Текст книги "Задержи дыхание и другие рассказы"

Возвращение

Когда Майклу исполнилось три года, он принял решение вернуться к маме в живот. Мама потеснила кое-что у себя внутри и освободила ему место прямо под сердцем. Обычно она вела малоподвижный образ жизни, так что присутствие сына её никак не стесняло, а Майкл никогда не жаловался, что ему недостаёт физической активности или надоели бутерброды с сыром. Наоборот, им обоим воссоединение пришлось очень по вкусу.

В отличие от большинства детей своего возраста, он считал, что взрослые придают слишком большое значение независимости. Какая радость в том, чтобы уметь пользоваться ножом и вилкой? Да и гулять его особенно никогда не тянуло. Его руки и ноги и без того в синяках от падений. Опасности подстерегают со всех сторон. Грязь. Крысы. Он видел, как они копаются в мусорном баке перед домом, а по детской площадке снуют еноты и мыши. А эти попытки приучить его ходить на горшок? Больше хлопот, чем толку. Одним словом, он рад был передоверить маме заботу обо всех практических сторонах жизни.

Объединясь в одном теле, Майкл с мамой обратились к своим любимым занятиям. Они почти не вылезали из большого оранжевого кресла и всё качались, качались в нём. Они читали сказки и приключенческие книжки, слушали музыку и сочиняли письма друзьям в далёкие страны. Майклу очень нравилось, что теперь он получил доступ к маминому словарному запасу и её интеллекту. В ответ он дарил маме душевный покой. Он достиг наконец полной гармонии с самим собой и мог поделиться ею с мамой. Всякий раз, когда мама чего-то пугалась, когда ей было одиноко и грустно, всякий раз, когда её дыхание становилось прерывистым от смутной тревоги, Майкл шевелился, чтобы напомнить о своём присутствии. «Я тебя очень люблю», – говорила мама и гладила живот так, как ему нравилось больше всего. Любовь к Майклу делала маму счастливой, а уверенность в том, что он дарит ей счастье, переполняла радостью его сердце.

Доля каждой

У тебя появляется ребёнок – в вашей семье появляется общий ребёнок, – но нет, оказывается, что каждую из вас с малышкой связывает совсем отдельная, своя и только своя личная связь. Доченька пьёт твоё молоко и пинает тебя ножками. А отношения твоей партнёрши с ребёнком совсем незначительно, да и то скорее косвенно, влияют на твои собственные отношения с девочкой. Партнёрша умеет её рассмешить. Вот эту радость разделить на всех можно. Взрыв общего смеха – и ты отползаешь назад в своё одиночество, только теперь уже с ребёнком.

Тактическая ошибка

Малышке исполнилось полгода. Предполагалось, что Максин будет сидеть с ребёнком, а жена работать, но жену недавно сократили, новое место никак не подворачивалось, и теперь безденежье заставляло Максин искать подработку. Она договорилась выпить кофе с писательницей, которая заканчивала книгу и нуждалась в основательной редактуре. В полном взаимопонимании они провели целый час в кафе на залитом солнцем заднем дворе, заштрихованном тенями акаций. Обсудили главы, которые прочла Максин. Обсудили редакторскую ставку. Писательница покивала и попросила подготовить договор.

Вместе они вышли из кафе, продолжая беседу. Им было по дороге, и Максин, подойдя к своему дому, совершенно импульсивно предложила писательнице зайти. «С удовольствием полюбуюсь на вашего ребёнка», – сказала писательница. Своих детей у неё не было. Когда-то давно они с Максин сошлись в арт-деревне, где активно обсуждалась тема совмещения литературного творчества и семьи. Авторки с детьми на все лады склоняли избитую мысль, что, мол, «опыт материнства обогащает». Писательница и Максин обменялись взглядами и пришли к мнению, что чего-то матери недоговаривают: едва ли авторки-родительницы выглядят счастливыми; на их лицах читалось, каких нечеловеческих усилий им стоят любые мало-мальски амбициозные проекты.

Дома, как сразу заметила Максин, пропуская писательницу вперёд, пахло кислятиной. Глаза после ярко освещённой улицы мгновенно привыкли к домашнему полумраку, и она увидела, что дочка, совершенно голая, лежит на животике посреди коридора и с упоением наблюдает, как два соседских мальчика гоняются друг за другом по гостиной. Девочка окинула вошедших беглым взглядом и вернулась к разглядыванию мальчишек. С заднего двора, где жена Максин болтала с соседями за бутылкой текилы, заглянул большой колли и деловито обнюхал пах писательницы.

– Кажется, я не вовремя. Пойду, пожалуй, поймаю такси, – сказала писательница, отступая назад, и рванула мимо Максин ко входной двери так резво, что той невольно пришлось вжаться в стену.

Максин поудобнее устроилась на полу, чтобы покормить девочку грудью. «С какой это стати ты голая?» Из гостиной раздался дикий грохот – один из мальчишек врезался в журнальный столик. Дочь оказала Максин холодный приём, дети интересовали её гораздо больше. Колли поставил лапу на бедро Максин и залаял, требуя, чтобы его погладили.

Жена подняла голову, прищуриваясь, чтобы разглядеть со двора тёмную прихожую, и крикнула: «У меня всё под контролем! Не волнуйся». По её интонации было ясно, что она в подпитии.

Той ночью сон настиг жену и ребёнка в большой семейной постели, Максин засиделась за работой в гостиной. Набросала стандартный договор и даже отправила его, хотя прекрасно понимала, что не дождётся ответа. Писательница продолжит получать премии и издательские контракты без всякой посторонней помощи. Откинувшись на спинку стула, Максин потёрла виски и уставилась на клавиатуру. Ну вот, начинается головная боль. Нельзя смешивать профессиональные и личные отношения, это ни к чему хорошему не приводит. Поменяйся они ролями, Максин не взяла бы себя в редакторы. У писательницы есть полное право найти ей замену.

Монитор погас, и Максин поймала отражение своих взлохмаченных волос на зеркальной поверхности экрана. Она задумалась было о тёплой кровати и тоскующем ротике ребёнка, смыкающемся вокруг соска, но заставила себя положить пальцы обратно на клавиатуру. В электронной почте у неё висели ожидающие ответа письма.

Продавать бананы

Бананы гнили на полу заводского склада на окраине города. В начале октября температура внутри полузаброшенного здания держалась немногим выше нуля. Шкурки бананов серели, покрывались пятнами. Они пролежат от силы ещё неделю, не больше.

Двадцать тонн аккуратно упакованных коробок с нарядными заграничными этикетками и специальными отверстиями для вентиляции возвышались по обе стороны пандуса, предназначенного для отгрузки агрегатов – до зимы завод производил шестьдесят три изделия в день, зимой пришлось остановиться – госзаказ приказал долго жить. Бананы, приобретённые по необеспеченному товарному кредиту, были авантюрой нового исполняющего обязанности начальника цеха, их нужно было срочно продать.

Кому-то такая работёнка пришлась не по вкусу: откуда он взялся, этот парень, на каких условиях договорился об аренде склада, в чей карман потекут денежки? И вообще, каким образом он разжился кредитом, что за связи были нужны для всего этого? Говорили, он – частник, у него свой шиномонтаж, а сюда поставили и все дела перевели, чтобы цех в частные руки передать. К тому времени люди уже много месяцев не получали зарплату, теперь каждый сам должен был позаботиться о себе. Совсем близко маячили финансовые схемы вроде МММ, а ведь ещё вчера, кажется, люди верили, что в скором будущем деньги будут не нужны.

Ну так что ж, любой впавший в глубокие раздумья, оправдает ли цель средства, мог свободно идти на улицу.

Бананы не желали ждать результатов философского анализа. Они лежали на складе и портились от холода.

В вестибюле фабрики коллеги оккупировали единственный городской телефон и поставили дежурного в ватнике покроя Великой Отечественной отслеживать входящие звонки. Остальные вели обзвон из своих квартир.

Людмила почти сразу выбилась в корифеи продаж, в звёзды, можно сказать, первой величины. Убедила себя вступать в беседу с первым, кто ответит на звонок, и, подавив в себе все ростки смущения, уговаривать, уговаривать. С перестройкой в городе появились «Жёлтые страницы» – Людмила раздобыла себе новенький глянцевый экземпляр 92-го года.

Подкрепившись чаёчком, она ставит телефон на кухонный стол и, перелистывая страницы справочника, помечает подходящие номера.

– Продуктовая база номер три? Частная квартира? Извините, у меня номер неправильно записан. А вы совершенно случайно не знаете, как мне найти эту базу? Замечательно, пятая тоже подойдёт. Да, записываю, блокнот передо мной. Понимаете, моя организация получила большую партию экзотических фруктов, бананов, и они плохо идут – никто не в состоянии представить, что сейчас можно купить бананы и безо всякой очереди! Нельзя же допустить, чтобы они пропали, когда многие просто голодают. Ваша невестка – кассир в супермаркете? Как чудесно. Если она свяжет меня с завотделом, скорее всего, мы сможем дать ей комиссию. А чем вы сами занимаетесь? Школьный повар? Школа, должно быть, нуждается во фруктах для школьных завтраков. Дочка говорит, они сто лет не видели никаких фруктов. Знаете, кто отвечает за закупку по вашему району? Сможете дать ему мой номер? Скажите, звонила Людмила. У нас достаточно бананов, чтобы накормить всех детей города. В отличном состоянии! И я готова предложить разумную цену!

Людмила получила инженерное образование и двенадцать лет простояла за кульманом, проектируя производственную оснастку; серьёзные проекты выпадали крайне редко, разве что в последние годы, когда перестали нормально платить, некоторые от скуки стали сами выдумывать себе работу. «Продажа бананов – детская игра, – говорит она дочери, оторвавшись от телефонного разговора, когда та возвращается домой из компьютерного кружка. – Задавай только правильные вопросы, и незнакомый человек мгновенно обернётся союзником. Я чувствую себя так, словно мне предоставили второй шанс. Не хочешь попробовать?»

Дочка шарахается от телефона и запирается в ванной. Рабочий день заканчивается. Некоторые номера уже не отвечают, Людмила звонит коллеге на завод и отчитывается. «Что новенького?»

– Сегодня вечером ещё две поставки. Начинай опять как можно раньше. Надо застать серьёзных людей дома. Как только они придут на работу, всё кончено, начнётся привычная волокита.

Дзинь! Дзинь-дзииинь. Людмила дремлет под трезвон телефона и просыпается только на стук: дверь ванной открывается, и на пороге появляется дочь. Людмила протирает глаза и идёт за ней в комнату, чтобы помочь девушке вытащить из дивана постельные принадлежности. «В школе всё в порядке?»

– Им больше не нужны бананы, если это то, о чём ты спрашиваешь.

– Откуда ты знаешь? Разве дети не покупают их? Я лучше поговорю с замдиректора. Бананы намного питательнее, чем каша, которой они вас кормят.

Дочка проскальзывает под одеяло и суёт голову под подушку. Людмила чмокает её в плечо. «Не буду больше о бананах. Не прячься, а то задохнёшься. Можешь вылезать!»

Она идёт в ванную почистить зубы и помыться перед сном. Зеркало запотело и покрытые плиткой стены тоже. Сколько часов она провела в ванной и что делала всё это время? Девочке скоро шестнадцать – ну да, весной шестнадцать. Научилась мастурбировать? Людмила включает горячую воду и садится на край ванны. Дочка возвращается из школы в переполненном метро или на автобусе. Никогда ничего не рассказывает о мужиках – небось, трутся об неё в утрамбованном общественном транспорте; а те, что ошиваются у пивных ларьков, которыми размечена вся дорога? Должно быть, нашла собственный способ справляться с этим. Некоторые матери посылают дочерей на уроки тхэквондо, чтобы научить их защищаться, откуда только у людей деньги в наши дни на такое? Может, обменять коробку бананов на несколько частных уроков? Людмила не уверена, что дочке это понравится. Девушка полновата и не любит носить облегающую спортивную форму. А ещё надо коммуналку платить.

Она прислоняется головой к стенке ванной. Звук падающей воды, тепло растекается от ног вверх по телу… глаза закрываются, и бананы кружатся у неё перед глазами. Как прекрасен цвет спелых бананов. От них исходит запах экзотической жизни: тропический остров, стоит протянуть руку – и все сыты. Пусть ей приснится, как в их суровом климате уберечь бананы от гнили.

Продавать надо, вот что.

Доктор света

Доктору Свете исполнилось тогда двадцать шесть лет. И вдруг вызывают её в Ленинград в военкомат и определяют на грузовое судно, где она оказывается в пёстрой компании агрономов, агротехников, животноводов и трактористов. Её попутчики, как и Света, неожиданно очутившись на палубе корабля, выглядят растерянно. Нет рядом с ними ни тракторов, ни коров, ни единого, на худой конец, цыплёнка, и никто из них не понимает, куда они направляются и сколько времени это плавание продлится. Притом что агрономы и трактористы по большей части здоровые молодые парни, есть среди них и девчата, две из которых уже заметно беременны. Доктор Света училась в Ленинграде на хирурга, наверное, затем её и призвали сюда из Минска, где она работала в больнице. Ни других врачей, ни медицинского оборудования на судне нет, и доктор Света начинает всерьёз волноваться, как бы ей не пришлось воспользоваться своими познаниями из краткого курса по акушерству и гинекологии.

Сейчас, когда полвека спустя Света рассказывает мне эту историю, она вспоминает своего институтского преподавателя, бывшего военного врача: как уговаривал он её хотя бы пару семестров посвятить акушерской практике. «Работа не из самых престижных, зато нужная, – советовал профессор, прошедший войну. – И вы ещё помянете меня добрым словом, когда сами соберётесь стать матерью, уверяю вас». Тогда доктор Света встретила его совет в штыки: парням-студентам он тоже советует пройти стажировку по родовспоможению? Она, Света, будет хирургом!

Мы сидим в петербургском ресторане-погребке на дальнем конце стола, составленного буквой П, отмечаем семидесятипятилетие моей тётушки. Долго рассаживались, всё никак не могли разместиться, в последний момент меня решили посадить с тётиной подругой по мединституту, доктором Светой. Света – акушер-гинеколог, она принимала роды у моей мамы и первая взяла меня на руки. Всякий раз, как я прилетаю из Штатов, она обрушивается на меня с вопросами: а витамины принимаешь, зарядку делаешь? Последние годы и тётя, и мама, и все, кого я в Питере знаю, обеспокоены, что мы с мужем женаты уже довольно давно, а детей так и нет. Сначала подозревали, что это решение моего американского супруга, теперь же, когда мне далеко за тридцать, родные не знают, что и думать. Я почти уверена, что Света присоединится к общему хору. По случаю дня рождения тётки она пригубила немного красного и рассказывает свою историю, а я силюсь понять, что к чему.

– Ну и куда шло это судно?

– Сейчас расскажу.

Света родилась в Могилёве, её мать работала технологом на заводе искусственного волокна, отец, офицер, погиб на фронте. В 1960 году она окончила в Ленинграде Первый медицинский и получила диплом хирурга. И звёздочки лейтенанта флота заодно. Само собой, ей, девочке из провинции, Ленинград казался центром вселенной, она мечтала здесь остаться, но простым иногородним место в ленинградской больнице не светило. Друзья советовали ради прописки оформить фиктивный брак, она же решила вернуться в Белоруссию, чтобы жить не так далеко от матери, и добилась назначения в хирургическое отделение клинической больницы в Минске.

Вот тебе на! Голос у Светы дрожит, в уголках глаз под полупрозрачными веками наметилась подозрительная влага. Семьи у неё нет – практиковаться не на ком, потому её история и выходит нескладной, ничуть не похожей на хорошо отрепетированную байку. Эти воспоминания растревожили Свету, скорее всего, она не ожидала от себя таких эмоций.

В Минске трудно было работать, продолжает Света, штат не укомплектован, оборудование старое, с её хирургическим образованием никто всерьёз не считается. В Ленинграде уже обсуждают новые шаги в эндоскопии, она своими глазами видела опыты с металлопластиковыми протезами, а в Минске всё новое принимают в штыки. Да, верно, сначала было очень напряжённо, но потом завотделением всё-таки взял её под свою опеку и разрешил ассистировать на операциях.

Я слушаю и напоминаю себе, что Ленинград её юности и сегодняшний Санкт-Петербург – один и тот же город. Нынешний Петербург безнадёжно отстал от современных мегаполисов, во всяком случае в медицине. В Бостоне я работаю анестезиологом и прохожу интернатуру в одной из лучших больниц Америки; Света рассказывает, а я пытаюсь представить, на что была бы похожа моя жизнь, останься я в России. Всплывают в памяти травянистого цвета стены, ветхие оконные рамы в больницах и поликлиниках, запах мочи в коридорах, приёмные отделения, набитые детьми и пенсионерами. Сейчас, наверное, и старое отремонтировали, и нового понастроили, только обучать стали гораздо хуже. С персоналом беда, с медикаментами тоже – тётя всё время жалуется. Представляя всё это, я с облегчением вздыхаю: как хорошо, что я работаю в американской клинике, где все помешаны на эффективности и безопасности, – мне повезло.

– Тебя вызвали в Ленинград и посадили на грузовое судно. Дальше что, Света?

– Ты вот не знаешь, а я в Минске греблей занималась. Наша больница стояла у реки, и гребной клуб совсем рядом, ну я и ходила туда после работы. Гребля была в моде, а у меня оказались способности. Я даже вместе с мужской командой тренировалась, там тренером олимпийский чемпион был. Кто знает, может, и в сборную попала бы, сложись всё, как я мечтала.

Охотно верю. Света и сейчас в отличной форме: невысокая, но широкоплечая и подтянутая, кажется, она единственная из всего тётушкиного курса ещё работает и никогда не жалуется на здоровье. Сама тётя много лет была завотделением в поликлинике и только три года назад вышла на пенсию из-за сердца. Теперь затосковала после того, как умерли двое её однокурсников – закадычные друзья и отличные хирурги. Государственная медицина долго держалась на самоотверженности старой гвардии, сетует тётя, а нынче разваливается, недотягивает до коммерческой: и оборудование не то, и зарплаты ниже. Всё равно все выживают по-разному. Одно могу сказать, я уверена, что Света, как бы тяжело ей ни пришлось, никогда не станет заниматься поборами. Разве что примет коробку конфет.

Света перескакивает на воспоминания о матери, рассказ о корабле уступает место ностальгии по юности. Такие яркие моменты всплывают в Светиной памяти, что невозможно оторваться, – я и сама тут родилась, вот разве что страна с тех пор перестала существовать…

Вскоре после того, как Света перебралась в Минск, мать приехала из Могилёва её навестить. Спала с ней в одной кровати, наготовила на неделю густого картофельного супа со шпиком и картофельных драников с луком и шкварками. Молоденькая доктор с гордостью водила её по больнице, которая была построена ещё до революции, разрушена во время войны, а в пятидесятых восстановлена. Представила маму коллегам, попросила сестру сделать ей анализ крови и измерить давление. «Тебе бы отказаться от мучного и сладкого, жирного мяса и сала, – сказала она матери, – а то инфаркт заработаешь…»

– Какую только чепуху не вспомнишь! – говорит Света. – Моё увлечение греблей мать не одобрила. Как-то хотела покатать её на двухместной байдарке, а тут как раз дождь зарядил, и она отказалась наотрез. «Ещё доктором называешься! Ты ведь молодая женщина! Это же надо придумать – в такую погоду в воду лезть! Смотри, потом родить не сможешь!» Тогда это считалось верхом мудрости.

– Уж в чём в чём, а в этом все матери одинаковые, – жалуюсь я и оглядываюсь, не хочу, чтобы мама услышала наш разговор. Её место пустует; она на другом конце зальчика, готовит микрофоны для выступающих. Я с родителями больше не могу спокойно общаться на эту тему. Они не слушают никаких доводов. Я – их дочь, и на этом простом основании мой долг перед ними – родить детей.

– В общем-то, они правы! – Света немедленно переходит на сторону врага. – Не смотри на меня, моя жизнь ни для кого не пример. Придёт время, захочешь детей так, что зубы сведёт, да будет поздно.

– А в моём возрасте ты тоже так рассуждала?

– Нет, конечно, – вздыхает Света. – Только о работе и думала, о своём блестящем хирургическом будущем. Ну и о гребле ещё. Просто бредила олимпийской медалью. Объяснить что-то маме было невозможно.

– Это было до или после того, как тебя призвали на корабль?

– Конечно, до! Сказали, езжай в Ленинград, вручили билет на поезд, и всё! Я и понятия не имела, чем буду заниматься и надолго ли забирают.

Покидая Минск, Света сообразила взять с собой зимнее пальто и пачку газет «Советский спорт»; оставила квартирной хозяйке записку. Как она объяснила свой внезапный отъезд? «Отправляют в военно-морскую командировку государственной важности». Она надеялась, что хозяйка проникнется и сохранит её старые учебники и одежду. Маме она послала телеграмму, в которой, как ей казалось, уместила всё, что маме требовалось знать: «Вызвали в Ленинград. Скоро напишу». И очень быстро пожалела, что так коротко написала. Но к тому времени судно уже выходило из Балтийского моря…

Начинаются тосты. Меня, к счастью, в семье по-прежнему считают ребёнком и не заставляют выступать, а родственники, коллеги, благодарные пациенты – многие за эти годы стали друзьями – передают друг другу микрофон и с бокалом в руке произносят речи. Кто-то декламирует: «Все профессии нужны, все профессии важны, но важней труда не будет, чем нести здоровье людям». Кто-то пытается петь. После каждого тоста тётя встаёт и театрально обнимает оратора, а то и всю его семью, по три раза целует в обе щёки. У меня мурашки по коже: вдруг показалось, будто она со всеми прощается.

Когда микрофон добирается до Светы, та съёживается. Не любит выступать; до сегодняшнего дня я вообще не слышала, чтобы Света о себе говорила. Вместо речи шепчет что-то тётке на ухо и целует её, та кивает и проходит дальше, утирая слезу.

Однажды, когда мне было лет пять, тётя взяла меня в больницу, где работала доктор Света и где я родилась. Посетителей в акушерское отделение тогда не пускали, но тётю все знали, и нас пропустили. Мы пришли, когда доктор Света готовилась принимать роды. Она вышла к нам в белом халате, а руки у неё – я увидела их совсем близко, когда она наклонилась, чтобы обнять меня, – были опухшие и красные… Тут мне почудилось, что злой дракон хочет похитить меня у тёти и разорвать на куски. Света, которую я перестала узнавать, явилась передо мной в необычайном всевластии: когда-то она дала мне жизнь, а теперь, если захочет, может и отобрать! Я спряталась под подол тётиной юбки и, перепугав всех до смерти, заорала так, словно от этого зависела моя жизнь. Вслед за мной завопили все местные младенцы, и нам с тётей пришлось ретироваться.

Света ест, а я смотрю на её руки: почему, спрашивается, мой детский взгляд угадал в них власть даровать жизнь и смерть? Теперь они в морщинах и пигментных пятнах; ногти так коротко острижены, что пальцы похожи на сосиски; проще всего представить себе доктора Свету за какой-нибудь прозаической работой: вот Света чистит картошку, вот моет пол, вот гребёт на лодке, – но только не со скальпелем в руке.

Она не спеша подбирает с тарелки еду и старательно её пережёвывает. Обвожу взглядом уставленные закусками банкетные столы и понимаю, что есть мне совершенно не хочется. Надкусываю солёный огурец и пробую лосося – ошибка. Его передержали в духовке – во рту какая-то клейкая масса. А салаты – сколько же килограммов майонеза понадобилось, чтобы угробить хорошие продукты! В Америке я совсем по-другому питаюсь. Даже шампанское, столь любимое тётиными сверстниками, слишком сладкое и совсем не подходит к еде. Но, пресекая ненужные пересуды, бокал свой я всё-таки допиваю.

История с кораблём ждёт своего продолжения. Шум вокруг нарастает, тосты плавно переходят в караоке – тётина компания любит под хмельком попеть. Я выжидаю и поглядываю на Свету; наконец она откладывает вилку с ножом и вытирает губы: «Так на чём я остановилась?»

– И вот посреди Атлантики разразился шторм!

Путешествие тянулось уже более двух недель, и женщины в Светиной каюте, не переставая, гадали о конечном пункте назначения. Иногда над ними пролетали самолёты, и тогда командиры, чтобы сохранить операцию в тайне, приказывали экипажу не высовываться из кают и трюмов. Девицы играли в карты, бесконечно гоняли чаи и строили догадки. Исключили Арктику, потому как никому не выдали зимнего обмундирования, – пальто, которое доктор Света захватила в последнюю минуту, пошло дополнительной подстилкой под матрас, – и укреплялись во мнении, что они, скорее всего, идут в Индию или Индонезию. Как же, как же, Хрущёв и Джавахарлал Неру недавно нанесли друг другу визиты и обсуждали сотрудничество в сельском хозяйстве; «Хинди руси бхай бхай»[11]11
  Индийцы и русские – братья (пер. с хинди).


[Закрыть] – был такой популярный лозунг. C другой стороны, Сукарно начал воевать с голландцами за Западное Папуа, и мы обещали ему помочь деньгами и оружием.

– А что на самом деле?

– Прошли мы Ла-Манш, и вот парторг собирает нас всех в кают-компании. Хорошо помню, крупный такой мужчина был, с проблемной кожей. Когда вошли в тропики, никто не понимал, как переносить жару при недостатке пресной воды, а у него в паху вылезла крупная сыпь. Долго же он стеснялся попросить у меня мазь.

– Света, ну же! Собрал он вас, и что?!

– Разворачивает листок и читает: Куба, порт Гавана. Родина надеется, что вы с честью выполните свой долг!

– Куба?!

– Ну да, Куба. Вот что это было. Потом стали говорить: «Карибский кризис».

– Кроме шуток, Куба?!

– Сейчас смешно даже подумать, как мало мы об этом знали. А тогда вернулись к себе в каюту и давай ходить взад-вперёд – надо же хоть что-то вспомнить про Кубу. Конечно, мы знали о Фиделе Кастро, Че Геваре, кто ж про них не знал. Знали, что у них революция, что они друзья Советского Союза, воюют с американским агрессором и всякое такое. Сахарный тростник, рабство, ром… Я про сальсу слышала, румбу – я танцы любила.

– А ракеты?! Ты их видела?!

– Я-то думала, мы с мирной миссией. Не могла же я предположить, что все эти агрономы и доярки – засекреченная ракетная бригада. Даже когда объявили, куда мы идём, они рты на замке держали. Думали маскировкой американцев обмануть, боялись, что те захотят перехватить наше судно. А я же была их товарищем по экспедиции – так нет! Я тоже ничего не подозревала! Да ладно, на меня скоро навалилась такая тьма работы, что некогда стало сидеть без дела и сплетничать…

Они шли на юг, жара с каждым днём нарастала, и с гигиеной становилось всё сложнее. Мыть и стирать приходилось в солёной воде – пресной на всё не хватало. Судно не было приспособлено для такого количества людей, к тому же снаряжалось в условиях строгой секретности, отсюда масса промахов. Например, бочки с квашеной капустой – больше всего они пригодны для путешествий по северным морям, а в тепле капуста забродила и бочки стали взрываться одна за другой. А ещё на борту не осталось ни клочка бумаги, пригодной для туалета! Доктор Света берегла «Советский спорт» до последнего, но в конце концов и это уважаемое издание было по кусочку спущено в гальюн.

Корабль попал в шторм, и все на борту, кроме команды и доктора Светы, оказались прикованы к койкам. Люди были измучены жарой, нехваткой воздуха, скудным питанием. Немногие имели опыт морских путешествий, были и такие, кто страдал от качки с самого начала. Доктор Света таскала вёдра с блевотиной и помогала убирать помещение; а чем ещё она могла им помочь? Шторм, говорили, восемь баллов; волны перехлёстывают через борт! У большей части «сельскохозяйственной» бригады сил хватало только на то, чтобы держаться за койки и стонать.

– А мне хоть бы хны, даже голова не кружится, – точно извиняясь, говорит Света. – Спасибо гребле.

– Откуда ты знала, что делать? Ты ведь хирургии училась, а не военно-полевой медицине?

– Корабельный фельдшер помог. Научил меня любое заболевание врачевать этиловым спиртом. Чистым, девяностопятипроцентным. Вот уж в чём у нас недостатка не было.

– А серьёзные случаи были?

– Два выкидыша.

Я холодею – о боже, я же никому из родственников не рассказывала! У меня тоже был выкидыш и с тех пор ни одной беременности. Два года назад, когда я окончила медицинский университет, мы с мужем решили, что пора завести ребёнка… Беда случилась на очень раннем сроке, так часто бывает, но… Если мы и вправду хотим детей, нам всё-таки нужно сходить на консультацию к специалисту. Но какое там! Мы оба настолько погрязли в работе, что даже сесть спокойно и поговорить о будущем некогда.

Родные просто не в состоянии понять, как они мучают меня своей назойливостью. Несколько дней назад подходит ко мне мамина сослуживица, по сути чужой человек, и вручает листок с номером телефона: «Молодые женщины все теперь сидят на противозачаточных пилюлях. После длительного использования контрацептивных таблеток возникают проблемы с зачатием. К этому доктору приезжают на консультацию даже из США. Он выпишет вам чудо-лекарство!» Я пытаюсь отшутиться, похоже, доктор лучше осведомлён, чем вся современная медицина, но она суёт мне в руки листок с телефоном и настойчиво повторяет: «Позвоните ему, позвоните…» Бесполезно объяснять… И не хочу я становиться сточной канавой, куда им удобно сливать свои страхи и разочарования.

Нет, всё-таки я параноик! История доктора Светы всего лишь случайное совпадение, а не прелюдия к нравоучительной притче. Или наоборот – я чересчур наивна?

А Света продолжает:

– Техническое название этой процедуры – выскабливание. Сама знаешь, нужно расширить шейку матки и удалить остатки плода. Иногда они частями сами выходят, но без процедуры не определить, всё ли вышло. Если ничего не делать, скорее всего, пойдёт воспалительный процесс, и тогда придётся удалять всю матку. Естественно, никакого оборудования для расширения шейки на судне нет; у меня остаётся единственный выбор – кесарево сечение – что я и сделала. Привязывали женщин к столу, потому что у нас только местное обезболивающее и этиловый спирт… Сейчас бы я в таких обстоятельствах, наверное, решила сперва подождать и посмотреть… Слишком много боли, риск кровотечения, инфекции. Но я была совсем молодая и не знала, как лучше…

Моё сердце колотится, пытаюсь справиться с дурнотой. Видела я процедуры расширения и выскабливания, D&C – так это у нас называется. Обычно таким пациентам назначают коктейль из местной анестезии и седативных средств. Хирургический аборт теперь в США применяется редко и обязательно под общим наркозом. Без этого боль будет сумасшедшей. Как женщины смогли такое выдержать? А Света? Как она сохранила твёрдость руки на протяжении обеих операций? Ох, нет, лучше не надо никакого ответа. Мне-то просто сказали во время планового УЗИ, что эмбрион нежизнеспособен. Зародыш был крошечный, и тело само отвергло его через две недели после диагноза. Скверная ночь на горшке – только и всего.