Текст книги "#Каждая встреча имеет значение. 30 историй о том, какие встречи изменили жизнь героев"

Юрий Башмет

Альтист, дирижер, педагог, общественный деятель. Народный артист СССР. Лауреат Государственной премии СССР, четырех Государственных премий РФ, премии «Грэмми»

Я всегда говорю, что жить нужно внимательно, то есть наблюдательно. Лучшего учебника, чем собственное понимание, собственная заинтересованность, не будет.

У меня были прекрасные родители. Папа мой пел, у него был очень хороший голос, он был инженер-электронщик. Когда меня начали учить музыке, на следующий же день в дом привезли пианино. Это был мой дедушка – раз внука стали учить, дома должны быть клавиши. Мы жили бедно и сами не могли купить. Отсюда и скрипочка – это самое дешевое, что было в магазине.

Уход The Beatles с мировой сцены поставил меня перед выбором. Потому что я уже тогда не мог воспринимать существующие другие направления, я имею в виду в том же жанре. Для джаза я еще был маленький, я его не воспринимал. Был Джимми Хендрикс, которого я совсем отторгал – пытался слушать, но быстро понял, что это не мое. Позже, с годами я осознал, что он был, мягко говоря, незаурядной личностью, выдающейся. Но в детстве я был не готов к этому. Я увлекся американским джаз-роком – это группы «Кровь, пот и слезы», «Чикаго». Сделал попытку их копировать, но это плохо получилось, так как инструментов не было и умения не хватало. И я был на распутье: The Beatles нет, Джимми Хендрикс не мой, джаз-рок американский плохо получается.

Вот кто мне очень помог, но об этом не знает, – это Владимир Ильич Ленин. Это то, чего я не говорил раньше. В тот момент, когда The Beatles перестали быть популярными, я думал, мир рухнул. У меня была повальная влюбленность в них. Мы играли их песни на гитаре – у меня была группа – и пытались петь. Кстати, слова не имели для нас значения, имели значение музыка и ритм. А Украина тогда была республикой и была очень сильна в детском специальном музыкальном образовании. В Одессе, Киеве, Донецке, Харькове, Львове были школы-десятилетки для особо одаренных детей. И был объявлен конкурс к 100-летию Ленина в Киеве. Вот в таком смысле я говорю о Ленине. Потому что, конечно, когда я играл Баха на этом конкурсе, я не думал, что посвящаю свое исполнение столетию Ленина. Но конкурс был этому посвящен. Моя победа в этом конкурсе была непростая, смешная, но была. И именно победа дала мне уверенность в том, что есть шанс. Я готовился к конкурсу и отвлекся от трагедии своего тупика с гитарой. И если бы не это, неизвестно, что было бы дальше со мной. Став лауреатом этого конкурса, уже совершенно очевидным для моей мамы и для меня стало то, что надо продолжать повышать мастерство и ехать поступать в Московскую консерваторию.

Конечно, большое влияние на меня оказал мой учитель. Я приехал в столицу обученный лучше, чем кто-либо из студентов и аспирантов Московской консерватории. Моим учителем был Борисовский – основоположник советской альтовой школы, император альта, он был потрясающий. Это был 1971 год – мой первый курс консерватории. Потом он заболел, и мы занимались год дома, он уже лежал. И он вообще думал, что я должен сыграть госэкзамен в аспирантуре – он перепутал. Тогда разрешалось не совсем качественно играть на альте – можно было цеплять какие-то фальшивоватые ноты, призвуки. А я по качеству никогда никуда не устремлялся, для меня не было авторитетов среди альтов, для меня были авторитеты скрипачи.

В консерватории я уже стал посещать концерты тех, кто меня интересовал. Третьяков был для меня богом скрипки. Спиваков тоже – с точки зрения его интонации, звукоизвлечения. Они совершенно разные, хотя учились у одного выдающегося профессора Янкелевича. И, конечно, Кремер – он такой мыслитель на скрипке, он был архивиртуозным скрипачом. Он очень быстро стал занимать нишу этого оригинального, уникального мышления. Конечно, мы повально увлекались Наташей Гутман и Олегом Каганом, так как с точки зрения стиля, класса и ансамблевого исполнения это было непостижимо. Я бегал слушать все концерты. Но я не знал, что пройдет не более двух-трех лет, и я буду ими же приглашен.

Мне повезло – мы со Спиваковым играли «Концертную симфонию» Моцарта. С Витей Третьяковым мы дружили и играли все камерные произведения Брамса. С ними мы репетировали сутками. Сначала я, как самый маленький, голоса не подавал, а на все обращал внимание, слушал, как они спорили между собой. Когда мы много играли в ансамблях с Витей и Олегом, они менялись ролями. Есть такая запись, где Олег играет первую скрипку, Витя вторую, а мы с Наташей Гутман каждый играем на своем инструменте. Это был «Ре-минорный струнный концерт» Моцарта. Такой второй скрипки я никогда не слышал в жизни. И Олег там играет божественно, не по-земному. А мы там создаем им платформу – Наташа и я.

Позже у нас организовалась сама по себе такая группа вокруг Рихтера. Как раз Олег меня туда за руку привел, а потом Наташа Гутман. И он с нами обсуждал программы «Декабрьских вечеров». В общем, если мы все были в Москве, наши вечера проходили за чаепитием у Рихтера. Недруги нас называли «шайка Рихтера». Я его спрашивал, почему он не преподает, он говорил: «Ну как же, я ведь еще сам не научился играть».

С Рихтером у нас была интересная история. Однажды была репетиция ансамбля студентов, все были одинаковые, никто не выделялся. И он, как-то проходя мимо, сказал мне: «А давайте сыграем сонату Шостаковича» – и пошел дальше. Я стал ждать, когда пригласит на репетицию, и в итоге потерял два года, потому что не мог сам переступить, подойти, найти, проявить инициативу. А потом он сказал: «Ну, вы же не звонили». А откуда бы я знал – он не оставил телефона и телевизора не смотрел.

А как случилось в конце концов – была панихида по настройщику Богино в фойе Большого зала. Мне позвонили из филармонии, – я тогда очень гордился, что меня сделали солистом Московской филармонии – и попросили прийти что-нибудь грустное сыграть. Я пришел и сыграл, и после этого стоял, облокотившись на колонну. И вдруг сзади слышу: «Юра!». Я повернулся, а там Рихтер стоит прямо за спиной. Он очень меня похвалил, причем он назвал автора произведения, которое я играл, – никому не известного тогда чешского композитора Йоханна Бэнда. А он это уже знал, хвалил меня и сказал: «Позвоните сегодня Ниночке Львовне». Я срочно разыскал телефон, позвонил, она говорит: «Возьмите клавир Сонаты Шостаковича и приезжайте». Вот так получился мой первый сольный опыт с Рихтером. Потом много всего было: гастроли, я за рулем по всей Европе из Москвы, и мы вдвоем, и все эти концерты, встречи, беседы. Про Рихтера можно много томов написать.

Мне запомнилась первая репетиция с Рихтером, когда у нас сначала ничего не получалось. Мы минут пятнадцать играли ноты, и ничего. И он ко мне повернулся и сказал: «Ну, говорите мне что-нибудь, вы же это играли, а я первый раз». Я очень волновался и сказал, что, собственно, он Рихтер, а я начинающий. Он сказал: «Нет, неверно. Кто стоит, тот и солист». А я думал, что мы равноправны, это же соната. Этого я никогда не забуду, потому что он таким образом дал мне карт-бланш, чтобы у меня не было комплекса, что я играю с самим Рихтером.

Потом это мне очень помогло в Токио, когда ко мне обратилась Митико – сегодня она мать императора, а тогда она была императрицей. Она сама прекрасно играет на рояле и на арфе. И на одном из приемов у нее в резиденции, куда я был приглашен, она предложила мне помузицировать. Поставила ноты на пульт, а я очень разволновался. Думаю: «Сейчас что-то будет такое – мимо нот. Как себя вести?». Это был «Лебедь» Сен-Санса, я его никогда не играл, его виолончелисты играют. Я говорю: «А ноты? Я не сумею транспонировать по слуху». Она говорит: «Нет-нет, я приготовила ноты. Вы знаете, мой сын ведь альтист». Забегая вперед, скажу, что нам с крон-принцем удалось вместе сыграть квинтет Моцарта для двух альтов. И вот я волновался, когда мы с Митико начали играть, но тут же пришло ко мне такое извещение: «Если ты играл с императором рояля, то что, тебе трудно сыграть с императрицей Японии?». И после этого я даже начал вести себя как такой свободный солист. Думал: «Вот она пойдет за мной или нет?». Пошла, прекрасно – слушала и музицировала.

До отъезда Ростроповича за границу был организован концерт – он дирижировал студенческим оркестром. Я запомнил все детали – все, что он от нас требовал, какие образы. Мы играли «Шестую симфонию» Чайковского и пьесы из «Щелкунчика», сам он «Рококо» играл. И во время какой-то репетиции за три дня до его отъезда мы, студенты, купили гвоздики и спрятали за спиной – все 100 человек. А потом все ринулись к нему прощаться. Мы, конечно, рисковали нашими судьбами, нашим пребыванием в консерватории, но пошли на это. Это же было политическое, было жестко и опасно.

И в какой-то из пауз в коридоре в полупустом зале консерватории Ростропович – что было для меня важно – меня как-то отметил, заметил и что-то очень хорошее сказал, что силы в меня влились. Я получил подтверждение, что я хороший. Может быть, даже лучше всех. А когда мы встретились в Милане лет через восемь, он все помнил. А я сказал, что помню все детали «Шестой симфонии». И он сказал, что память – это самое великое, что нам дано.

Один раз я, видимо, нарушил нормы поведения советского артиста. Мне пришло предложение подирижировать во Франции, а солистом был Ростропович – он уже был диссидентом в то время. И я для себя решил: ну, пострадаю так пострадаю, не буду идиотом – не стану отказываться от встречи с этим великим музыкантом и человеком. И это была потрясающая встреча. И никто меня потом за это не ругал, и ничего такого не произошло, хотя я был готов ко всему.

Я никогда не добивался встречи с великими музыкантами. Я не добивался Рихтера и Ростроповича, или Гидона, или Спивакова, или Третьякова. Так судьба повернулась, так развивалось, что им нужен был такой альтист, как я. Мир живет слухами, работало сарафанное радио. Например, когда я приехал после победы в конкурсе в Мюнхене, у меня не было квартиры, меня выгнали из съемной. На месяц нам с семьей дали комнату друзья. И тут раздался телефонный звонок – это был Гидон, он сказал: «Я вас поздравляю, приглашаю на премьеру и запись квинтета Шнитке». Я только приехал и с ним еле-еле был знаком, а ему уже кто-то рассказал про меня.

Выходить на сцену – это огромный стресс. Я примерно знаю, какие могут быть открытия на сцене. Когда ты готовишь программу, это еще не продукт. Сцена – это следующая ступенька творческого процесса, поэтому от сцены всегда ждешь импровизации. А для этого нужно, чтобы не было лишнего нерва. Сценический нерв – это особое состояние. Если привыкаешь и много даешь концертов, то есть шанс так сымпровизировать, как до этого ни разу не получалось.

У каждого свои секреты борьбы со стрессом. Это связано с генами, физическим состоянием, даже зависит от того, где играешь. Бывает, что больше нервничаешь в незначительном месте, в маленьком зале, чем в большом. В памяти у меня зал «Геркулес» в Мюнхене, где проходил конкурс, на котором я выступал, и это всегда сказывалось. Я туда много раз приезжал, играл на гастролях. И вдруг вспоминалось что-то конкурсное, потому что тот же самый зал, и это добавляло особый, совершенно ненужный нерв.

Самый ответственный у нас в России – это, конечно, Большой зал Московской консерватории. Когда я учился в консерватории, я очень много успел посетить интересных концертов. И я помню какие-то неудачи у великих и огромные удачи. Этот зал нервный, игра в нем – всегда конкурс. Еще один такой нервный зал – это «Карнеги-холл» в Нью-Йорке. Советский Союз и Америка были как два полярных лагеря, хотя самых сильных и по школе, и по уже готовому исполнительскому уровню. Школы немного отличаются, но все скрипачи – наследники русской школы. Я имею в виду, что американские – они тоже, можно сказать, одесситы. Я был первым, кто сыграл в «Карнеги-холле» на альте сольный концерт, так же, как и в других залах. Например, таких знаменитых, как Musikverein в Вене, Concertgebouw в Амстердаме, Берлинская филармония, Зал Верди в Милане, Suntory Hall в Токио.

Мой самый запоминающийся концерт был во Франции в городе Тур. Там мне какая-то мистика сопутствовала. Я помню это свое состояние – буквально с первой ноты я понял, что вот, свершается. Я сам себя слышал очень четко и видел из зала, как будто я слушатель, а сверху был голос, который меня направлял. И каждая нота была как открытие, как будто музыка сейчас сочиняется. У меня мурашки по спине бегали, потому что я был как проводник между этим голосом сверху и публикой. Я все время руководил собой, дабы не соскользнуть с этой тропинки. И мне удалось это сделать. Последним произведением была «Соната» Шостаковича. Я закончил игру в полной тишине – никаких аплодисментов. И мы стоим с Михаилом Мунтяном – это мой пианист, всю жизнь мы с ним играли, – я опускаю альт, и он говорит мне прямо на сцене: «Юрик, ты никогда так не играл». Я ему отвечаю: «Ты тоже». А сам понимаю, что что-то свершилось – это не просто очень удачный концерт. И мы ушли под стук своих каблуков. Аплодисментов так и не было. Мы пришли в артистическую и минут пять находились там. Потом пришел менеджер и со слезами на глазах говорит: «Бегите быстрее, там зал беснуется, стоячая овация». Люди как будто от гипноза проснулись. На этом концерте были педагоги из Московской консерватории. И Борис Гутников просто плакал, когда меня поздравлял, и говорил: «Юрочка, мы все идем к нашему концерту, и ты свой сегодня сыграл». И больше я так никогда не играл. Приближался иногда в самых удачных концертах, но все-таки этого состояния не было больше никогда.

Эта «Соната» Дмитрия Дмитриевича Шостаковича – его последнее произведение. Он ее написал и прожил после этого около месяца, он попрощался с жизнью в этом произведении. И самое невероятное, что там есть некоторые полуцитаты, цитаты и последнее высказывание альта, которое никому не поддавалось, в том числе и мне. Я уже лет десять играл эту сонату и все время мучился. Но однажды меня осенило, что это основной лейтмотив в знаменитой симфонической поэме «Дон Кихот» Рихарда Штрауса. То есть Шостакович продемонстрировал там великую вещь. Он показал, что он все-таки Дон Кихот – это если примитивно говорить. А кроме того, с точки зрения музыковедения в произведении нет черных клавиш – это чистый до мажор. То есть это как нужно было в до мажоре так трагично все рассказать? Вообще играть это произведение на гастролях невозможно. Это нереально. Эту сонату нельзя играть просто профессионально и качественно и все делать верно эмоционально – не хватит эмоций на десять дней подряд. Я все равно гораздо меньше, чем та информация, которая там вложена.

Когда слушаешь музыку, то понимаешь, что невозможно написать ее просто так, а некоторые произведения – сыграть просто так. Это должен быть диалог с Богом. Как именно это происходит? У меня нет рецепта, конечно. Единственное, что я могу сказать, что здесь история про Иванушку-дурачка никак не пройдет. Как говорится: трудись, а от Бога приложится. Если человек задает себе бесконечные вопросы, даже когда уже все получается, если он продолжает быть неуверенным в хорошем смысле, вот тут это может заметить Высшее создание и отблагодарить. То есть это всегда труд, без него ничего не будет. Это как старинную монету в раскопках нашли: «Ура! Старинная монета. Видимо, очень ценная». Но пока ее не очистишь и не потратишь полжизни, чтобы узнать, кому она принадлежала, что в это время было вокруг, какая война была, ценности у нее не будет. А для этого нужен профессионализм. В нашем деле главное – максимально точно следовать указаниям автора. Потом нужно сопоставить это с пониманием стиля, его тоже понимают все по-разному. И когда это уже устаканится, когда человек найдет гармонию и поймет, что делать нужно так и не иначе, он наработает только базу. После уже нужно включать самого себя и наш окружающий мир, наше понимание времени – это в воздухе носится. А иначе это будет мертвый музей.

Анжелика Тиманина

Российская синхронистка, экс-капитан олимпийской сборной по синхронному плаванию. Член сборной Москвы. 11-кратная чемпионка мира. Олимпийская чемпионка 2012

Встреч у меня было много самых разных, но если выделить одну, которая поменяла мою жизнь и исполнила мечту, – это, конечно, встреча с моим главным тренером – Татьяной Николаевной Покровской.

Я всегда хотела стать чемпионкой, с самого детства. Как только я начала заниматься спортом в пять лет, для меня это всегда была мечта номер один. Каждый день я думала об этом и просила небеса помочь мне стать олимпийской чемпионкой. И никаких других мечтаний и желаний у меня не было до того момента, пока я ею не стала.

Когда занимаешься каким-то видом спорта, высшая цель – это Олимпиада. Конечно, в некоторых видах спорта – хоккее или футболе – чемпионат мира гораздо более важное мероприятие: там призовые больше и внимание болельщиков выше. Но так повелось, что Олимпиада – это самое масштабное спортивное событие для всего мира. Это такое единение планеты. Поэтому стать олимпийским чемпионом – это вершина для любого спортсмена. Я всегда очень любила смотреть церемонии открытия, закрытия Олимпиады – это всегда такой глобальный праздник, все люди смотрят и болеют за своих спортсменов. Я с самого детства представляла себя внутри этого всего. И когда я начала заниматься спортом, я поняла, что хочу дойти до конца.

Я была не особо подающей надежды спортсменкой, но терпение, труд, вера в себя и мечту точно работают – я это знаю. Даже если ты не очень талантливый, но веришь в свою цель и очень много работаешь, то все реально и преодолимо.

Конечно, я всегда хотела попасть к главному тренеру – Татьяне Николаевне Покровской, под предводительством которой Россия уже 20 лет выигрывает только золото. Это феноменально! Таких людей можно пересчитать по пальцам: она, Винер, может быть, еще пара тренеров, и все. Такие люди абсолютно точно входят в историю, и абсолютно точно счастливы те, кто с ними работает.

Когда мне было 15 лет, меня заметили и пригласили в московскую сборную. Из региона очень сложно пробиться в сборную, потому что там выделяют очень мало времени на тренировки, бассейн – всего два-три часа в день. А Москва в этом смысле позволяет спортсменам тренироваться больше, дает возможность учиться в Училище олимпийского резерва и благодаря этому совмещать тренировки. Московские тренеры увидели во мне талантливую спортсменку. Я приехала в столицу одна в 15 лет. Это был серьезный, сложный шаг, потому что я привыкла жить с родителями, привыкла, что мне готовят, стирают, а тут – метро, общежитие и реальная жизнь. Нужно было умудряться совмещать и тренировки, и школу. Точно могу сказать, что было сложно. А потом я стала показывать результат – все лучше, лучше и лучше. Я очень много работала и попала сначала в юниорскую сборную, а после Олимпиады в Пекине Татьяна Николаевна сделала отбор среди молодых девочек на новый олимпийский цикл. Нас пришло сорок человек, а осталось восемь. В основной состав она взяла только четверых. Повторюсь, я не была самой сильной, но я была очень целеустремленной. Было видно, что я люблю работать. Покровская это сразу заметила и сказала: «Да, Тиманина, ты будешь работать, и я смогу из тебя что-то сделать».

В олимпийской сборной я провела восемь лет. С Татьяной Николаевной у нас были сложные отношения – она очень сильная, яркая личность. И она очень интересна как женщина – очаровательная, умеющая себя преподнести. То есть даже со стороны женщины у нее можно многому поучиться. При этом она такой тренер, который держит в кулаке всю команду, а это восемь-десять девочек. Методы у нее строгие, агрессивные, порой унижающие, но по-другому результата не добиться. Поэтому для меня это были отношения от ненависти до любви.

Моя мечта осуществилась благодаря Покровской, потому что она вкладывала всю себя в наши тренировки. Я была единственной, кто однажды покинул тренировку. Этого все боятся и таких шагов не делают, но у меня был такой момент. После этого Татьяна Николаевна поняла, что я тоже сильная личность, и стала ко мне по-другому относиться. Ближе к концу моей карьеры она иногда передавала мне свои полномочия и говорила: «Анжелика, я вижу в тебе себя, ты действительно молодец». Я очень многому у нее научилась. Даже сейчас, когда у нас совершенно разные жизни и мы не видимся, я все равно про нее вспоминаю. Я понимаю, что это человек, который помог мне исполнить мою мечту, научил меня быть интересной, яркой, научил идти к своей цели и развил во мне сильный характер.

Есть еще два важных принципа, которые я переняла от Татьяны Николаевны. Первый: если ты работаешь, то ты должен этому отдаваться на все 100 %. Независимо от того, какие у тебя отношения с людьми, с которыми ты работаешь, какое у тебя настроение, что произошло в твоей жизни, ты должен работать и делать это максимально качественно. Это очень важно, потому что, если ты хочешь получить результат в спорте высших достижений, у тебя не должно быть эмоций. Перед тобой есть цель, и ты к ней идешь. И я вообще считаю, что на работе дружбы нет. Смотря на Покровскую, я поняла, что если ты хочешь добиться максимального результата, ты должен быть непреклонным человеком, делать свое дело, и тогда результат точно будет.

И второй принцип: ты, безусловно, должен оставаться человеком. Когда работа заканчивается, ты всегда можешь улыбнуться, поболтать, сказать добрые, приятные слова. Всегда было здорово, когда Татьяна Николаевна нас собирала вне тренировочного времени. Она то Деда Мороза приглашала, то еще какие-то приятные мелочи делала. Конечно, нам было очень сложно – по 10–15 часов тренировок ежедневно. Мы жили на сборах и иногда сходили с ума, потому что не было нормальной жизни. Поэтому мы очень радовались разным мелочам, и было приятно, что Татьяна Николаевна всегда старалась нас поддерживать в этом смысле.

В свободное время я и сама позволяла себе маленькие слабости. А как по-другому переключаться? Мы ведь не роботы. Ну что такое слабость? Для меня, например, – съесть шоколад. Или постоять подольше под горячим душем – когда я после долгой тренировки замерзала и без сил стояла под душем час, смывая усталость и стресс. Или пойти на шопинг и купить новую сумку. Сейчас я отношусь ко всем этим вещам проще, но тогда это сильно поднимало настроение и приносило эмоции, которых в жизни очень сильно не хватало. Встретиться с друзьями, с семьей – это тоже было очень редко, и каждая встреча была важна. Для нас, спортсменов, слабости – это простые человеческие радости, которые у людей происходят каждый день, а у нас раз в месяц.

Победа на Олимпиаде – самая яркая эмоция за мою жизнь. Когда ты идешь к чему-то 20 лет, каждый день об этом думаешь и очень сильно хочешь, а потом это происходит – ты стоишь на пьедестале, тебе рукоплещет весь мир, весь стадион стоит и поет гимн России, – конечно, в этот момент ты возносишься на небеса. Я ни на что не променяю этот момент, потому что это – чувство победы, и когда тебе вешают медаль на шею, ты понимаешь, какой большой труд за этим стоит. Такие эмоции не купишь ни за какие деньги. Утро после Олимпиады, с одной стороны, самое счастливое утро в моей жизни, а с другой – самое несчастное. Моя мечта осуществилась в один момент, и я проснулась другим человеком. Это был момент опустошения. Но сразу начался новый этап, и я стала искать новую мечту.

Сейчас у меня нет глобальных целей, потому что в глобальном плане я получила все, что хотела. Сейчас я просто ставлю себе маленькие цели, достигаю их и иду дальше. С возрастом понимаешь, что главное – это жить, как ты хочешь, быть счастливым, чтобы твоя семья была здоровой. В общем, самое главное – просто жить и наслаждаться.

Я начала заниматься серфингом. Занимаюсь больше трех лет. Я отобралась в сборную. Это тоже была моя максимальная цель – отобраться и попасть на чемпионат мира. Конечно, стать олимпийской чемпионкой в другом виде спорта – это из области фантастики. Нужно очень много тренироваться, и я уже не в том возрасте, чтобы уделять весь день тренировкам. Но цель достигнута – я отобралась, я в команде, я готова. Что будет дальше, я не знаю. Я живу сегодняшним днем, потому что все меняется.

Вода – это моя стихия, в ней я себя чувствую намного более комфортно, чем на суше. Я абсолютно точно водный человек – я реально могу проводить в воде целый день. Встреча с серфингом произошла случайно. Я поехала на Бали и, как любой нормальный человек, попробовала там серфинг, чтобы поставить галочку. И у меня случилась любовь с первого взгляда. Я сразу поняла, что это мое и что мне нужно продолжать этим заниматься. Я прилетела на две недели, а осталась на два месяца. Я каждый день каталась, взяла себе тренера, и как-то все сложилось. К тому же мне – человеку, который всю жизнь провел в закрытом бассейне, – всей этой атмосферы солнца, океана, серферской беззаботности очень сильно не хватало. И я понимаю, что эта встреча тоже произошла не зря: я из одного вида спорта перешла в другой, сильно отличающийся от того, к чему я привыкла. Это меня вылечило от того состояния, которое возникает, когда ты закончил с одним видом спорта и тебе сложно найти себя в жизни, ты к реальной жизни не привык. Это большая проблема для многих профессиональных спортсменов. В моем случае все произошло практически сразу же, и я плавно перешла из одной деятельности в другую. Только сейчас у меня больше путешествий, позитива, хорошего настроения, кайфа, даже здоровья, и это очень здорово.

В общем, цель попасть в сборную уже сбылась. А сейчас я просто тренируюсь. И у меня был такой проект интересный – я в течение года занималась с профессиональным тренером-австралийцем. Такого до меня еще никто не делал – чтобы олимпийская чемпионка из одного вида спорта начала показывать крутые результаты в другом. И эту историю очень быстро подхватили западные СМИ. Я просто дала интервью для Russia Today, и его репостили СМИ из разных стран: Новой Зеландии, Китая, Австралии, Америки. Сейчас обо мне действительно много пишут. Плюс у меня еще образ такой светский, яркие купальники – вся эта атмосфера, конечно, привлекает людей. Мне это очень близко по духу – то, что меня воспринимают не как очередную серфершу, а как что-то новое. И люди очень уважительно и позитивно к этому относятся. Эта история не про результат, а про lifestyle, про то, что в жизни все реально, нет никаких ограничений, ты и в 30 лет можешь начать заниматься новым видом спорта. Просто нужно идти к цели. Посмотрим, что из этого выйдет.

Какими инструментами я пользуюсь, чтобы достигать своих целей? Все работает в комплексе. Конечно, я и визуализирую, и думаю, и в голове все цели осмысляю периодически. Но самое главное – это работа, труд и приложение усилий. Потому что нельзя просто визуализировать, сидя на диване, и получить результат. Я считаю – в первую очередь ты должен сильно хотеть чего-то, гореть этим. Потом ты должен над этим работать и работать больше, чем другие. Со временем твой характер закалится, и ты начнешь показывать результат.