Текст книги "Хранители веры. О жизни Церкви в советское время"

То есть два раза ей Николай Чудотворец так вот въяве помогал.

– А как же вы встретились с отцом? И когда он все-таки принял священный сан?

– Папа тем временем получил мою открытку. Мамины не доходили, а моя все-таки дошла. В ней было написано: «Мама работает на военном заводе. То день, то ночь». По штемпелю он понял, что мы в Москве. Он вернулся еле живой, с дистрофией. Дома постепенно выходили его. Его звали обратно на прежнюю работу, но в это время открылись семинария и академия, и он отказался. Заменил маму на охране самолетов и, работая там, немножко подтянул свои знания по богословию. После этого поступил в Духовную академию. Когда он ее окончил, встал вопрос, что дальше. Выпускников первого выпуска было очень мало, человек пять или шесть. У папы была непонятная ситуация: то ли его сделают преподавателем, то ли пошлют за границу, чего он ужасно не хотел, то ли его рукоположат. В это время Патриархом был Алексий I (Симанский), который его вызвал и сказал: «Хотим вас поставить священником». «Вот это, – говорит папа, – то, чего и я хочу». – «Хорошо. А как ваша семья?» Он сказал: «С женой мы договорились еще до того, как поженились». – «А дети?» Папа говорит: «Хорошо. Отвечу». В Кратове во дворе дома он под яблоней постелил одеяло, нас собрал. Мы посидели, и он нам задал этот вопрос, сказал, что Святейший задает этот вопрос. Мне тогда было лет тринадцать, а Машечке, соответственно, десять… Мы ответили: «Куда ведет тебя Христос, туда тебе и идти». Сейчас я не смогла бы сказать так ярко. Я бы просто сказала: «Ну, конечно, мы не против», потому что возраст делает нас более осторожными, чтобы так высказываться.

Святейший Патриарх Алексий I, когда услышал ответ, папу рукоположил и назначил местом служения церковь Воскресения Христова в Сокольниках. По-моему, это был 1948 год. А мы к тому времени жили как раз в этом районе. То есть то, что Патриарх сделал для папы, была и милость Божия, и милость его. Если бы папе ездить, как многим священникам, через всю Москву, он бы не выдержал, здоровье его было подорвано. А он почти двадцать лет прослужил.

– Наталия Константиновна, как складывалась ваша жизнь после войны? Были какие-то особенности, ведь вы уже стали семьей священника?

– В это время я как раз поступила в художественную школу – там готовили и по обычным предметам. Я ее благополучно окончила. Под конец все, конечно, знали, что я – поповна. Но нашего директора это совершенно не волновало.

Когда пошло дело к завершению школы, выяснилось, что все основные отметки у меня пятерки. Поняли, что я иду на золотую медаль, некоторые учителя сильно заволновались: «Да что это такое: поповна – на медаль? Нехорошо как-то! И не комсомолка». И вот моя классная руководительница, очень хорошая учительница по математике, замечательный человек, со мной гуляла по коридору, чтобы все видели, что она меня обрабатывает. Она говорила: «Наташа, знаешь, ты подводишь школу. Тебе ничего не стоит написать заявление, вступить в комсомол. Давай пиши.

А в райкоме тебя ни о чем не спросят. Там сейчас Валя работает, которая была учительницей истории в прошлом году. Она тебя прекрасно знает, она все понимает, она тебя не спросит лишнего». Но я все-таки не пошла на это. «Ты же в институт не поступишь!» Но я решила: «Как уж Бог даст».

Так благополучно школу и окончила, но золотую медаль мне все-таки не дали. Я поступала в институт по справке, что представлена к золотой медали. А когда пришла получать документы, директор очень долго тянул, не хотел показывать мне аттестат. И наконец положил передо мной лист, на котором все наши фамилии были, и я увидела, что против моей фамилии зачеркнута оценка «пять» по математике, а поставлено «четыре». Я спросила: «Как же так?» – «Да ты понимаешь, тут из роно приходили, удивились, что у нас столько медалей. Предложили срезать одну из девочек-близнецов Левшуновых или еще кого-то. Ну, мы решили, что ты не обидишься». Я действительно не обиделась, но удивилась. Однако решила, что да, пускай Левшуновы получат свои медали. А когда это дошло до моей учительницы, то она пошла проверять, в чем дело. Выяснилось, что нашлись люди, которые дожали бедного директора, потребовали послать эту самую медаль дочери, скажем, полковника, а не какой-то там поповне.

Но это – мелочь, это такая мелочь! Вот говорят: «Как я страдала при советской власти…» Лично я не страдала. Папа – да. И мамочка тоже.

Слева: в студенческие годы

Внизу: родители – протоиерей Константин и Ирина Владимировна Смирновы. 1960-е гг.

– А какие сложности были у вашего отца?

– У него в храме был староста, от райкома, который очень папу не любил. И в частности, за то, что тот очень хорошо разбирался в финансах, он же бухгалтером столько лет проработал. Конечно, налоги были огромные, старались как-то выкручиваться. Папа все это делал разумно и даже откладывал необходимое. В общем, как-то расплачивались. Но однажды, в какой год я точно не помню, но в хрущевские времена, вдруг наложили непомерно большой налог. Папа стал «воевать», разбираться. Он понял, откуда они взяли эти тысячи. Из всей Сибири приезжали в Москву для крещения крестики получать, а для покойников – венчики. Это записывали как «крещение» и «очное отпевание». А это разные цены. С налогом расплатиться помогли знакомые, а со старостой отношения плохо складывались, кончилось тем, что у папы случился инсульт. Мама в расстройстве, потому что я еще «не на ходу» – я тогда уже в институте была, но все-таки еще не работала. Машечка – вечно больная. И обратиться маме не к кому: ни ее отца, ни деда – людей, у которых она могла бы попросить помощи, совета, молитвы, – уже нет в живых.

В один из этих дней мама шла по Сокольникам, по улице рядом с мостом. Падал крупный снег, мела поземка, людей было мало. И вдруг она увидала, что из-под моста на нее идут ее дед и отец. Они оба были высокие, широкоплечие, с бородами. Бороды развеваются, они идут к ней навстречу, а под ними – метет поземка. Мама, потрясенная, остановилась. Они дошли до нее, обошли ее с двух сторон и исчезли. После этого папа поправился буквально в одночасье. Хотя у него был инсульт очень серьезный, через неделю он поднялся, а старосту из храма убрали, поставили другого человека.

– Каким человеком и священником вы помните своего отца? Какой была ваша мама?

– Папа был очень благоговейный священник. Он считался исповедником строгим, но и милостивым. Очень серьезный был, не пренебрегал никакими каноническими правилами. Но что называется, не мелочился, мог творчески к чему-то отнестись. По отношению к нам был невероятно добр, но не слащаво, а как-то очень мудро, очень спокойно. Я рассказывала, как бабушка меня воспитывала. Так вот папа воспитывал немножко по-другому: он мог что-нибудь спеть или смешное сказать. Например, ему не нравилось, когда я уж слишком старалась «красоту» навести, тем более чтобы в школе мальчикам понравиться. Ему хотелось меня оградить, так сказать, от всех сложностей жизни. Поэтому, если я вертелась перед зеркалом больше, чем он считал нужным, папа говорил, например: «О внешней красоте изрядно попекохся, внутреннюю же презрех Богообразную скинию»[78]78
  Перефразированные слова из канона Андрея Критского: «Внешним прилежно благоукрашением единем попекохся, внутреннюю презрев Богообразную скинию».


[Закрыть]. Или так, например: «Искуверкилась перед зеркилом». Вроде как ничего особенного не сказал, так, смешные слова, а уже коверкаться не хотелось, и не потому, что я его боялась, мы его уважали. Папа был очень добрым, в частности к детям. Вот я наблюдаю на исповеди, к некоторым батюшкам, которые тоже к детям с любовью относятся, ребенок подходит, что-то говорит, священник его накрывает епитрахилью… И мальчик спокойно уходит… А папа так спокойно не отпускал, очевидно, ему надо было заставить исповедника оживиться, немножко проявить какие-то чувства, что ли. А не просто формально: «Соврал, утащил…»

А мама… Маму не только я, но посторонние, редко ее видевшие люди помнят по сю пору как сияние мягкой, тихой, глубокой доброты. Притом говорила мама редко и мало. Но только не с дочерьми – она нам была открыта до глубины, и мы, соответственно, были перед ней как на ладони. Нам она была незаменимым другом. Мама была человеком очень одаренным и с художественной, и с музыкальной стороны – в юности она солировала и канонаршила в церковном хоре.

– Вы можете рассказать о ком-то, кто служил вместе с вашим отцом в то время?

– В храме Воскресения в Сокольниках настоятелем тогда был отец Андрей Расторгуев[79]79
  Митрофорный протоиерей Андрей Расторгуев (1894–1970) происходил из поволжской старообрядческой семьи; в 1914 г. поступил в Московскую духовную академию, но в 1917 г. был призван в армию, окончил Военное училище. В том же году рукоположен в иереи, служил в походной церкви одного из пехотных полков. В 1918 г. арестован «за отказ содействовать советской власти». В том же году возведен в сан протоиерея. С 1923 до 1943 г. находился в обновленческом расколе. В 1928 г. поставлен обновленцами в епископа в брачном состоянии, с 1931 г. – обновленческий архиепископ. В 1941 г. отправлен за штат и исключен из списков обновленческих иерархов. В 1943 г. после принесения покаяния принят в общение РПЦ в сане протоиерея, назначен настоятелем Воскресенского храма в Сокольниках, где прослужил 25 лет. В 1951–1954 гг. служил в Берлинской епархии, в том числе был настоятелем Воскресенского храма в Берлине.


[Закрыть]. Он в советское время стал обновленцем, даже епископом обновленческим, хотя был женат и дети у него были. Потом покаялся. Он очень хорошо к папе относился, даже когда ездил за границу (что нас немножко настораживало), то привозил нам с сестрой акварельные краски, кисти. Жил он под алтарем храма. Вообще, у него была квартира, где жили жена и дети, но в наше время, когда мы были в Сокольниках, он жил под алтарем. То есть там было такое помещение, похожее на квартиру, с приемной – залом, в котором он принимал и епископов, и хоть кого, и была комната, где он жил. И были еще коридорчик и лестница в алтарь. То есть помещение было в полуподвале, и он мог подниматься в алтарь в любое время дня и ночи. И приходившие служить всегда заставали его в алтаре. Он, может быть, молился в алтаре всю ночь. И даже когда уже болел – у него был склероз такой, что служить было невозможно, он мог не знать, пост ли сейчас, утро или вечер, мог не узнать кого-то из своих детей, – он всегда молился.

– Наталия Константиновна, как дальше сложилась ваша жизнь? Вы вышли замуж?

– Да. Мое знакомство с будущим мужем связано с событиями кончины моего отца. В последний год жизни папа очень тяжело болел, потребовалось хирургическое вмешательство. Операцию сделали только половинную, потому что испугались за сердце. Соответственно, папа служить уже не мог. И, конечно, страшно страдал, потому что для священника лишение службы – это беда. В этот последний год мама возила его на такси в храм мученика Трифона (Знаменский) на Рижской. Там служил отец Александр Ветелев[80]80
  Протоиерей Александр Ветелев (1892–1976) – окончил Казанскую духовную академию в 1917 г. Имел также светское образование. С 1921 по 1943 г. преподавал в средних учебных заведениях. С 1945 г. – преподаватель Московского православного богословского института (с 1946 г. – МДА), в 1949 г. получил степень магистра богословия, в 1967 г. – доктора богословия. В 1946 г. рукоположен в священника. Служил в различных московских храмах. Последнее место служения – Знаменский храм у Рижского вокзала.
  Будучи выпускником духовных учебных заведений дореволюционного времени, способствовал сохранению традиций отечественного духовного образования.


[Закрыть] – нежнейшей, тончайшей души человек и чудный батюшка. Он был преподавателем, профессором Московской духовной академии, у которого отец и заканчивал Академию и с которым дружил. Это его последний духовник. Папа ездил туда на службу и стоял в алтаре, а мама, естественно, находилась в храме. И вот тут она познакомилась с неким Георгием Валентиновичем, который папу знал, когда-то у него исповедовался. Георгий Валентинович к маме подходил, чтоб узнать о здоровье отца. И мама иногда говорила нам, возвращаясь из того храма: «Какой хороший человек, оказывается, знаком с папой, вот он иногда ко мне подходит, разговаривает, думает, как нам помочь. Такой благородный, такой хороший человек». Ну, один раз сказала, другой раз сказала… Мы особого внимания не обращали – мало ли хороших людей на свете! А потом в какой-то момент она сказала, что Георгий Валентинович обещал к нам в воскресенье зайти на обед. Георгий Валентинович же в нашем представлении был почтенный джентльмен лет от шестидесяти и выше. Между тем появился стройный, красивый человек неопределенного возраста. А было ему тогда лет тридцать семь – тридцать восемь. Он и представился Георгием Валентиновичем, а мы с Мусей, конечно, Наташа и Маша. Художники, они такие – до седых волос бывают «Наташами» и «Машами». Потом он к нам некоторое время приходил. Как-то мама ему сказала: «Хороший вы человек. Вам бы жену хорошую. Только я не про своих девчонок – это случай безнадежный». Она совершенно искренне это говорила, потому что мы с сестрой вечно носы воротили, все нам было «не то». А он ответил: «Я не могу жениться. Я женат». Но там его попросили удалиться, и он очень страдал по этому поводу. Ну, дальше все пошло очень спокойно, он какое-то время просто по-дружески приходил.

А папе становилось все хуже и хуже. Незадолго до смерти папа мне сказал: «Я чувствую себя виноватым в том, что не подтолкнул тебя к замужеству. Но я считал, что страшно одиночество, а ты не одинока – у тебя есть сестра». На что я ответила: «Ая всегда мечтала о старшем брате». И последним желанием папы было именно мое замужество. Уверена, что и сложилось оно по папиной молитве: первая жена Георгия вышла замуж и раскрепостила его.

Вскоре умер папа. Я хорошо помню его кончину: мы пришли утром, предстали все перед ним. Постояли, я вижу, что он совсем плохо себя чувствует, очень плохо дышит, говорю: «Папа, ты нас прости». Он кивнул. Я говорю: «Папа, ты нас благослови». Он поднял руку. Надо было видеть, как он ее поднимал – с величайшим усилием, но поднял и всех нас вместе благословил. И уплыл. Я такой торжественной смерти никогда не видела. Я видела несколько смертей, но такой торжественной – нет, он уплыл в вечность. Иначе сказать невозможно. Это было так, что даже плакать не пришлось, потому что человек получил наконец освобождение.

В день папиной смерти в нашем доме после некоторого перерыва вновь появился Георгий, предложил свою помощь. А вскоре мы поженились.

– Ваш супруг также был глубоко верующим человеком?

– Как выяснилось через некоторое время после знакомства, Юра, Георгий Валентинович Проферансов, был внучатым племянником священномученика Владимира Проферансова – того самого, который служил вместе с моим дедом, отцом Василием Смирновым.

Юра был прихожанином храма Ильи Обыденного. И венчали нас там. По знакомству, конечно: Юра был офицером, поэтому венчаться открыто было сложно. Отец у него комбриг, был разжалован и отправлен в ссылку абсолютно ни за что – еще до войны. Его отец был настоящий, совершенно советский человек, хороший, простой, ясный такой – «классический» советский офицер. Юра же не был «классическим» офицером. Его дед был полковником Генштаба царской армии. С ним ничего не сделали в советские времена, и он таким маленьким старичком доживал свой век. До семи лет, пока отец был в ссылке, Юру нянчил дед. И я думаю, Юрина выправка, благородство, удивительная какая-то тактичность, то, что современным офицерам не больно-то свойственно, – это у него от деда.

Когда Юра окончил педагогический институт и оканчивал музыкальное училище, его призвали в армию. И долго решали, куда его отправить. Он был очень талантливый музыкант и художник. Военные же, которые его призвали, знали его происхождение: отец был в ссылке, дядя – министр (родной брат отца), другой дядя – полковник Генштаба, уже современного. Что с ним делать? И они ему предложили пойти в авиационное училище. Он согласился, потому как на самом деле выбора не было. Он пошел, хотя это было «не его». Но и там он отлично себя проявил.

Послали его на Дальний Восток. Потом он поступил в Военно-воздушную академию. Работал в ЦАГИ, в том самом месте, где моя мама сторожила самолеты во время войны и где папа тоже одно время работал. И вот там же Юра был старшим военпредом. Потом ему предложили повышение, сказав примерно так: «Нам нужен главный военпред, начальник над всеми московскими военпредами. Но для этого тебя нужно в чин полковника возвести, а мы не можем, потому что ты никак в партию не вступишь. Вступай в партию! Перестань обижаться». Думали, что он обижается на то, что отца посадили. А он за отца не обижался, он просто был верующим человеком, потому в партию вступить не мог. Вот он пришел домой и сказал: «Я стукнулся о потолок».

Юра раком болел, тяжело болел и очень мужественно. Такого мужественного во всех отношениях человека я больше не знаю. Жили мы с ним всего двенадцать лет. Это был короткий срок, но многого стоящий.

Вообще, конечно, Господь удивительно милостив. Сколько драгоценных судеб и людей видывала – и батюшек, и мирян. Какие священники встречались! Даже мимоходом. Удивительные!

– Наталия Константиновна, расскажите, пожалуйста, про вашу сестру.

– Машечка с детства была очень самостоятельная, умненькая, даже остроумная. В то же время – добрая. Когда я получила первую пятерку (сначала у меня были тройки), то Машечка ликовала больше меня. Любовь была у нее редкостная. Такая же, как у папы и мамы, – у них обоих была любовь, которую запоминали люди навсегда.

Сестра удивительным была человеком, трудно переживающим современность и ее нравы. Тем не менее школу она окончила, поступила в институт. Училась прекрасно. Но вот ей досталось в советское время… Ее очень любила директриса, и все любили. Не любить ее было невозможно. Но учительница истории считала, что поповна иметь пятерку по ее предмету никаким образом не может. И когда весь класс кричал, что у нее же все безупречно, учительница говорила: «Нет, она пропустила то-то и то-то». Машечка очень боялась истории. И когда она поступала в Строгановку, все сдала на пятерки, а последним экзаменом была история. Я ее провожала туда, Машечка шла, явно дрожа, и, когда я поглядела в щелочку, она была вся в красных пятнах. Она просто слова не могла вымолвить. Ей поставили двойку. Однако на следующий год она благополучно поступила. В итоге Маша окончила Строгановку, совершенно подорвав здоровье. А в это время как раз папа заболел. И это была милость Божия, что у меня получилось устроить ее к себе на работу.

Сестра всегда ответственно работала, любила всех, молилась за всех. Если ей казалось, что кому-то надо помочь, даже если ее не просили, – она молилась. А если попросишь ее о ком-то помолиться, а потом скажешь, что лучше человеку стало, она радовалась: «Ой, как я рада, когда так говорят! Как тяжело из колодца тащить, как хорошо, когда уже можно просто поблагодарить!»

– А как она из Маточки стала матушкой Ксенией? Когда она приняла постриг?

– Это было уже в годы перестройки. Я ничего не знала о ее намерениях. Я тогда отдыхала в Крыму, как раз после Юриной смерти. Машечка мне ничего не говорила. Я только не могла понять, почему я не могу до нее дозвониться. Я пробыла в Крыму полтора месяца. Потом как-то созвонилась все-таки с ней, она говорит: «Я тебя буду встречать». Я села в поезд. Еду. И вдруг я слышу такую речь в своей голове: «Вотты тут отдыхаешь, лечишься, а она приняла постриг». Ну, я отбросила эту мысль: придет же такое в голову! Через некоторое время опять: «А она все-таки приняла постриг». Это уже меня заинтересовало серьезно. Когда мы подъезжали к перрону, под вечер, я конечно же выглядывала в окно. И смотрю: стоит Машечка – в белом беретике, в светло-зелененьком, в белую клеточку пальтишке, подпоясанная, головка опущена, глазки опущены. Я посмотрела и поняла: «Приняла». Приехала домой, она меня кормит какими-то вкусностями. Я обратила внимание, что мяса она не ест.

Разговор не пошел. Утром она ко мне пришла, я еще толком с кровати не встала, в слезах мне говорит: «Наташенька, ты меня прости. Я приняла постриг. Вот возникла такая возможность. Я давно отцу Владимиру Тимакову говорила о своем желании, а тут возможность появилась. И он это все устроил». Но я уже больше никаких вопросов не задавала. Одежды соответствующие ей сшили. Ну и пошла у нас жизнь. Нормальная жизнь. Она уже тогда не работала, была на инвалидности. Хотя все равно – всегда в каких-то трудах, что-то делала, что-то писала. А какие яйца к Пасхе расписывала!

Все время она в болезни. Клинических смертей у нее было несколько. Когда отцу Владимиру Тимакову дали храм в 1990 году, она как раз в постриге была около года. Мы стали ему помогать, как могли. В первый день, сразу же, как нужно было петь… под Благовещение, он собрал всех, кто хоть как-то может это делать, и мы пели. А потом Машечку, матушку Ксению, он сделал алтарницей. Она, конечно, уставала очень, но не жаловалась. Тянула и тянула. А потом попала в больницу в состоянии клинической смерти. Но ее вымолили. Отец Владимир да и весь приход о ней молились. А я не молилась о том, чтобы она осталась жива, – я не шла на такую дерзость, я говорила: «Да будет воля Твоя». Но я просила, чтобы жестокость реанимации ей не повредила.

– А как вы познакомились с отцом Владимиром Тимаковым?

– С отцом Владимиром мы познакомились очень давно. Моя кузина Марина училась в медицинском институте в одной группе с матушкой отца Владимира Фаиной Николаевной. Сначала они просто друг другу понравились, потом Фаина пошла к Марине в гости. Когда они проходили мимо Сокольнического храма, Фаина решила проверить, какое отношение к вере имеет Марина. Они вошли в храм, и Фаина поняла по тому, как с Мариной бабушки здоровались, что все в порядке. И, соответственно, они подружились. Отец Владимир познакомился прежде всего с семьей моей кузины. А потом через них уже и с нами. Мы к тому времени переехали в Новогиреево, и отец Владимир там рядом жил. Поэтому, когда наша мама болела, мы его звали к ней.

С сестрой Машечкой (в постриге – монахиней Ксенией) в Кратове

– Наталия Константиновна, вы как-то упоминали, что у вас было много знакомых монахинь в миру. Это, можно сказать, специфическое для советского времени явление церковной жизни…

– Да, в нашем кругу были такие. Одна из них – Ольга Александровна Кавелина[81]81
  Кавелина Ольга Александровна (1916–2006) – пострижена в монашество с именем Серафима архиепископом Василием (Кривошеиным). С детства была связана с Оптиной пустынью, настоятель которой, архимандрит Леонид (Кавелин), был ее двоюродным дедушкой. Помогла при открытии монастыря найти места погребения старцев. Похоронена на кладбище монастыря Оптина пустынь.


[Закрыть], в тайном постриге Серафима, – двоюродная сестра архиепископа Василия Кривошеина[82]82
  Архиепископ Василий (Кривошеин, 1900–1985) – сын министра земледелия Российской империи А. В. Кривошеина. Воевал в Добровольческой армии. В 1919 г. эмигрировал в Париж. С 1925 по 1947 г. подвизался на Афоне в Свято-Пантелеимоновом монастыре. В 1927 г. принял монашество. Приобрел международную известность как ученый-патролог. В 1947 г. вынужденно переехал в Великобританию. С 1951 г. – в юрисдикции Московского Патриархата. С 1959 г. – епископ Волоколамский, с 1960 – епископ Брюссельский и Бельгийский, возведен в сан архиепископа. Выступал против гонений на Церковь. С 1956 г. посещал СССР около 20 раз. В последний приезд скончался в Ленинграде.


[Закрыть]. Она работала в светском учреждении. Еще тайной монахиней была машинистка Татьяна Николаевна, которая перепечатала папины труды. Я к ней приезжала по поводу перепечатки и не знала тогда, что она монахиня. Она такая строгая была всегда, сухощавая, в белой кофточке с галстуком или бантиком.

Знала я инокиню Марию (в миру – Ольга Николаевна Вышеславцева)[83]83
  Вышеславцева Ольга Николаевна (1898–1995) – потеряв сына (погиб на фронте) и мужа (умер после тяжелой болезни), тайно приняла иноческий постриг с именем Мария.


[Закрыть]. Через нее мы познакомились с отцом Николаем Ведерниковым[84]84
  Протоиерей Николай Ведерников (род. 1928) – священник и композитор. В 1952 г. окончил Московскую консерваторию по классу скрипки, в 1955 г. – по классу композиции. В 1958 г. рукоположен в диакона, в 1961 г. – в священника. В 1961–1973 гг. служил в церкви Рождества Христова в Измайлове, окончил заочно Ленинградскую духовную семинарию, в 1973–1989 гг. – настоятель церкви Рождества Иоанна Предтечи в Ивановском, в 1978 г. окончил Московскую духовную академию. С 1989 г. служит в церкви св. Иоанна Воина на Якиманке.


[Закрыть], потом подружились с ним и его матушкой. Когда Юра заболел, а потом слег, отец Николай каждую неделю приезжал к нам его причащать.

При Сокольническом храме были, конечно, монахини. Но они не стали для меня близкими людьми. Но ведь кроме монахинь были люди, которые, как бы сказать, достигали уровня настоящих монахинь по духовности. В частности, у нас какое-то время в храме в Сокольниках появлялась некая Поляша, старушка. Она была, наверное, почти в возрасте моих родителей, но выглядела моложе: маленькая такая, сухонькая старушка с седой косичкой. Она сама себя называла: «Я – девка глумная». То есть такое юродство в ней было. Но была и прозорливость. Она рассказывала про себя, что их деревня во время войны попала под немецкую оккупацию. Кругом, в других деревнях, случались какие-то беды: кого-то зарежут, кого-то убьют… А в их деревне ничего такого не происходило. Ну, может, картошку украдут если только. Она каждый вечер ходила с иконой вокруг этой деревни. Подходила к часовому и говорила: «Милок, ты меня пусти. Я вот пройду, и все. Вот – с иконкой. Видишь, нет?» И ее пускали. Она была такая, что ее пускали. И в их деревне ничего страшного не происходило. А потом она меня попросила отреставрировать эту самую иконку. Говорит мне: «Почини мне иконку. Там что-то немножко Личико испортилось». Я согласилась, хотя никогда иконами не занималась. Она принесла иконку, и мне стало страшно: оказывается, там сохранился только кусок глаза и бровь. Я смогла как-то по этому восстановить Лик, но меня поразило то, что она-то ее видела как икону.

– Как к вам на работе относились?

– Великолепно, хотя в основном были люди далекие от церковной жизни, но уважавшие меня. Просто уважают такой, какая ты есть. К вере у них не было отрицательного отношения. Искусство – это все-таки среда довольно свободная, более терпимая.

– Наталия Константиновна, вы сейчас являетесь прихожанкой храма великомученика Георгия Победоносца в Старых Лучниках на Лубянке – того самого, где почти столетие назад служил ваш дед. Как это получилось?

– Около десяти лет назад нам позвонил отец Алексей Казанчев, который стал настоятелем этого храма, открывшегося после огромного перерыва[85]85
  Храм был закрыт в 1932 г. и передан НКВД. Сначала там располагалось общежитие НКВД, потом – обувная мастерская КГБ. Верующим храм вернули в 1993 г. в плачевном состоянии.


[Закрыть]. Отец Алексей стал собирать информацию об истории храма и разыскивать родственников последних священников, служивших там, – отца Василия Смирнова и священноисповедника отца Владимира Проферансова. Так он вышел на нас. Сначала у меня не было возможности часто туда ездить – не могла надолго оставлять больную сестру. После смерти матушки Ксении я стала постоянно посещать этот храм. Здесь мои корни: здесь служил мой дед, в юности прислуживал псаломщиком мой отец, здесь служил двоюродный дед моего мужа. Так для меня все вернулось к своему истоку.