Текст книги "Молчанием предаётся Бог"

Во время торжеств в Сарове случались чудеса исцеления.

«Какую немощь, какие болезни мы видели, но и какую веру! Казалось, мы живем во времена земной жизни Спасителя. И как молились, как плакали – эти бедные матери с больными детьми, и, слава Богу, многие исцелялись. Господь сподобил нас видеть, как немая девочка заговорила, но как молилась за нее мать…» – писала великая княгиня Елизавета Федоровна, сестра царицы.

Серафим Саровский был знаменит еще и тем, что силой своих молитв помогал женщинам, имевшим проблемы с деторождением. После появления на свет четырех дочерей государь с государыней мечтали о сыне (Александра Федоровна окуналась в целебный источник батюшки) и горячо молили у мощей угодника Серафима о даровании им наследника престола российского.

Через год родился Алеша – цесаревич Алексей. В честь первой годовщины рождения сына, в 1905 году, посадил государь в Дивееве лиственницу. Сейчас ее называют царским деревом. Плачет под летним солнцем лиственница кровавой смолою…

Николай Второй знал: посетило однажды преподобного Серафима откровение Божие, и написал он письмо царю будущему, четвертому после Николая Первого. И царем тем был он, Николай Второй. Во время «Саровских торжеств» прочитал то письмо, написанное старцем семьдесят лет назад, с предсказанием судьбы России: «Мне, убогому Серафиму, Господь открыл, что на земле русской будут великие бедствия. Православная вера будет попрана, архиереи Церкви Божией и другие духовные лица отступят от чистоты православия, и за это Господь тяжко их накажет. Я, убогий Серафим, три дня и три ночи молил Господа, чтобы он лучше меня лишил Царствия Небесного, а их помиловал. Но Господь ответил: “Не помилую их, ибо они учат учениям человеческим и языком чтут Меня, а сердце их далеко отстоит от Меня…”.

Будет некогда царь, который меня прославит, после чего будет великая смута на Руси, много крови потечет за то, что восстанут против этого царя и самодержавия, но Бог царя возвеличит…

…Произойдет великая продолжительная война и страшная революция, превышающая всякое воображение человеческое, ибо кровопролитие будет ужаснейшее. Бунты Разина, Пугачева, Французская революция – ничто по сравнению с тем, что будет в России. Произойдет гибель множества верных Отечеству людей, разграбление церковного имущества и монастырей, осквернение церквей Господних, уничтожение и разграбление богатства добрых людей, реки крови русской прольются…

…Жизнь будет краткая. Ангелы едва будут успевать брать души».

Послание старца, по словам очевидцев, очень расстроило гос ударя, несмотря на светлый праздник прославления святого угодника, укрепивший веру государя в свой народ. Видел он вокруг себя толпы людей – крестьян, духовенство, дворянство, – выражавших ему искреннюю преданность, охваченных общими восторженными чувствами любви к Богу и ближнему – так открылась перед ним дивная, подлинная Святая Русь.

Много откровений находил государь в духовных наставлениях святого угодника Серафима.

«Бог есть огонь, согревающий и воспламеняющий сердца и утробы… Если мы ощутим в сердцах своих холод, который от дьявола (ибо дьявол хладен), то призовем Господа: Он, придя, согреет наше сердце совершенной любовью не только к Нему, но и к ближним. И от лица Его теплоты убежит хлад ненавистника добра».

«Где Бог, там нет зла. Все, происходящее от Бога, мирно, полезно и ведет человека к осуждению своих недостатков и смирению».

«Истинная цель нашей жизни христианской состоит в стяжании Духа Святого Божьего».

«Какая радость, какая сладость ожидает душу праведного на Небе, то ты решился бы во временной жизни переносить всякие скорби, гонения и клевету с благодарностью…»

Книги о житии Серафима Саровского сопровождали государя и его семью везде: в Ялте, Ливадии, Царском Селе, Спале, Москве, Тобольске, Екатеринбурге…

Встречалась царственная чета и с блаженной Пашей Саровской – «знаменитой на всю Россию Христа ради юродивой» – предсказательницей. И поведала она им будущее: про гибель России и царской семьи, про разгром Церкви и уничтожение храмов, про море крови, что прольется на землю русскую:

– Тебя и всю твою семью через 15 лет убьют. Не противься этому, царь, такова воля Божия. Девочек не выдавай замуж. Будет у тебя сын, но ты ему не обрадуешься. Вместе с тобой убьют четверых твоих слуг.

– Я вам не верю, этого не может быть! – в слезах воскликнула Александра Федоровна.

– Это твоему сынишке на штанишки. – Протянула Параскева Ивановна царице кусок красной материи. – Когда он родится, тогда поверишь тому, о чем я говорила вам.

Встреча с Пашей была за год до рождения Алеши…

Обреченным на муки с тех пор считал себя государь, но «нет такой жертвы, которую я бы не принес, чтобы спасти Россию»!

Ясно сознавая свою ответственность за вверенный ему народ пред Богом, говорил: «Быть может, необходима искупительная жертва для спасения России. Я буду этой жертвой. Да совершится воля Божия».

«Править народом может любой, но умереть за народ может только царь», – писал святитель Иоанн Златоуст.

Незадолго до своей смерти осенью 1915 года блаженная Паша Саровская истово молилась и кланялась до земли портрету государя.

– Что ты, мамашенька, так на государя-то молишься? – спрашивали ее.

– Глупые, он выше всех царей и святых будет!

Ибо уподобиться Иисусу Христу в искупительном подвиге не сподобился еще никто, кроме святого русского царя Николая Второго.

В самом начале правления, в 1895 году, на губернских земских и дворянских собраниях либеральная интеллигенция, принимая молодого монарха за «слабого» и «неуверенного в себе», без «твердой руки» Александра Третьего заговорила о необходимости парламентаризма в стране и конституции по западному образцу.

Однако 17 января 1895 года государь обратился с жесткой речью к земским депутатам:

– Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель.

Николай Александрович волновался, говорил громко, голос немного дрожал. Императрица Александра Федоровна, в то время еще плохо понимавшая русский язык, шепотом спросила у фрейлины:

– Почему он ругается?

– Объясняет, что они дураки, – ответила фрейлина.

«Царь, оставаясь русским царем, не мог себя ограничить западной конституцией, не мог сделать этого не потому, что судорожно держался за свою власть, а потому, что сама власть эта, по существу, не поддавалась ограничению. Ограничить ее – значило изменить не ее, а изменить ей. Русский царь – не просто царь-помазанник, которому вручена судьба великого народа. Он – тот единственный царь на земле, которому вручена от Бога задача охранять Святую Церковь и нести царское послушание до второго пришествия Христова. Русский царь – тот Богом поставленный носитель земной власти, действием которого до времени сдерживается сила врага», – писал архимандрит Константин (Зайцев). И либералы действительно этого не понимали.

Молодой монарх решительно дал понять либералам: на уступки не пойдет. Для них же это означало одно: гибель самодержавия возможна лишь в случае разрыва единства помазанника Божьего с его народом, при полной дискредитации самодержавия и самой личности государя. Начинается многолетняя информационная война, имевшая катастрофические последствия: гибель Российской империи и великой, тысячелетней православной цивилизации.

Лживый образ Николая Второго создается десятилетиями – начиная с Ходынки и до наших дней (в сочинениях Покровского, А. Толстого, Пикуля, Касвинова; в «Агонии» и пресловутой «Матильде»). Но истинный, светлый образ святого страстотерпца, царя-мученика Николая живет в народе русском и очень опасен для тех, кто до сих пор продолжает лгать, называя его «кровавым» и «слабым».

Глава 6. Немного о мифах

 
У лжи широкая дорога,
У правды – узкая тропа…
Ложь по ушам нам ездит много,
 
 
А правда на слова скупа.
 

Нина Куландина

Александр Третий умер 20 октября 1894 года в Крыму, в Ливадийском дворце. Спустя полтора часа россияне присягали новому государю – Николаю Второму.

В своем первом манифесте молодой царь заявил, что принимает «священный обет перед лицом Всевышнего всегда иметь единою целью мирное преуспеяние, могущество, славу дорогой матушки-России и устроение счастья всех Его верноподданных». Через три недели, 14 ноября, в день рождения императрицы Марии Федоровны, когда позволено было отойти от траура, в храме Аничкова дворца состоялось браковенчание Николая Второго и принцессы Алисы Гессенской, в православии Александры Федоровны. В тот день в ее дневнике появилась запись: «Наконец мы вместе, связанные на всю жизнь. А когда эта жизнь кончится, мы встретимся опять, но в другом мире и останемся вместе в Вечности».

Народных гуляний не было. Одежда, кареты новобрачных имели знаки траура, и сплетницы шептались, что это «очень плохая примета».

«Их медовый месяц протекал в атмосфере панихид и траурных визитов. Самая нарочитая драматизация не могла бы изобрести более подходящего пролога для исторической трагедии последнего русского царя», – вспоминал великий князь Александр Михайлович, супруг сестры Николая Второго – великой княгини Ксении Александровны.

Через год, 14 ноября 1895 года, состоялись крестины новорожденной царской дочери Ольги. Весной 1896-го императрица вновь ждала ребенка…

Траур по отцу закончился, и на май была назначена коронация молодого государя.

Приготовления к праздничной двухнедельной церемонии – приемы, балы, концерты, банкеты – продолжались почти целый год!

Согласно традиции обряд коронования всегда проходил в Москве. Съезжались именитые гости, титулованная знать, официальные представители стран Европы и Азии. Из Сибири, Средней Азии, с Дальнего Востока – со всех уголков огромной Российской империи прибывали делегации, журналисты, фотографы, репортеры.

Гостиницы были заполнены. Чтобы перейти Тверскую, пешеходам приходилось ждать несколько часов, пока не проедут бесконечные вереницы экипажей, карет, ландó. Повсюду висели флаги, гирлянды, тысячи лампочек вспыхивали по вечерам, освещая древние стены Кремля праздничной ЭЛЕКТРИЧЕСКОЙ иллюминацией! Удивительно, нам в школах внушали: до революции Российская империя жила в полной темноте и при лучине! «Лампочка Ильича», «ленинский план ГОЭЛРО» – гениальный прорыв в светлое будущее из «тьмы» царской России…

А еще более удивительно то, что электрическая иллюминация Москвы была и во время коронации Александра Третьего в 1883 году! Может быть, не такой мощной, как спустя 13 лет, но была! А первая электрическая железная дорога была представлена в Москве на художественно-промышленной выставке в 1882 году, при Александре Втором!

Полюбоваться на иллюминацию народ собирался заранее, до сумерек. Вот что пишет генерал Джунковский в своих мемуарах: «Вечером ВЕСЬ ГОРОД был иллюминирован, также и Кремль. Это было действительно волшебное зрелище. Кремлевская иллюминация зажглась в один миг, в тот самый миг, когда государыня взяла в руки поднесенный ей букет с электрическими цветами. Засветился букет, и в тот же момент засветился разноцветными электрическими огнями весь Кремль, точно огненной кистью нарисованный на потемневшем небе. Иначе как огненной живописью нельзя назвать вчерашнюю иллюминацию Кремля. Его кресты, куполá, крыши, зубцы, окна, карнизы – все его разнообразные архитектурные линии вырисовывались тысячами разноцветных огней: бирюзовых, пурпурных, золотистых или сверкающих, как бриллианты. Каждая башня, каждый купол, каждая арка ворот или амбразура окна были чудом красоты и искусства. Описать эти чудеса невозможно, нужно было их видеть, как видел московский народ, сотнями тысяч запрудивший все улицы. Что творилось на Красной площади и набережной Москвы-реки, между Москворецким и Каменным мостами, и представить себе невозможно. Несметные волны народа, одна за другой, так и неслись к Кремлю из окраин и предместий, останавливая движение экипажей и приводя в смущение полицию…».

Весна была жаркой. 14 мая толпы нарядных горожан, стройные ряды войск вдоль дорог от Петровского дворца до самого Кремля встречали своего правителя.

На паперти Успенского собора, где проходила церемония коронования («венчания на царство» главы православного государства как наместника Бога на земле), царя благословлял митрополит Московский Сергий:

– Чрез помазание видимое да подастся тебе невидимая сила, свыше действующая, озаряющая твою самодержавную деятельность ко благу и счастью твоих верных подданных!

Царь, по учению святителя Филарета, есть носитель власти Божией на земле, отражение власти Божией Небесной, царство же земное – есть преддверие Царства Небесного. Благословенно лишь то земное общество, во главе которого стоит помазанник Божий – царь, «содержащий в себе семя одухотворяющей и освящающей благодати Божией».

«Венчание на царство» символизирует сошествие Святого Духа на правителя, после которого он подлежал только Божескому суду – не человеческому.

«Не прикасайтесь к помазанным Моим и пророкам Моим не делайте зла», – предупреждал Господь.

«Все, что происходило в соборе, – сообщала хроника, – точно толчки сердца, разносилось по всей этой необозримой толпе и, как бьющийся пульс, отражалось в самых отдаленных ее рядах. Вот государь коленопреклоненный молится, произнося святые, великие, исполненные столь глубокого значения слова установленной молитвы. Все в соборе стоят, один государь на коленях. Стоит и толпа на площадях, но как все разом притихли, какая благоговейная тишина кругом, какое молитвенное выражение лиц! Но вот государь встал. На колени опускается и митрополит, за ним все духовенство, вся церковь, а за церковью весь народ, покрывающий кремлевские площади и даже стоящий за Кремлем. Теперь и те странники с котомками опустились, и все на коленях. Только один царь стоит перед своим троном, во всем величии своего сана, среди горячо молящегося за него народа».

Это было великое мгновение – единение помазанника Божьего со своим православным народом!

«Да будет неразрывен союз сих двух заповедей, прекрасный и благотворный. Народ, благоугождающий Богу, достоин иметь благословенного Богом царя, народ, чтущий царя, благоугождает через сие Богу, потому что царь есть устроение Божие, – писал святитель Филарет. – Бог по образу Своего небесного единоначалия устроил на земле царя, по образу Своего вседержительства – царя самодержавного, по образу Своего царства непреходящего, продолжающегося от века и до века, – царя наследственного».

В храме было нестерпимо душно, и Николаю Александровичу стало дурно. Вот как объясняет происходившие после события игумен Серафим (Кузнецов): «После длинной и утомительной коронационной службы, в момент восхождения императора на церковный помост, изнемогая под тяжестью царского одеяния и короны, он споткнулся и на время лишился чувств. Что же случилось после того, как государь при короновании изнемог?

Кровавая катастрофа, народ давил и душил друг друга. Не то же ли случилось, как царь изнемог под тяжестью креста, насильно снятого с него частью народа?».

Кровавая давка Ходынки, ставшая следствием всеобщего безумия, временно померкшего коллективного сознания, при которой погибло более тысячи человек, случилась 18 мая, через четыре дня после коронации…

Кровавая катастрофа Гражданской войны, красный террор стали следствием предательства народом своего помазанника Божия, его жестокого убийства вместе с семьей и верными слугами, при молчаливом всеобщем попустительстве…

18 мая должны были состояться народные гулянья, раздача праздничных подарков на Ходынском поле, бывшем со времен Екатерины Второй традиционным местом проведения увеселительных мероприятий. Народный праздник в честь коронации был уже третьим после «венчания на царство» Александра Второго и Александра Третьего. Не было ранее ни одного несчастного случая, ни одного погибшего, ни одного раненого! На Ходынском поле проходили концерты, цирковые представления, работали аттракционы, стояли закусочные, и сто пятьдесят павильонов, расставленных в форме круга, быстро, без очередей раздали нескольких сот тысяч узелков с царскими сувенирами!

За год до коронации Александра Третьего, в 1882 году, на Ходынском поле открылась XV Всероссийская промышленно-художественная выставка – громадная экспозиция в 80 павильонах на 13 гектарах земли – практически город в городе. Специальная ветка железной дороги подвозила посетителей прямо к выставочным павильонам.

С тех времен до наших дней в Москве сохранилось единственное здание – бывший Царский павильон, сейчас – ресторан «Паризьен».

Остальные к 1896 году были почти полностью разобраны, и на месте гуляний оставались фрагменты фундаментов – ямы и рвы.

В ходе подготовки к коронации в результате интриг министра императорского двора графа Воронцова-Дашкова генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович был полностью отстранен от подготовки народных гуляний – ею занималось Министерство императорского двора.

Тогда же, в 1896 году, в июне должна была состояться Всероссийская промышленно-художественная выставка в Нижнем Новгороде, и на Ходынском поле по распоряжению графа Витте демонтировали главную выставочную площадку Москвы – павильон «Звезда», занимавший площадь в шесть гектаров. На предыдущих коронационных гуляньях этот огромный павильон рассекал толпу, не давая создаваться толчее.

Витте посчитал, что демонтировать и перевезти в Новгород старый павильон дешевле, чем строить новый, хотя в конечном итоге оказалось намного дороже. Вероятно, часть средств, выделенных на строительство павильонов, осела в карманах Витте, не раз до этого замеченного в коррупционных делах.

Но самое главное – ямы от фундамента убраны не были, их просто присыпали песком, прикрыли досками. А прямо перед киосками, где планировалась раздача подарков, в результате строительных работ образовался огромный, глубокий ров – выше человеческого роста.

В этот раз павильоны были расставлены не кругом, а слева в один ряд, в тридцати метрах ото рва. Большинство буфетов – 120 из 150 (!) – расположили со стороны Москвы, вдоль глубокого рва, изрытого ямами, колодцами.

«Ров… тянется на протяжении более полуверсты, – писал очевидец, – как раз вдоль буфетов, и перед буфетами имеет во все свое протяжение площадку шириной от двадцати до тридцати шагов. На ней-то и предполагалось, по-видимому, остановить народ для вручения ему узелков и пропуска вовнутрь поля».

Сюда-то и стекались толпы народа со всей Москвы и прилегающих деревень в надежде получить царский подарок. По палаткам было распределено 400 тысяч узелков с гостинцами и сувениром! В юбилейном платке с портретами царственной четы завернуты сайка, полфунта колбасы, пряник, конфеты, орешки, леденцы и железная эмалевая, как тогда называли – вечная, кружка с царскими вензелями. По городу ползли слухи: кружки будут наполнены серебряными и золотыми монетами! А еще царь лично подарит каждому корову или лошадь!

Раздача намечалась на 10 утра, а с полудня до темноты планировались цирковые программы и театрализованные представления – сцены из «Руслана и Людмилы», «Конька-Горбунка», «Ермака Тимофеевича». На высоких, гладко обструганных столбах висели сапоги, гармошки, шапки, самовары, ожидая тех ловкачей, кто сумеет до них добраться. В 14 часов на балконе императорского павильона должны были показаться народу государь с государыней! Увидеть царскую чету мечтали многие.

«Не только со всей Москвы и Московской губернии, но и соседних, ближайших губерний шел народ густыми толпами, – вспоминал генерал Джунковский. – Некоторые ехали целыми семьями на телегах, и все это шло и шло на Ходынку, чтобы увидеть царя, чтобы получить от него подарок. За несколько дней до праздника можно было уже видеть на этом поле биваки крестьян и фабричных, расположившихся то тут, то там; многие пришли издалека. Весь день 16-го и 17-го числа со всех направлений, во все заставы шел непрерывно народ, направляясь к месту гуляний».

В праздничном настроении большими компаниями сидели люди вокруг костров, пели песни, плясали под гармошки.

«Говорили, что на завтрашние представления привели ученых слонов и привезли птиц; что устраивают бездонные фонтаны пива-вина, завтра они будут беспрестанно бить из земли для угощения всех желающих, только успевай подставлять кружку, – вспоминал очевидец, крестьянин Василий Филиппович Краснов. – Говорили, что пригнали стада лошадей и коров для раздачи выигравшим в лотерею. И много другого говорили кругом… Это будоражило нас и подстегивало идти скорей все дальше и дальше вперед.

И мы быстро шли. Впереди нас, полное радостных звуков, яркого пляшущего света костров и причудливых, прыгающих теней, дрожало и пело необъятное, казавшееся впотьмах бескрайним Ходынское поле…

Поле шумело и волновалось, как море. И мгла ночная придавала ему глубину и безбрежность. И что-то отдаленное, давно забытое людьми чудилось и вставало из глубины прошедшего при взгляде на эту картину: свободное кочевье на неведомой равнине, великий пир мира, единой и родственной человеческой семьи…»

Народ прибывал, становилось тесно. К середине ночи во рву уже можно было только стоять, прижавшись друг к другу. Ни руку поднять, ни голову опустить. От нехватки воздуха люди начали задыхаться, терять сознание, но даже упасть на землю не могли – мертвые так и стояли, прижавшись к живым.

В. А. Гиляровский, единственный из журналистов, побывавший в ту ночь на Ходынке, вспоминал: «Над миллионной толпой начал подниматься пар, похожий на болотный туман… Давка была страшная. Со многими делалось дурно, некоторые теряли сознание, не имея возможности выбраться или даже упасть: лишенные чувств, с закрытыми глазами, сжатые, как в тисках, они колыхались вместе с массой. Стоявший возле меня, через одного, высокий благообразный старик уже давно не дышал: он задохся молча, умер без звука, и похолодевший труп его колыхался с нами. Рядом со мною кого-то рвало. Он не мог опустить даже головы…».

«К 5 часам (утра) сборище народа достигло крайнего предела, перед одними буфетами стояло более полумиллиона народа, – вспоминает генерал Джунковский. – Жара была и духота нестерпимая. Ни малейшего ветерка. Все страдали от жажды, а между тем масса сковалась, нельзя было двинуться. Со многими делалось дурно, они теряли сознание, но выбраться не могли, так как были сжаты, как в тисках. Так продолжалось около часа…

Около 6 часов утра раздались крики о помощи. Толпа заволновалась и стала требовать раздачи угощений. В двух-трех буфетах начали раздавать. Раздались крики: “Раздают!”, и это было как бы сигналом к началу несчастья. Море голов заколыхалось. Раздирающие стоны и вопли огласили воздух. Толпа сзади наперла на стоявших во рву, некоторые взбирались на плечи и по головам шли вперед, происходило что-то невообразимое, артельщики растерялись, стали бросать кружки и узелки в толпу. Не прошло и 10 минут, как буфеты были снесены, и вся эта масса, как бы пришедшая в себя, отхлынула назад, с ужасом увидала ров, наполненный и мертвыми, и изуродованными».

1800 полицейских не справились с полумиллионной, внезапно озверевшей толпой.

Вспоминает крестьянин Краснов: «Все пространство от меня до будок было усеяно павшими, мертвыми или не очнувшимися от обморока… Вдали у бочек с пивом и медом копошилось много народу. Бочки трещали и разламывались, бочки скидывались, огромные пирамиды их распадались. Тут же на лугу разбивали им дно, чтобы черпать и пить скорее кружкой… Пили картузами… Ломали перила у сараев, чтобы было чем разбить дно бочек…».

Люди страдали от жажды. Около разбитых бочек образовались огромные лужи пива. Его черпали руками, картузами, сапогами, а некоторые лакали пиво прямо из лужи, опустив туда головы.

7 июня того же года в Постановлении о ходынской катастрофе было названо число убитых – 1389 человек, раненых – 1300.

Причиной гибели большинства жертв, по свидетельству врачей, было удушение – «компрессионная асфиксия».

Вспоминает ординатор 2-й московской городской больницы Алексей Михайлович Остроухов: «Страшная, однако, картина. Травы уже не видно; вся выбита, серо и пыльно. Здесь топтались сотни тысяч ног. Одни нетерпеливо стремились к гостинцам, другие топтались, будучи зажаты в тиски со всех сторон, бились от бессилия, ужаса и боли. В иных местах порой так тискали, что рвалась одежда. И вот результат – груды тел по сто, по полтораста, груд меньше 50–60 трупов я не видел. На первых порах глаз не различал подробностей, а видел только ноги, руки, лица, подобие лиц, но все в таком положении, что нельзя было сразу ориентироваться, чьи это или эти руки, чьи то ноги. Первое впечатление, что это все “хитровцы” (бродяги с Хитрова рынка) все в пыли, в клочьях. Вот черное платье, но серо-грязного цвета. Вот видно заголенное грязное бедро женщины, на другой ноге белье; но странно, хорошие высокие ботинки – роскошь, недоступная “хитровцам”… Раскинулся худенький господин – лицо в пыли, борода набита песком, на жилетке золотая цепочка. Оказалось, что в дикой давке рвалось все; падавшие хватались за брюки стоявших, обрывали их, и в окоченевших руках несчастных оставался один какой-нибудь клок. Упавшего втаптывали в землю. Вот почему многие трупы приняли вид оборванцев. Но почему же из груды трупов образовались отдельные кучи?.. Оказалось, что обезумевший народ, когда давка прекратилась, стал собирать трупы и сваливать их в кучи. При этом многие погибли, так как оживший, будучи сдавленный другими трупами, должен был задохнуться. А что многие были в обмороке, это видно из того, что я с тремя пожарными привел в чувство из этой груды 28 человек; были слухи, что оживали покойники в полицейских мертвецких…».

О трагедии доложили генерал-губернатору Москвы великому князю Сергею Александровичу.

«Суббота, – писал он в своем дневнике. – Утром ко мне Воронцов с известием, что на Ходынском поле народ прорвался на празднике и много подавленных… Я в отчаянии от всего случившегося – одна тысяча убитых и 400 раненых! Увы! Все падет на одного полицмейстера, хотя распоряжалась исключительно коронационная комиссия с Бером».

Николай Александрович узнал о трагедии только в полдень. Тотчас поехал на Ходынку. Навстречу тянулись обозы с погибшими. Поле было уже убрано, играл оркестр, в палатках было еще много неразобранных подарочных узелков…

Государь был потрясен случившимся, но ему приходилось участвовать в продолжающихся коронационных торжествах: в Москву съехались представители правящих семейств со всего мира. В Париже, Берлине, Софии проходили приветственные демонстрации и парады в честь российского императора.

«Государь был бледен, – писал Джунковский, – императрица сосредоточенна, видно было, что они переживали, как им трудно было брать на себя и делать вид, как будто ничего не произошло».

В день трагедии у французского посла в России маркиза де Монтебелло был назначен дипломатический прием, на который возлагались большие надежды – налаживание взаимовыгодных отношений между государствами. После приема по традиции должен был состояться бал.

Еще при Александре Третьем Россия и Франция вступили в союз. Франция нуждалась в огромном российском рынке сбыта, российской военной мощи против крепнущей Германии, в свою очередь, Российская империя интересовалась финансовыми кредитами, необходимыми для индустриализации страны.

День коронации Николая Второго во Франции был объявлен государственным праздником. Состоялось торжественное богослужение в Свято-Александро-Невском кафедральном соборе в Париже, на котором вместе с членами правительства присутствовал президент Франции Феликс Фор. День был нерабочим, и по празднично украшенному Парижу проходили демонстрации.

«Я знаю наверняка, что ни один из них (Николай Александрович и Александра Федоровна) не хотел идти к маркизу, – вспоминала родная сестра Николая Второго великая княгиня Ольга Александровна. – Сделано это было лишь под мощным нажимом со стороны его советников. Дело в том, что французское правительство истратило огромные средства на прием и приложило много трудов. Из Версаля и Фонтенбло привезли для украшения бала бесценные гобелены и серебряную посуду. С юга Франции доставили сто тысяч роз. Министры Ники настаивали на том, чтобы императорская чета отправилась на прием, чтобы выразить свои дружественные чувства по отношению к Франции».

«Французский посол умолял ввиду страшных расходов согласиться хотя бы просто на раут, – писала фрейлина государыни В. Клейнмихель. – Государя, не без большого труда, умолили появиться с императрицей хотя бы ненадолго на рауте… На государе, что называется, лица не было. Он весь осунулся, был бледен как полотно. В молчании они прошли по залам, кланяясь собравшимся. Затем прошли в гостиную маркизы де Монтебелло и очень скоро отбыли во дворец. Французы были в отчаянии, но, кажется, и они поняли, что требовать большего… было невозможно».

Отменить прием в данной ситуации было нельзя: любое недоразумение в межгосударственных отношениях могло быть использовано враждебными силами, мечтавшими расторгнуть возникший союз. Николай Александрович посетил прием, подтвердил заинтересованность в развитии русско-французских отношений, после чего покинул посольство.

Дипломатический прием для руководителя государства – работа, не развлечение. Но «прогрессивная общественность» тотчас обвинила государя в бесчувствии по отношению к жертвам Ходынки: «Как можно было веселиться во время трагедии, плясать на костях?». И вот уже более ста лет продолжаются обвинения российского императора в бессердечности…

Но, следуя логике обвинителей, подобные претензии можно предъявить любому главе государства.

Артур Уильям Патрик, герцог Коннаутский (третий сын королевы Виктории), во время приема обронил по поводу ходынской катастрофы интересную фразу: «Подумаешь… У мамы было еще больше жертв».

И действительно, за девять лет до Ходынки, на «золотом юбилее» коронации королевы Виктории, случилась давка, в результате которой погибло около четырех тысяч человек! Подробности этой трагедии засекречены, и никому в голову не приходило называть королеву Викторию «Кровавой», как, впрочем, и Сталина, на похоронах которого в 1953 году произошла аналогичная трагедия, когда тысячи москвичей три дня и три ночи шли к Колонному залу, чтобы увидеть вождя в последний раз… Дошли не все…