Текст книги "Хранители веры. О жизни Церкви в советское время"

Протоиерей Георгий Бреев

Трижды меня и моих друзей задерживали после богослужения в Елоховском соборе и насильно отправляли в отделение милиции… Эти испытания привели меня к мысли:…лучше тогда стать священнослужителем, чтобы знать, за что тебя гонят.

Протоиерей Георгий Бреев (род. 1937) – настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы в Крылатском (с 1998). Кандидат богословия, духовник Западного викариатства Московской епархии.

Рукоположен в сан иерея в 1967 году. Вскоре стал клириком храма Рождества Иоанна Предтечи на Пресне, где прослужил двадцать два года. В 1990–2009 годах восстанавливал и был настоятелем храма в честь иконы Божией Матери «Живоносный Источник» в Царицыне.

– Отец Георгий, расскажите, пожалуйста, о вашем детстве. Вы родились в 1937 году в семье неверующих, ваш отец был коммунистом…

– Отец мой родился в 1894 году в Тульской губернии, был верующим с детства, окончил церковно-приходскую школу. Потом приехал в Москву, и тут его захватило общее настроение: на работе и везде – в обществе, в газетах, которые он любил читать, – все говорило о том, что религия – это нечто отжившее, никакой перспективы у нее нет и не будет. Провозглашалась власть науки, а наука якобы опровергает все религиозные положения. Это была идеологическая установка того времени, которой он поддался. Хотя сам мне говорил: «Я верую, милый. Я даже вырос в церкви на клиросе. А когда приехал в Москву, мне открыли понимание чего-то высшего, другого, и я увлекся». Он, будучи внутренне цельным человеком, поверил искренне, что пришло такое время, такая власть, которая даст всем подлинную свободу. И в 1935 году он даже вступил в партию.

– Он всю жизнь прожил в такой уверенности?

– Отец умер в 1971 году. Он жил в советской обстановке, посещал партийные собрания, оттуда приходил, рассказывал новости. Он активно верил в будущее России, верил, что оно связано с коммунизмом. У него не было каких-то других подходов, альтернативного мышления. Оно нигде не пропагандировалось, не позволялось. Но, видимо, все же была некая закваска, с детства заложенные основы веры…

Когда я по собственному желанию крестился, все было довольно спокойно. Когда же стал каждую субботу и воскресенье ходить в церковь, появилось напряжение в отношении ко мне членов семьи. И когда я объявил, что буду поступать в Духовную семинарию, все всполошились, посыпались укоры, что я гублю свою жизнь. Отец считал своим партийным долгом всеми средствами воспрепятствовать моему решению. Я же, будучи неофитом, вступал в полемику с ним, хотя сохранял уважение и любовь. Но воистину удивляюсь тому, что я всегда верил в Бога, мне это было дано с детства. Полемизируя со мной, отец подчеркивал, что имеет больший жизненный опыт, чем я. Рассказывал, что еще в детстве пел в церковном хоре, знает наизусть тропари двунадесятых праздников, и даже пропевал мне ирмосы Великой Субботы. «Ведь ты со мной не можешь сравниться. Что ты знаешь? – говорил он. – Да только благодаря советской власти вам, не происходящим из духовного сословия, открывается возможность стать священнослужителями. До революции этого невозможно было представить». А однажды, возвратившись с партийного собрания, отец заявил: «Я знаю, почему ты ходишь в церковь. Вас (молодежь) завербовала американская разведка!» Оказывается, такое сообщение было зачитано партийцам на этом собрании.

– Может быть, веру передала вам мама? Расскажите, пожалуйста, о ней.

– Мама родом из Рязанской губернии, происходила из крестьянской семьи, ее отец был шеф-поваром у помещика, и тот даже возил его с собой за границу. Во время эпидемии сибирской язвы дед мой получил заражение крови и скончался молодым. Перед Великой Отечественной войной деревенских девушек посылали на торфоразработки. Проработав год в болотах, мама получила трофическую язву ног. Всю жизнь, до самой смерти, страшно страдала. По природе же была здоровой, крепкой женщиной.

У бабушки моей было много детей. Как только кто-то из них достигал совершеннолетия, бабушка собирала прожиточный минимум – бутыль молока и испеченные хлеба, – провожала до железнодорожной станции и отправляла в Москву на трудоустройство. С московского вокзала начинался путь в самостоятельную жизнь. Вот и моя мама приехала. По приезде в Москву ее познакомили с отцом, овдовевшим после смерти жены и имевшим двоих сыновей. Так состоялась ее семья, на скромной жактовской жилплощади. За ней в Москву последовала череда подрастающих сестер и братьев. Я вспоминаю наш дом как некий перевалочный пункт, через него прошел строй близких родственников – тетушек, дядюшек, которые находили работу в Москве, потом создавали свои семьи.

– А что вы помните про детство? Какие события могли повлиять на вас в плане формирования веры?

– Вспоминается один курьезный случай, благодаря которому я в шестилетнем возрасте впервые соприкоснулся с сакральным миром. В первые годы Великой Отечественной войны маленьких детей старались эвакуировать. Вот и я с двоюродными братьями и сестрами оказался в деревне у бабушки. Как-то в зимнее время мы из-за отсутствия теплой обуви сидели дома и изнывали от скуки, придумывая всякие игры. И вот в один из дней я постарался запрятаться так, чтобы меня никто не мог найти, и забился в самый дальний угол. Вдруг я почувствовал, что у меня под боком какие-то вещи, и, вылезая, захватил их с собой. Когда же я вышел на свет, то, как в сказке, увидел в руках нечто необычное.

Это было не волшебное перо, а часть священнического облачения, переливающегося чарующими цветами, из прекрасно сохранившейся парчи, и священническое кадило. Ведь напротив избы, метрах в двухстах, стояла деревенская церковь, превращенная в сельхозсклад. Сбежавшиеся дети не успели рассмотреть, что у меня в руках, потому что тут же в дверях появилась бабушка, которая коршуном бросилась ко мне и резко вырвала из моих рук находку. Она отвесила мне подзатыльник со словами: «Смотри, никому не скажи! А то я тебе покажу!» До сих пор помню, как я держал в руках что-то из священнического облачения, и, только когда стал священнослужителем, понял, что металлическим предметом было кадило, скорее всего, серебряное. В деревенской обстановке положение с верой было катастрофическим: люди боялись быть репрессированными. И если кто-то в деревне перекрестил бы лоб или вслух помолился, знали бы все.

Когда началась война, к Москве подступал голод, жили в условиях постоянной угрозы налетов немецких самолетов. Нас, детей, водили в бомбоубежище. По всем улицам были развешаны радиорупоры, по ним предупреждали: «Граждане, воздушная тревога». И наши зенитки начинали стрелять. Мать нас хватала, быстро уводила. А старшие ребята потом гуляли по Москве и рассказывали, где какой дом снесло, где какой самолет подбили.

В то же время в отношении веры не было никаких признаков движения. Единственно, что-то в детском сердце жило. Реальность была очень тяжелой, может быть, это и побудило меня рано задуматься о смысле жизни. Я видел разруху, видел бедность, мы переживали голод и разные сопутствующие обстоятельства не из легких. И я размышлял: «Неужели эта жизнь пойдет таким же чередом и не будет никаких изменений в том порядке, в котором мы живем?» Я смотрел кругом. Соседи наши по двору тоже переживали, перебивались, переносили тяжелые обстоятельства.

Родители верили, что война закончится нашей победой над фашистами. Естественно, постоянно приходилось слушать радио. Когда немцы приближались к Москве, занимали город за городом, то сердце сжималось: неужели они дойдут до Москвы? В то же время выступления наших военачальников всегда были оптимистичны, они говорили, что немец никогда не дойдет до столицы, что победа будет за нами. Народ воодушевлялся этим желанием победить.

– Но как же вы пришли к вере в Бога? Может быть, на вас повлиял чей-то пример?

– Важным примером для меня послужила семья, про которую знала вся улица, что они носят кресты и ходят в церковь. Мать и сын, по возрасту – мой одногодок, вернулись из ленинградской блокады. Отец и младший брат погибли от голода. Мы вместе пошли в первый класс, дружили, как и все дворовые ребята. Я видел, что крест он не снимает. Естественно, ребята во дворе подшучивали над этим мальчишкой, а он наивный был такой по сердцу. Что дети могли знать о вере? А его ребята ставили и говорили: «Ты в бесов веришь? Веришь в Бога?» Он не отрицал: «Да, я веру знаю, я верю в Бога». И дети поднимали его на смех. Мне казалось, что надо иметь какие-то сильные аргументы против неверия. Из этой семьи – моя супруга, матушка Наталья. А тот мальчик – ее брат, Вячеслав Голиков, впоследствии окончил семинарию и духовную академию, принял постриг. Ныне он – игумен Питирим, насельник Свято-Троицкой Сергиевой Лавры.

Хочется охарактеризовать мою веру детского возраста. Она была скорее чувством – интуицией, что Бог есть. И я этого желал всем сердцем, чтобы Бог был. «Как прекрасно, – думал я, – если есть Бог, значит, есть Некто Высший, знающий обо всех наших трудностях, неустройствах, обо всех сложнейших моментах, болезнях. Если это не так, тогда какой смысл во всем? Для чего вообще жить надо, неужели так будет бесконечно?» То есть в то время мое религиозное чувство, которое мне всегда было присуще, находило в этих размышлениях какую-то подпитку. Иногда о Боге, о церковных праздниках говорили взрослые, а я, не имея права вступить в эти разговоры, был свидетелем. И, слушая их, я всегда очень радовался тому, что есть Бог, что о Нем можно говорить.

Это были мимолетные разговоры отдельных лиц, они не касались того, пойти ли в церковь, или что надо молиться, или что такое иконы. Такие разговоры были невозможны. Никаких признаков принадлежности к Церкви нельзя было заметить. Ношения нательных крестов, святых икон в жилищах не было. Никто не молился.

Внутреннее убеждение, что Бог есть, давало мне силы прежде всего для работы над собой. Стремление понять, что такое жизнь, зародилось как некая философская мысль у меня очень рано: жизнь, хотя и трудная, – это благо, потому как Бог есть. Я где-то на уровне подсознания понимал, что надо только учиться, готовиться ко всем трудностям, и все станет на свое место.

В школе я учился очень хорошо из-за того, что серьезное отношение к жизни выработалось. В самые трудные детские годы я понял, что непременно надо верить в светлое будущее, в духовное будущее и непременно надо трудиться. Так у меня было в каком-то внутреннем моем мире.

Но одно из событий из детства поистине меня убедило, что та моя вера – от Бога. Почувствовав боль в груди, моя родительница пошла на обследование, вернулась грустной: врачи сказали, что у нее рак груди. На семейном совете было решено, что необходимо сделать повторное обследование. Оно подтвердило страшный диагноз. В послевоенное время излечить рак было почти невозможно, это слово звучало как смертный приговор… После третьего обследования мама, убитая горем, вынужденная улыбаться ради детей, сказала, что врачами ей рекомендована срочная операция. Проводив ее в больницу, я стремглав бросился в темный угол чулана. Встав на колени, слезно стал умолять Господа, чтобы Он исцелил маму, иначе наша семья погибнет. Отец почти не бывал дома – частые командировки. Только мать изыскивала возможность, вопреки обстоятельствам, добывать необходимую пищу, которую по нашему времени невозможно назвать пищей: приносили клей с завода «Каучук», собирали лебеду, ездили в поля для сбора остатков замороженного в земле картофеля. Так мы выживали во многом благодаря маминой предприимчивости.

И эта молитва моя была Богом принята. Когда маму уже готовили к операции и проводили последнее обследование, то неожиданно ничего не нашли. То есть завтра операция, повторно делают анализы и получают результат: никакого рака нет. Потом врач, который готовил к операции, говорит ей: «Знаете, это ваши дети умолили Бога. Такого не бывает. Вот, пожалуйста, ваш первый снимок, второй. И вот третий – у вас ничего нет». Она вернулась сияющая через два дня. А мы ее ждали, думали, какая она придет, наверное, еле живая, за ней нужен будет уход. И вдруг она радостная приходит и говорит: «А у меня никакого рака нет. Да-да, детки, врач сказал, что нет рака, что дети мои умолили Бога». Я-то не сказал, что молился, ни матери, никому, но твердо про себя понял: Бог есть. Это такой факт, который нельзя из жизни вычеркнуть. Я отдался тому чувству, которое только Бог знает, ведает. И вот пожалуйста – результат. Это меня очень убедило.

– Дальше вера ваша укреплялась? Как вы приняли крещение?

– За несколько лет до принятия Святого Крещения Господь посетил меня тяжкой болезнью, вызванной моим непослушанием родителям и врачам. В Москве вспыхнула эпидемия кори. Мест в детских больницах не хватало. Помнится, привезли меня с высокой температурой и разместили в мрачном коридоре без окон. Через две недели врач говорит: «Ваш ребенок быстро выздоравливает, опасность миновала, не хватает мест для поступающих тяжелобольных детей. Не выходя из дома, ему нужно две недели отлежаться».

С утра мать уходила на работу. Ежедневно в дом заглядывали дворовые товарищи, упрашивая поиграть в футбол: «Ты будешь стоять в воротах, не гонять!» Был октябрь. В один из дней, чувствуя себя лучше, я поддался уговорам и вышел на улицу. В конце игры, когда наша команда терпела поражение, включился и стал активно бегать. После этого, зная, что с минуты на минуту мама вернется с работы, и боясь ее огорчить, побежал к колонке с холодной водой. Облился – и вернулся в дом. Тут же вошла мама. То, что она увидела, было ужасно: у меня кожа на голове то поднималась в виде шишки, то опускалась. Не раздеваясь, мать взвалила меня на плечи. Она бежала со мной на плечах, боясь, что кончится прием у врача. В последнюю секунду приема сбросила меня на стол перед доктором, который немедленно вызвал «скорую помощь». У меня началась страшная болезнь – осенью-зимой скрючивались руки и ноги. По три месяца в течение двух лет мне приходилось восстанавливаться в ревматологической клинике. Выписывая из больницы, врач предупредила: «Если он и на будущий год попадет к нам, его ждет инвалидность. Вся надежда – на детский, быстро развивающийся организм. Его могут спасти активные занятия спортом».

Осознав, что единственным виновником несчастья являюсь я сам, стал заниматься спортом и закаливанием. Соорудил себе турник, нашел какие-то тяжелые предметы, гантели и стал упорно заниматься. Года два я регулярно вставал пораньше и занимался перед школой, потом, когда подрос, перед работой, и обливался холодной водой. Как только сходил лед, мы с ребятами бежали на пруд, бросались в ледяную воду и быстро из нее выскакивали. Что интересно, лет в четырнадцать-пятнадцать мне говорили, что я инвалид и к армии не буду пригоден, а к шестнадцати годам меня признали по состоянию здоровья годным для служения в армии. Детский организм, как врач сказал, переломил все болезни, которыми я был скрючен. Эти события меня научили тому, что, оказывается, в жизни надо быть внимательным ко всем – даже малейшим – вещам, которые тебе говорит взрослый. Произошедшее укрепило во мне волю к выживанию, и на уровне подсознания появилась уверенность в Промысле Божием.

Интересно, что даже в пионеры я не вступал. Почему – не знаю, такое настроение было. Страну, Родину я любил, но не понимал, зачем партия нужна. Потом они сами записали меня в пионеры, чтобы галочку поставить: «Весь класс у нас пионеры, а ты не пионер. Завтра приходи, собрание прошло, галстук на тебя наденем». А я галстук так и не стал носить, забыл его где-то. Так же и в комсомол они меня тянули-тянули, а я говорю: «Не буду в комсомол вступать. Потому что хочу какой-то близкий мне путь найти. Не партийный я человек, не понимаю этого всего».

Потом я хотел поступить в радиотехникум. Учился хорошо, но, когда попытался туда пройти, понял, что надо было специально готовиться и иметь какие-то связи. Конкурс был – двенадцать кандидатов на место. Когда домой пришел, родители мне сказали: «Мы тебе не можем дать образование. У нас нет таких средств. Тебе необходимо где-то работать». Подумал: работать, конечно, надо, помощь матери и отцу оказывать, но и образование не следует оставлять. И вот я пошел в вечернюю школу учиться и работать на Первый шарикоподшипниковый завод, устроился учеником в отдел технического контроля. Проработал шесть месяцев.

Как-то мой начальник Николай Самохин задал мне вопрос: «А ты – верующий?» – «Да, я всегда верил в Бога». – «А крещеный?» – «Нет, собираюсь давно креститься, но не знаю, что нужно сделать». – «Мы тебе поможем!» Так он стал моим крестным, а кладовщица цеха Павлова Надежда – крестной. Впервые он дал мне Евангелие, настолько истрепанное, что листы его рассыпались у меня под подушкой. Крещение состоялось после ночной работы на Духов день в храме Болгарского подворья Успения Пресвятой Богородицы на Таганке. Я серьезно внутренне готовился, знал, что такое Крещение, что им очищается человеческий грех. Крестная мне сказала: «Когда тебя будут крестить, ты Богу молись, чтобы Он тебя очистил от всякого греха». То есть я крестился и сознательно каялся: «Господи, как моя юность прошла? Мальчишка-оборванец бегал по улицам». Когда я крестился, то почувствовал: что-то совершенно переродилось во мне. Я пытался осознать, что со мной произошло. Что мне дало крещение? Я все ожидал – сейчас какое-то чудо со мной свершится. Собственно, меня сделало и христианином, и священнослужителем это Святое Таинство духовного рождения.

Потом те же люди, которые мне помогли креститься, меня спросили: «А ты ходишь в церковь?»

А я удивился: «А разве там службы идут постоянно? Я думал, только раз в год, на Пасху». «Нет, – говорят, – каждое воскресенье совершается служба». И рекомендовали пойти в Елоховский собор, потому как там очень торжественно служат, в том числе сам Патриарх. Там у меня открылось какое-то внутреннее видение, понимание. В первый раз я пришел за полчаса до литургии. И вдруг почувствовал – все мучавшие меня вопросы решились. Я встал, смотрю: алтарь, вот Божия Матерь, вот Спаситель. Все, что здесь есть, – это все истина. Все вопросы для меня решились: я отныне связан с Церковью, я не буду чего-то другого искать, к чему-то стремиться, но работать, учиться я буду. Однако отныне и до конца жизни своей я буду в Церкви, буду членом Церкви. Такое у меня переживание было. Я понял, что мне надо только ходить в церковь. Повеяло необыкновенным миром и ясностью, слов не нужно. Все, что я вижу, – сверхподлинная реальность присутствия Божия. Сознание ясно засвидетельствовало: «Ты теперь – христианин, союз с Церковью должен быть всегда, каким бы путем ты ни последовал дальше». И я стал ревностно ходить, меня даже укоряли домашние: «Старухи ходят, а ты-то чего идешь? Все идут в театр, в кино, а ты опять – в церковь».

Чем жила душа, не передашь даже самым близким. Самым же трудным было рвать отношения, установившиеся с друзьями и приятелями, – словно ножом по сердцу. Они, приглашая меня в свою компанию, теперь уже чувствовали, что я стал каким-то другим человеком. И поползли слухи и домыслы по двору: верить в Бога – еще как-то сообразно разуму, но посещать богослужения, соблюдать посты, ставить церковную жизнь на первое место – совершенно несовместимо с укладом жизни советского времени.

Дома же, благодаря мирному настроению и любви к родственникам и родителям, все преодолевалось легко. Один лишь раз, когда мне захотелось повесить икону в доме, все занервничали: «Ведь ты один хочешь, а у нас постоянно собираются родственники на праздники!» «Меня же выгонят из партии», – настаивал отец. После общего несогласия мне пришлось заявить: «Наверное, мне нужно уйти к духовным друзьям на жительство!» Любя меня, отец отреагировал: «Делай что хочешь. Только не уходи!» Так в нашем жилище водворилась первая святыня: маленькая наклейка на картоне, где была изображена икона Святой Троицы.

Я понимал, чувствовал, что положено жить, как предлагает Церковный Устав. Сильное воздействие на меня имело богослужение. Патриаршие службы были образцовыми. Потрясало пение великолепного патриаршего хора под руководством Виктора Степановича Комарова[149]149
  Комаров Виктор Степанович (1893–1974) – регент правого хора в московском кафедральном Богоявленском соборе в Елохове (1943–1974), композитор, врач-гомеопат.


[Закрыть]. Когда я стоял на службе, то просто замирал, такое воздействие на душу было. Думал: «Господи, неужели люди не видят этой красоты?» Любая служба – просто ликование души!

В восемнадцать лет я крестился, уже в девятнадцать в армию забрали. В тот год я напитался церковным опытом, мое сердце насытилось содержанием богослужений. Однако начались и сложности. В то время многие сталкивались с такими ситуациями.

В хрущевские времена был надзор за молодежью, ходящей в храмы. Дружинники – молодые люди, носившие специальную повязку на рукаве, – могли подойти к юноше или девушке, спешащим в храм, со словами: «Пройдемте с нами» – и отвести в отделение милиции. Трижды меня и моих друзей, Вячеслава (ныне игумен Питирим) и Николая Устинова (а он стал священником[150]150
  Протоиерей Николай Устинов (род. 1930) – почетный настоятель Михайловского храма города Вильнюса, Литва.


[Закрыть]), задерживали после богослужения в Елоховском соборе и насильно отправляли в отделение милиции около метро «Бауманская». Записывали все данные о месте работы и жительства, предупреждая, что современной молодежи не разрешается принимать участие в церковной жизни. В последнем случае задержания я резко стал обличать сотрудников милиции в нарушении Конституции, в которой установлены права граждан исповедовать любую религию: «Вы являетесь нарушителями свободы совести, гарантируемой Конституцией!» Следствием этих инцидентов было увольнение Николая Георгиевича Устинова из Военной академии им. Фрунзе, где он работал электриком. А нас с Вячеславом не тронули в силу того, что в этот период менялось место работы.

Эти испытания привели меня к мысли: если нас, рядовых христиан, притесняют только за то, что мы участвуем в православном богослужении, лучше тогда стать священнослужителем, чтобы знать, за что тебя гонят. Да, тогда, при полном переживании своего недостоинства к принятию сана, впервые появилась мысль стать священником.

– Вскоре вы пошли служить в армию. Как там, будучи верующим человеком, вы себя ощущали? Наверное, на вас и крест был нательный?

– Ко мне, наученному горьким опытом советского времени, к тому времени пришло понимание, что не нужно выпячиваться, надо жить богатством своей веры в некоей сокровенности. Конечно, нательный крест я никогда не снимал. В последний же день перед отправкой в армию вдруг приходит ко мне иеродиакон Иов из Почаевской Лавры (последнее время он пребывал в Москве) и благословляет меня карманным Евангелием старого издания, дает иконочку Божией Матери, просфоры и святую воду. Все это я взял с собой и скрыл в вещмешке. Так нами распоряжается Промысел Божий.

Нас, призывников, сажают в вагоны и везут в неизвестном направлении. Ночью слышу объявление: «Проезжаем станцию Арзамас». Потом мелькают силуэты монастырских строений. Местом прибытия объявляется город Кремлев. Понимаем, что это – засекреченное название. От старожилов узнаю, что это – город Саров[151]151
  Саров – закрытое административно-территориальное образование в Нижегородской области, образовано в 1946 г. в связи с размещением секретных научных и промышленных предприятий по разработке и изготовлению оружия массового поражения. В документах именовался «Горький-130», «Арзамас-75», «Арзамас-16», «Кремлев». С 1995 г. – «Саров». В центре города расположена Саровская пустынь, место, где подвизался преподобный Серафим Саровский (1754–1833). В 1925–1927 гг. монастырь был ликвидирован, имущество и здания переданы в ведение Нижегородского управления НКВД. В 2006 г. Священным Синодом принято решение об открытии монастыря, в 2009 г. в монастырь назначен наместник.


[Закрыть]. После трехмесячного учебного отряда поселяемся в казармах, то есть в бывших кельях Саровского монастыря. Огромная колокольня посреди монастырской территории. Радости моей не было предела: я не одинок – великий угодник Серафим Саровский взял меня под свой покров!

Армейский день начинается с физзарядки. Я снимаю гимнастерку. Старшина орет во всю мощь: «Крест! Крест!..» Срывает с меня цепочку с крестом. Следует шквал похабных выкриков…

Во время службы в армии

Тут же еще у троих солдат обнаруживаются зашитые в шапках и гимнастерках кресты. Лекторы по атеизму срочно начинают антирелигиозную проработку. Жду развязки. Никуда не вызывают. Молодой политрук в чине капитана подходит в вечернее время, протягивает мне сорванный крест, спрашивает: «Это твой? Ты веришь?» – «Да, я верующий». – «Бери свой крест и носи: никто не имеет права запрещать носить его. Одно лишь условие запомни навсегда: ни одному солдату ты не имеешь права навязывать свои религиозные убеждения, иначе у тебя возникнут трудности». Никто явно не выражал плохого отношения ко мне, наоборот, тайно некоторые из офицерского состава задавали вопросы.

Служба проходила на скрытых под землей заводах, где изготовлялось атомное оружие. А в декабрьскую ночь 1957 года весь наш наряд наблюдал в течение получаса появление неопознанного объекта на высоте сорок километров в виде трех огненных прозрачных столбов, двигавшихся по небу с одинаковой скоростью. Все собрались у заводских ворот и полчаса, не опуская головы, наблюдали это неповторимое явление: летящий светящийся неопознанный объект. Недели через две в арзамасской газете поместили маленькую заметку. Событие это подвигло многих военных на размышления о конце света и т. п.

Лежащее в тумбочке Святое Евангелие провоцировало открытое недовольство одного майора, отвечавшего за быт солдат. Много раз он требовал от меня, чтобы я уничтожил «эту книгу». Не имея возможности не подчиниться указу, после ответа ему «Слушаюсь!» я не предпринимал никаких действий, за что был отослан на другое место служения, на заставу. Приезд мой был предварен слухом, что «на заставу прибывает сектант, его ничем не переубедишь, не попадайте под его влияние». Поднимаюсь на сторожевую вышку и вижу вдалеке ряд белых церквей – как лебеди расположились в поле. Спрашиваю разводящего офицера: «А что это за место?» Он отвечает: «Село Дивеево»[152]152
  В селе Дивееве Нижегородской области находится Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский женский монастырь. Первая община (Казанская) основана Агафьей Семеновной Мельгуновой (в постриге Александрой) во второй половине XVIII в. В 1789 г. попечение над общиной взял прп. Серафим Саровский, тогда – молодой иеродиакон. До своего преставления старец Серафим окормлял сестер общины. В 1826 г. по благословению старца Серафима недалеко от Казанской основана девичья Мельничная община. В 1842 г. обе общины были объединены с наименованием Серафимо-Дивеевской. В 1861 г. община получила статус монастыря. После 1917 г. обитель продолжала действовать как рабочая артель, в 1927 г. закрыта. Возрождение монастыря началось с 1988 г., 21 июля 1991 г. Священным Синодом принято решение о восстановлении обители. В этом же году в монастырь прибыли мощи прп. Серафима Саровского.


[Закрыть]. Меня снова окутывает волна радости: «Боже мой, где Ты сподобил меня служить…»

Среди солдат я оказался наиболее начитанным, потому меня поставили библиотекарем.

Старался не избегать мероприятий, проводимых на заставе: играл в волейбольной команде, обыгрывал в шахматы начальника заставы, молодого лейтенанта. Ради игры он часто освобождал меня от нарядов. Служба часового позволяла много молиться среди лесной глуши, в застывшей тишине. По-видимому, проводимые проверки установили мои моления на посту.

В конце концов меня решили комиссовать и отправили домой.

– Вы сразу после армии приняли решение о церковном служении?

– Когда я пришел из армии, встал вопрос, куда мне идти. Решил поступать в семинарию. Как только документы подал, начали приходить и вести со мной беседы инструкторы из партийных организаций, очень культурные, образованные. Пытались меня отговорить, переубедить:

– Мы собирали отзывы о вас. Там, где вы живете, о вас очень хорошего мнения. Что вас потянуло в семинарию? Спутники полетели в небо! А вы туда идете? Вы губите свое будущее. Церкви со временем все закроются. Если хотите, мы дадим вам любое место работы с хорошей оплатой. Если хотите, мы вам поможем в любой институт поступить.

– Я честно вам говорю. Я верю, но хочу в своей вере разобраться, получить систематическое богословское образование. Я хочу проверить себя. Сердцем я чувствую, что Бог есть. Я к Нему тянусь, молюсь Ему. Получу семинарское образование, если оно меня не удовлетворит, я так же смело повернусь и скажу: «Знаете, я здесь не нашел того, чего желал». Вернусь, возвращусь в мир и буду дальше продолжать учебу.

– Значит, вы идеологический наш противник. У нас альтернативной партии в государстве нет, только одна Церковь. Вы идейные наши враги!

– Я хочу просто получить образование, и больше мне ничего не надо.

– Мы все-таки беседу с вами будем продолжать.

Помню, когда я ездил в Троице-Сергиеву Лавру, где семинария находится, то по пути на мосту видел огромнейший плакат: «Партия торжественно клянется, что к 1980 году будет коммунизм!» Это были времена хрущевских гонений на веру.

Поступление в 1959 году провалилось из-за моего ответа на собеседовании: «Как смотрят ваши родители на то, что вы хотите стать священником?» Сказать неправду? Как можно с этого начинать служение в Церкви? А сказать правду – могут не принять, боясь противодействия со стороны родственников. Такие случаи имели место в семинарии.

Поступив в 1960 году в семинарию, я столкнулся с необычным происшествием. В каникулярное время получаю сообщение, что тяжко больная раба Божия Александра попала в больницу. Еду ее навестить.

Слева: на послушании в монастыре

Внизу: во время обучения в Московской духовной академии

И в это время чувствую на себе какой-то взгляд. Рассуждаю: «Наверное, меня в чем-то подозревают. Если я сейчас выйду из автобуса и за мной кто-нибудь сойдет, значит, меня выслеживают». Схожу. И за мной следуют двое мужчин. «Ваши документы!» – спрашивают у меня. «Мои документы в квартире. Если не затруднит вас, можете со мной проехать до дома». – «Нет, вы должны быть в отделении милиции, а мой сотрудник поедет к вам». Ожидаю результата. Возвратившийся сотрудник обрушивает на меня шквал ругательств: «Ты вздумал нас обмануть!» Оказывается, он обратился в домоуправление, а там заявили, что такой гражданин не проживает по названному адресу. Что за наваждение? «Давайте вместе проедем до нашей квартиры… Мама, пожалуйста, достань мой паспорт и покажи сотрудникам розыска!» Отдаю им паспорт и воинский билет: «Видите, я прописан здесь?» А как же так получается? Догадываюсь: чтобы меня отчислили из семинарии, нужно лишить московской прописки – между Патриархией и администрацией города была договоренность: жителей столицы принимать сверх лимита. Стал советоваться, кто же может мне помочь. Подсказали найти юриста из Патриархии – он, скорее всего, знает, что нужно сделать. Встречаюсь с юристом. Он мне говорит по секрету: «Никому не рассказывай: есть у Белорусского вокзала военный комиссариат, где рассматриваются все нарушения в паспортном режиме. Больше никто не может тебе помочь». Принял меня молодой офицер, посмотрел документы и возмутился: «Что творят!» Выдал мне на руки указ: немедленно восстановить в прописке. Появляюсь в районном отделении милиции. Принимает полковник. Скорее всего, от него исходило беззаконное решение. «Ах ты!.. Все-таки разыскал!» Скрежещет на меня зубами, готов разорвать на куски: «Все равно ты остаешься врагом народа! Лучше бы ты был вором или бандитом – мы бы помиловали тебя! Смотри же у меня!»

После всех перипетий открылось благодатное время учения в Духовной семинарии и Академии… Незабываемые дни! Заканчивая курс Академии, работал над диссертацией «Психология греха по творениям Макария Египетского», за что был удостоен звания кандидата богословия. Сама работа открыла для меня мир аскетики, которую я полюбил душою.

– Как отреагировала семья, когда вы решили поступать в семинарию?

– Они уже знали, что я стремлюсь выучиться на священнослужителя. Понимаете, в чем преимущество веры? В какой-то внутренней убежденности…