Текст книги "Тропинка к своему Я. Уроки психологии в средней школе (5–6 классы)"

«Последнее время Катя по утрам встает совсем без сил. Давление очень низкое. Сделали справку о свободном посещении. Катя сейчас две недели болеет – одну учится. Ходим по врачам – все в порядке. А в остальном все хорошо: мы с ней друзья. Я знаю все ее мысли и чувства. Она никогда не грубит ни мне, ни папе, ни бабушке. С бабушкой она спит в одной комнате. Конечно, ей не очень нравится, но она молчит. А вообще я очень за нее боюсь. Везде сопровождаю ее: в магазин, за обновками. Конечно, на дискотеку не пускаю – боюсь за нее. Сколько ей лет? Пятнадцать. А болеть она в последний год начала».

(Екатерина Александровна, мама пятнадцатилетней Кати.)

Возможен и такой вариант: в какой-то момент семья начинает понимать, что подросток остается не по возрасту инфантильным и несамостоятельным. Родители в этом случае уже рассматривают такое поведение как проблему и сами всячески побуждают его к принятию более взрослой позиции. Но подросток активно сопротивляется отделению. Он не может или не хочет (между этим трудно провести грань) отделяться. До этого времени он не накопил опыта самостоятельных действий, поэтому сейчас любое самостоятельное решение вызывает у него страх, и он предпочитает оставаться в слиянии с семьей.

«Моему сыну 14 лет. Но он абсолютно не хочет, а возможно, уже не может выполнять домашние задания самостоятельно. Отчасти я сама в этом виновата. Олег с рождения был болезненным ребенком. Я старалась во всем помогать ему, многое делать за него. Не расставалась с ним ни на один день. А теперь я так устала, что иногда говорю: “Скорее бы тебя в армию забрали. Там тебе придется стать самостоятельным”. На что он мне отвечает: “Ну и пожалуйста. Я возьму туда бабушку”. А как-то я его в магазин послала. Он без сестры наотрез отказался идти. Пошел с ней. А там к нему вроде бы подростки из другой школы пристали.

Так он сказал младшей сестре: “Давай ты побежишь, они на тебя набросятся, а я тем временем сбегу домой”. Ну и что мне теперь с ним делать?».

(Валерия Николаевна, мама четырнадцатилетнего Олега.)

Причин нарушения отделения подростка от семьи так много, что в редкой семье этот период проходит бесконфликтно.

Чтобы иметь возможность оказать эффективную помощь подросткам, нужно четко представлять себе, на каком этапе отделения они находятся. Опишем эти этапы.

Первый этап (11–12 лет) характеризуется наличием у подростка конфликта между потребностью в зависимости и стремлением к автономии. Трудность его в том, что подросток, с одной стороны, сопротивляется проявлениям заботы и ласки, а с другой – проявляет желание, чтобы его баловали. Таким образом, ребенок перестает быть послушным и вежливым, каким он был раньше. В то же время у некоторых могут появиться совсем детские проявления: стремление полежать рядом с мамой, плаксивость, капризы. Родители, как правило, не понимают, что происходит с подростком, ужесточают запреты, чем могут привести его к острым эмоциональным расстройствам.

«Мама говорит, что у меня депрессия, что я стала слишком нервная. Правда, я часто плачу. Но мама меня во всем ограничивает. Постоянно оберегает. Надоело! Я бы хотела, чтобы они стали меня уважать. А они считают, что я еще маленькая. Но я боюсь сказать им о том, что уже выросла. Боюсь, что они отвергнут меня. Я хочу быть самостоятельной. Ноя очень люблю родителей».

(Люся, 11 лет.)

Понятно, что труднее всего на этом этапе будет родителям (и их детям), которые преувеличивают слабость и беззащитность своего ребенка, находятся в постоянной тревоге за его безопасность, здоровье и т. п.

«Обожаю своего ребенка. Подростка? Нет. Ребенка. Ему всего 12 лет. Всегда ужасно боюсь, что с ним что-то случится. Испытываю спокойствие только тогда, когда знаю, что он здоров, сыт, в хорошем настроении».

(Евгения Васильевна, мама двенадцатилетнего Дениса.)

Второй этап – когнитивная реализация отделения (трудно указать возраст, так как переход к этой стадии может затянуться на всю жизнь). Подросток доказывает всем – миру, родителям и самому себе – собственную независимость. Чаще всего это происходит через уход в оппозицию, критику всего того, что делается и говорится родителями. Причем бурные реакции родителей только усиливают стремление к эмансипации у подростков. Длительность этой стадии определяется временем, которое необходимо родителям для принятия факта взросления подростка.

«Раньше она была ласковой со мной. А в последнее время злиться стала, может ни с того ни с сего крикнуть. Я думаю, что это у нее такой возраст – самое тяжелое время. Но мы его переживем. И все будет хорошо. Ведь родители у дочки хорошие, значит, и она такой будет».

(Ксения Георгиевна, мама четырнадцатилетней Маши.)

В этот период подростки воспринимают советы родителей как попытки ущемления их самостоятельности и взрослости. Понятно, что все, даже здравые, советы немедленно отторгаются.

«Дочка сильно изменилась. Стала агрессивной, перечит, игнорирует мои советы и замечания. Вернее, не просто игнорирует, в штыки принимает».

(Инна Николаевна, мама двенадцатилетней Ларисы.)

«Терпеть не могу, когда она начинает советы давать, которых я не просила. Я стараюсь промолчать, но все равно злюсь и срываюсь. Она с детства меня ни на шаг не отпускает, я так не могу».

(Лариса, дочь Инны Николаевны.)

Нужно иметь в виду, что при всем стремлении подростка к эмансипации у него присутствует острая потребность в любви, внимании, одобрении родителей. Поэтому может возникнуть острая ревность к младшим сестрам и братьям, которые, по мнению подростков, получают эту любовь с избытком.

«Да, у меня есть своя комната. Я там почти все время. Если я не выхожу, то обо мне даже иногда забывают. А я часто плачу без всякой причины. Мама часто обижается и ругает меня, говорит, что я их довожу. Все делаю назло. Они считают, что я требую к себе внимания. А у них нет на меня времени. Они воспитывают Сашеньку. Мама очень любит Сашеньку. Меня тоже, но я не то что Сашенька».

(Нина, 16 лет.)

«Меня не любят мои родители. Они меня просто не переносят. Почему мама (не говоря уже о папе) запрещает мне гулять допоздна со своими друзьями, делать то, что я хочу? С моим старшим братом она так не разговаривает, как со мной. Я просто уверена, что она меня не любит, а его обожает, все ему разрешает (ему 18 лет). Нет, меня точно ненавидят. Меня раздражают некоторые фразы, которые звучат в мой адрес: “И в кого ты такая пошла? Сколько в тебе агрессии. Дерешься. Ругаешься”. Хотя я очень люблю своих родителей. Поговорить с мамой даже не пыталась, все равно знаю, что она наорет на меня, и все».

(Наташа, 16 лет.)

Особенно остро реакция эмансипации может проявляться в общении с бабушками и дедушками. Однако здесь возможны два варианта. Отстаивание подростками «новых» понятий нередко сталкивается с полным неприятием их старшим поколением, что служит причиной многочисленных конфликтов. Но возможен и полностью противоположный вариант, когда бабушка и дедушка (или один из них) компенсируют трудности в общении с матерью и отцом. И тогда взаимодействие с ними будет эмоционально позитивным, более теплым, чем с родителями.

«Начинается обычно так. Я что-нибудь делаю. Ну, подкрашиваюсь, например. А она: “Вот, как проститутка…”. Я терплю, сколько могу, а потом что-нибудь рявкаю. И пошло… Вечно она лезет ко мне со своими старыми понятиями. Мечтаю, чтобы она оставила меня в покое. Я ведь и так знаю каждое ее слово. Она и себя так этим изводит, что было бы лучше, если бы мы обе помалкивали. Я понимаю, что тоже не права. Даю себе слово больше не обращать на нее внимания, но все равно срываюсь».

(Яна, 15 лет.)

«Меня только бабушка и понимает. Всегда выслушает и пожалеет. Она понимает, как много трудностей в моем возрасте. А родители ведут себя так, как будто родились взрослыми. Делают большие глаза и учат, учат день и ночь».

(Алина, 14 лет.)

Третий этап – эмоциональные реакции на отделение. Здесь могут возникать чувство вины, гнев, депрессивные реакции, взаимный страх потери любви. И необходимо помочь родителям взращивать в себе чувство гордости и радости от достижений взрослеющего ребенка.

«Мать смирилась с тем, что я сам принимаю решения, но теперь мне ее стало даже жалко. Она работает в двух местах. Устает. А я сам по себе. Но я уже не могу иначе».

(Вадим, 15 лет.)

«Я очень люблю свою дочь и горжусь ею, о чем не устаю никогда ей повторять».

(Светлана Сергеевна, мама пятнадцатилетней Ани.)

Четвертый этап – поиск образцов идентификации. Имеется в виду, что, пребывая в новом для него поле взрослой жизни, подросток ищет людей, которые могли бы выступить для него в качестве образцов для подражания, своеобразных ориентиров для построения собственной идентичности. Эта стадия может недооцениваться взрослыми, поскольку протекает внешне не слишком выраженно – исчезает внешнее буйство и ранимость подростка. Может казаться, что он уже повзрослел и не требует поддержки. Однако она необходима, только в другой форме. Для успешного приобретения подростком эго-идентичности очень важно, чтобы он имел образцы положительной интеграции среди значимых взрослых. Это значит, что для поддержки подростков родителям самим нужно пребывать в интегрированном состоянии. Если же таких образцов не будет, подросток, вероятнее всего, самостоятельно не достигнет интегрированного состояния, может испытывать неуверенность в своих силах и возможностях, страх перед будущим.

«Конечно, я хочу поступить в институт. Но вряд ли я поступлю туда. Кто угодно, но не я. Я хочу учиться. Но не могу, меня даже тошнить начинает, когда я сажусь делать уроки. И в классе не могу слушать учителя. Сижу на уроке, а мысли в небесах летают. Все думаю о маме. Сейчас еще ничего. А раньше, когда она уходила в запой, шлялась со своими дружками непонятно где и возвращалась домой пьяная, падала около двери, тогда я плакала, закрываясь в комнате. Понимала, что ничего не могу с этим сделать. Да, с мамой у меня не получилось ничего. И в жизни поэтому из меня ничего не получится».

(Ира, 15 лет.)

Многие подростки прекрасно понимают, что родителям нужно обратить внимание прежде всего на разрешение собственных жизненных трудностей, а не на контроль действий своих детей.

«Я не хочу уподобляться своим родителям. Они всегда учат меня жить, а сами бегут от своих проблем, как крысы с тонущего корабля. Смотреть на них противно. Пусть сначала в себе разберутся, а потом в душу лезут».

(Даня, 15 лет.)

«С родителями у меня все хорошо. Они пытаются понять меня. Я пытаюсь понять их. Если возникает какая-то проблема, устраиваем “стол переговоров”».

(Илья, 15 лет.)

Наиболее сложны ситуации, в которых подросток полностью отторгает родителя своего пола как образец идентификации, старается демонстрировать только противоположные, полярные формы поведения. Однако при внешнем поведенческом отличии он на самом деле имеет внутренние психологические характеристики отвергаемого родителя. К примеру, девочка, которая всячески стремится не быть похожей на эмоционально холодную, маскулинную мать, в своем общении со сверстниками противоположного пола на самом деле повторяет ее мужское поведение. Интересно, что похожесть, хорошо заметная практически любому внешнему наблюдателю, чаще всего не видна членам семьи. Понятно, что при подобных отношениях велик риск переноса такого поведения на последующие поколения. Иногда это явление называют «трансляция семейного сценария».

«Я вообще думаю, что ей на меня наплевать, на все мои проблемы. Меня бабушка и то больше любит, и дедушка. Беспокоятся, покупают мне что-нибудь вкусненькое. Бабушка, когда я маленькая была, уроки со мной делала. А мама только результат и оценки проверяет. Какие у них между собой отношения? Как у мамы с дочкой – прохладные. В общем, не теплые отношения. Праздники все вместе справляем. А так каждый живет своей жизнью».

(Алиса, 15 лет.)

«Самое страшное, что мне, как и бабушке, которая меня воспитала, нельзя иметь семью. В нашей семье дочери все ненавидят свою мать, то есть моя тетка и мать ненавидят бабку. А я очень похожа на бабушку по характеру, по приоритетам. Даже внешне. Она ведь меня воспитала. И я ее очень люблю. А моя мать ненавидит свою мать, кажется, из-за какого-то конфликта, либо потому, что моя мать – точная копия своей матери.

Какие отношения у меня с ней? Я уже выработала концепцию поведения: пофигизм, сидение в засаде до тех пор, когда можно будет послать ее. Она как командир военной части. Командир в юбке. А мы все должны ее слушать. Всех выстроила. Сначала брат, потом отец, потом работа, потом я. Я не хочу быть как мать. Я вижу – это так неудобно. Хочу, чтобы меня признали женщиной.

Может быть, поэтому мне трудно с парнями. Парни меня боятся. У меня агрессивное поведение, мужской тип. Это с самого детства, и я хочу изменить его. Иногда хожу по квартире в туфлях и длиннющей юбке, но мало помогает».

(Инга, 16 лет.)

Важно отметить, что для подростка значимым в качестве образца идентификации является родитель не только своего пола, но и противоположного. Он во многом определяет то, как подросток будет реализовать себя в отношениях с партнером противоположного пола.

«Мой муж не так давно вернулся из тюрьмы. Понятно, что после пережитого он стал жестче, агрессивнее. Но дело не в этом. С его приходом сильно изменилась дочка. Она стала к людям по-другому относиться, с Лешей (это ее друг) стала жестоко себя вести. Странно, но муж стал для нее каким-то эталоном, мужским идеалом. Ей стало нравиться, что мужчина умеет поставить всех на место. Из-за этого ее отношения с Лешей поменялись. Ведь он совсем не такой, он очень добрый юноша».

(Ирина Георгиевна, мама пятнадцатилетней Нины.)

«Да, я часто бываю грубой. Но я всегда пытаюсь сдержаться, просто не всегда получается. Мне очень жалко мать, и я не хочу причинять ей неприятностей. Мне кажется, когда я начинаю орать, то становлюсь вылитый Столяров – мой отец. Я его ненавижу. Не хочу быть на него похожей. Меня просто бесит, что я его дочь в полном смысле этого слова, то есть даже веду себя, как он. Когда я осознаю это, то сразу затыкаюсь».

(Нина, 15 лет.)

Отсутствие образцов для подражания среди значимых взрослых может привести подростков к формированию у них ошибочной идентификации, например, идентификации с агрессивными героями кинобоевиков.

«…Несмотря на свой юный возраст, он совершил жестокое убийство. При обыске у парня нашли 12 компакт-дисков с компьютерными играми-стрелялками, в которых героев убивают, а они поднимаются и опять идут в бой целенькими и невредимыми. Еще больший набор видеокассет, в основном боевиков. С убийствами».

(Газета «Московский комсомолец», 11 июня 2002 г.)

Поэтому родителям подростка, находящегося на этой стадии, необходимо понять, что, только обратив внимание на собственную целостность, свой образ жизни, можно помочь своему взрослеющему ребенку Таким образом, достижением интегрированного состояния завершается процесс отделения подростка от семьи. С ним устанавливаются новые отношения, основанные не на принуждении, а на партнерстве.

«Для меня уже отпала необходимость отстаивать свои права. Теперь я только сообщаю родителям, что собираюсь делать, и они к этому адекватно относятся. Все чаще я советуюсь именно с мамой. А семейные праздники уже не кажутся мне занудной необходимостью. Просто с моим мнением считаются. У меня спрашивают совета».

(Вика, 17 лет.)

Однако чаще всего процесс отделения затягивается на долгие годы и заканчивается лишь в молодости. А иногда «бои» продолжаются и дольше, вызывая обиды и порождая разочарование как у самих молодых людей, так и у их родителей.

«У меня в молодости были грандиозные планы: поступить в академию, реализовать себя профессионально. Но я только и делала, что сидела дома и воспитывала детей. А от них никакой благодарности. Дочке уже 21 год, и я устала с ней бороться. Приходит домой поздно. Всегда огрызается. Чтоб я так разговаривала со своими родителями!».

(Нина Васильевна, мама Эльвиры.)

* * *

Итак, мы рассмотрели процесс отделения подростка от семьи. Он необходим для формирования самостоятельности, достижения личностной зрелости. И роль родителей в этом процессе является ведущей.

Однако влияние родителей на личность подростка этим не исчерпывается. Формированию идентичности подростка в период нормативного кризиса предшествует частичное разрушение личностной целостности за счет быстрых качественных изменений в телесном облике, сексуальном развитии, мышлении. Это может сопровождаться снижением самооценки, нарушением телесного самовосприятия, некоторым повышением тревожности. Поэтому особую остроту для подростка приобретает поддержка родителями его временно ослабевшего Я через удовлетворение потребности в любви и принятии. Без такой поддержки снижается возможность благополучного завершения кризиса.

«У нас в семье не принято говорить ласковых слов, обниматься. А как я попрошу в таком случае внимания, ласки? Мама не умеет проявлять своих чувств».

(Оля, 17 лет.)

«Иногда так хочется, чтобы тебя просто выслушали или спросили банальное: “Как у тебя дела?”. Ведь в этом нет ничего особенного».

(Алеша, 16 лет.)

«Когда мне было 12 лет, мне всегда хотелось, чтобы мама была дома, когда я прихожу, или хотя бы оставляла записку. Я очень радовалась, когда, заходя на кухню, видела висящий на холодильнике листок. Я бросалась к нему, но обычно на нем не было ничего, кроме: "Обед в холодильнике, пожалуйста, помой посуду и полей цветы”. И мне не хотелось делать ни того, ни другого.

К маме мне иногда хотелось залезть на руки, обняться с ней и сидеть долго-долго. Мама меня ласкала, но говорила, что я ласкаюсь как маленькая и что так делать не надо».

(Катя, 19 лет.)

Особо значимой является для подростка вера родителя в его возможности. Однако необходимой предпосылкой этого является наличие в семье доверительного общения, а не формализованного. Имеется в виду, что чаще всего общение между подростком и родителями сводится к разговору об уроках или контролю за его поведением. Подросткам же, открывающим свой внутренний мир, изучающим его, необходимы интерес и внимание родителей именно к нему, а не к его внешним поведенческим проявлениям. И поэтому они могут расценивать внимание родителей только к внешней, видимой стороне жизни как безразличие к их жизни в целом.

«Мне бы хотелось почаще видеть отца. Ну не в смысле того, что его вообще дома не бывает. Но он приезжает и все время за компьютером сидит. Хотелось бы иногда сходить куда-нибудь всей семьей, на коньках покататься. Чтобы отношения у нас были не просто там “папа – это папа”. А чтобы папа был еще и другом, чтобы можно было посидеть, поговорить. Но я узнаю его только на каких-нибудь праздниках. И то сразу начинается, мама говорит: “Саш, сделай что-нибудь”, – а он говорит: “Да он ничего не умеет, он лодырь. Куда ему это сделать!”. А я про себя думаю: “А я могу, но раз он так, то не сделаю”».

(Саша, 15 лет.)

«Она (мама) просыпается, только когда надо меня куда-нибудь не пустить или что-нибудь запретить. А чтобы поинтересоваться моими проблемами и успехами, чтобы такое действительно произошло, что-то должно случиться, чудо, например».

(Илья, 15 лет.)

«Она (мама) мной вообще не интересуется. Такое впечатление, что ей вообще все равно, что у меня в жизни происходит. А если приду поздно – скандал на всю ночь обеспечен. А так она у меня ничего ни о чем не спрашивает. Интересуется только учебой. Вот здесь – да. Все до запятой выспросит. А про что-нибудь другое спросить – никогда в жизни».

(Наташа, 15 лет.)

Вместо того чтобы оказывать подростку эмоциональную поддержку, родители чаще всего, следуя стереотипам общественного сознания или опыту собственного семейного воспитания, совершают попытки изменить его в соответствии со своим эталоном. Следствие этого – затруднение формирования Я подростка, конфликты в семье.

В качестве иллюстрации приведем результаты, полученные студентами 3 курса МПГУ в процессе изучения ими возрастной психологии. Им предлагалось провести беседу с любым подростком так, чтобы выйти на формулирование его основных жизненных трудностей. Оказалось, что более 80 % подростков главные свои сложности видят в отношениях с родителями, жалуются на конфликты и непонимание в семье.

«Когда у меня плохое настроение, я всегда плачу. Но я не могу, не должна плакать, потому что мама говорит, что я должна быть сильной. Мама никогда меня не понимала. Она меня во многом ограничивает, постоянно оберегает. Надоело! Я хочу уйти из дома. Уйду к подруге. Они меня не любят. Я им не нужна. Они всегда на меня кричат, не хотят выслушать. А я так хотела бы, чтобы они стали меня уважать, считаться со мной».

(Света, 16 лет.)

«Сейчас вообще-то я наказана, так как мой папа, как всегда, пытается заняться моим воспитанием. Два дня назад пришел с работы на два часа раньше. Я не успела смыть косметику. Ну, он и отправил меня умываться, крича на весь дом, что я похожа на девушку с Тверской. Надеюсь, что скоро я стану взрослой, и родители перестанут мной помыкать».

(Лариса, 15 лет.)

«Мне неприятно выслушивать очередные обвинения в том, что я бездельница, недостаточно времени уделяю урокам и т. п. Я-то знаю, что это неправда. Иногда мне кажется, что они ведут себя так, как будто я им не родная».

(Даша, 15 лет.)

«Вообще-то дома я редко появляюсь. Чё с родаками сидеть? У меня друзей полно. А что они думают по этому поводу, мне все равно. Они из меня идеальную дочь пытаются сделать. Я должна учиться, учиться и еще раз учиться. А мнения у меня своего нет и быть не может – мала еще. Родители всегда правы. Потому что хотят добра. А я еще в жизни ничего не знаю, ничего не видела. Когда я пытаюсь сказать, что я уже взрослая и могу поступать по-своему, мне в ответ раздается тирада типа: “Пока ты живешь в нашем доме, ешь и пьешь за наш счет, будь добра следовать нашим требованиям”. Я так жду своего восемнадцатилетия, чтобы наконец свалить от них куда подальше и видеть только по праздникам».

(Нина, 16 лет.)

Мы обсуждали проблему общения между подростками и родителями, рассматривая ее с позиции создания оптимальных условий для развития детей. Это двусторонний процесс, и нельзя забывать об объективных трудностях, стоящих перед родителями.

Первое – это возможное возникновение у родителей не всегда осознанного страха перед различными аспектами подростковой субкультуры: лексикой, модой, музыкой и т. п. Появление в жизненном пространстве взрослых нового – слов, одежды, песен – ярко свидетельствует об их старении и как бы символизирует конечность их жизни. Поэтому чувствующие себя не реализованными в семейном или профессиональном плане родители будут испытывать тревогу при всяком соприкосновении с элементами жизни нового поколения.

«Их музыка – полная чушь. Как можно одни стуки слушать? И слов не слышно. Вот у нас песни были другие: хорошие и добрые».

(Вера Григорьевна, мать пятнадцатилетнего Артема.)

«Не знаю, но мне почему-то жаль, что не вернуть того розовощекого мальчугана, который гонял на велосипеде по двору. В последнее время чувствую, что старею рядом с ним, так как он такой молодой, у него увлечения, которых я не понимаю. Но я рада, что он растет порядочным молодым человеком. Мы все-таки воспитали в нем чувство ответственности за свои поступки, порядочность и нравственные начала».

(Ирина Сергеевна, мама семнадцатилетнего Виктора.)

Второе – это возможность актуализации чувства сексуальной неполноценности родителей в случае нереализованности их в сексуальной сфере. Внешне это будет проявляться в резких агрессивных реакциях при всяком соприкосновении с проявлениями подростковой сексуальности.

«Ужас какой, как-то пришла домой пораньше, а там моя Ленка с парнем целуется. Ну, я их обоих из дома вышвырнула. Как я могу терпеть в собственном доме такой разврат?! Мы такими не были. Мы, даже когда спектакли в школе ставили, через платочек целовались. Все было как-то целомудренно, а теперь кругом разврат».

(Ольга Анатольевна, мать шестнадцатилетней Лены.)

Третье – это приближение кризиса «середины жизни», сопровождающееся депрессивными настроениями. Родители, переживающие его особо остро, с трудом могут оказывать эмоциональную поддержку детям, переживающим собственный кризис. Более того, поскольку наличие кризиса у себя многие родители склонны отвергать, то они будут проецировать его на подростка, приписывая ему причины своего депрессивного настроения. Имеется в виду, что происходит своеобразное перекладывание на подростка ответственности за собственные эмоциональные трудности.

«Устала, ничего не радует. Как вол работаю. А от него (сына) никакой благодарности. Не понимает, с каким трудом я его поднимаю. Из-за него из сил выбиваюсь».

(Елена Валерьевна, мать пятнадцатилетнего Валерия.)

Четвертое – возможность переноса на ребенка нарушенных отношений с партнером противоположного пола. Чаще это случается, если подросток напоминает его внешне или какими-либо чертами характера.

«Мама ругает меня постоянно, даже если я не виновата, а моих старших сестер – никогда. Мне кажется, что она меня не любит. Почему? Потому что я похожа на папу. Вот старшая, Настя, похожа и на маму, и на папу. Но больше всего она любит среднюю, Сашку. Она похожа на маму. А я всегда напоминаю ей папу. Как будто она меня винит в том, что его нет с нами».

(Оксана, 13 лет.)

Необходимо остановиться также на следующем возможном явлении. Это появление у родителей чувства гнева в отношении своего ребенка. Точнее говорить не о его первичном возникновении, а о выходе на поверхность и некотором осознании. Это вызвано, с одной стороны, тем, что у нас в культуре чувствовать гнев в отношении маленького ребенка считается постыдным, а в отношении взрослого – обычным. С другой стороны, став взрослым, ребенок перестает умилять и радовать своей «маленькостью». Имеется в виду то, что во внешности подростка пропадают «детские» черты, которые инстинктивно притягивают к себе взрослых. Действительно, чем меньше ребенок, тем больше он привлекает и умиляет окружающих. Это используют художники, разрабатывающие детские игрушки. У подростка последние внешние проявления детскости сходят на нет.

Однако не всегда осознанное чувство гнева, появившееся у родителей, может вызвать их эмоциональное отстранение от своего ребенка. Иногда это приводит и к отчуждению подростка от родителей.

«Они оставляют мои проблемы только мне. Однажды я подслушала разговор своей матери с подругой по телефону… Она (мать) сказала, что я для нее обуза. В этот момент я хотела умереть, но об услышанном ей не рассказала».

(Лиза, 16 лет.)

Таким образом, психологу, работающему с проблемами нарушения взаимоотношений между подростками и родителями, необходимо держать в поле зрения трудности обеих сторон. Понимать, что родители не просто не хотят действовать адекватно ситуации, но чаще всего не могут этого сделать.

Итак, если существует такое огромное количество трудностей в общении между подростками и родителями, то какое общение между ними можно считать оптимальным, и возможно ли оно вообще?

Как нам представляется, оптимальным нельзя считать общение без конфликтов. Наоборот, оно будет свидетельствовать о задержке процесса отделения подростка от семьи. Оптимальным является общение кризисное, если понимать кризис как дуальное явление, представляющее, с одной стороны, опасность, трудность движения и развития, а с другой – пробуждение новых возможностей, раскрытие новых внутренних измерений. Однако если рассматривать общение подростка с родителями как кризисное, то необходимо ожидать отражения в нем первого этапа любого кризиса – периода разрушения. В это время происходит ломка привычных стереотипов общения, его форм, его содержания. Казалось бы, понятно, что никакое подлинное созидание невозможно без разрушения старого, без символической смерти прошлого опыта. Но старое, хотя и не приносящее удовлетворения сегодня, часто кажется надежнее и безопаснее нового. Кроме того, в отличие от древних культур современное общество построено на отрицании смерти, то есть о ней не принято думать, говорить, помнить. Человек живет так, как будто он убежден в своем бессмертии. Но когда происходит ломка, отмирание некоторых естественных способов видения мира, познания самих себя и отношения к окружающему – это порой весьма схоже со смертью.

Возможно, отрицание смерти культурой в целом приводит к тому, что людьми недооцениваются и периоды кризисов, порождающие разрушения. Э. Иоманс пишет, что люди должны понять: маленькие смерти необходимы, они являются неотъемлемой частью жизни и неотделимы от нее. Поэтому большинство современных родителей и подростков пытаются построить, казалось бы, новые взаимоотношения, оставаясь при этом на старых позициях: подросток – на детской, родитель – на опекающе-запретительной. При этом подросток отстаивает свои взрослые права, используя инфантильные средства: крики, плач, обиды и т. п. Родители продолжают применять те же воспитательные воздействия, которые были эффективными в прошлом. Таким образом, обеим сторонам необходимо разрешить символически «умереть» старым формам общения, несмотря на то что этот процесс может быть достаточно трудным и болезненным. И тогда общение приобретет новое качество. Оно станет действительно свободным, полным любви, а не скрытой или открытой ненависти. Родители смогут получать от подростка поддержку и стимул к собственному развитию. И сами сумеют оказать на подростка позитивное воздействие, в котором можно выделить два основных направления. Первое – это содействие формированию самостоятельности как предпосылки принятия ответственности за свою жизнь на самого себя. Второе – это содействие формированию эго-идентичности через предоставление подростку образца для идентификации, с одной стороны, и оказание поддержки его временно ослабевшему^– с другой.