Томительная пауза зажгла в глубине остывшего сердца давно и с удовольствием спрятанный страх от пережитого чудовищного потрясения и воспоминание, которое прорвется в сознание, оглушит ужасом непонимания. И он сказал наугад, предчувствуя, занесенное над собой копье судьбы, и почувствовал, что обречен вновь войти в некое событие, воспоминанию о котором он предпочел бы смерть. Раймонд закрыл глаза и словно бы во сне увидел перед собой двух черных ангелов. Их прекрасные темные лица с рубиновыми глазами, выражали нетерпение и ярость. Один из них раскрыл знакомую книгу в кожаном переплете, а другой указывал лебединым пером в текст. Но Раймонд не хотел читать, а только весь трясся, пока ангелы не поднесли книгу к его лицу, и сквозь пелену страха, он сумел разглядеть лишь рисунок падающей птицы.

– Куда я иду? – задал он вопрос застывшему в тишине пространству.

– Почему ты здесь, вот первый верный вопрос, – властно ответил голос. – Что таит в себе падающая птица, не твой ли ужас спрятан в ее сложенных крыльях? Ему навстречу должна стремиться твоя душа, чтобы выпить его с болью не как яд, но как лекарство, что даст прозрение. Тогда вернутся воспоминания, и цель раскроет себя, и обретет смысл. Но если не сможешь, то в конце концов ты заснешь и превратишься в существо, похожее на клочки разорванного тумана. Лишь когда лунные лучи пронзают этот могильник, потерянные видят в ее холодном свете отражение своих страстей, и ужас терзает их усеченные души. Но они лишь бесплотная бледность, которым суждено тлеть в череде веков и тем искупить вину отступников, потерявших память. По твоему здесь Ад, рыцарь Раймонд де Бланкар? Нет, это лишь мир по ту сторону тени, прибежище сросшихся душ. Оглянись вокруг, рыцарь, ведь это твой храм и над своим надгробием ты хотел прочитать молитву. А как заворожила тебя эта книга ответов! Вот что еще не дает тебе окончательно погрузиться в сон, маленький осколок твоего духа – любопытство.

Голос умолк, в обсидиановую тьму вплеталась тишина, когда Раймонд поднял светильник и прочел на старой мраморной плите надгробия свое имя. Он ощутил холод и удивление, и очень захотелось ему поднять крышку, чтобы взглянуть на то, что находится внутри. Он попытался сдвинуть ее коленом, но голос предостерег его.

– Осторожно, рыцарь Раймонд. Стоит ли смотреть в мертвые глаза, пытаясь прочесть в них ответы на вечные вопросы. Нет там ни сожаления, ни страсти, лишь застывшее вместилище слез и страданий найдешь ты. Но это иной мир и кто знает, что увидишь ты в отраженном взгляде мертвеца? И разбитый сосуд бывает порой красноречивее болтливого очевидца, но нужно быть готовым к истине, что хранят в себе мертвые предметы.

Слова эти, сказанные с печальной иронией, разбудили в душе рыцаря призрак ледяного кошмара, который ослепил память и парализовал чувства. Будто соскользнул туманный покров и смутное воспоминание приблизилось, чтобы стать осознанным, обрести свою феноменальную плотность и раскрыть двери легиону падающих птиц. Но всем своим существом Раймонд сопротивлялся неслышной поступи грядущего откровения, которое возвратит его душе отчаяние, тоску и человеческий страх перед внезапной чудовищной правдой. Со светильником в поднятой руке он закружил вокруг собственной могилы, и желтый свет слепил его.

– Покажись! Кто ты! – он чувствовал, что в привычное любопытство закрался страх, и услышал ответ.

– Я есть хаос и тьма, и свет в этой тьме.

Раймонд остановился напротив обвалившейся стены с барельефом, где разделенные полукруглой аркой, застыли Ева со змием и Адам с надкушенным яблоком. Неестественно белый кусок стены, казался ему впечатанным в непроницаемую черноту из которой смотрело на него невидимое создание. Он чувствовал его жаркую, сильную пульсацию, которая волной проходила сквозь тело.

И подумал вдруг рыцарь, что стоит сейчас в самом центре сна демона из которого нет выхода. Но когда очнется демон, что станет с ним, суждено ли ему перейти в другое сновидение или раствориться в бесконечной гулкой пустоте? Но под этими мыслями пряталась обреченность, горькое согласие с такой судьбой. В конце концов смерть все равно пришла бы за ним, так не все ли равно, как терять осознание себя? Мир этот, затянутый тяжелыми сумерками, погруженный в мертвый штиль, где любой звук кажется преступлением, еще не изведан им, и жаль было только одно, потерять свое любопытство. Голос прервал мысленную панихиду.

– Здесь твой храм и твоя могила, рыцарь Раймонд де Бланкар, и тысячелетний страх перед неизвестностью, который рождает трусость в благородных сердцах. Здесь может кончится твое путешествие. Ты уснешь и в сновидении вернешься в свой мир, где проживешь долгую жизнь в радости от исполнения желаний, но эта жизнь будет лишь иллюзией, отраженной от другой иллюзии. И когда обратишься в прах, то присоединишься к компании бесплотных теней, что населяют этот лес и вопят при свете луны.

Раймонд содрогнулся от мысли, что ему грозит превратиться в призрак.

– Должен быть другой выход! взмолился он. – Помоги мне! Кто бы ты ни был, в тебе есть милосердие, раз не смущаешь меня ложной надеждой! Слова твои ужасны, но благодаря тебе я могу чувствовать, значит я еще жив и надежда есть. Может память вернется и я найду ответы на все свои вопросы. Что мне делать?

Голос молчал, застывшее время превратилось в мучительную тишину в ожидание ответа.

– Когда ты пройдешь сквозь врата, предвечный хаос растворит тебя и создаст снова, тогда волны черного океана выбросят тебя на берег воспоминаний. Прошлое преподнесет много нечаянных сюрпризов, но душа твоя будет страдать, ты лишь насытишь свое любопытство, но это станет платой ему. Ты обменяешь покой на боль. Стоит ли оно того? Лишь любопытные скажут да, лишь потерявшие прошлое выкупят его за любую цену. Но предполагаешь ли ты, что принесут с собой воспоминания? Может оставить попытки гоняться за тем, что уже мертво, и не стоит ворошить уснувшую память, может выбрать другой путь? В настоящем есть много секретов, которые по достоинству оценит твое любопытство. Но выбор за тобой, рыцарь Раймонд де Бланкар.

Раймонд не раздумывая сел на коня и въехал в арку. Непроглядная темень окутала его со всех сторон и чудилось, что они вместе с конем погребены в огромном саркофаге, однако ужас сжал ему сердце. Но потом он подумал, что возможно уже умер и именно так выглядит сновидение умершего грешника. Под эту мысль страх превратился в усталую радость, будто вместе с грехами отпустили ему жизнь и сознание. Тогда он воспринял хаос как очищение, как дар вечного покоя, тайную мечту человеческой усталости от привычки жить. Тьма растворила его, будто и не существовало никогда рыцаря Раймонда, ни его сознания, ни его коня.

Рыцарь Раймонд де Бланкар пробудился на опушки леса. Свинцовые небеса висели над унылой каменистой равниной, готовые упасть на землю, либо разразиться колючим холодным градом. Тот же штиль и звенящая тишина вокруг. Но он заметил, что воздух стал холоднее, а оливковые гладкие стволы деревьев покрывал мерцающий голубоватый иней. Вечер сейчас или утро? По этому небу не определить часов, но судя по инею и прохладе, время года изменилось. Раймонд снял перчатку и прислонился ладонью к стволу дерева. Тонкая корочка льда таяла, с удивлением он ощутил, что кора дерева теплеет, и медленно, и тяжело, как звук огромного часового механизма, отдавалась в его руке волна, будто где – то наверху, спрятан огромный маятник, движения которого создавали вибрацию, похожую на дыхание спящего человека. И он подумал, что возможно, то, что он принимал за деревья на самом деле не растения, а некие существа, которые вросли в этот странный мир с момента его сотворения. Эта мысль ужасала, но в ужасе преобладали ноты восхищения поистине непривычным, немного жутковатым чудом, к которому он волею судьбы оказался причастным.

Раймонд переходил от ствола к стволу, прислушиваясь к их дыханию, все дальше углублялся в чащу, и его верный конь следовал за ним. Пожухлая короткая трава, покрылась серебристой изморозью и хрустела под ногами, как раздавленное стекло. Тогда этот лес представился рыцарю в свете Луны. Если повезет, черные облака разойдутся и пусть на мгновенье, но выпустят в этот мир голубоватые прозрачные лучи, тогда мириадами алмазов вспыхнет торжественная лесная сказка. На душе тот час сделалось легко и радостно, и он вспомнил праздник Рождества, когда был еще ребенком. Замок наполнялся приятной суетой и веселыми голосами. В зале накрывали столы, и под золотистым светом тысячи свечей гости поздравляли друг друга и раздавали подарки детям. В семье было заведено, чтобы в этот вечер слуги садились за один стол вместе с господами, как символ равенства перед Творцом, так говорил его отец. Раймонд вспомнил еще, что сын плотника в ту ночь подарил ему деревянного чертенка с маленькими лакированными копытцами и золотистыми рожками. Он, смутившись, тут же спрятал подарок в карман, но отец заметил это и пошутил, что лучше носить черта в кармане, чем в душе. Куда исчезла эта милая игрушка? Может осталась в том благословенном краю, откуда лишь теплый ветер воспоминаний приносит обрывки пережитой безмятежности, картинки светлого счастья, дарующие душе легкую печаль от невозможности войти в прежнее беззаботное бытие. В детстве все казалось иным, большим и загадочным, как этот призрачный лес.

Раймонд конечно обрадовался, что память постепенно возвращается к нему. Но глубоко в сердце шевельнулось сомнение в правильности его стремления заново познать собственное прошлое. Он помнил, что говорил таинственный голос. Может и не стоит открывать врата призракам. Чем обернется для него знакомство заново с самим собой, собственными поступками и поступками тех, кого он называл друзьями, родителями, семьей. И была ли у него семья, жена или невеста? Как он все же оказался здесь и почему испытывает непреодолимый страх перед каменистой пустошью?

Размышляя, он верхом ехал дальше, опустив поводья, безучастный ко всему, медленно пробирался к сгусткам воспоминаний, которые были значимы и, возможно, переживая их он снова сможет найти ответ на некий вопрос, который не был еще осознан, и тем мучительнее бередил сердце. В кронах деревьев слышался слабый шелест, будто легкий ветер усыплял потревоженных любопытными прикосновениями спящих великанов. Раймонду казалось, что шелест этот преображается в шепот, и именно таким шепотом, и интонацией была наполнена когда – то его жизнь. И тот час в памяти возникла картина блаженной девы, которая прилежно читала молитвы, смиренно склонив свою красивую голову, увитую золотом тяжелых кос. Не было жены добродетельней и милосердней, так говорили люди.

Он ясно вспомнил одно утро, когда сквозь дрему слышал этот мерный всепроникающий шепот, который перекрывали доносившиеся с улицы вопли юродивого. Во всю мощь легких тот орал песню про святую, которая так преисполнилась благодати, что лопнула от зависти к самой себе. Потом в открытые окна врывался презрительно – визгливый хохот, будто внизу дралась стая гиен. Раймонд поворачивался и накрывал голову подушкой, чтобы не слышать ни тихих, ни громких воплей. Он пытался уснуть, чтобы во сне услышать музыку, как когда – то в детстве. Но что это была за мелодия и кто ее исполнял, так и осталось для него загадкой. Стоило ему погрузиться в сон, как входил слуга и будил его, осторожно и виновато прикасаясь к подушке. Но Раймонд всегда чувствовал это прикосновение и жалел старика. Он открывал глаза и, глядя мимо склонившейся фигуры, видел свою жену Евгению, сидящую у окна в ореоле солнечных лучей, а служанки украшали ее волосы цветами. Внизу диким ревом заходился бесноватый нищий, но Раймонд уже не слушал его безумные романсы. В этот момент он всегда хотел увидеть ее лицо, глаза, обращенные к нему, но Евгения лишь кротким тихим голосом что – то говорила служанкам, а те с видом свидетелей воскрешения продолжали свою работу. Когда туалет был закончен, она вставала и не поднимая пушистых ресниц, всегда говорила ему одно и тоже; готов ли дорогой муж сопровождать ее на мессу. Раймонд трижды чертыхался про себя, но все же начинал собираться. И после того, как проходили раздражение и злость, в душе оставалось лишь одно чувство, обращенное к Евгении – сострадание.

Где бы Раймонд не появлялся, люди с завистью, и затаенной злобой глядели ему во след. В церкви ему было неуютно из – за тайных взглядов, которыми стреляли глаза масок, казавшиеся лицами. Раймонд пытался сосредоточиться на музыке, но в чистоту хоральной мессы всегда врезалось одно слово «добродетель» и переворачивало смысл таинства мелодии. То, что несло в себе это слово, слепило глаза как искусственный бриллиант, огромная раздутая, пустая ценность, подсвеченная фальшивыми чувствами, как нелепые поклоны пьяниц. И опять вокруг сгущался шепот восхвалений в адрес Евгении, и вновь сострадание тихой волной касалось его сердца. Он не понимал почему не испытывает ни гордости за жену, ни трепетного подобострастия, но лишь раздражается на людей, которые напоминали ему театральную труппу бродячих забулдыг – актеров, бездарный и глупый сброд. Он тоже пытался обмануть себя, что сострадание вызвано жалостью к ней, будто Евгения и вправду святая, и призвана нести на себе все скорби мира. Однако колючки тернового венца все больнее впивались в его сердце. Сострадание превращалось в грусть. Он опускал отяжелевшие веки, пытаясь уйти в мир органной музыки. Но иная мелодия, как крылатый призрак, пряталась за тяжеловесными звуками. Раймонд вслушивался, будто отступая от настоящего в пределы ускользающей красоты сакральных звуков. Тогда его охватывала радость и одновременно холодящий душу страх предвкушения, в самой сердцевине которого, синим огнем пылал восторг. И этот страх зачаровывал, как в детстве, когда он впервые увидел огромных лошадей, меланхоличных першеронов с подстриженными хвостами или стоял на пороге неосвещенных комнат замка, где в высокие стрельчатые окна заглядывала большая серебряная звезда. Грандиозность и тьма неизвестности будоражили воображение, сердце прыгало от любопытства. И каждый раз за пугающей загадкой открывалось новое пространство, целая вселенная, в которую хотелось всматриваться как в магический шар.

Поначалу нечто похожее он испытывал, блуждая по бесконечному лесу с невиданными существами или когда обходил стороной безжизненную равнину с серыми валунами, где затаился образ кошмара, сброшенный за пределы его памяти. Он хотел лишь вспомнить как попал в этот странный штиль, что наполнял мрачный мир оглушающей тишиной, отчего любой звук проникая до самого дна души, становился отчетливым и красочным, как та мелодия, которая пряталась за органной мессой.

Сумерки медленно тянулись вслед его мыслям и в кронах деревьев снова проснулось эхо, будто взмах крыльев гигантской птицы. Лес наполнился шепотом, в котором ему чудилась монотонная отрешенность Евгении. Мерцающие колонны деревьев расступались, и он чувствовал в этом благоприятный знак, хотя тоска и отчаяние, как едкий дым кадил, поднимались из недр его души, обволакивая созерцательное спокойствие горечью от предчувствия грядущих событий. Перед его мысленным взором стояло еще одно воспоминание, которое потрясло его тогда своей пугающей мистической откровенностью.

Однажды он опоздал на вечернюю службу, да и не особенно стремился туда попасть. Он был в плохом настроении и сонм нелепых мыслей и навязчивых вопросов теснились в голове, которая гудела как переполненный и запертый улей. Раймонд уже ехал через деревенские сады за которыми сверкали острые шпили храма, но на тропинке увидел того самого сумасшедшего нищего, который по утрам, а иногда и днями напролет не давал ему покоя своими бранными песенками. Он готовился прогнать юродивого, но тот не прыгал и не голосил, а, казалось ждал, когда Раймонд поравняется с ним. И вот он дождался всадника, встал и пошел рядом, тихий и кроткий, держался осторожно за стремя черными заскорузлыми руками, будто боялся испачкать начищенный металл. Он стал говорить чисто и ясно, время от времени бросая в душу Раймонда грусть улыбки, и страшную мудрость слов. В сущности он просто размышлял о добродетели, но слова его оглушали до головокружения, до липких тенет тошноты, будто мир, полный вопросов и непонимания, казался сейчас разбитым зеркалом, осколки которого, резали сердце.

– Что есть добродетель, как не тоска по греху, где чудовищная гордыня, безумная жажда поклонения, маскируется туманом слов и позерством души. Есть ли свет за речами добродетельных, живет ли в них хоть капля любви? А не есть столь высокая добродетель, как скрытый и тщательно упрятанный порок? Так и бьются они о земную оболочку своих дьяволов, цитирующие Писание с алеющим лицом, и вызывающей непорочностью, будто сами полубоги. И в возвышенности есть порок. Помнишь ли рыцарь легенду о падшем ангеле? За что был изгнан прекраснейший с небес?

– Из своих пороков люди ткут себе добродетель и лепят божество, чтобы сверкало оно для всех, как золотой сосуд наполненный навозом. Но лишь блеска золота хочет толпа. Знакомый блеск, но бесполезный. Он лишь распаляет воображение алчущим обмана и они принесут ему жертву, ослепленные идолопоклонники. Скоро это случится, рыцарь, очень скоро.

Раймонд понял смысл, но страх оказаться в роли Каина мешал шагнуть за пределы понимания добра и зла. На что, словно прочитав его сомнения, был дан ответ.

– Есть безгрешные убийцы. Они свершают закон, выполняя волю Творца. Есть святые грешники, что имеют черно – белую душу, но лишь пользуются вверенными им полномочиями, ибо привыкнув к поклонению, мнят себя законом. Между ними мечется человеческая воля и выбор человека невелик. Выход, однако, для всех один – услышать в себе голос Бога и иметь смелость следовать ему как закону; умирать и рождаться вновь, так нужно для выполнения Его замысла. Человек счастлив лишь тогда, когда чувствует, что своей волей он стремиться стать замыслом, исполнив Божественное предназначение, даже если разбиты все логические цепи. Это и есть истинное служение Творцу.

Раймонд ждал подобного чуда, в которое верил боязливо, будто таил от себя хрупкую надежду на то, что ответы на его вопросы придут и успокоится тогда боль души. Он много раз спрашивал себя, не сам ли Господь говорил с ним тогда? Ведь после этого разговора юродивый снова стал самим собой, но мир, вокруг которого плясал этот сумасшедший пьяница, изменился для Раймонда навсегда. Он словно прозрел, но вместе с этим, внутри росло день ото дня щемящее душу чувство утраты.

Часто просиживал он ночами перед высоким замковым окном и понимал, что одиночество и тишина единственные спутники или стражи, которые не оставят его теперь до конца жизни. Серебристый лунный свет успокаивал отяжелевшую от мыслей голову. Новые вопросы рождали новое беспокойство и тоску, и рыцарь Раймонд улыбался горько ясноликой Луне, думая про себя что истина несет с собой одиночество и мучительную жажду новых познаний. Он часто вспоминал чудо преображения юродивого и откровенно говорил Луне, что хотел бы себе такого друга. После Раймонд несколько раз пытался начать с ним разговор, но в ответ слышал только невнятную болтовню, переходящую в истерический хохот, за которым следовали неизменно ужасные ругательства, да похабные песни. Раймонд больше не разговаривал с ним, давал деньги и уж издалека, опять с тайной надеждой, следил за его лицом, но видел лишь затуманенный мертвый взгляд, стеклянные тусклые глаза покойника.