Текст книги "Задержи дыхание и другие рассказы"

Доктор Света смолкает, отголосок её слов ещё бьётся над нами, его перекрывает музыка: мелодия из «Битлз». На десерт булочки со сливками и торт. Официант ставит перед Светой чашку кофе, выражение её лица меняется. Сосредоточенный взгляд больше не обращён внутрь, к памяти, теперь она смотрит на меня, серьёзно и озабоченно.

– Ничего не говори, – прошу я. – Пожалуйста!

– В каком смысле? Ты хорошо себя чувствуешь?

Она протягивает руку, чтобы накрыть своей ладонью мою ладонь, будто я ребёнок. Я руку отдёргиваю. Она всматривается мне в лицо. «Я первая взяла тебя на руки, – повторяет Света свою мантру. – Ты ведь скажешь мне, если тебе понадобится помощь? Я знаю, твоя тётя беспокоится, что ты слишком много работаешь и не думаешь о здоровье».

Я с трудом смотрю на неё, мне совестно. Я смешала все голоса: тёти, мамы, Светы, – сплела их в один указующий голос семейной власти, от которой всеми силами пытаюсь избавиться. Пока Света рассказывала свою непостижимую историю, я, как последняя эгоистка, думала только о себе. Карибский кризис и моя Света, совсем молоденькая… и почему я впервые слышу об этом?!

– А дальше что, Света? Ты попала на Кубу?

– Два года на Кубе провела, разве ты не знала?

– Понятия не имела!

– Ну да, конечно. Нам же запрещали рассказывать – мы присягу давали; даже друзья – те, кто знал, – знали не очень много. Когда Советский Союз развалился, все эти игры в секретность стали никому не нужны… Не знаю даже, как описать то время. Там на острове было столько жизни. Захотелось рыбы – вышла и поймала. Захотелось что-то вырастить, бросила семечко в землю – оно проросло. И влюбилась я там, конечно…

– Влюбилась? В кого?

Света отпила воды и продолжила рассказ, как будто и не услышала моего вопроса.

– Странная это была жизнь, как во сне; мы знали, что рано или поздно всё закончится и нас отошлют домой.

Какое-то время сон продолжался, мечты приходили и кружили голову, а пока я жила мечтами, в Могилёве умерла мама. Квартирная хозяйка раздала мои медицинские книги и платья. Со своими хирургическими амбициями я окончательно рассталась. На Кубе нас разместили в небольшом городке, и мы построили там новую больницу. Я была единственной женщиной-врачом, меня и поставили заведовать родильным отделением.

– Прямо злой рок какой-то!

– Да нет, в то время я уже перестала сопротивляться. Зато, когда вернулась в СССР, в Ленинграде заинтересовались моим полевым опытом, так что Куба помогла мне перебраться в Ленинград.

Доктор Света замолкает.

Праздник подходит к концу. Гости начинают расходиться, мои родители помогают тётке собрать со столов букеты. Она получила в подарок коллекцию халатов, шарфов и чайной посуды. Тётя по-царски всех благодарит, но я-то знаю, что большинство подарков она передарит или выбросит. Терпеть не может хранить вещи, которые не находят практического применения, – подарки должны быть дельными. Вот органайзеры для таблеток – это да. Я всегда привожу ей таблетницы из Штатов, она и сама ими пользуется, и друзьям дарит.

Света собирается уходить. Я помогаю ей надеть пальто и выйти из ресторана. Как и положено, в Петербурге в декабре на улице темно и не сказать чтобы холодно, но как-то уныло. Снег падает большими мокрыми хлопьями, которые тут же тают от соприкосновения с лицом и волосами. «А было бы здорово, если бы ты осталась в тропиках, скажи?» – дразню я её.

– Да разве у меня был выбор?! В Союзе на этот счёт ни у кого не было иллюзий – мы своей судьбой не распоряжались. Посмотри на меня: я одинокая, бездетная… Надо вроде бы жалеть… Но нет, не жалею… Мы просто делали то, что были должны.

Доктор Света идёт к метро, я провожаю её до поворота. Спина прямая, шаги широкие, решительные. Смотрю, как она исчезает в темноте, и силюсь представить, каково ей было после двух лет на Кубе вернуться в Ленинград. Впервые она почувствовала, что осталась совсем одна. Но, вопреки её собственным словам, не думаю, что это одиночество было похоже на одиночество в Америке, где человек без друзей и семьи рискует оказаться в полной изоляции. Наверняка она обрадовалась встрече с институтскими друзьями; оббегали все музеи, концерты, театральные премьеры. А сколько всего напридумывали и запланировали. В больнице она возглавила родильное отделение. Раздобыла себе участок под Ленинградом, разбила сад и вкалывала каждое лето, а осенью крутила банки с вареньем и огурцами и раздавала друзьям. Здесь вам не Куба, этой земле надо немало сил отдать, чтобы вырастить малюсенькие горькие огурчики. Я знаю, Света очень гордилась своими огородными успехами.

– Хорошо пообщались с доктором Светой? – спрашивает мама, когда я возвращаюсь в ресторан. – Надеюсь, она дала тебе совет.

Бедная мама. Вспоминаю эту её знакомую, которая посылала меня к специалисту по бесплодию. Бр-р! Мама, конечно, хочет мне только хорошего, а я устала, и у меня нет сил с ней препираться. Никому из моих американских друзей и коллег и в голову не придёт приставать с непрошеными советами. Меня греет мысль, что в Америке меня не осудят, даже если я решусь вовсе не рожать. А если и осудят, так ни за что не посмеют сказать это в лицо!

Всё на свете движется вперёд, только у нас жизнь застряла в какой-то пробке. Муж говорит, что я мазохистка, раз так часто езжу в Петербург, а потом только и делаю, что жалуюсь на родных. Привезу теперь ему в подарок историю доктора Светы. Эта история тоже часть моего прошлого.

Психотерапия или вроде того

Сегодня на приём к психотерапевту за мной увязывается Мать. Она бесцеремонно отпихивает меня, чтобы заполнить собой пространство кабинета. «Скажу сразу, я не понимаю, зачем моей дочери психотерапия, – провозглашает Она, застыв посреди комнаты на полпути к дивану. – Дочь чуточку нервная и неорганизованная, но с кем не бывает? Откровенно говоря, я в психотерапию не верю».

Мой психоаналитик, доктор Лай, на котором я остановила свой выбор, поскольку он пообещал, что выслушает меня с пониманием и безо всякого осуждения, приподнимает бровь и, нарочито обращаясь только ко мне, говорит: «Вы уверены, что вам нужен именно я? Хотите, я дам вам хорошего семейного психолога?»

– Этот диван мне не нравится, – указывает Мать на бежевую оттоманку, где я верчусь, пытаясь найти удобное положение. – Уж если вам нужен диван, купите что-нибудь из натуральных материалов. Из шерсти. Хлопка. Как можно расслабиться на кожзаменителе? Кстати, дочь не упоминала, что у неё аллергия на пыль?

Нет, не упоминала. Доктор Лай явно не в восторге от происходящего. Он садится в своё кресло, подыскивает на колене удобное место для блокнота и тычет в него ручкой.

– Позвольте спросить, по какой особой причине мы сегодня так зримо ощущаем присутствие вашей матери?

– Я здесь, чтобы вступиться за свою дочь. Я могу рассказать о ней то, чего она не решится сообщить из скромности. Она не любитель трепать языком, лишнего слова о себе не скажет. Главное, что вам надо усвоить: у моей дочери блестящие способности. Вы только представьте, она почти закончила диссертацию по теории чисел, а в этой области всегда традиционно господствовали мужчины. Конечно, очень жаль, что она не защитилась, но я понимаю, на то были свои причины. Её руководитель рано вышел на пенсию, и она потеряла финансирование. А могла бы и дальше заниматься научной работой и преподавать. Безо всякой диссертации. Если бы только захотела. Но она решила посвятить себя материнству. У неё двое потрясающих деток. И поверьте, если я говорю, что они потрясающие, то, значит, так оно и есть: они намного красивее, чем все дети, которых я когда-либо видела, включая моих собственных. А умные какие! Младшая в два года складывает, вычитает и говорит полными предложениями. Дочь от плиты не отходит и возится с ними круглые сутки. Она же до сих пор кормит грудью младшую, а старшего так вообще кормила до четырёх. Нет, вы можете себе такое вообразить? Неудивительно, что она так измоталась. Отдаёт им всю себя без остатка.

– С чего вы взяли, что вашей дочери нужен защитник? – Доктор Лай пытается отбиться и говорит, поворачиваясь ко мне: – Вы чувствуете, что вас нужно защищать?

– Вообще-то мама всегда такая, – мямлю я. – Раз уж так вышло, что она гостит у нас на этой неделе, я подумала, что мы сэкономим кучу времени, если вы поговорите с ней.

– Не понимаю, почему моей дочери взбрело в голову, что ей нужен специалист вашего толка. Единственное, что ей нужно, – это немного потерпеть, пока дети подрастут. И планку взять чуть пониже. Ничего страшного не случится, если иногда покупать готовую еду. Или попросить меня сходить в магазин. В своё время я именно так и поступала. А как, скажите на милость, работающей маме воспитать двоих детей, если не прибегать к посторонней помощи?

У меня вибрирует телефон – это водопроводчик. Утром в ванной прорвало трубу, пришлось созваниваться с аварийкой. Я гримасами извиняюсь перед доктором Лаем, дескать должна прерваться, и отвечаю на звонок. Голос Матери не умолкает.

Заканчиваю договариваться с диспетчером и слышу:

– Раз уж я здесь, не могли бы вы выписать мне рецепт? У меня чудовищные мигрени. Стоит закрыть глаза, как в голове начинает страшно пульсировать, и я чувствую, что умираю. Ну почему, почему моя дочь не умеет радоваться жизни? А мне говорит, что счастлива!

Увидев, что я повесила трубку и слушаю, Мать меняет тему.

– Вам нужно переделать всю комнату, – увещевает Она доктора. – От этого окна никакого толка. А та стенка наружная? Мрачно, как в похоронном бюро. Повесьте занавеску, поставьте диван перед ней, купите лампу с тёплым спектром, станет намного уютнее.

Терапевт поворачивается к окну и чуть приотворяет его. Воздушный поток немедленно сдувает со стола ворох бумаг.

– Вот и чудесно, – говорит он, ползая по полу и подбирая бумаги. – О чём бы вы хотели поговорить со мной сегодня?

К счастью, мне ничего не нужно рассказывать. Мать продолжает говорить за меня.

Бланманже со вкусом груши и сливок

О последней конфете муж сказал: «Недурно», и Виктория сохранила зелёный фантик с нарисованной на нём грушей, а через несколько недель в русском магазине показала его продавщице. «Они у вас были в прошлом месяце».

Продавщица исчезла в подсобке. Виктория взяла творог, селёдку, пачку заморской гречневой крупы и, дожидаясь продавщицу, подошла к лоткам с конфетами.

Её муж родился и вырос в американской глубинке, ему с трудом удавалось постичь разницу между зернёным творожком из супермаркета и фермерским творогом, который она покупала в русском магазине (однако ему нравились сырники, которые она делала из настоящего творога). Гречка чудно шла как гарнир к стейку, но, конечно, при всей её пользе не могла конкурировать с привычной для мужа овсянкой на завтрак. Селёдка его не интересовала – слишком солёная. Конфеты он и рад был бы полюбить, но они приносили сплошное разочарование. Слишком сладкие. Слишком липучие. Не хватает какао. Слишком много ликёра. «Ну почему русские даже сладости должны губить водкой?»

Вернулась продавщица, от неё несло куревом. «Приходите на следующей неделе, должны получить».

В другой раз Виктория попала в магазин в воскресенье вечером. К концу уик-энда в контейнерах с конфетами валялось несколько последних карамелек и леденцов. Ничего даже отдалённо напоминавшего грушу.

Позже она сообразила, что могла бы сразу заметить признаки грядущей катастрофы. Когда это русский магазин забывал о пополнении запаса конфет? И вот теперь большое объявление в окне извещало о закрытии магазина. Пока Виктория разглядывала витрину, подошла другая покупательница, пожилая женщина с ярко-рыжими волосами. «Ясное дело, хозяева работали себе в убыток, – сказала женщина и посмотрела на Вику с неодобрением. – Вы, новое поколение, растёте американцами. Вам бренды подавай!»

Вика поискала конфеты в Интернете. Выяснилось, что бланманже по-русски, blanc manger по-французски и blancmange по-английски по вкусу и по виду походят на итальянскую panna cotta. Поэт Александр Пушкин, прочитала она, любил blanc manger с шоколадным муссом. Ничего такого Вика не могла припомнить на мамином столе, но, когда семья эмигрировала, ей было всего семь. В конечном итоге в Штатах маме пришлось довольствоваться замороженным чизкейком.

Вика изучила обёртку и обнаружила напечатанное мелким шрифтом название фабрики в России. Она пошла на их веб-сайт и, медленно разбирая кириллицу, кликнула на страницу с ассортиментом: триста граммов конфет бланманже продавались в нескольких регионах по цене в пятьдесят рублей, распространение за пределами России не упоминалось, но стоял номер телефона для дистрибьюторов. Виктория набрала эти цифры и несколько минут покорно вслушивалась в гудки, прежде чем отказаться от этой затеи.

Фабрика, которую она отыскала по Интернету, была частью группы, состоявшей из восьмидесяти трёх кондитерских фабрик в России, и это объединение контролировало весь рынок. В свою очередь, объединение принадлежало холдингу, а тот владел ещё банком, девелоперской компанией и сетью магазинов-бутиков. Человек, который заправлял холдингом, огрёб в общей сумме более шестисот миллионов долларов и значился в списке самых богатых людей России. Вика продолжала изыскания. Один веб-сайт утверждал, что этот субъект начал карьеру как карманник и уголовный авторитет в Новосибирске, отсидел двадцать лет в тюрьме, а к перестройке переехал в Москву. К тому времени, когда родители Вики решали вопрос об эмиграции, он сколотил состояние, скупая приватизационные ваучеры и беря под контроль одно производство за другим.

Она посмотрела на ядовито-зелёную обёртку с рисунком груши: одна – целая и одна – половинка. Муж, похоже, не возражал против того, чтобы белая шоколадная глазурь наполняла его рот вкусом растительного масла, а желейная неоново-зелёная начинка своим видом напоминала биологически опасные отходы.

– Совсем недурно, – сказал муж, разворачивая последнюю конфету и отправляя её в рот. Он сделал три жевательных движения и запил бонбон глотком пива из банки.

Если вам приснился еврей

Этот линк прислала мне по почте подруга детства.

– Если вам приснился еврей, – объясняла русскоязычная интернет-страница, – стало быть, вы беспокоитесь, что в ваше окружение затесался негодяй, который пытается повредить вашей репутации. Еврей во сне означает успешное разрешение затруднительной ситуации. Предатель будет наказан, а вы удостоитесь награды за хорошо выполненную работу.

Подруга живёт в том же городе, где мы с ней выросли и откуда я уехала двадцать лет назад. Между нами одиннадцать часовых поясов. Я не видела её несколько лет, а в последние годы наша переписка сократилась до поздравлений с днём рождения и Новым годом. Ей представляется, что жизнь не слишком изменила меня и еврейские анекдоты всё ещё могут казаться мне забавными. До сих пор я – единственная еврейка из её знакомых, которую она знает или, по крайней мере, про которую думает, что знает достаточно хорошо. Я не стала за это время верующей и даже не пробовала практиковать иудаизм, и, если в моём советском паспорте запись «еврейка» значилась в графе «национальность», ей лучше всех известно, как мало повлиял на меня этот факт моей биографии. Лично у меня из-за него никогда не возникало никаких проблем.

В девяносто втором, вскоре после развала Советского Союза, всевозможные религиозные секты стали засылать в бывшие республики своих миссионеров, и мы с подругой с азартом обсуждали наводнивших город гладковыбритых юношей и обутых в кроссовки девушек. Нам было по пятнадцать; мы выбирались в центр, покупали мороженое и, взявшись под ручку, с загадочным видом кружили около мест, где селили иностранных туристов. И обязательно кто-нибудь из них останавливал нас и расспрашивал; их, наверное, подмывало узнать, на что похожа жизнь в России, а нам хотелось попрактиковать свой английский, не более того. Тогда я считала, что наш с ней сарказм одинаково защищал нас от неофитства, но выяснилось, что эта броня не такая уж непробиваемая. Через несколько лет я эмигрировала в Америку, а подруга стала аудитором в Церкви сайентологии. После сайентологии она обратилась в православие. В последний мой приезд у нас возник спор по поводу теории эволюции. Моя подруга не произошла от обезьян. «Может быть, тебе нравится думать, что ты происходишь от обезьян, – повторяла она, – а мне нет». С тех пор я всё ищу решающий аргумент, которым могла бы завершить этот спор.

Сайт, на который дала ссылку подруга, вполне светский, но с излюбленным подтекстом нынешних верующих:

– My Dreams – это современный путеводитель по толкованию сновидений. МИР (так и написано, заглавными буквами), МИР изменяется с непостижимой скоростью, и эти изменения оставляют след в нашем подсознании. Классические сонники потеряли свою актуальность. Если вам снится Coca-Cola, вы не сможете найти объяснения в классическом руководстве – в ту пору, когда они писались, этого напитка не существовало. Как говорить о мире, где инновации появляются ежечасно?! Непривычные объекты входят в жизнь, и сны осовремениваются. My Dreams – путеводитель, базирующийся на научном анализе сновидений, современных психологических исследованиях и открытиях когнитивной нейробиологии. Классические сны в нём пересматриваются в свете современных интерпретаций.

Я прочитала их трактовку сна с евреем, и мне стало тошно. Мне хотелось бы верить в лучшее. Хотелось бы надеяться, что подруга, прикрепляя ссылку, не предполагала вместе со мной посмеяться над самим толкованием, а подразумевала более тонкую иронию: взгляни, мол, они теперь пользуются ещё и Интернетом. Конечно, Интернет – это просто новый инструмент для распространения ненависти и предубеждений. Подруга по образованию программист, и она знает, должна знать разницу между профанацией и наукой.

«А вдруг ей приснилась я, и она попыталась найти в Сети толкование своему сну?» – эту ужасную мысль я запихиваю обратно в подсознание.

Согласно My Dreams Guide, сон о переезде в Америку предвещает улучшение финансового положения. Разговор о религии во сне – признак беспокойства, а также внутренней силы и способности решать трудные задачи. Сон о друге – плохой знак, возможно, это сулит проблемы на работе или в школе. Сон о близком друге – верный сигнал надвигающейся беды!

Результат погружения в My Dreams Guide мало чем отличается от состояния, которое испытываешь, просыпаясь от навязчивого кошмара: я уже была здесь раньше, я напугана и расстроена. Но почему моя психика жаждет этой пищи? Почему я читаю эту страницу и мне не оторваться от чтения? Когда мне было пятнадцать и я жила в стране, которая выздоравливала после семидесяти лет тоталитарного режима, прибегая к помощи Анатолия Кашпировского, телевизионного гипнотизёра, чьи сеансы исцеления транслировались на Первом канале вслед за мультфильмами Диснея, в стране, где финансовые пирамиды и фондовый рынок выпекались в одной печи и где совсем недавно публичные высказывания на религиозные темы грозили неприятностями вплоть до уголовных, – когда я жила в этой постперестроечной России, я была растеряна так же, как и все остальные. Потребовались годы, чтобы развить критическое мышление и научиться отличать знание от теории заговора и факт от предубеждения. Тем временем моя подруга нашла Христа.

Мне очень хочется скопировать и переслать подруге это сообщение: «Сон о близком друге – верный сигнал надвигающейся беды», – чтобы дать ей почувствовать вкус лекарства, которое она мне подкинула. Но я решаю, что утро вечера мудренее, ложусь спать, а утром пишу: «Я тоже люблю тебя» – и в конце добавляю смайлик.

Колыбельная

Малыш, сам не свой от альбутерола, прописанного ему против астмы, вот уже час мечется в кроватке, не в силах заснуть. А мне и поддержать-то его особо нечем: я просто сижу рядом, положив на бортик кроватки руку, чтобы он мог схватиться за неё, если захочет. Иногда он так и делает. Вот он встаёт, глядит на свой ночник в форме синего светящегося лунного диска, грызёт перила, садится, цепляется за мою руку и, чтобы успокоиться, заводит свой бессвязный монолог.

– Mommy. Mommy. Mommy Leah. Bubbie. Bye-bye. Goburlsraoahjdaflghuweofladk. Tofu doggie. People. Zebra. Zip.

Переходит на русский.

– Зелёный. Красный. Корова. Кермит[12]12
  Лягушонок Кермит – персонаж «Маппет-шоу».


[Закрыть].

Рассказывает, что видит.

– Луна. Темно. Подушка. Телефон. Музыка. Музыка в телефоне.

Доходит до меня.

– Мама. Ручки. Руки. Мама. Мама упала. Мама упала. Мама упала.