Текст книги "Дело марсианцев"

Глава 4-я,
в которой Тихон спешно прибывает к руднику. – Поиски воздухолета. – Манефа в узилище. – Странная беседа. – Нежданный оборот дела. – Блуждания во тьме. – Прогулка под Песьей звездой

Провизия в форме запеченной утки и хлеба, спички, свечи, а также драгоценная карта с указанием секретного местоположения Акинфия благополучно тряслись в седельной сумке. Редингот же перекочевал на туловище поэта, спася его от вечерней прохлады.

Кобыла Копна оказалась пегой красавицей бодрого нрава – по словам Глафиры, братец порой выезжал на ней с целью пострелять уток, в прочее же время она отъедала бока и совершала пробежки на выгоне, под водительством конюшего.

Дорога в Устьянский рудник, если даже имелась, вела от городской заставы, но терять драгоценные часы на ее поиски Тихон не мог. А потому выбирал направление, руководствуясь исключительно приметами местности и солнцем. Пару раз ему пришлось спешиваться, чтобы преодолеть крайне неприятные овраги, но через два часа холмов и удолий он достиг такого неровного ландшафта, что покидать круп лошади было нелепо – так бы и прыгал туда-сюда.

Возле особо крутого склона поэт все-таки принужден был дать и себе, и Копне передышку.

– Так, поглядим на выдающиеся приметы, – сказал он, лишь бы услышать чей-нибудь голос, и развернул карту на валуне. – А ты подкрепись, славная подруга.

Пока лошадь благодарно выискивала среди обломков скал пожухлую траву, Тихон пытался сообразить, в какую сторону двигаться. Прямо перед ним высился колоссальный утес, поросший у подножия березами и елями. Слева начинался довольно протяженный распадок, полный поникших ив и переплетений палых и стоячих стволов – вода оттуда почти вся успела уйти под землю, лишь слабый ручеек змеился под корягами. Лезть туда было нелепо. А вот справа, собственно, находился вход в старый рудник.

Беда была в том, что крест обозначал не его, а какую-то другую точку на горе. Очевидно, у самого Акинфия, благо он успел обследовать тут многое при подготовке умыкания, затруднений бы не возникло. Уж он бы сумел попасть в потайное место. Наверняка натаскал туда одеял, припасов, дров и всего прочего, потребного для ублажения капризной девицы.

– Маргаринов! – крикнул Тихон, не особенно напрягая легкие. – Покажись!

Этим он только насторожил кобылу.

– Надо бы тебя привязать…

Крест показывал на гору, из-под которой лет тридцать тому назад еще добывали золотые самородки. Следовательно, у поэта было только два пути – или карабкаться наверх, отыскивая убежище механика, или смело углубляться в черноту хода. Самое же важное было обнаружить следы воздухолета, ведь этот летучий механизм в любом случае обязан был приземлиться.

Тихон вскочил на Копну и удалился с нею на приличное расстояние от хода в рудник, в сторону низины. Там еще было довольно растительности, в том числе на ивах. Здесь он и привязал лошадь и снял седельную сумку, а затем вернулся к руднику.

Никаких следов Акинфиевого механизма, каковые изобиловали возле и внутри мастерской, тут не имелось. Зато во множестве отпечатались вепревы копыта и крошечные следы диких поросят, отчего Тихон мимолетно пожалел об отсутствии ружья и особенно верного Барбоса.

Влететь внутрь старинной выработки, не опасаясь безнадежно сломать лопасти, было невозможно. Да и некуда было лететь, собственно – сразу от земли лаз прилично сужался и вел глубоко в темные глубины Рифейских гор. Несмотря на отсутствие колесных следов, помимо свиных отчетливо виднелись и человеческие, и насколько мог судить Тихон, оставили их не так давно и причем разные люди. Во всяком случае, возникли они тут не раньше чем десять дней назад, когда прошел последний сильный дождь. Вели они как внутрь старой выработки, так и наружу.

«Ловцы, что ли? – озадаченно подумал Тихон. – Может, тати лесные вокруг горы шляются?»

Начинало смеркаться. Тут только поэт осознал всю сложность своего «спасительного» замысла. Мало того, что крест на карте еще не гарантировал, будто узилище находится в «золотой» горе, так и следов воздухолета никаких не обнаружилось. И похолодало настолько, что даже охотничьего редингота уже показалось мало.

– Или воротиться домой? – спросил себя Тихон и представил, как Глафира презрительно кривит губы, а Манефа томится в застенке, наедине с ополоумевшим от страсти механиком.

После такой картины он перекинул суму, заметно полегчавшую после двухчасовой скачки, на спину и приступил к восхождению на гору. Перво-наперво нужно понять, где спрятан воздухолет и есть ли он тут вообще. Тащить его под землю немыслимо и глупо, куда проще закидать ветвями ила в распадок закатить. Да кто его искать-то станет, «марсианский» механизм? Разве что дотошный и разгоряченный любовью поэт, но Акинфий вряд ли мог предположить такого оборота дел и озаботился лишь, чтобы его летательное устройство не обнаружили охотники. А им карабкаться по камням смысла нет, горных козлов на Рифейских скалах не водится…

Такими ободряющими думами тешил себя поэт, пока отыскивал ходы среди каменистых нагромождений и облетевших кустов. Пару раз он едва уберегся от вывиха лодыжки, неоднократно оцарапал ладони, извозил редингот, однако решительно окидывал ближние окрестности взором и лез ввысь. В любом случае это было лучше, чем таращиться во мрак подземелий с риском заблудиться.

Скоро Тихон достиг покатой вершины, голой и продутой всеми ветрами. Солнце едва коснулось нижним краем западных холмов, а взамен его, словно только ожидая ухода светила, торопились с востока тучи.

– Маргаринов! Акинфий! – вторично возгласил поэт в полную силу легких и прислушался. Отвечать ему никто и не подумал, только сорока со стрекотом бросилась прочь, прыгая с куста на куст. – Приехали…

Он опять глубокомысленно уставился на карту – что ж, вот он, чернильный крестик, можно сказать под сапогами. Дальше идти некуда, разве что вернуться к лазу и нырнуть в его тьму, причем на ночь глядя. От такого кто хочешь содрогнется.

В последнем приступе надежды, и пока солнце еще озаряло землю косыми лучами, Тихон встал и принялся высматривать внизу хоть что-нибудь достойное внимания. Справа от лаза мелькнула дырявая крыша старой золотопромывальной фабрики, устроенной почти что в лощине – когда-то там протекал довольно бурный ручей. Но с тех пор дом порядком износился и в каждый миг мог рухнуть под гнетом заполонившей его растительности. Тихон бывал там в прошлом году, когда охотился в этих краях, и с немалым разочарованием распрощался с романтическими образами детства – никто уж теперь не трудился на благо Отечества, вымывая тут золото, и только духи старины витали над ржавыми агрегатами.

Устраивать там темницу для плененной девы было немыслимо и опасно. Того и гляди закричит, привлечет случайного кошевника или охотника… И воздухолет там пристроить негде.

И вдруг Тихон увидал лопасти! Их совокупная крестовидная форма виднелась всего в пяти саженях на восток, немного ниже по склону. Похоже, игра теней и света создала такие благоприятные условия, что стало возможным заметить выступающую макушку воздухолета. Да и вряд ли Акинфий старался тщательно дезавуировать аппарат – лишь забросал слегка сухими еловыми ветвями. Чтобы закрыть его целиком, потребовалась бы целая гора лапника, сама по себе подозрительная.

Оскальзываясь, поэт спустился к вожделенной летающей машине и в восхищении гением друга прикоснулся к ней. Воистину, она существовала! Помимо уже известных Тихону трех крупных колес вроде тележных, имелась у нее и корзина под днищем, едва не достававшая до земли, а также кресло извозчика с педалями. Сложная система передаточных шестерен соединяла их с двумя шестами. На одном крепились верхние крупные лопасти, а на втором, что торчал назад и прямо – еще четыре относительно маленькие. В точности как на чертеже!

– Ох, умен плут! – покачал головой поэт и стал выискивать следы Акинфия с Манефою.

Он обнаружил тропу моментально. Хоть и неявная, «проложенная» по камням, она очевидно вела вниз, и Тихон устремился туда же. Через десять шагов он очутился перед косой и весьма широкой расселиной, на дне которой ветер образовал слой сухой почвы. Сейчас на этом пятачке земли отпечатался след сапога, а рядом с ним – еще один след поменьше, видимо женский.

– Она шла сама? – насупился поэт и также ступил в расселину.

Скоро в ней стало совсем ничего не видно. Чтобы не ушибить голову о выступ и не расквасить нос о шершавую стену, за которую держался, а особенно не споткнуться, Тихон зажег свечу. Та моментально погасла под порывом стылого ветра, что говорило о сквозном характере этой дыры. Однако преследователь успел разглядеть под ногами подозрительно черный провал и возрадовался, что сделал остановку.

Еще одна утиная ножка с маринованным огурчиком пали жертвой его нервного аппетита.

Прикрыв рукой огонек свечи, Тихон посветил вниз и разглядел в двух аршинах вполне покатый склон, по которому можно было без особой опаски передвигаться. Как вот только обратно? Но раз уж Акинфий в компании с Манефою не убоялись погрузиться в каменную нору, то идущему следом и подавно не стоит пугаться. Утешив себя таким соображением, поэт приступил к медленному спуску.

За те четверть часа, что он тыкался в стены, бился об них боками и подворачивал ступни, по счастью не сильно, а также зажигал несчастную свечу, он успел передумать о многом. Безропотно ли Манефа проделал этот удушающий путь во мраке? Кто шел впереди – похититель или жертва? О чем они говорили, когда каждое слово наверняка превращается в зловещий глас самой преисподней? Кормил ли Акинфий в пути свою пленницу, вот как Тихон себя? Проклятые нервы!

И тут поэту показалось, что он слышит голос. Он замер и даже думать перестал, целиком обратившись в слух и зрение. Свеча у него кстати погасла, сдутая очередным порывом стылого ветра.

Впереди виднелось слабое желтоватое сияние, словно прошедшее через толщу слюды. Впрочем, в его отблесках стало видно, что лаз вполне расширился и стал проходимым в полный рост без опасения набить шишку. Отчетливо пахло костром – похоже, Акинфий запалил очаг для обогрева бедной девицы или приготовления трапезы.

Со всех сторон нависали гранитные валуны, готовые вот-вот обрушить всю тяжесть на слишком смелого лазутчика. Избегая касаться их, Тихон двинулся вперед и через десять шагов очутился рядом с отверстием в камнях. В нем пропадала веревка, и оттуда же отчетливо доносился голос механика.

– …Почему ты молчишь? Манефа, милая, ответь мне!

– Отстань, – фыркнула девица. – Je suis fatiguée, de sorte que marche loin[20]20
  Я устала, так что проваливай (фр.)


[Закрыть]. Не бойся, пока не убегу, если ты перестанешь о любви талдычить.

– Как ты можешь так говорить! Ведь я унес тебя по небу от отца и матери, заточил в каменном мешке!

– Тьфу ты, опять за старое. Ну заточил и заточил, а теперь изволь выйти вон. Je dois le pot visiter, mais à toi je ne peux pas[21]21
  Мне надобно горшок навестить, а при тебе я не могу (фр.)


[Закрыть]. – Кажется, Акинфий впал в некоторое смущение, и скоро послышались его удаляющиеся шаги. – Наконец-то!

Тихон также поспешил отойти от дыры, чтобы слышать как можно меньше. Выждав несколько минут, он воротился обратно и в раздумье склонился над отверстием, чтобы воспользоваться веревкой. Но тут вновь объявился влюбленный механик и твердо спросил:

– Манефа Петровна, будьте любезны объясниться со мною.

– Да что объяснять-то?

– Я уже трижды признался вам в страстном чувстве и смело надеюсь на ответные слова, ибо деваться вам более некуда, как отдавши себя в мою власть.

– Vous avez été affolé, le monsieur![22]22
  Вы обезумели, сударь! (фр.)


[Закрыть]

«Точно», – подумал Тихон и решительно ухватился за «трап». Пролез он в дыру, правда, с некоторыми затруднениями – видимо, живот его от неумеренного питания слегка раздулся. Внезапно веревка где-то наверху оборвалась, и пальцы ослабли от ужаса и растопырились. Слава Богу, падать пришлось всего пару саженей, но пятки поэт все-таки отшиб. Так или иначе, весь его стремительный спуск занял секунды три, однако очутившись на пол узилища, Тихон осознал, что к его горлу уже приставлен клинок.

– Балиор! – пораженно вскричала девушка. – Явились сонет прочитать? Или вы с этим сумасшедшим заединщики? Эй, Маргаринов, вы же друзья, прекратите кинжалом размахивать.

Она в напряженной позе сидела на каменном «ложе», среди мягких подушек и с подносом, полным объедков, и в немалом удивлении наблюдала сцену с друзьями. Хвала Господу, злодей-похититель не морил ее голодом, даже братину с водою или вином предоставил, а также лучшую свою табакерку. Он снабдил темницу раскладной мебелью, тремя сальными свечами и зеркалом, не говоря уж об отхожем месте в форме обыкновенной дыры. Тут даже скромный очаг пылал, и рядом с ним возвышалась приличная горка дров.

О подобающей одежде для пленницы Акинфий также позаботился – поверх легкомысленной «римской» тоги на Манефе была надета простая, но теплая меховая mante с откинутым капюшоном. Парика на голове девушки, разумеется, не было.

Перед тем, как Тихон ввалился в узилище, она читала Мармонтеля на французском, а слева от нее валялись оба «Рая» англичанина Мильтона, на русском языке. Духовной пищей, значит, коварный ученый также ее обеспечил. Долго же он вынашивал свой ужасный замысел, коли все до мелочи рассчитал!

– Bonsoir, – просипел Тихон, боясь пошевельнуться, – la mademoiselle[23]23
  Добрый вечер, мадемуазель (фр.)


[Закрыть]. И ты здравствуй, друг.

– Как ты тут оказался? – в два голоса вскричали оба, и Акинфий и Манефа.

Механик спрятал кинжал и отступил в середину темницы, очутившись почти между Тихоном и девушкой – видать, решил оборонить от вторичного умыкания. На его лице отпечаталась маска гнева, а парик сбился в сторону, отчего влюбленный похититель немало походил на ночного татя, особенно благодаря кинжалу.

– Прибыл на спасение девицы, – откровенно сознался поэт и с опаской уселся на трехногий стул. – Простите, утомился по скалам лазать…

В пещере стало тихо, лишь ветер со свистом преодолевал отверстия. Манефа плотнее закуталась в mante и внезапно расхохоталась. Ее веселье было таким звонким и искренним, что оба мужчины в недоумении и тревоге переглянулись. Манефа постаралась выдавить хоть слово, но оно потонуло в новом приступе ее истерической радости.

– Вы просто сумасшедшие, – с трудом проговорила она наконец и вытерла слезы платочком, потом изящно раскрыла табакерку и дважды с наслаждением втянула бодрящий дух зелья. Крышка встала на место с резким щелчком. – Ну хоть табак турецкий, на этом спасибо… Один не удовлетворяется деньгами и толкует о каких-то высоких чувствах, а второй наивно полагает, будто имеет право вызволять меня из плена! Si eh bien, cela ne fait pas rire?[24]24
  Ну не смешно ли? (фр.)


[Закрыть]

– Вам нездоровится, сударыня, – испуганно сказал Акинфий. – Отдохните тут, а я поговорю с нашим другом неподалеку. Пойдем, Тихон, в мой вертеп.

– Зачем это, какие тут пещеры? О чем нам разговаривать? А вот госпожу Дидимову я готов умолять, чтобы она забыла обо всем и позволила вернуть ее в отчий дом. Ты хоть понимаешь, Акинфий, что стал преступником и скоро угодишь по своей глупости в острог?

– Лучше скорая смерть в остроге, чем долгая жизнь без любимой.

– Верни Манефу отцу, и она скажет, будто марсианцы отпустили ее! Марсианцы! Так ты нарочно посеял слухи среди людей, чтобы подготовить умыкание?

Их беседу едва не прервал Манефин хохот, но смешливая девушка сдержала себя с помощью ладошки, второй же помахала перед лицом – общайтесь, мол, не глядите на меня. В глазах ее прыгали то ли бесовские искры, то ли отблески свечей. На минутку Тихону также показалось, что узница тронулась умом от внезапной перемены обстановки. Обдумать такую возможность ему не дал друг-механик.

– Я долго готовился, знаешь ли, – мрачно сообщил он. – У меня сейчас нет иного пути, кроме как под венец с Манефою, и ты меня не своротишь. Уходи откуда пришел, братец.

– Да ведь тебя жандармы ищут! – слукавил поэт. – Она же нацарапать твое имя успела, на перилах балконных! И карту мы с Глафирой нашли, вот полюбуйся. – Он вынул из кармана документ и помахал перед носом товарища. – А коли уж я нашел такие улики, комендант их как семечки щелкнет и враз прилетит. На конях, а не по воздуху, только все одно – острог по тебе уже вовсю рыдает!

– Прекрати меня стращать, – страшно побледнел ученый, но поднял голову к отверстию с торчащим из него коротким куском веревки, словно оттуда уже готовились посыпаться жандармы, как горошины из стручка. – Никаких веских причин подозревать человека, а не марсианцев, у Буженинова нет, если только ты не выдал ему свои заключения.

– Весь город талдычит о марсианцах, – хихикнула в подтверждение его слов Манефа. – Отменная идея, сударь, – ободрила она ученого благосклонным кивком. – Вот уж не думала, что столько фантазии при моем похищении будет проявлено! На татей теперь точно никто не укажет, даже сам комендант, а уж он хитроумная бестия, каких поискать.

– Что? – пробормотал Акинфий. – Вы подозревали?.. Но ведь я ни словом, ни жестом…

Девушка вновь не выдержала и звонко рассмеялась, отчего даже эхо в дырах возникло – будто вся гора наполнилась ее холодящим кровь в жилах, злорадным хохотом. Да еще проклятые свечи затрепыхались в унисон, украсив прелестное личико острыми тенями! Тихон вздрогнул всем телом и чуть не вскочил, чтобы бежать прочь из этой хладной пещеры с двумя безумцами – одна похожая на адскую деву, второй на татя с кинжалом.

Увы, этот его порыв оказался пресечен в самом зародыше – со стороны второй пещеры, куда очевидно скрывался Акинфий время от времени, послышался резкий топот и перезвон оружия! В следующее мгновение узилище Манефы наполнилось разом еще четырьмя новыми лицами, причем никто из них не замер в растерянности при виде странной троицы затворников. Напротив, пришлецы действовали с редкими организованностью и быстротою, моментально заняв самые выгодные точки пещеры.

Все они, кроме одного, одеты были в длиннополые рединготы с накинутыми на головы капюшонами, так что лица их прятались во мраке. Зато руки с кинжалами, саблями и пистолями вполне поддавались обзору.

Не успели Тихон или Акинфий выразить возмущение таким дерзким вторжением, как один из налетчиков, который не прятался, наставил оружие на механика и спустил курок. Пуля ударила в камень над головой Акинфия и с тяжелым шлепком шмякнулась подле его ног. В воздухе повисло сизое подвижное облачко.

– Это предупреждение, – резко сказал стрелок и кивнул на товарищей. – Сделаете какую-нибудь глупость, как тут же схлопочете свинцу.

Ученый был вынужден опустить руку с кинжалом, поскольку прочие кошевники показали готовность моментально выстрелить по малейшему знаку главаря. Тихон же даже не успел пошевелиться, так и застыл с полуоткрытым от изумления ртом. Странно, но в первый миг страха он не почувствовал, а потом почти сразу сообразил, что при намерении убить их налетчики не стали бы оттягивать злодеяние.

– Что вам угодно, господа? – выдавил Акинфий. – Извольте представиться и объяснить причину вашего безобразного вторжения.

Манефа вдруг снова рассмеялась, даже более истерично, чем ранее – видимо, вообразила, как нелепо выглядит ее похититель, пытаясь выказать салонные манеры в такой пещерной обстановке.

– Связать им руки, – скомандовал предводитель кошевников. – Ничего объяснять вам, сударь, я не намерен. Это я мог бы потребовать у вас объяснений, по какому праву вы умыкнули дочь уважаемого человека и удерживаете ее. Но не стану, мне и так ясна степень вашего безумия.

На удивление, одежда главаря отличалась идеальной чистотой, будто он находился на приеме у знатной персоны, а не в заброшенном руднике. Короткий редингот малинового цвета, замшевые кюлоты и кожаные ботфорты, а на припудренном в должной мере парике – модная аглицкая шляпа jackey. И выражался он культурно, без грубостей. Более того, Тихону даже показалось, что он уже когда-то встречал этого человека в городе. Может быть, даже на одном из светских приемов или балов в Дворянском Собрании…

Акинфий было дернулся, чтобы оборониться от татей, но двое навалились и выкрутили ему руки, а потом молниеносно стянули пеньковой веревкой, одновременно угрожая пистолями. С Тихоном поступили так же, не успел он и глазом моргнуть. Да и что они с двумя крошечными охотничьими кинжалами могли поделать против порохового оружия?

– Сударыня! – вскричал в гневе механик. – Я спасу вас, верьте!

Вместо ответа Манефа, так же как и налетчики, вновь расхохоталась. Поистине, девица обезумела почище своего похитителя.

В какой-то момент капюшон немного сполз с головы одного из татей, и перед острым поэтическим взором Тихона мелькнули тонкие, будто вымазанные черникою губы и полоска черных усов над ними, а также кончик острого костистого носа. Кажется, и бороденка имелась.

Вообще, эти люди не выглядели бездомными бродягами, промышляющими разбоем, скорее они походили на простых городских мещан, разве что вооруженных как солдаты. Сноровка и слаженность их действий, пожалуй, в иных обстоятельствах могли бы вызвать восхищение.

– Мы уже спасли вашу возлюбленную, – издевательски заметил главарь. – Ведите их к яме.

Уже на выходе из пещеры Тихон исхитрился обернуться и успел заметить насмешливое лицо девушки. Никто не остался ее охранять, и сама она как будто даже не помышляла о побеге, а приготовилась вернуться к чтению.

«Удивительное дело, – подумал поэт. – Что все это значит?» Спрашивать злодеев он не стал, предоставив право разбираться с ними Акинфию. У несчастного механика, чей замысел был так жестоко разрушен сперва Тихоном, а затем неизвестными налетчиками, права и желания интересоваться такими вещами наверняка имелось поболе.

– Фальшивомонетчики! – осенило вдруг Акинфия. – Так ваше логово я случайно занял? – И он горько рассмеялся. – Какой нелепый случай, какое фатальное невезение!

Вместо должного ответа он получил лишь ощутимый тычок в спину.

– Замолкни, любезный, – равнодушно обронил предводитель, который шагал впереди с пламенником.

Оказалось, что внутри горы имеется целая система ходов и лазов, когда-то вырубленная золотодобытчиками. Местами надо было двигаться, согнувшись в три погибели, местами протискиваться боком, а чаще всего спрыгивать в широкие и узкие дыры. Тихон уже через минуту не сообразил бы, как отсюда выбраться, даже доведись ему очутиться как по волшебству со свободными руками и со свежим пламенником. Да и с полной сумкой провианту – его собственной он, понятно, лишился. То ли она осталась в Манефином узилище, то ли была присвоена татем, неизвестно.

Акинфий впал в мрачное уныние и безропотно передвигал ноги, порой горько вздыхая и громко скрипя зубами от бессилия. Можно было представить, каким мукам подвергается его душа в этот тяжкий миг. Не только себя погубил, но и друга с возлюбленной. То, что эти злодеи вскоре надругаются над невинной девушкой, было вполне очевидно.

– Мне жаль, что ты умрешь купно со мною, дружище, – сказал ученый. – Так не должно было случиться.

– Не спешите себя хоронить, – заметил главарь.

– Нет, вы должны убить меня! – взвился Акинфий и замер, будто решил погибнуть тут же. – Я требую этого! А вот Тихона отпустите, он здесь случайно оказался.

– Иди, иди…

Механика грубо толкнули в спину и едва не поволокли под руки, и ему пришлось подчиниться. Было бы слишком некрасиво валиться на спину и сучить ногами, рискуя пасть в глазах этих негодяев ниже самого низкого предела. Нет, он примет смерть стоя, с открытыми глазам и с молитвою на устах.

– А ведь он прав, я тут совсем не при чем, – решил выступить поэт.

Ему-то вовсе не было никакой причины требовать себе смерти. Положим, деву он не спас, но ведь обстоятельства сложились непреодолимые! Жаль, конечно, что Манефа станет игрушкою в руках жестоких фальшивомонетчиков, но такова уж, видать, у нее планида. В силах Тихона только известить о ее положении коменданта и способствовать скорейшему высвобождению девушки из плена.

Несмотря на такие благоразумные мысли, душу его снедал гнев наверняка не меньший, чем тот, что терзал Акинфия. Вопреки доводам разума, поэт ежесекундно отыскивал возможность нанести татям разящий удар и при этом избегнуть пули. Вотще! Ни малейшего шанса разом обездвижить четверых злодеев не представлялось.

Механик вдруг со стоном покачнулся и чуть не упал, опершись рукою о стену тоннеля. Ноги его неминуемо бы подкосились, но разбойники пришли Акинфию на выручку. Тихон было решил, то тот замысли коварство и сейчас ввяжется в битву, и уже напряг в предвкушении руки. Но ученый оставался неподвижен и явно слаб.

– Что с вами? – сердито вскричал главарь. – От горя чувств лишились, сударь?

– У него кровь идет, – прошипел один из его подручных.

– Что?! Откуда?

Он посветил пламенником, и действительно – по боку механика поверх его зеленого аби расплылось блестящее красное пятно. На одежде виден был разрез примерно вершковой длины, из которого и сочилась кровь.

– Проткнули все-таки, – укоризненно сказал предводитель.

– Он сам дергался…

Но Акинфий вдруг откинул с себя руки врагов и выпрямился с гордо поднятой головой, хотя и видно было, с каким трудом ему удается сохранять благородно-презрительный вид.

– Сам пойдет… – буркнул усатый.

Но идти-то уж недолго оставалось, куда бы их ни вели. Буквально шагов через десять вся процессия встала в середине небольшой пещеры с крупным валуном посреди нее. Никаких других ходов из нее, помимо уже пройденного, не вело, и Тихон приготовился к последней вспышке сопротивления – отдавать задешево свою жизнь он был не намерен.

Но двое из разбойников взялись за камень и с превеликим трудом сдвинули его вбок, обнажив неширокое отверстие, как раз под талию поэта. Затем один из них по команде главаря сбросил вниз седельную суму графа Балиора, из которой предварительно выгреб остатки провианта, и оба трофейных кинжала.

– Полезайте туда и выбирайтесь на волю, ежели сумеете, – с усмешкою сказал главарь. – Кровью вашей пачкаться не стану.

– Вы уже испачканы.

– Каменный мешок! – в ярости вскричал Тихон. – Лучше убейте прямо тут!

– Отовсюду выход найдется…

– Полезай, – с тихой твердостью молвил Акинфий.

– Да ведь ты ранен и скоро не сможешь идти! Куда мы с тобой в темноте выберемся?

– Слышали, что друг ваш сказал? – спросил кошевник. – Не испытывайте мое терпение, господа, я ведь могу рассердиться и пристрелить вас прямо тут, а тела сбросить в яму.

Тихон молча, под дулами пистолей шагнул к затхлой дыре неведомой глубины и поочередно опустил в нее ноги, усевшись на краю, затем с ненавистью глянул на главного злодея, стараясь покрепче запомнить черты его отвратительной физиономии, и спрыгнул во мрак.

Не успел он напрячь ноги и приготовиться к удару о камень, как уже оказался на самом дне – яма была всего саженей двух глубиной. Падение прошло почти безболезненно, вот разве откатившись вбок, Тихон пребольно врезался плечом в невидимый выступ скалы. Хвала Богу, череп остался не задетым, иначе раскроить его можно было шутя.

Не успел поэт подняться, как светлое отверстие наверху застила фигура товарища, и тут же Акинфий со звуком, похожим на падение мешка с брюквою, присоединился к Тихону.

Пока еще было кое-что видно, поэт споро осмотрелся и заметил, что из этой пещеры вроде ведет один вполне приличный лаз. Его имел ввиду дерзкий тать, когда намекал на возможность спасения? Скорее всего, поелику дыра наверху со скрипом слилась с окружающим мраком, подобно затянутой тучами Луне. Даже если и теплилась идея вернуться сквозь нее в мир, теперь ее пришлось отринуть.

– Черт, – услыхал он шепот механика. – Будь прокляты мой план и я сам! Бедная, бедная Манефа… Черт, больно-то как. Тихон, убей меня прямо здесь.

– Нет, сперва я помогу тебе перевязать рану, буде ты еще жизненной силы не лишился. Снимай аби, порвем и пустим его на бинты.

– К чему продлять страдания, брат? Это ведь из-за меня мы днесь погибнем словно крысы. Так хоть отомсти мне сторицею, покуда я жив.

– Молчи и рви аби, дружище. Ты еще выведешь нас на волю, я верю.

Наконец он на ощупь подобрался к товарищу и с его помощью изорвал на полосы окровавленную одежду. Бог знает, сколько времени и усилий потребовалось от них, чтобы перетянуть рану. По счастью, кровь и так уже почти не сочилась из нее – видно, порез оказался не слишком глубоким. Тем не менее мучения он причинял изрядные, о чем свидетельствовал скрип Акинфиевых зубов и его редкие стоны.

Чтобы закрепить повязку, они также пустили в ход и аби Тихона, тогда лишь стало более-менее покойно за ее сохранность.

– Да ведь я все одно не смогу идти, – печально молвил ученый после всех трудов.

– Почему же?

– Ногу подвернул, когда упал… Tous les efforts sont vain, l'ami[25]25
  Все старания напрасны, друг (фр.)


[Закрыть].

– Прекрати хныкать! Покажи, где вывих.

Он нащупал сапог Акинфия и пошевелил ступню, добившись короткого вскрика. А затем неожиданно дернул ногу товарища на себя, как когда-то учил его отец – будто бы кости при этом, ежели они потеряли должную связь, непременно обретут правильное положение и вернут человеку подвижность.

– Акинфий, – позвал поэт, – ты жив?

Добравшись до лица товарища, он нащупал его мокрый от пота лоб. Механик тяжело дышал, будто ему не хватало воздуха. Хотя в этой пещере, как ни странно, ощущался его ток, имелся даже отзвук прохладной влажности, характерный для проточных вод.

– Поднимайся, нам пора выбираться отсюда. Помни о Манефе! Она верит в нас и надеется, что мы вернемся с жандармами. Только мы можем вырвать ее из лап кошевников, позвать на помощь и вызволить! Это наш долг, раз мы не сумели защитить ее в борьбе.

– Ты ни в чем не виноват, Тихон, – спокойно отозвался ученый. – Спасайся без меня и выручи невинную девушку… Я теперь уже точно недостоин ее. Раньше я думал, что сумею завоевать ее любовь, показать себя с выгодной стороны наедине с нею. И что? – горько вздохнул он. – Мечты разбились в прах одним ловким наскоком татей! Какое мне ныне с ее стороны доверие?.. Нет уже для меня смысла в жизни. А ты спасайся, зови Буженинова на подмогу. Постой-ка, сперва я сам помогу тебе! Пусть хоть один мой поступок пойдет кому-то на пользу, если тут уместно о ней говорить.

Акинфий похлопал себе по кюлотам и достал – то ли из сапога, то ли из штанов, – шуршащий предмет. Тихон никак не мог видеть в полной тьме, чем он занимается, но уже через минуту или более в руках ученого разлилось бледно-синее «пламя». Поэт прикрыл глаза ладонью, почти ослепленный им.

– Матерь Божья! – вскрикнул он. – Неужто ангел явился?

– Всего лишь толика фосфору. Обыкновенная алхимия, брат, никаких чудес.

Поэт отнял ладонь от глаз и понял, что свет в руках друга совсем не так ярок, как показалось ему в первое мгновение. Скорее, он был даже весьма слаб, однако позволял обозреть тесную пещеру, в каковой очутились друзья. Действительно, в одном из ее углов чернело отверстие, ведущее неведомо куда.