Текст книги "Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное"

На горе Богдо

Александр Евгеньевич Ферсман подал Ивану бумагу, на которой значилось:

«Доложено ходатайство Геологического музея о выдаче субсидии научно-техническому сотруднику Музея И. А. Ефремову, отправляющемуся на гору Богдо для отыскания материалов по стегоцефалам. Положено: выдать 50 рублей на путевое довольство.

За непременного секретаря академии Ферсман.

19 августа 1926 г.»

Ефремов, только что вернувшийся из Тургайской экспедиции, сиял – первая самостоятельная палеонтологическая экспедиция! Для отыскания древних амфибий – стегоцефалов!

Иван заспешил за деньгами. С Сушкиным уже были обговорены все детали экспедиции.

Собрать вещмешок – привычное дело. Лямки к мешку приделаны по старому русскому способу – в углах мешка лежит по картофелине: так удобнее захлестнуть верёвку, не сползёт. В мешок – брезентовый полог, плотное шерстяное одеяло (ночи в Прикаспии могут быть холодными), смену белья, несколько консервных банок, сухари. Ещё раз проверить экспедиционное снаряжение. Под ложечкой сосёт от предвкушения дороги.

Поезд. Москва. Старинный купеческий Саратов – Сары-тау, что значит «Жёлтая гора». Мост через Волгу. От Красного Кута железная дорога – стрелой на юг. Станция Шунгай[55]55
  Так у Ефремова. На современных картах – Шунгули.


[Закрыть] – от неё уже видно Богдо, резко выступающую на фоне ровной, как ладонь, степи. Посёлок Верхний Баскунчак.

На станции Иван напился чаю и на рассвете с соледобытчиками добрался до рабочего посёлка Кордон[56]56
  Ныне станция «Нижний Баскунчак».


[Закрыть] на северном берегу солёного озера.

Начинался сентябрь, но в полдень столбы горячего воздуха колыхались над высохшей степью, которая казалась пустыней. Воздух был сух и горек. Вдали, на юге, в белёсом мареве над равниной парила красно-коричневая гора. Подобно подковообразной волне, вздымалась она из земных недр, и её скальные обрывы таили в себе палеонтологические сокровища.

Калмыцкая легенда гласит: однажды два буддийских монаха-калмыка решили перенести с Тянь-Шаня на берег Волги гору. Они долго постились, медитировали, наконец, взвалили себе на плечи Богдо и понесли. Они уже почти дошли до Волги, когда по дороге им встретилась красавица-казашка. У младшего брата в голове промелькнули греховные мысли, сила его ослабла, и гора придавила братьев. На склон хлынула кровь. Так и стоит Богдо с красными от крови боками.

C XVIII века географы и биологи всех стран, попадавшие в низовья Волги, стремились посетить озеро Баскунчак и гору Большое Богдо: так много было здесь природных достопримечательностей. В 1854 году здесь проводил исследования российский геолог и естествоиспытатель И. Б. Ауэрбах. Его работа «Гора Богдо. Исследования, произведенные по поручению Императорского Русского Географического общества…» была издана уже после его смерти, в 1871 году. Ауэрбах первым подробно описал найденные в известняках и глинах окаменелости растений и животных, в том числе чешую, зубы рыб и кости лабиринтодонтов; обобщил материал в четырёх таблицах.

Сушкин при подготовке к экспедиции настаивал, чтобы Ефремов обязательно читал труды, написанные до него. Запомнилась Ивану фраза из предисловия к книге, которое написал друг Ауэрбаха Г. Траутшольд: «Не одни наши уцелевшие кости будут говорить о нас нашим потомкам, подобно дошедшим до нас чешуям рыб, или позвонков ящеров, или бивням толстокожих. Мы вносим в этот вековой эпос новые краски, наши труды, – и они говорят потомству более живым, более живучим языком, чем наши ископаемые кости. Даже тогда, если бы все библиотеки были преданы огню, подобно александрийской, – даже тогда осталось бы достаточно свидетельств величия и мощи человека. Пусть вещество меняет свои формы – творящий дух остается вечным».

Чтобы имя твоё осталось в истории, надо отыскать в этих красных камнях, так похожих на обрывы любимого Оредежа, материалы по стегоцефалам. Несколькими годами ранее Баярунас нашёл на склонах Богдо два разломанных черепа лабиринтодонтов. Может, и юному искателю повезёт.

Иван поселился прямо на Кордоне, хотя оттуда довольно далеко добираться до нужного места. Жители кордона уважительно отнеслись к Ивану – сильный малый, да и оружие у него с собой[57]57
  Ефремов вообще любил и ценил оружие. В 1927–1928 годах ему принадлежали медвежий нож работы «Егора Самсонова в Туле», винтовка Манлихер-Шенауэр, наган, духовое ружьё 12-го калибра.


[Закрыть].

После нескольких дней разведки на лошади Иван поставил палатку в степи. Место он выбрал за горой, где из песчаников вытекал источник студёной минеральной воды и росло несколько невысоких деревьев. Устроил из полотна палатку, приготовил обед и с утра решил отправиться на разведку.

Иван поднялся с рассветом, вылез из-под полога, быстро оделся и зашагал вверх по осыпному склону, заросшему сухой травой, сначала пологому, потом становящемуся всё круче. Поднялся на малую вершину, спустился на седловину – и вверх. Сто пятьдесят метров от подножия – небольшая высота, но на ровной столешнице степи видно на десятки километров вокруг. Неудивительно, что калмыки, жившие здесь, считали Богдо священной горой. Её название так и переводится – «святая».

Вот встаёт на востоке солнце – так же величаво, как поднималось оно из волн Охотского моря. Да, в незапамятные времена здесь тоже плескалось море…

На севере – слепит глаза – словно лёд, блестит поверхность удивительного озера, где издавна ломают самую чистую соль. Захочешь в этом озере утонуть – не сможешь. А кое-где можно даже ходить по ослепительно белым кристаллам.

В небо поднимается и парит степной орёл, зорко оглядывает выгоревшую степь. Трудно поверить, что весной здесь цветут тысячи цветов, среди которых – прекрасные дикие тюльпаны.

Иван подошёл к скалистому обрыву с юго-западной стороны от вершины, взглянул вниз. Круто отрываются вниз красные скалы, множество уступов, ниш дробят склон. Гора растёт из земли – и эта часть поднимается более резко, обнажая триасовые толщи. Да, сверху здесь не спуститься, надо подходить снизу.

Иван сбежал к лагерю, вскипятил чаю. Начинался рабочий день.

Самые большие обнажения нашлись на крутом восточном склоне, который пестрел всеми оттенками – от жёлтого цвета песчаников, розового, кирпичного и фиолетово-красного оттенков глин, и – на самом верху – белые илы, в которых захоронены остатки лабиринтодонтов.

Впечатления Ефремова оценил академик Борисяк. В 1930 году в очерке «Русские охотники за ископаемыми» он опубликовал рассказ молодого ученого о работе на Богдо:

«Ещё не доезжая станции Шунгай, гора Богдо, несмотря на её небольшую высоту (145 метров), резко выступает на фоне ровной степи. Протягиваясь в форме подковы на 1½ километра, вблизи она производит впечатление монументальности, в особенности её центральная часть с чрезвычайно крутыми склонами. Конечно, в цепи, например, Кавказских гор гора Богдо затерялась бы незаметным холмиком, но здесь она стоит одиноко, окружённая, насколько хватает глаз, плоской тарелкой степи.

Резко обрываясь к озеру Баскунчак, блестящему на солнце, как бескрайнее снежное поле, выступает 40-метровая стена пермских песчаников. Здесь очень удобно наблюдать разные фигуры выветривания, всевозможные столбы, соты, уступы и т. п.

Немного отступя к горе от песчаникового предгорья, начинаются причудливые бугры, гребни и совершенно правильные конуса тёмнокрасных с серыми прослойками мергелей. И прямо от них круто поднимается 80–100-метровая стена пёстрых мергелей с выступающими сверху слоями триасового известняка. Эта стена изборождена водными промоинами и протоками, засыпанными обломками известняковых плит. Обломки в бесчисленном количестве покрывают всю гору и насыпаны у подножья красных бугров.

Первое впечатление, создающееся у охотника за ископаемыми, впервые прибывшего на Богдо, это то, что в подобном хаосе совершенно невозможно что-либо найти.

Однако выдержка и терпение приходят здесь на помощь исследователю. Разбив всю гору на участки, я начал медленно продвигаться вдоль горы, исследуя каждый подозрительный обломок камня. Перебив и пересмотрев несметное количество известковых плит у подножья горы, я собрал несколько костей лабиринтодонтов и довольно большое число беспозвоночных и стал исследовать обломки известняков по склонам зигзагообразным путем, беспрерывно поднимаясь и опускаясь.

Обнажения пластов на склонах горы замыты натечной сверху глиной, усыпанной обломками известняка. Глина засохла плотной коркой, и, цепляясь за обломки известковых плит, можно подниматься по довольно крутым склонам почти до 60 градусов. Держа в одной руке молоток, без которого охотник за ископаемыми не может ступить ни шагу, другой забиваешь кирку в склон горы и осторожно подтягиваешься выше. Конечно, иногда бывают неприятные минуты, когда ноги соскальзывают, кирка вырывается из рыхлого размытого склона, и начинаешь сползать вниз сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Но, мгновенно снова забив кирку поглубже, останавливаешься и продолжаешь таким же способом прерванное продвижение наверх. Спускаться можно, вырубая ступеньки, или, в прочном костюме, можно медленно сползать, просто сидя и упираясь на пятки, притормаживая киркой или молотком. Обычно в процессе работы очень быстро привыкаешь проделывать всё это автоматически, не отрывая взгляда от кусков известняка и беспрерывно расколачивая плиты.

Лишь по самым крутым склонам мне приходилось взбираться с канатом. Канат я закреплял за железный рельс, поставленный в качестве репера на самой вершине горы. Отклоняясь куда-нибудь в сторону, я забивал железный лом в склон горы и закидывал на него канат. Таким способом я мог делать значительные отклонения в ту или другую сторону, оставляя канат надежно привязанным за железный репер на вершине. Однажды я плохо забил лом; закинув за него канат, я начал спускаться. Вдруг лом вырвался из рыхлой натечной глины, и я моментально полетел вниз. Падая, я крепко вцепился в канат, который, как только размотался до репера, резким толчком натянулся, ободрав мне кожу на руках, и я, качнувшись, как маятник, перелетел на другой склон, приняв отвесное положение относительно репера. Пожалуй, эта секунда была одной из самых неприятных в моей жизни. По счастью, я не выпустил каната и потом легко взобрался на вершину, проклиная изобретённый мною способ.

Обследовав все осыпи по склонам, я заложил раскопки на одном из самых крутых выступов Богдо – юго-юго-восточном. Копаться посредине крутого склона горы было очень трудно. Тут нам большую помощь оказали сильные ветры, обдувавшие склон горы и обеспечивавшие большую устойчивость при балансировании на маленькой ступеньке с помощью кирки. Впоследствии, когда на отвесном склоне горы образовалась большая площадка, работать стало гораздо легче. Пласт за пластом расчищали и выбирали мы из горы, то испытывая сильное разочарование, когда пласт оказывался пустым, то с полным удовлетворением достигнутой цели выбивали из него красивые завитки аммонитов и тёмные или светло-жёлтые кости лабиринтодонтов. Для определения нижних горизонтов горы приходилось спускаться в пещеры под красными буграми и ползать под землей по воронкам и пещерам гипсового поля на юг от Богдо. В одной из пещер, шедшей наклонно в землю под углом в 35–40 градусов, я поскользнулся и, скатившись вниз, провалился в отвесный колодец, глубоко уходивший в бездонную чёрную темноту. По счастью, колодец был довольно узок, и я заклинился в нем до самых плеч, которые уже не могли пролезть в колодец. Я очутился в положении пробки в горлышке бутылки, и потребовалось немало труда, чтобы высвободиться и, главное, снова влезть по наклонной гипсовой стенке, покрытой песком, принесенным водой.

Ремесло охотника за ископаемым богато всевозможными впечатлениями; работать приходится в самых разнообразных условиях и местностях. Это значительно развивает наблюдательность и сообразительность и, главное, доставляет ту чистую радость, радость добычи и достигнутой цели, так хорошо знакомую охотнику, коллекционеру и спортсмену»[58]58
  Борисяк А.А. Русские охотники за ископаемыми. В кн.: Штернберг Ч. Жизнь охотника за ископаемыми. Л., 1930. С. 296–300.


[Закрыть].

Находя остатки лабиринтодонтов, Ефремов думал, как могли кости пресноводных животных попасть в морские осадки. Молодой учёный предположил, что в этом месте мог быть мелководный залив или эстуарий – затопляемое устье реки, куда река несла остатки существ, обитавших в пресной воде.

Научная статья Ефремова об условиях захоронения остатков лабиринтодонтов в прибрежных морских отложениях была опубликована в «Трудах Геологического музея». Данные 1926 года положили начало цепи наблюдений, которую через десять лет Ефремов назовёт учением о захоронениях, а к сороковому году найдёт название для новой отрасли науки – «тафономия».

Личные впечатления от раскопок на Богдо отразятся в одном из самых увлекательных рассказов Ефремова. В «Белом Роге» геолог Усольцев в отчаянной попытке добыть с вершины горы оловянный камень – касситерит – будет подниматься по гладкой скале: «Прилепившись к стене на высоте ста пятидесяти метров, геолог понял, что не может отнять от скалы на ничтожную долю секунды хотя бы одну руку. Положение казалось безнадёжным: чтобы обойти выступавшее ребро и шагнуть на карниз, нужно было ухватиться за что-то, а вбить зубило он не мог.

Распростёртый на скале, геолог с тревогой рассматривал нависший над ним обрыв. В глубине души поднималось отчаяние. И в тот же миг ярко блеснула мысль. “А как же сказочный воин? Ветер… да, воин поднялся в такой же бурный день…” Усольцев внезапно шагнул в сторону, перебросив тело через выступ ребра, вцепился пальцами в гладкую стену и… качнулся назад. С болью, будто разрываясь, напряглись мышцы живота, чтобы задержать падение. В ту же секунду порыв вырвавшегося из-за ребра ветра мягко толкнул Усольцева в спину. Схваченное смертью тело, получив неожиданную поддержку, выпрямилось и прижалось к стене. Усольцев был на карнизе. Здесь, за ребром, ветер был очень силён. Его мягкая мощь поддерживала геолога. Усольцев почувствовал, что он может двигаться по карнизу жилы, несмотря даже на подъём её вверх. Он поднялся ещё на пятьдесят метров выше, удивляясь тому, что всё еще не упал. Ветер бушевал сильнее, давя на грудь горы, и вдруг Усольцев понял, что он может выпрямиться и просто идти по ставшему менее крутым склону. Медленно переставляя окровавленные ступни, Усольцев ощупывал ими кручу и сдвигал в сторону осыпающуюся вниз разрыхлённую корку. Медленно-медленно поднимался он всё выше. Ветер ревел и свистел, щебень, скатываясь, шуршал, и Усольцева охватила странное веселье. Он словно парил на высоте, почти не опираясь на скалу, и уверенность в достижении цели придавала ему всё новые силы».

На спуске с Белого Рога ветер вновь помог геологу: «Страстная вера в свои силы овладела Усольцевым. Он подставил грудь ветру, широко раскинул руки и принялся быстро спускаться по склону, стоя, держа равновесие только с помощью ветра. И ветер не обманул человека: с рёвом и свистом он поддерживал его, а тот переступая босыми ногами, пятная склон кровью, спускался всё ниже».

Лабиринтодонты Шарженьги

Мелкий дождь моросил через сломанную крышу перрона. Сыро, мокро встречал Ленинград юного естествоиспытателя. Но в душе не было уныния: Ивана ждала любимая работа.

Позже Иван Антонович вспоминал: «Эта работа – освобождение ископаемых костей от породы, в которую они вкраплены, оставляет свободной голову. Приобретя некоторые навыки, можно хорошо работать и думать о своём. То же и в экспедициях. Долгие поездки и утомительные ожидания на железнодорожных полустанках и аэродромах. Сколько часов, суток и месяцев пропали даром! Геологов и палеонтологов я бы награждал медалью за долготерпение. Но есть в этом и хорошая сторона: праздное время освобождает голову для размышлений»[59]59
  Запись беседы с Ефремовым, сделанная в июле 1960 года писателем Е. П. Брандисом.


[Закрыть].

Освобождая от породы хрупкие кости, Иван раздумывал о судьбе всего живого на Земле, о неумолимых законах природы, о направлении эволюции. Неизбежно приходилось ему задумываться и об эволюции духовной: в городах процветали нэпманы, и жизнь казалась совсем не похожей на царство добра и справедливости. Но учитель и старший товарищ давал ему высокий образец служения науке. Несмотря на бедное платье, на материальные и бытовые трудности, Сушкин, его друзья и коллеги – Вернадский и Ферсман – показывали молодым путь истинного благородства и духовной отваги.

Иван по-прежнему сидел за учебниками, выполнял лабораторные работы в университете, обрабатывал свои палеонтологические находки, но в то же время, внимательно вслушиваясь в биение жизни, искал важные начинания, места, где человек по-новому может применить свои знания и силу. Желание всё увидеть, перечувствовать и понять наполняло его.

Весной 1927 года Ефремов как сотрудник Академии наук получил отпуск. Но решил его потратить не на подготовку к сессии. Он помчался на Кубань – поработать трактористом в сельскохозяйственной коммуне «Звезда красноармейца». На ладонях – окаменевшие мозоли, запахи машинного масла и железа словно в кожу въелись.

Сушкин спрашивал:

«– Что это вас, батенька, понесло на Кубань?

– Очень интересно, Пётр Петрович. Там начинается новое, настоящее дело: впервые у нас машины заменяют тяжёлый крестьянский труд. Ведь это будет большое человеческое счастье.

– Гм… гм… Поезжайте-ка, милый Иван Антонович, в экспедицию. На Север. Может, повезёт, так тоже новое сыщете для науки…»[60]60
  Брандис Е., Дмитревский Вл. Через горы времени. Очерк творчества И. Ефремова. М.–Л., 1963.


[Закрыть]

Ефремов мечтал теперь не только о приключениях – он уже ощутил, как замирает, а потом гулко колотится сердце, когда ты находишь решение даже небольшой научной загадки, как ликует душа, когда ты сознаёшь, что одной мыслью стало в мире больше, и эту мысль уловил и сумел воплотить в слове именно ты. Экспедиции, дающие пищу для ума и сердца, были необходимы ему так же, как месяцы кропотливой научной работы. В путешествии проверялись теоретические догадки; задачи, которые ставила действительность, опускали мысль на землю, делали мысль хотя и короче, но резче, отчётливее.

Ясно было, что следующая дорога Ивана будет лежать на полночь, туда, где искал удачи Амалицкий. Но не по следам Владимира Прохоровича он пойдёт – будет прокладывать свой путь.

Одна из находок Амалицкого недаром названа котлассией. Самый близкий населённый пункт к Соколкам, главному месту раскопок – город Котлас, в 1927 году маленькая тупиковая станция. У Ивана, конечно, было искушение добраться до Котласа, побывать на Малой Двине[61]61
  Малой Двиной называется отрезок Северной Двины от слияния Сухоны и Юга до впадения в Двину реки Вычегды.


[Закрыть]. Но по экспедиционному плану надо было сначала посетить Ветлугу, и он отправился из Ленинграда по железной дороге до станции Шарья.

Последние сорок лет геологи исследовали отложения на реках севера, привозили обломки различных костей, находили фрагменты черепов. Молодому палеонтологу предстояло исследовать местонахождения, зафиксированные геологами.

Близ Шарьи, на Ветлуге, левом притоке Волги, Ивана более всего интересовала деревня Большая Слудка. Почва на породах – как полуда на посуде. Места, где она слудилась, оползла, где обнажились древние слои на крутых речных берегах, носят на севере название «слуды».

Опоки и Соколки – это северные, а обрывы на Ветлуге – южные окраины Северных Увалов. Пытаясь представить себе, как возникли эти местонахождения, Иван отчётливо осознал, что ему не хватает геологического образования.

20 июня 1927 года молодой охотник за ископаемыми выехал из Ленинграда:

«Проехав 30 км от ст. Шарья, Сев. ж.д., я добрался до излучины р. Ветлуги, где она, идя с севера на юг, круто заворачивает на восток. Далеко был виден противоположный правый берег, постепенно повышавшийся вдали. На самом высоком пункте мрачно чернел еловый лес, и смутно виднелись очертания деревни. Это и была цель моего путешествия, первое и самое южное из трёх местонахождений, которые мне предстояло обследовать. От этой деревни берег снова понижался, сливаясь с горизонтом вдали. Для охотника за ископаемыми высокий берег – хороший признак: здесь всегда можно наткнуться на выходы пластов, заключающих в себе фауну древнего мира. Прибыв к искомой деревне, я отправился на поиски выхода костеносного пласта, продвигаясь по болотистой террасе Ветлуги вдоль обрывистых обнажений. Пристально всматриваешься в обрывы, не мелькнёт ли где-либо желанная красная полоса выхода мергелей пестроцветной толщи. Нет пока ничего, только рыхлый безнадёжный речной песок. Но вот у подножья обрыва кучка обломков песчаника, скрытая кустами. Ускоряешь шаги и, шлёпая по болоту, весь облепленный бесчисленной мошкарой, подходишь к цели. Неразлучный товарищ – молоток – застучал по кускам песчаника. Каждый кусочек тщательно осматривается, обдувается от пыли и песка. Кости стегоцефалов небольшой величины и требуют внимательного осматривания вмещающей их породы. Уже порядочная кучка свеженабитого щебня высится передо мной, уже пересмотрены все куски песчаника, но не встречено ничего, хотя бы только указывающего на содержание костей в этой породе. Сомнение закрадывается в душу. Но вот ещё куски песчаника. Эге! Даже не нужно разбивать: вот она лежит сверху камня, жёлтенькая, покрытая причудливо-узорчатой скульптурой, кость стегоцефала. Удар по другой плите песчаника – и тут ещё кость… И ещё… Костеносная порода найдена. Надо найти самый костеносный пласт, лежащий где-то вверху, откуда скатились эти куски. С чувством победителя начал я трудный подъём по крутому и сыпучему обрыву, сплошь покрытому сползшим сверху песком. Заработали другие неизменные спутники охотника за черепами – кирка и лопата. Среди ровной массы серого песка мелькнули красные куски мергелистой глины. Вот она, пестроцветная толща. Дальше и дальше углубляется кирка. Но слишком велик оползень, слишком толст слой песка, защищающий выход драгоценного костеносного пласта от пытливого ума человека. Со скромными средствами рекогносцировочной поездки многого откопать нельзя. Надо экономить, впереди ещё местонахождения, ещё большие маршруты. Ну, хорошо, на следующий раз! Я ещё расквитаюсь с этим обрывом на будущий год.

С досадой слез я с обрыва и направился дальше, вдоль обнажения. Немного выше вдоль по реке мне удалось найти незасыпанные выходы пластов. Заложив здесь небольшую раскопку, я собрал значительное, сравнительно с площадью раскопки, количество костей стегоцефалов. Обследовав обнажения на несколько километров вниз и вверх по реке, я установил границы выходов костеносного пласта. Таким образом миссия моя здесь была закончена. Тщательно запаковав добытое и отправив ящики, я отправился в шестидесятикилометровый переезд до другого местонахождения, севернее описанного, также на берегу р. Ветлуги. Здесь опять знакомая масса серого песка, знакомые обрывы. Осыпь здесь была более богата, и уже в ней удалось собрать много костей.

На крутом обрыве под церковью была заложена раскопка. Несмотря на тщательную разборку костеносного пласта, были найдены только две небольших кости стегоцефала. Жаль потраченного времени и усилий. Ну, что ж, надо закончить. «Кончай, ребята!» – обратился я к рабочим и в последний раз ударил киркой по краю нашей выемки. Отвалился кусок плиты, и на нём – череп стегоцефала. Вот вам счастье охотника за ископаемыми! Выше по реке, на самой северной границе костеносного пласта, была заложена вторая раскопка, где также удалось найти несколько крупных костей»[62]62
  Борисяк А.А. Указ. соч. С. 300–302.


[Закрыть].

На север от Ветлуги – лесные дебри. В деревнях мужики в синих картузах толковали, что редко теперь кто ходит через сузём – волоки, мол, с южной опушки на северную совсем заброшены, через некоторые можно пройти лишь зимой на лыжах, и то со сведущим человеком. Иван внимательно прислушивался к беседам, заинтересованно спрашивал, пока не выяснил, что сузёмом на границе костромских, нижегородских и северодвинских земель называют дремучие болотистые леса, покрывающие Северные Увалы – водораздел между реками, бегущими к Северному Ледовитому океану, и теми, что впадают в Волгу. Вдоль больших рек распаханных земель больше – с юга сузёма сеют хлеб, с севера лён, на маленьких же речках сузём начинается сразу за краем поля. В глухих дебрях обитают волки, медведи, лоси.

Иван направился на север до притоков Юга древним путём – через сузём.

Белые илы Богдо, в которых содержались ископаемые остатки, лежали под самой крышей одинокой горы, наверху. Здесь, на севере, тоже есть горы – не крутые и не высокие, но от этого не менее ощутимые – благодаря течению рек. Северные Увалы. Где находится высшая точка? Вот, в Никольском уезде, к югу от Устюга. 293 метра. Там реки, вытекающие из болот сузёма, быстры, берега – обрывисты. Ивана заинтересовала речка Шарженьга[63]63
  В дневниках Ефремова название этой реки пишется без мягкого знака.


[Закрыть], истоки которой располагались ближе всего к высшей точке Увалов.

Огромные ели нависали на дорогой, редко встречались сторожевые избы. Телега долго вползала на едва заметные глазу, но ощутимые для лошадей угоры. Наконец добрались до Никольска. От Никольска на Великий Устюг ведёт старый, кое-где вымощенный булыжником тракт, по которому на телеге Иван добрался до отворотки на Калинино. Тут, выше устья реки Шарженьги, переправа через Юг. Река Юг делает крюк на восток, впадает в Сухону, почему Устюг и носит своё название – Усть-Юг. Деревни стоят или по реке, или по тракту. Но река всё же – главная, наиболее древняя дорога этих мест.

Сам исследователь так описал свой путь:

«Отсюда [от Ветлуги] мне предстоял 230-километровый переезд по лесам и болотам, и мои бока подвергались сильному испытанию, пока я, наконец, прибыл в доисторическом экипаже на берег р. Шарженга, притока р. Юга. Наметив раскопки в трёх пунктах, я сразу напал на богатое местонахождение костей, и первой костью в первой раскопке был великолепной сохранности череп стегоцефала. Кости здесь попадались часто, пласт был огромной толщины, и приходилось соблюдать большую осторожность при разборке его. Мой рабочий был удивительно способный молодой крестьянин, и его природный ум быстро схватывал основные правила добывания костей. Под конец нашей работы я мог совершенно спокойно поручить ему разборку пласта, и работа наша двигалась быстро. Много мы полазали с этим рабочим по обрывам рек бассейна Шарженга и лесным трущобам, отыскивая новые выходы пластов и определяя границы. Однако средства приходили к концу, истекал и срок командировки. Надо возвращаться. Надежда с большими средствами вернуться сюда на следующий год помогла мне преодолеть азарт коллекционирования, который всецело овладел мною. Не нужно быть коллекционером, чтобы понять упорство охотника за ископаемыми, когда осталось ещё многое, что он мог бы забрать с собой. Приходится силой вводить себя в рамки, будничные и разумные рамки средств и времени»[64]64
  Борисяк А.А. Указ. соч. С. 302–303.


[Закрыть].

Странные дни проживал Иван. Не плоская Прикаспийская степь с прекрасным обзором лежала вокруг, а дремучий, словно затаившийся сузём, где даже на холмах ничего не было видно, кроме окружающих деревьев. Иван исхаживал вдоль русел рек десятки километров, карабкался по отвесным обрывам, срывался, падал. Порой ему казалось, что терпение его кончается, что он не может больше сделать ни шагу, но страстное желание найти заставляло его отодвигать предел утомления и подниматься на новые поиски. Заходил он и в избы, расспрашивал крестьян.

В крутой излучине Шарженьги, у деревни Вахнево, ниже устья реки Анданги, Ивану удалось обнаружить обрыв, сложенный из красных глин. От церкви в сторону реки – поскотина. К реке сбегает тропинка, ведёт к насыпи, доходящей до середины реки, и оттуда до другого береге речку перегораживает заезок – плетень с воротцами, в которые вставляются морды из ивовых прутьев для ловли рыбы.

На мысу, в прослое косослоистого буровато-серого песчаника, начали попадаться кости и конкреции, которые крестьяне называли сопласы – «сплюснутые, спрессованные». В песчанике встретился замечательный по сохранности череп и отдельные кости скелета, беспорядочно перемешанные и рассеянные.

Здесь Иван наметил площадку для раскопок будущего года.

Животные, обнаруженные Ефремовым, были похожи на маленьких крокодильчиков с короткими ножками, с узкой вытянутой мордочкой. Вероятно, они прятались на дне, подстерегая рыбу, и, догоняя её быстрым рывком, хватали длинными челюстями. В 1929 году Ефремов описал открытое им животное и назвал его Bentosaurus sushkini. Оказалось, что под таким именем уже зарегистрировано одно ископаемое животное. И тогда из бентозавра («донной ящерицы») существо превратилось в бентозуха – «донного крокодила».

У речки Медвежьей Иван присмотрел ещё одну площадку. Высокие деревья здесь выглядели тонкими спичками. Попав в зону оползня, беспомощно съезжали они по крутому склону, наклоняясь в разные стороны.

В один из дождливых вечеров, сидя в тёплой избе, Иван рассказывал крестьянам, что песчаник представлял собой отложения древнего речного потока, который впадал в озеро. Древняя река несла трупы водных животных, которые заносило илом и песком.

Иван уже понимал, что Шарженьга – его первый крупный успех. Подобные кладбища ещё найдут на огромном пространстве от Белого моря до Прикаспийской впадины на юге, будут открыты десятки обитателей раннетриасовой эпохи, но столь крупные скопления остатков земноводных, как у деревни Вахнево, будут найдены только через несколько десятилетий[65]65
  В 1991 году постановлением президиума областного Совета народных депутатов Вологодской области геологические отложения по реке Шарженьга в 0,5 км к востоку от д. Вахнево площадью 175 га объявлены Геологическим памятником природы.


[Закрыть].

Обработка материала и выводы ещё ждали своего часа, но уже на раскопках Иван задумался, что могло вызвать массовую гибель лабиринтодонтов. Позже Ефремов напишет статью «Два поля смерти минувших эпох», а Алексей Петрович Быстров, коллега и ближайший друг Ефремова, исследует микроскопическое строение зубов бентозухов и сделает поразительный вывод: многие из этих животных болели цингой, и причиной массовой гибели мог стать недостаток пищи.

Обшив досками куски окаменевшей породы и разместив их в одном из старых крестьянских амбаров, Иван отправил несколько монолитов, в которой содержались лучше всего сохранившиеся кости, по тракту на Великий Устюг. В дороге он обдумывал, как вывезти оставшиеся монолиты в следующем году. Лучше всего ранней весной, пока Юг ещё не обмелел, сплавить их на барже по воде до Котласа – дешевле будет, чем посуху на телегах, затем погрузить на поезд, отправить их в Музей.

Общая длина маршрута составила 630 километров – пешком и на телегах. Всего было добыто 86 костей.