Текст книги "Мой Пушкин. Сборник стихов"

Ольга Фомина
Мой Пушкин. Сборник стихов

Посвящается моему мужу, Юрию Фомину, без которого была бы невозможна эта книга

Рисунки Ольги Фоминой

Ольга Фомина

Автопортрет

…Талант неволен, и его подражание не есть

постыдное похищение – признак умственной

скудости, но благородная надежда на свои

собственные силы, надежда открыть новые

миры, стремясь по следам гения, – или чувство,

в смирении своём ещё более возвышенное:

желание изучить свой образец и дать ему

вторичную жизнь…

А.С. Пушкин.

Из статьи «Фракийские элегии.

Стихотворения Виктора Теплякова», 1836

Предисловие

 
Почти два века нет поэта,
Но как под дулом пистолета
Его потомок вновь стоит,
Так, как стоял тогда пиит.
 
 
Моей рукою боль вела,
Не написать я не могла,
И что теперь греха таить —
Хочу боль с вами разделить.
 
 
А разделить иль отказаться,
Не получившим труд сказаться,
То воля ваша, выбор есть,
Да не по мне такая честь.
 
 
Но всё ж сомнения отбросьте,
Прочтите, да и в печку бросьте,
За час потраченный браня
И труд, и автора – меня.
 

А.С. Пушкину

 
Прости, что женского я рода
И что с тобою я на «ты»,
Чужды тебе моя природа
И незнакомые черты.
 
 
С небес холодных ты взираешь,
И телом, спящим под крестом,
Ты ничему уж не внимаешь
Под указующим перстом.
 
 
Но дух по-прежнему витает,
Что будоражил кровь твою,
И вдохновеньем долетает,
Прося унять тоску свою.
 
 
Твоя душа с моею слита,
И в предрассветный, ранний час,
Когда дремотой всё покрыто,
Ты начинаешь свой рассказ.
 
 
Твой голос тих, ему я внемлю,
Скорей не голос это – дух,
Спустившийся с небес на землю,
Пока не прокричал петух.
 
 
И я в своём оцепененье,
Пытаясь слов не пропустить,
Строчу в полночном упоенье,
Чтоб ничего не упустить.
 
 
Рука твоя моею водит,
Два века долгие спустя,
Она меня в твой мир уводит,
Чтоб описать, как, колеся,
 
 
По жизни бренной ты метался,
Терзался дух твой, с ним же плоть,
И как один потом остался,
Не в силах свет перебороть.
 
 
И оттого это, быть может,
Что не успел ты досказать,
И твою душу так же гложет
Словес невысказанных рать.
 
 
Твоим сомнениям я внемлю,
Прошу у Бога только сил,
Всё за грехи свои приемля,
Чтоб передать, что ты просил.
 
 
Как и мечтал, ты стал великим.
Среди потомков некто есть,
Кто отстоит в пространстве диком
Твою поруганную честь!
 

17.10.2009

О стихах Пушкина

Александр Сергеевич, Александр Сергеевич, я – единица, а посмотрю на Вас и покажусь себе миллионом. Вот Вы кто!

М.П. Погодин. Из воспоминаний о Пушкине

 
Нам не жить уже беспечно:
Цепью, что «на дубе том»,
Мы прикованы навечно,
Как молитвой и постом.
 
 
Струны тонкие играют
Им разбуженной души,
Его чувствами страдает
Сердце русское в тиши.
 
 
Постигая наслажденья,
Радость, боль, любовь, тоску,
Привыкаем к ним с рожденья,
Как к грудному молоку.
 
 
С ним в душе везде мы дома,
Пушкин в нас, как в сердце – кровь,
И страницы его тома
Мы листать готовы вновь.
 

1.11.2009

Лира

 
Был век французский на Руси,
О том историю спроси.
К нам гувернёров господа
Везли из Франции тогда.
 
 
Дабы привить нам вкус французский,
Везли бордо, пирог страсбургский,
И вот уже картавил в нос,
Кто с языком французским рос.
 
 
Так с детства был воспитан Пушкин,
Но не играл, как все, в игрушки:
Он мсье Русло частенько бил —
Француза мальчик не любил.
 
 
Он рос дичком, будто случайно
Родившись в собственной семье.
Вот он и бил их всех «отчайно»,
Будь то мадам, будь то месье.
 
 
Спасла его однажды Муза,
У изголовия присев:
«Тебе не буду я в обузу,
Со мной ты станешь лучше всех,
 
 
Тех, кто сочтя себя Омиром,
Взяв лиру в руки, станет петь,
Но лишь тебе, её кумиру,
Удастся ею овладеть.
 
 
С тобой всегда незримо буду,
Ступай в чудесную страну.
Я ж обещанья не забуду
И подтяну всегда струну».
 
 
И ощутил он вдруг: беззвучно,
Мелодией «до-ре-ми-фа»
В нём зазвучала благозвучно
В груди рождённая строфа.
 
 
И он вкусил той сладкой муки
И воплощенья мысли в слог,
Что лишь пером даётся в руки,
Когда есть вдохновенья взлёт.
 
 
И он взлетел над бренным миром,
Нам без него на свете жить,
Но глас его заветной лиры
Века не смогут заглушить!
 

25.03.2010

Дядька
(Никита Тимофеевич Козлов)

– Что ж, едем, Тимофеич?

– Едем, батюшка!

– А куда едем, знаешь, старче?

– Да по России, куда ж ещё! –

отвечал Никита.

С.С. Гейченко. «У Лукоморья»

 
Ну что, читатель, не устал?
А коль устал, присядь-ка,
Да я ведь тоже недоспал,
Послушай-ка про дядьку.
Это какого? – Да того,
Козлова, про Никиту,
Ты что, не слышал про него?
Прикрой-ка дверь, открыта.
Так вот, это тот самый дядька, тот,
Что Пушкину, поэту,
Служил слугой за годом год,
Зимой, в мороз, и летом.
 
 
Простой парнишка крепостной,
При барском доме вырос,
Порой голодный и босой,
Ходил он петь на клирос.
Был балагур и весельчак,
Слыл малым-самоучкой,
На балалайке он бренчал,
Порой гитару мучил.
Пилил, строгал, таскал мешки —
Толковый был работник,
Про соловья слагал стишки,
Того, кто был разбойник.
 
 
Когда же Пушкину трёх лет
И не было от роду,
Уже Никиту знал поэт,
И с ним – в огонь и в воду.
Тот по Москве любил гулять,
И с чуть подросшим Сашкой
На колокольню залезать,
Где бьёт Великий страшно.
Он при поэте был везде —
В Москве и при лицее,
И в скачки бешеной езде —
Унынья панацее.
 
 
«Куды же Сашку-то несёт?
Спаси его, владыко!
Ведь не иначе пропадёт
Без дядьки-то, Никиты!
Эх, мать-Россия, велики
Ухабы на дороге», —
И снова чистил сапоги
До блеска на пороге.
Был в Кишинёве с ним, в Крыму,
Тифлисе и Одессе, —
Там быт налаживал ему,
Ел-пил с поэтом вместе.
 
 
Делил успех, делил долги,
Ходил порою хмурый,
Когда скрывал его стихи
От подлости цензуры:
«Стихи ругают, барин? Пусть,
На то она охрана,
Народ уж знает наизусть
«Людмилу и Руслана»!
Пошёл намедни на базар,
Потом, зайдя в харчевню,
Слыхал сквозь ругань да угар:
Читают уж «Деревню»!
 
 
Поэт любил его: открыто
Он вызвал Корфа на дуэль
За то, что тот побил Никиту
И обозвал его: плебей!
Барон же, не приняв условий,
Писал, что, де, какой пустяк!
Поэт ответил: что сословье?
Ведь человек же, прежде, всяк!
За то, что Пушкин вызвал Корфа,
Себя Никита оправдал:
Самим ищейкам Бенкендорфа
Стихов поэта не продал!
 
 
Был ему нянькою, лечил,
Он был его возницей,
Стирал, будил, кормил, поил,
Просил остепениться.
Поэту был помощник он
В делах его журнальных,
Был ему верный почтальон
Стихов его опальных.
Был предан он, как верный пёс,
 
 
Он жил его стихами,
И на руках поэта нёс,
Когда поэт был ранен.
Он был за мать и за отца.
Когда стоял у гроба,
Себя винил лишь без конца:
Ну почему не оба?
И встал Никита на возок,
Главой прижавшись к гробу,
Молясь, будто на образок,
Всю длинную дорогу,
Не чуя ног, не чуя рук,
Трескучего мороза…
Умолкла лира сразу, вдруг,
Осталась жизни проза.
 
 
Потом не помнил он и сам,
Как душу там не отдал,
Когда, давая течь слезам,
Он гроб поэта обнял:
«Прости меня, не уберёг
Тебя, растяпа старый!
Не смог ведь, не предостерёг
От злой судьбы удара…
Ведь говорил тебе: не верь
Вертлявым иноземцам!
Ну как же жить-то нам теперь,
Как, без души и сердца?!»
 
 
Его могилу окружал
Вниманьем лишь Никита,
Ведь годы долгие лежал
Поэт, семьёй забытый.
Едва Никита лишь узнал,
Что та приедет вскоре,
Он первым был, кто показал
Могилу в Святогорье.
По смерти Пушкина просил,
Чтоб взяли хоть рассыльным,
Ведь он стихи его носил,
Когда поэт был ссыльным.
 
 
Он постарел, но, став седым,
Свои преклонны лета
Делил по-прежнему лишь с ним:
Возил стихи поэта.
Сам перевёз тираж
Собранья сочинений
И книги Пушкина, как страж,
Во псковское именье.
Так довелось ему служить
Семнадцать зим и лето.
Он попросил похоронить
Себя у ног поэта.
 

24–26.02.2010

«Памяти Пушкина». Поэма

ПРЕДИСЛОВИЕ

 
Гений слова! Кто ж не ахнет,
Зачитавшись до утра?!
Дал понять, как «Русью пахнет»,
Пушкин росчерком пера.
 
 
Он писал высоким слогом,
Мужика он мог понять
И одним лишь только словом
Душу русскую объять.
 
 
Оттого-то он и гений,
Что народным языком
Не гнушался в дни гонений, —
Тем, родным, что всем знаком.
 
 
Он, потомок эфиопа,
Урождённый Ганнибал,
Доказал, что не Европа
Для поэта идеал.
 
 
Наша матушка-Россия
Так, брат, чудно хороша,
Что, наверно б, сам мессия
Любовался, чуть дыша.
 
 
Так ликуй, душа, с поэтом,
Пушкин – наш, ура, виват!
Не принять нелепость эту:
Он убит. Кто виноват?
 
 
Сказок мы читать не будем
И отложим чудеса,
Лишь на миг давай разбудим
Той эпохи голоса.
 

ПРЕДСКАЗАНИЕ

 
Так гадалка нагадала
В ночку тёмную одну:
«Снег, залитый кровью алой…
А умрёшь через жену.
 
 
Одного остерегайся:
Белокур он и высок,
На него не полагайся —
Может выстрелить в висок».
 
 
Пушкин сам искал с ним встречи,
Чтобы этот человек
Своей пулей иль картечью
Завершил поэта век.
 
 
Оттого он и метался:
Карты, девки и вино.
От судьбы не укрывался —
Знал, погибнет всё равно.
 

ЦАРСКОЕ СЕЛО

 
Родился… И в завитушках,
Что украсили чело,
Александр Сергеич Пушкин
Едет в Царское Село.
 
 
Там, в лицее, юный гений,
Обуздав наук гранит,
Как потом его Евгений,
Воспевал красу ланит.
 
 
Полный юного восторга
Перед женской красотой,
Он в пылу любовных оргий
Преклонялся перед той.
 
 
Позже вспомнит, как сонеты
Ей в восторге посвящал,
Как, гонимый страстью этой,
Керн под Пасху навещал.
 
 
В жилах кровь его вскипела,
Позабыт старик Дидро,
И в руке его запело
Богом данное перо.
 
 
Упоительные годы:
Спор за чаркой до утра.
К девкам тайные походы…
Что за чудная пора!
 
 
Часть друзей из юных бестий
В декабристы занесло.
И теперь не вспомнит Пестель
С другом Царское Село.
 
 
Муз лицейских дух отныне
Сохраним, дружище Корф!
Уз меж нами не разнимет
Всемогущий Бенкендорф!
 
 
Вольнодумства дух опасный
Взбудоражит их умы —
От идеи той прекрасной
Путь недолог до тюрьмы.
 
 
Часть когорты этой братской
Царь однажды упразднит:
Он на площади Сенатской
Пятерых из них казнит.
 
 
Только Пушкина Державин,
«В гроб сходя, благословил»,
И перо его направил
За сиянием светил.
 

ВОЙНА 1812 ГОДА

 
В год 12-й и страшный,
По стеченью звёздных карт,
Вторгся к нам бравурным маршем
В треуголке Бонапарт.
 
 
Когда кровь лилась рекою,
Воевал и стар и мал,
Пушкин страстною строкою
Дух Отчизне подымал.
 
 
Поздно поняли французы,
Что Москвы им не видать:
Разгромил войска Кутузов,
Сохранил Россию-мать!
 
 
Всё, виват, ура без меры!
Труб победных сладкий глас!
Пушкин позже Беранжеру
То припомнит, и не раз!
 
 
А когда умолкли пушки,
То, оправившись от ран,
Поняла Отчизна: Пушкин —
Поэтический титан!
 
 
После тягостной утраты
Пятерых лицейских лир
Пушкин первым по этапу
Шлёт послание в Сибирь.
 
 
Чудо это происходит:
В пересыльческий острог
Через сотни рук доходит
Дух его высоких строк.
 
 
Захлестнул тогда Россию
Поэтический поток.
Сделал власть пред ним бессильной
Пушкин – гений и пророк.
 
 
Что Отечеству пророки?
Нам ли этого не знать?
За пророческие строки
Можем гения распять!
 
 
Нет бы, дать глоток свободы,
Чтобы вольно мог творить.
И отправить бы на воды…
Дар его боготворить?!
 
 
Допустить возможно ль это?
Вскрыв поэта личный ларь,
Строгим цензором поэта
Стал российский государь.
 
 
Как писать по вдохновенью,
Когда грудь теснит восторг,
А по царскому веленью
За него назначен торг?
 

ПУТЕШЕСТВИЕ В АРЗРУМ

 
На Кавказ, к его стремнинам,
Где поток несётся вниз!
Но и здесь, как на равнине,
Дух его взлетает ввысь!
 
 
Пушкин здесь. Накинув бурку,
С острой саблей наголо,
Оседлав коня, на турков
Мчит в дыму, где всё бело.
 
 
Вот леченье от столицы,
Гнусных сплетен и интриг,
Когда враг навстречу мчится,
Приближая смертный миг!
 
 
…Но рождён был для другого
Дар его и его ум,
Он храним был, видно, Богом
В путешествии в Арзрум.
 

НАТАЛИ

 
Покорён и очарован,
При мерцании свечей
Он с мадонны – Гончаровой —
Не сводил своих очей.
 
 
Натали послало небо.
«Гений чистой красоты»
Всюду с ним, где б Пушкин не был,
Пополам деля версты.
 
 
Лишь жене поэт признался,
Что неверен был порой,
Что нередко увлекался
Чувств неверною игрой.
 

 
Но поэту всё простилось:
Где, когда и с кем он спал…
Натали перекрестилась
И поехала на бал.
 
 
Здесь «успехи в вихре света»
Близорукой Натали
Страстной ревности поэта
Пыл умерить не могли.
 

ССЫЛКА В МИХАЙЛОВСКОЕ

 
И в Михайловском, в деревне,
Под Арины говорком,
Он под сказку о царевне
Засыпает вечерком.
 
 
Когда в небе редка просинь,
Нудный дождь в окно стучит,
Лишь чернил поэт попросит
И строчит, строчит, строчит.
 
 
Здесь есть всё, что сердцу мило,
И слагаются тотчас
Сказки, где Руслан с Людмилой
Разлучаются сейчас.
 
 
Бродит кот у Лукоморья,
Цепь гремит на дубе том…
Спит поэт в тиши подворья,
В сказке он, а жизнь – потом.
 
 
Месяц, два меж тем проходят,
Холод гонит со двора,
Ссылки срок к концу подходит,
В Петербург ему пора.
 

ПЕТЕРБУРГ

 
Воздух северной столицы,
Раут, бал и маскарад…
Был бы рад там очутиться
Гость любой, но он – не рад.
 
 
Честь его была задета,
Царь – великий командир —
Бросил гордому поэту
Камер-юнкера мундир.
 
 
Суждено теперь иное —
При дворе ему бывать
И с красавицей женою
Сплетням поводы давать.
 
 
Царь, однако, сам, каналья,
Был Натальей покорён,
На ушко шептал на бале:
«Туалет ваш недурён!
 
 
Так же плечи, грудь и ножки…
Продолжать et cetera?
Как блестят у вас серёжки —
Подарил поэт вчера?»
 
 
Кровь поэта закипела,
Как же так, сам государь?..
Натали, казалось, млела,
Ревновал поэт-бунтарь.
 

 
«Это он! Высок и строен…
Да к тому ж ещё блондин,
И жену увлечь настроен,
Всё сошлось. Один в один!
 
 
Наконец-то всё открылось!
Я же подданный его…
Но, похоже, не укрылась
Моя ревность от него.
 
 
А они? Всё видят, знают
И смеются надо мной!
Как они меня терзают,
Невдомёк лишь ей одной!»
 
 
Свет, холодный и надменный,
Глаз с поэта не сводил,
На Наталью ж непременно
Он лорнеты наводил.
 
 
Но поклонников Натальи
Длинен список послужной.
И Дантес туда ж, каналья,
Так и вьётся за женой!
 

ГЕККЕРН

 
Тут же Геккерн, старый сводник,
С позволения сказать.
Сей посланник, греховодник,
Начал сына ревновать.
 
 
Не отцовскою любовью
Старичок любил его,
Призывая к изголовью…
(Догадались для чего?)
 
 
Из Голландии сей странник
Эту страсть с собой привёз.
Не лишён был сей посланник
Голубых полночных грёз.
 
 
Слыл он грязным письмоносцем:
Написав их штучек семь,
Он поэта рогоносцем
Обозвал в посланье сем.
 
 
«Наконец нашёлся повод!
Я его не упущу!
Разве честь – это не довод?
За неё я отомщу!
 
 
Не стреляться ж с государем,
У поэта нету прав,
Но Дантесу буду вправе
Показать свой гордый нрав!»
 

ВЫЗОВ НА ДУЭЛЬ

 
Чтоб жену не оболгали —
А француз поставил цель, —
Не терпеть же это дале:
Выход есть один – дуэль.
 
 
Зажужжал весь светский улей,
Получив такую весть,
И осталось только пулей
Возвратить поэту честь!
 

ДУЭЛЬ

 
Но отвёл его от мести
Сам Господь своей рукой:
«Пал поэт – невольник чести,
Оклеветанный молвой».
 
 
На снегу, у Чёрной речки,
Недвижим поэт лежит:
На челе кудрей колечки,
Тонкой струйкой кровь бежит…
 
 
Промелькнули, как мгновенье,
Тридцать семь прожитых лет,
Сердца слабое биенье…
«Умер я иль ещё нет?
 
 
Видно, ранен… вижу ёлки,
Небо, холод… se la vie,
Лучше б умер сразу – толку
Нету мучить Натали».
 
 
Привезли домой поэта
На трясущихся санях,
А народ уж ждёт ответа
В переполненных сенях:
 
 
«Умер? Ранен? Как возможно? —
Вздохи, плач, бессвязна речь, —
Как же только было можно
Нам поэта не сберечь?»
 

СМЕРТЬ

 
«…Вот Данзас, я в кабинете,
Сесть в подушках помогли…
Не поймут спросонья дети,
Вся в рыданьях Натали.
 
 
Ухожу… теснит дыханье
В холодеющей груди.
Не цветов благоуханье —
Тлен могилы впереди.
 
 
Неужель зарёй прохладной
Стих уже не продолжать,
И навек в могиле хладной
Суждено и мне лежать?!
 
 
За меня, друзья, не мстите,
Отомстил уж я один,
Но однажды стих прочтите,
И скажите: «Сукин сын!»
 
 
Да, к Дантесу счас пошлите —
Знал лишь повод он того,
И прощения просите
За поэта у него.
 
 
Родионовна, Арина,
Где твой шлафор и чепец?
Помоги же мне отринуть
Неминуемый конец!»
 
 
Но, увы, как в старой сказке,
В той, где «ложь, да в ней намёк»,
Для поэта нет подсказки,
Гаснет в печке уголёк.
 
 
Пробил час, навек прощанье
С обожаемой женой:
«Дай, Наталья, обещанье,
Пока я ещё живой.
 
 
Ну ж, не порти кожи мрамор…
За детьми сама ходи…
Года три поносишь траур,
После – замуж выходи.
 
 
Всё ль готово? Вижу дрожки,
Мой сюртук… на нём дыра…
Дай, жена, со льдом морошки…
Где Никита? Мне пора!»
 
 
В холодеющей макушке
Мысль мелькнула у него:
«Всё, закончил сказку Пушкин,
Был поэт, и нет его!»
 
 
Но Господь распорядился,
Чтобы, ранен и гоним,
Пушкин к тайнам приобщился
И почил, как христьянин.
 
 
«Вот и всё, прощайте, дети», —
Суд свершил коварный рок,
И ступил в своё бессмертье
Пушкин – гений и пророк.
 
 
Он с бесчестьем не смирился,
Отомстить он лишь хотел,
Жил бы, рифмою искрился…
А народ осиротел.
 
 
Для прощания с поэтом
Потекла на Мойку чернь,
Высший свет молчал при этом, —
Как писала Анна Керн.
 
 
Чтоб не смыло государя
Той народною волной,
Он войска свои направил, —
Смотр устроил строевой.
 
 
А потом в простые дрожки
Конь был серый запряжён.
На подстилку из рогожки
Гроб с поэтом положён.
 
 
И повёз его Никита
В край родной, что сердцу мил
Был поэту, где ракита,
Где восторг его томил.
 
 
Всенародная кручина,
Отомщённая жена.
Так кому эта кончина
Позарез была нужна?
 
 
Государь почил. Об этом
Не сказать мы не могли:
Он часы носил с портретом.
На портрете… Натали.
 
 
Спит поэт, не зарастает
Всенародная тропа,
Поколения листают
Драгоценные тома!
 
 
За спиной – веков потёмки,
Толку нету в них блуждать.
Пушкин нужен нам, потомкам,
Как нужна Россия-мать!
 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 
Какова судьба Дантеса?
Жил в Париже, где почил.
Чин сенатора в конгрессе
За геройство получил.
 
 
Про свои успехи в свете
Он рассказывать любил,
Как однажды на рассвете
Подло Пушкина убил.
 
 
Вышло, как пророчил Пушкин:
Года ровно через три
На супружеской подушке
Оказалась Натали.
 
 
Генеральшей став Ланскою,
Ночью мучилась без сна.
Неизбывною тоскою
Жизнь её была полна.
 
 
Но потом родится дочка,
Крёстным будет государь…
Мы ж на том поставим точку,
А бумаги спрячем в ларь.
 

1–26.11.2007

Письмо Пушкина Мицкевичу

Пушкин: «С дороги, двойка, туз идёт!»

Мицкевич: «Козырная двойка туза бьёт!»

П.А. Вяземский. Полн. собр. соч., VII, 309

 
Тебе пишу я, друг мой Адам,
Между постом и маскарадом
И, как обычно, впопыхах,
Заметь, однако же, в стихах.
Ты спросишь, отчего ж не в прозе?
Брат, о такой метаморфозе
И сам узнать я был бы рад,
Но так мне легче во сто крат.
Проснусь, и ночью рифма вьётся,
Вода так из кувшина льётся:
Коль полон он, ты с ней шалишь,
А вылил всю, и нету, шиш!
 
 
Есть и похуже, брат, напасти,
Её отдамся лучше власти —
Пусть не даёт ни спать, ни есть,
Что слаще страсти этой есть?
И всё же есть! Игра, дружище!
Кто жребий бросить случай ищет,
В игре всегда его найдёт,
Когда судьба за ним придёт!
От власти вечных кредиторов
И их чудовищных поборов
Мне в ней спасение нашлось:
Играю, братец, нынче в штосс!
 
 
Азарт, дружище, мой немерен:
Вчера я в картах был уверен —
Спасла ж «Онегина» глава,
Что я окончил лишь едва.
Чуть без неё я не остался,
Но, слава Богу, отыгрался,
Да выиграл тыщи полторы!
Вот плюс от карточной игры:
Теперь же выведу я в драме,
Что об одной пиковой даме,
Семерку, тройку, да и туз,
Помимо всех любовных уз.
 
 
Тебе пришлю для обсужденья,
Твоё об ней мне важно мненье:
По части духа высших муз,
Ты, я признаюсь, братец, туз!
Лишь ты понять меня способен.
За стих, родившийся в утробе,
Быть может, первый я поэт:
Беру по нескольку монет.
Наверно, дар мой неслучаен,
Не волен делать, что хочу,
И видит Бог моё отчаянье:
Стихами я долги плачу!
 
 
Но позабудем же о грустном —
Для грусти повод есть всегда.
Давай же, ей, с тобой отпустим
Грядущей старости года.
Дурна погода, друг, в столице.
Везде одни и те же лица,
Балы и модные дома,
И скоро, кажется, зима…
Вчера с женой был на обеде.
Скучая в чопорной беседе,
Я вдруг поймал себя на том,
Что всё ж мечтаю об ином.
 
 
О чём мечтал, вкушая трюфли?
О настоящей, русской кухне,
И променял б, avec plaisir,
На варенец любой зефир!
Но тут же свет, как с ним тягаться?
Французской надо наедаться
Закуской модных поваров,
Изрядных, кстати же, воров.
Что привезли они к нам, Боже!
Сто лет нам, русским, то не гоже:
Всё бешамель да консомэ,
Чтоб поддержать свой реноме.
 
 
А нам его держать не надо:
Хлебни, мусью-ка, маринаду!
Ну что, ядрён? Воротишь ус?
Так что же взять с тебя?.. Француз!
А русский, тот и в ус не дует:
Лишь только валенки обует,
Зимой, из пара – прямо в снег, —
Он так торопит крови бег!
И было так от века к веку, —
Вся в духе сила человека:
Коль силен дух, в крови – кураж,
Ну, хоть сейчас на абордаж!
 
 
А взять Москву ещё хотели,
Да только каши мало ели!
Что там о каше говорить?!
Не знают, как её варить!
Француз с поляком – в один ряд.
На кой ему, скажи-ка, ляд
На Русь с дубиной подыматься?
Не лучше ль с маткою остаться,
Зайти в костёл и помолиться,
И на колени опуститься,
Свечу поставив в Ченстохове?
Вот то по силам вам, панове!
 

 
Эк, занесло ж меня, однако,
Во время смутное, к полякам!
Но то, скажу, брат, от тоски,
Зажат я нынче, как в тиски.
Я не свободен тут чертовски:
Ждёт на письмо ответ Жуковский,
Ждёт жандармерия пакет
О том, что думает поэт.
Прости, однако ж, пасквиль мой,
Мицкевич, друг мой дорогой,
Ценю я выше всякой службы
С тобою пламенную дружбу.
 
 
Ты должен, друг, меня простить.
Тут я дерзну тебя сросить:
Мадам Собаньска пишет, нет?
И если да, каков ответ?
Ты знаешь, я люблю дерзить
И дерзость в рифме отразить.
Когда дела пойдут же туго,
Всегда найдёшь во мне ты друга.
 
 
Обид меж нами быть не может.
Тебя кто лучше рифму сложит?
Вот не сержусь же, что молчишь,
О Валенроде ты строчишь.
А не строчишь, так переводишь,
Иль по Волхонке праздно бродишь,
При этом Пушкина браня.
Заметь, всё это без меня…
 
 
Дела мои не хорошеют:
Родня, как вервие на шее,
Долги за брата мне платить,
Жене вот-вот опять родить.
Вот, отбиваюсь, как могу,
И перед всеми я в долгу.
Но меркнут эти все невзгоды
Пред тем, что нету, брат, свободы
Творить, писать, что я хочу, —
О том, однако, умолчу.
Петра историю копаю —
В архивах пыль веков глотаю.
 
 
Скучаю, брат, по нашим спорам,
Да по московским косогорам,
Где я любил с тобой гулять
И дружно рифму закруглять.
Ты приезжай, запалим жжёнку
И познакомлю тебя с жёнкой:
Мадонна, ангел во плоти,
От ней, брат, глаз не отвести!
 
 
На днях я блюдо изобрёл.
Три дня в Михайловском провёл.
Коль не поешь, не отпущу,
Так приезжай же, угощу!
Привет же Речи Посполитой
От поэтической элиты.
Тебе известна роль моя:
Здесь камер-юнкер только я!
 

11.10.2009