Текст книги "Мои 90-е"

Глава 13
Люди: Петрович, Федя, Костян, Ипонец, Фокус, Покус, Клаус, Гоблин, Силя, Женя и моя подруга Ирка.

У меня появился тыл. Семья. И пока они были где-то в дороге, я стала замечать вокруг интересных людей.

Сначала был Петрович. Это оригинальное прозвище появилось в студенческие годы на последнем курсе какого-то физико-технического вуза. Как-то он с братвой побухивал пивцо и в полиэтиленовом пакете с бутылками почему-то нес еще и зачетку. Бутылка кокнулась, пиво вытекло, все буквы и слова в зачетке размыло напрочь, кроме одного слова – отчества. С тех пор «Петрович» так с ним и осталось. Петрович был ооочень старый и улыбчивый. Было ему лет тридцать максимум. Он был женат. Имел работу, детей и религиозные убеждения сайбабиста. Он произвел на меня впечатление на всю жизнь своей желтой бейсболкой с цветочком на лбу. Алекс его так и отрекомендовал: «А он вот такой вот, позитивный! Несмотря на то, что не дурак». В нашей среде это было большой редкостью. Поэтому цветок на бейсболке воспринимался как особенная дерзость, как плевок в лицо обществу. Чем и заслужил тогда мой искренний интерес. Он играл в шахматы с Алексом, что было само по себе… И не курил. А еще он был вегетарианец. Мама родная! Позже, когда он узнал меня чуть лучше, мы сдружились, и я даже приезжала к нему в гости в его Дальнее Кукуево, вернее, в Вяльбю… Он рассказывал мне о причинно-следственных связях. Все это было бы весьма интересно, если бы портрет его кудлатого идола на стене внушал мне хоть каплю симпатии физиогномически. То был сам Сай Баба. Мы с Петровичем пытались дышать по Грофу, но мой друг просил, чтобы его жена об этом не знала. «Мало ли какие эффекты будут!» Мы оба понятия не имели об эффектах холотропки. Его жену Лену явно раздражало это наше общение. Жена, кстати, долгие годы также не была в курсе, что Петрович в молодости «трескался винтом до соплей», потому что «незачем ей это знать». Она развелась с ним лет десять спустя. Потому как Петрович был «недостаточно религиозен» и не давал ей, жене, таким образом, развиваться на духовном пути. Странные люди, чессслово.

Странные там были все. Тем более те, кто смог доказать миру, что – верблюд. И остаться жить в раю. В милой сладкой Дании. О тех, кто был все еще в процессе воздушных мытарств, я расскажу позже. А вот те, кто отмучился, чудили. Про мурманчан я уже рассказывала. Был еще Федя. Федя как-то тихой сапой получил азюль. Тихо въехал в коллегиум (студенческую общагу), тихо учил датский, тихо женился. Я часто приезжала к ним в гости. Мы тихо, я бы сказала, молча, накуривались в лежку и смотрели МТV. Часами. Когда отпускало на пару минут, обсуждали фасончики ведущих. За это время крутили новую и опять ложились по диванам. Жена у него была тихая блондинка. Уезжала я от них в ночь на своем велике, счастливая и одинокая. Они заменяли мне семью.

В рядом с ними в однушке жил рок-звезда Костян. Он был реальный рок-музыкант. Известный в узких и широких рок-лабораторных кругах Москвы. Это он первый уехал по Next Stop и всех подтянул. Потом он собрал там свою рок-группу. Пел на английском. Играл по клубам. Потом, говорят, открывал свои клубы. Один за другим. Опять собирал группу. Упорный. У него была крошечная и красивая жена Наташа, еще в детской молодой юности успевшая сбежать, миновав ужасы и разврат московской тусовочной жизни. Только один раз успела винт попробовать. На наши бабские разговоры в кухне про наркотики прибегал Костян и кричал: «Фу! Фу! Прекратите говорить про эту дрянь!» Он все время крутил ручки электроприборов в их микроскопической однушке и «искал звук». По-моему, он был не очень рад, когда я заезжала в гости. А мне у них очень нравилось. У Наташи в темной комнате была целая коллекция «мартинсов». От коротких в шашечку, до высоких желтых. Не говоря уже о шипах и всякой рок-красоте. Я завидовала и мечтала о счастливом браке, который позволит мне иметь столько ботинок, сколько мне захочется.

У них я познакомилась с татуировщиком Ипонцем. Он приехал в Копен в гости к старому другу и заодно Костяну «петуха на левой сиське перебивал». Так я говорила потом всем в отместку за Костянову ко мне нелюбовь. С тех пор с Костей и его женой мы не виделись. А Ипонца и сейчас вижу часто. Человечище! У него – старый квадратный мерин с ножами-крыльями, нарисованными на дверях, и православные убеждения. Пить с ним – чистая радость. А разговаривать иногда затруднительно. Очень я слова подбираю тщательно в этих беседах.

Не то что с Фокусом. С Фокусом с полуслова все понятно. Все русские в Копене знали Фокуса. Потом все полюбили его в Москве. А сейчас у него новая фишка – живет в Азии. Он – человек светский и довольно известный. Тогда у него был хипанский хаер, а теперь – растаманский дред. Хаера хватило ровно на один дред, но толстый. В Копене он был самый не странный из всех тамошних обитателей. Нормальный здоровый хиппи. Это он решил, что для хиппи проще всего быть художником. Так отмаз стал делом всей жизни. Он и сейчас еще прикидывается художником. Хотя в большей степени, я думаю, он – общественный деятель, который умеет рисовать. Тогда у Фокуса была блат-хата на Норребро. Это такой… одиозный райончик, известный своими дешевыми квартирами, прогрессивными взглядами и прекрасным старым кладбищем. У Фокуса собирались все. Битком было порой. Все курили и говорили. А Фокус сидел в это время за компьютером (лучшее вложение социального пособия, которое я только видела) и штурмовал Фотошоп. Благодаря этому он выучил и английский, как сам признался. Общество собиралось разношерстное. Туда принято было «обязательно ходить», пока Фокус не разогнал всех по объективной какой-то причине. Кажется, психоделиков перебрал. Но я относилась к нему предвзято, первое время – точно. Ведь он же был хиппи!! Этим все сказано. Нам, панкам, смешно даже интересоваться жизнью этих млекопитающих. Он еще был старше, по-моему, года на два, а может, даже на три, и это казалось гигантской пропастью. Старое поколение! Но интерес преодолел предрассудки, и я стала захаживать в гости. Потом подружилась на всю жизнь. Он однажды даже пытался за мной ухаживать и подарил букет, о чем постоянно мне напоминает. Потратиться на розы в наше время было непростительным сумасбродством. Тем более без всяких гарантий. До сих пор помню подпись к одной его картине: «Женщины от секса влюбляются, а мужики – ох-ют». Полотно 2х2 очень внушительно смотрелось. Эта мудрость, благодаря размеру, запомнилась навсегда. Как-то раз я даже пришла к нему и абсолютно по-честному хотела научиться рисовать. Он же художник! А он сказал: «А чего учиться-то? Надо дунуть да рисовать». В общем, мы дунули и сели рисовать. А так как меня, естественно, никто никогда не учил, то я просто нарисовала много-много каких-то палочек, квадратиков, всяких треугольничков. Фокус сказал, что это – нормальный супрематизм. Все ништяк, немножко подрихтовать – и все будет хорошо. Я очень гордилась своей первой живописной работой и хотела ее повесить на стенку. Но торчащих одиноких гвоздей в обозримом пространстве не нашлось, и мы ее заткнули ловко между карнизом и потолком. В качестве гипотенузы правильного треугольника. Там она и застряла, активно экспонируясь всем приходящим в гости. Говорят, она провисела так несколько лет. Фокус сказал: «Задолбала она нас всех страшно. И из ружья в нее стреляли, и палками пытались сбить, ничего не помогало! Вот это – настоящее искусство!» А потом он купил мафон. Огрмный серебряный двухкассетник. И включил мне похвастаться. Наверное, какой-то Джетро Талл. Потому что он закрыл глаза и забалдел. Я тоже попробовала. Но на меня навалились вдруг одни побочки – ладони вспотели, сердце запрыгало и в мозгу зашевелились ржавые гвозди. Они царапали мои извилины до тех пор, пока я робко не спросила друга: «А можно… я выключу?» Он ничего не ответил, пытаясь вернуться с небес на землю. Тем временем, у меня уже началась паника. Я поняла, что если прямо сейчас вот эти звуки не прекратятся, то я реально сойду с ума. Я вскочила, но не решалась ничего предпринять. Фокус открыл левый глаз и лениво согласился: «Нууу, выключи…» Но я не могла. Я не знала, на какую кнопку нажимать. Шайтан-машина! Я трогала их все подряд и начала уже тихонечко стонать от отчаяния. Тогда он понял суть проблемы. Встал, и благородно сделал все сам. А я села и обхватила голову руками. И говорю: «Какая же я идиотка. Чуть не сдохла, а могла бы ведь просто встать и выйти…» И Фокус говорит: «Подожди минуточку, я сейчас вернусь». И убежал на четверть часа. А потом, ррраз – и с букетом вернулся. Роз! Охренеть! Я, конечно, была очень тронута, но проблема была в другом. Мне нравились плохие парни. То есть совсем плохие. Желательно, не слишком интеллигентные и брутальные. Я пыталась ему объяснить, что «не надо со мной связываться. Понимаешь… есть такие женщины… На таких надо штамп ставить: череп с костями и надпись: „не влезай, убьет“. И, судя по всему, это – я». Потому что хорошие мальчики быстро становились плохими под моим обаятельным взглядом. А Фокус был вполне хороший… Почему его звали Фокус? Ну, так повелось… А что? У меня есть еще знакомый Покус. Он – транс-музыкант и тоже очень одиозный персонаж.

Тогда это вообще нормально было – клички. У нас там даже Клаус был… Это – ростовский мальчик Саша, который был панком и хотел быть фашиком. Это сейчас фашики не в тренде, а тогда – нормал, у этой субкультуры был реальный шанс. И коннотация была скорее стилистическая, и даже эротическая. У них с ростовской девушкой Леной потом родился ребенок. Лена была пухлой блондинкой. Ребенка назвали Вильгельм. Ну, любили люди Германию.

Ростовская банда вообще впечатляла. Они все были молоденькие, как с одной грядки. Лет по восемнадцать. Все – хайрастые, очень жилистые и сексуально активные. Даже те, кто в неволе, в лагерных комнатах томился. Там, где обычные люди теряют интерес к размножению. Они ходили по концертам, бузили и быстро женились. Кроме женатой пары германофилов, были еще два молодых придурка: Силя – синеокий и чернобровый красавец и Гоблин – кудрявый барабанщик. Настоящие Бивис и Бадхэд. Они подарили мне неприличное выражение «супервертолет». Школярское название gang bang диспозиции. Был еще ростовский Женя – упрямый интроверт. Он знал английский, охмурял взрослых девушек и часто не ночевал в лагере. Все по очереди валялись на его пустой шконке. И завидовали. Вероятно, банда была и больше, потому как русско-украинский менталитет предписывал помогать близким и вытаскивать друзей одного за другим в капиталистический рай. Но круче всех была Ирка. Ирка была моим кумиром. Ей было лет девятнадцать, когда я с ней познакомилась. Она приехала в Копенгаген, когда ей было восемнадцать. По идее, она приехала по нормальному загранпаспорту. Но она его тут же зарыла, спрятала, сожгла. Купила у воров поддельный и прогнала великолепную телегу о том, что ей шестнадцать, у нее нет родителей, и что в детском доме ее били. И что она перешла границу, сделав фальшивые документы, о том, что ей уже восемнадцать – вот пожалуйста, липовые. Возвращаться не хочет. Соответственно, она попала в лагерь для несовершеннолетних. К ней приставили психолога для несовершеннолетних, определили в нормальную среднюю школу, которую ей надо было закончить за пару лет. И она училась с детьми младше на два-три года. Естественно, она не могла найти с ними общий язык. И была изгоем в этой школе, на что ей было, конечно, плевать. Что говорило приемным родителям о ее глубокой психотравме. Фильм про Штирлица создал целое поколение железных девочек. Она честно говорила психологу: «Конечно, у меня нет друзей, мне с ними неинтересно». Психолог понимал и сочувствовал. Естественно, в свои восемнадцать она уже видала жизнь во всей красе: друзья-наркоманы, беженцы, люди со всех концов света… Конечно, она уже была не девочка. Но тут у нее даже бойфренда быть не могло – за ней велась неустанная слежка приемных родителей и прочих официальных лиц. А в классе у нее все были еще абсолютно невинные создания. В глазах датских детей из этой школы она выглядела просто какой-то, я не знаю… представьте себе стройную 19-летнюю девушку с длинными белыми волосами, на каблуках, в кожаных штанах, в кожаной косой куртке, которая ходит в школу с малышами. И у нее была отличительная черта, очень важная: в Ростове она уже потусовалась по разным рок-концертам и на одном из них упала пьяная с трибуны и выбила передний зуб. Поэтому любящие ростовские родители, нормальные люди, вставили ей туда золотой. Соответственно, девушка приехала в Копенгаген в девяносто втором году с передним золотым зубом. И у нее все было хорошо: и морда, и ноги стройные, и передний зуб золотой! И когда датская молодежь видела это, то падала ниц и целовала следы ее каблуков. Потому что это было невыносимо круто. Это было круче, чем когда ниггеры в гетто вставляют себе брюлик между передними зубами. Никому в голову не могло прийти, что золотой зуб вставлен просто от российской безвкусицы и безысходности. Все считали, что это какой-то нечеловеческий фишак, и только спрашивали: настоящее золото или нет. А это было настоящее золото! Она была невозможно крута. Но до восемнадцати ей надо было косить под малолетку и жить в приемной семье. В Дании очень любят усыновлять детей, потому что за это платятся огромные денежные дотации. И датская семья, у которой уже есть одна дочка-подросток примерно ее возраста, в надежде, видимо, что это будет хорошо для всех, взяла Ирочку к себе в дом, пригрели гадюку на груди. В общем, Ирка с ними почти не разговаривала, из комнаты не выходила – только пожрать и в школу, о своих финансовых затруднениях сообщала в письменном виде или через официальных лиц. Старалась даже на кухне лишний раз не появляться или появлялась молча. Она боялась как-то себя выдать и, естественно, сводила все коммуникации к минимуму. При этом она тайно переписывалась со своими ростовскими родителями, которых очень любила. Думаю, для них она тоже сочиняла какую-то телегу, чтобы сильно не волновать. А я говорила: «Ир, это же ад, так жить! Сколько ты выдержишь?» А она говорила: «Да нет, они просто считают, что я – трудный подросток, и мне все сходит с рук». У нее была действительно очень тяжелая, филигранная работа по получению визы. Она была уверена, что «официальные представители» неоднократно рылись в ее вещах и ее «сестра» тоже могла зайти к ней в комнату в ее отсутствие… Любая неосторожность была чревата крахом. Это была абсолютно шпионская деятельность. Поэтому она прятала письма от любимой мамы, не знаю, куда там зашивала их – в трусы или в матрас.

Один раз я к ней ездила в гости. И я видела, как она живет. Там была такая типичная датская вилла с одной стеклянной стенкой, открывающейся к небольшому загаженному бассейну, с огромным количеством корнфлекса и забитым холодильником… Все как положено. Обычная маленькая комнатка на вилле, как если бы девочке-подростку родители выделили комнату. Родителей не было дома, они куда-то надолго уезжали вместе с этой ее сестрой. Поэтому она и рискнула меня позвать. В сумерках. Мы все рассчитали. Как раз чтобы по дороге залезть в желтый ящик – что-то типа «hjælpe børn afrika» (помощь детям Африки), где рассчитывали найти много хороших и модных шмоток. Но просчитались: не тот райончик. Здесь в основном жили датские бабушки, которые выбрасывали туда свои старые ажурные скатерти, постирав и сложив предварительно. Мы чудовищно обломались, когда доперли до дома тяжеленный черный кулек и вытащили оттуда весь этот роскошный винтаж.

Мы дружили по-настоящему, как дружат только в молодости. Мы искренне помогали друг другу. Как-то раз мы даже замутили удачное дельце: решили женить их с моим Сашей. Фиктивно, чтобы Саша получил ВНЖ как муж. Ирка даже успела обсудить с ним нюансы: сказала, что денег с него за фиктивный брак не возьмет. Она же – друг, а не такой придурок, как мой Алекс. Они пошли подавать документы. И весьма неожиданно выяснили, что до восемнадцати Ирка может выйти замуж только по залету. На такое она пойти никак не могла.

Она получила ПМЖ, когда ей формально исполнилось восемнадцать, прожив два года в Дании. Она победила. Ей дали квартиру. К сожалению, она вынула золотой зуб и поставила обычную металлокерамику. Мы все были очень расстроены, потому что, лишившись этого зуба, она стала обычной женщиной. Ну да, у нее необычная судьба, но теперь об этом никто не смог бы даже догадаться. Мы все давно повзрослели и остепенились. И у Ирки все хорошо. Она – замужем, у нее двое детей, и она преподает в университете. Вообще-то я долгое время ничего о ней не знала. А потом случайно списалась в соцсетях. И я даже удивилась, что одна милая дама, сексуальная блондинка, говорит такие умные вещи… неожиданно. А оказалось, это – Ирка…

Глава 14
Подруга Саша: гитара, бойфренд Вася и романсы на пешеходке. Белая гренландка и маковая соломка. Семейный лагерь Конгелунген и стриптиз. Платоническая любовь и паром в Швецию.

Ирка и привела меня к Фокусу в первый раз. И в тот первый раз я увидела там девушку Сашу. Они стали моими любимыми подругами. Малолетняя и великовозрастная. Саше исполнилось тридцать лет. Это был какой-то рубеж, после которого уже не живут. Во всяком случае, счастья в жизни больше нет – это точно. Что и доказывала мне Саша всем своим существованием.

Она была питерская, во-первых… Вообще-то за границей это очень чувствуется – из какого города ты приехал. Мы там когда знакомились, сначала говорили имя, а потом город. Москвичи и мурманские как-то удивительно подходили друг другу и по темпераменту, и по какой-то системе ценностей. А питерские были отдельно, они же снобы. Отдельно стояли и ростовские, особнячком держались. Они вообще все были отпетые, хуже, чем москвичи. Всех остальных тварей было по паре, не больше. Питерская Саша сидела в тусовке у Фокуса, и получала люлей от какого-то доброго человека, мне неизвестного, за то, что сломала ему гитару. Я сразу, заглянув в новые гости, попала в какую-то дикую историю с гитарой, которую кто-то кому-то дал, и кто-то какую-то струну порвал, и теперь по всем понятиям должен за это платить или чинить… На что Саша, разводя лапками, говорила, что она бы с радостью, но у нее совсем нет денег и она ничего не может сделать. При этом безудержно хихикала себе в бороду, как будто ей одной был очевиден абсурд этой ситуации. Так я и запомнила ее. Думаю: ничего себе, я бы сразу ушла и дверью хлопнула, а она сидит и ржет. Не помню, как мы подружились, но она была очень интересная девка. То есть, она была уже старуха, на которой можно поставить крест. Но ей все было по колено. И всегда весело. И непонятно, чего это она куда-то ломанулась в таком возрасте, какое-то счастье пытать? И все спрашивали: «Саша, а почему ты одна? У тебя есть бойфренд?» А она все время говорила: «У меня был бойфренд в Питере, его звали Вася, и я с ним рассталась. Он торчал на черном, ничего не хотел, поэтому я ё-нула его гитарой по голове и уехала». Все вокруг Саши было связано с гитарами. Потом она опять где-то раздобыла гитару и начала петь на пешеходной улице. Причем, пела романсы. У нее был абсолютно невыстроенный вокал. Она никогда этим раньше не занималась. Но так как романсы – немыслимая экзотика для датчан, на пешеходке ей всегда кидали много денег. У нее даже были деньги на вино. Она даже отдала тому потсу за порванную струну. И вообще, она такая была очень по-питерски щепетильная. За что и вызывала мое уважение долгое время.

Саша прошлась там по всем стадиям. Она сначала «сдалась» и жила в лагере для азюлянтов под названием Конгелунген. Это очень красивое место. Экологический заповедник. Были заливы и море, кипарисовые аллеи, валуны и крики птиц…

Конечная остановка автобуса, но не очень далеко от Копенгагена, что и позволяло нам с ней общаться.

Я была у нее пару раз в гостях. Лагерь был семейный, и там были абсолютно разные люди. Мне запомнилась одна пара, у которых была девочка с онкологией, и они пытались добиться вида на жительство, чтобы получить бесплатное лечение от государства. И мы все были уверены, что им дадут… Но им не дали. Не было формального повода. Они были не евреи и не сексуальное меньшинство. И они повезли девочку обратно в Саратов. Или в Пензу. Не важно.

По какой телеге косила Саша, я даже не помню. У нее была не очень хорошо простроенная версия, поэтому все так и ждали, что ее депортируют. Но время шло, а о ней не вспоминали. Было понятно, что рано или поздно они это сделают. Просто не было повода дать ей ВНЖ, но и для отказа не хватало материала.

Она не воровала. Она зарабатывала на пешеходке песнями. Я даже ей написала одну песню: «Я плыву на лодке утлой в море красного вина…», это точно была ее песня. Она даже ее исполнила на пешеходке пару раз. У Саши была кличка Джойнт. Со всеми вытекающими. Она даже когда-то пробовала ЛСД и нам рассказывала об этом. Но мы-то знали, что это было просто питерское PSP.

Была она очень странной внешности, как ей говорили датчане – похожа на белую гренландку. То есть это, наверное, какая-нибудь смесь питерских белокожих людей со скуластыми бурятами. В ботинках Vagabond и с короткой стрижкой. Красотка. Но она нам казалась уже старой и бесперспективной. Было понятно, что она уже больше не встретит своего Васю. Нет, конечно, в нее можно было влюбиться. Какие-то мужики за ней ухаживали, но все эти романы были обречены изначально.

Потом с ней жил чувак, которого мы все обожали. Он такой был худой, похож на индейца, из Уфы. Он тоже жил в этом лагере, и его звали Феликс, уже за одно это его уважали. Он все время молчал и много читал. Он не воровал, не тусил. Он был старый, независимый и умный. Бывший физик-ядерщик и радиотехник-любитель. Но и он сторчался потом. Они спелись с Сашей. И было бы все очень красиво, если бы не было некрасиво сразу. Они начали делать набеги на местные датские огороды, резали маковую соломку. Их ловили и ругали. Полиция недоумевала – зачем они воруют цветы у старушек? Они варили из опийной соломки какую-то бурду и ругались потом, как два старых педика: кто больше себе вдул и на каком основании. Короче говоря, они проторчали вместе полгода и разбежались. Феликс заторчал по-черному, а Саше – хоть бы что. Она соскочила. Бессмертная. Пока они были вместе, Саша научила всю ростовскую молодежь трескаться маком. В итоге юный Женя залез в городской ботанический сад, нарезал там этой соломки и наварил из нее ханки. А мак оказался какой-то декоративный, специального сорта. Парню сделалось плохо прямо в лагерной столовой. Вместо того, чтобы донести свои тарелки до комнаты, он там начал биться в конвульсиях и пускать пену. Стаффы его быстро отправили в скорую, промыли и откачали. Это был привет от Саши.

А Сашка честная была. Она даже одно время пыталась выйти замуж за кого-нибудь, была такая идея. Но, как правило, от хахалей она убегала на первом свидании. Говорила: «Мне надо в туалет», как это бывает у девочек, и из туалета не возвращалось больше. А потом приходила ко мне, держась за сердце, охая… а у нее был еще такой хриплый смешной голос, и она рассказывала: «Ты не представляешь, такой мудак попался, еле ноги сделала. Но я потрогать успела… такооой большой!» Когда я гостила у нее в Конгелунгене, мы упились с ней красным вином, и уже ночью она сказала, что есть идея: я могу остаться спать на ее кровати. А она пойдет в мужской корпус, там есть один черный чувак, который ей давно нравится. Сейчас или никогда. Я удивилась, но не сильно. Идея была хороша еще и тем, что не пришлось бы спать валетиком или ставить ночью палатку в лесу за лагерем. Она ушла, я тут же заснула, но была разбужена через пять минут. Они пришли вдвоем – выпить остатки вина. Пришлось пить с ними. Заговорили о мечтах и тайных желаниях. Я призналась, что втайне мечтаю научиться танцевать стриптиз. Они оживились и стали требовать исполнить его для них. «Хотя бы разок попробуй! Мы – благодарные зрители!» И я втопила. Первый и последний раз в своей жизни. Наверное, это было дико. Я девушка резкая и двигалась довольно бодро, под энергичную музыку. Публика орала: «Помедленнее!» Когда я закончила, они целовались. Я отдышалась и сказала, что ложусь спать, а им пора обратно – в мужской корпус. Я тут же заснула, но через пять минут была разбужена. Саша вернулась спросить – не хочу ли я к ним присоединиться? Черный друг велел спросить. Я ответила «нет», а Саша, пробормотав: «Я почему-то так и думала!», ушла. Я тут же заснула, но… Саша вернулась и, раздраженно матерясь, плюхнулась спать со мной валетиком: «Мы поругались!»

Замуж она так и не вышла. И в какой-то момент я запасла ее за тем, что у нее очень близкие, даже нежные отношения с моим бойфрендом. Я стала наблюдать издали. И что-то мне все меньше и меньше это нравилось. Дело в том, что они стали разговаривать часами, вызываться вместе что-то сделать и спрашивать друг о друге, когда приходили ко мне. Обычная такая духовная близость. А встречались все у меня дома, естественно, потому что другой такой малины в городе просто не было. Я не уверена, что между ними что-то было. Даже если и было, они не признались бы никогда. И вот однажды я пришла домой, а там сидит Саша и ждет: «А где твой Саша? Когда он придет?» И я решила, что больше терпеть не намерена. Незачем искать доказательства тайной связи, если достаточно уже того, что явно. Я ее выгнала и сказала: «Все, Саш. Я, конечно, понимаю, что у вас платоническая любовь. Как хочешь к этому относись, но я ревную. Для меня это – хуже, чем секс. Я не так часто вижу своего молодого человека, он не так много уделяет мне времени. А терпеть еще то, что он тратит его здесь на тебя, я не буду. Поэтому если хочешь, можешь с ним дружить и дальше, но не у меня дома. А вообще, мне было бы стыдно так поступать, если бы я была бы твоей подругой. До свидания». Вероятно, я была не права. Но я решила не доводить ситуацию до открытого перелома. И выстрелила без предупреждения. Саша очень расстроилась и сказала, что у нее больше никого нет в городе, кроме нас. Это была правда. Она сказала, что они просто друзья. Но раз так, то она пошла. Я думала – она обиделась. Переживала, но, честно говоря, я была уверена, что увижу ее через пару дней. Может быть, мы поссоримся, но потом объяснимся. И попросим прощения друг у друга. Но это был конец. Не только конец нашей дружбы, но Сашиной истории в этой стране. Она села на паром и уехала. Да, там был паром. Из Дании в Швецию. Странная такая вещь… Какой-то портал в иномир, который был рядом, но воспользоваться им решались единицы. Этот паром практически никогда не досматривался и не проверялся. Туда очень легко было попасть без документов. Граница между Данией и Швецией уже тогда была очень условная. Две эти страны, как Россия и Украина: в таких же братских и раздражающих друг друга отношениях. Иногда они воевали друг с другом. Но чаще ездили туда-сюда жениться и работать. И у них даже язык похож – они могут при желании понимать друг друга без перевода. Там была какая-то локальная таможня или пункт контроля, но все просто спокойно проходили мимо. Главное, спокойно. Но иногда иностранцев выцепляли метким взглядом датские погранцы и спрашивали документы. Иностранцы – это мы. Погранцы – обычная полиция. Та же, которая у нас на вокзалах шмонает приезжих. Они же как-то выкупают, что это – идет не москвич, и даже не очень русский. Точно так же по нам было видно, что мы – не датчане. И нас могли остановить для проверки документов. Но были люди, у которых было больше шансов: у блондинов, например, или у тех, кто долго жил в Дании… А Саша была похожа на гренландку, и ее никто не остановил. Гренландцы – они совсем не блондины, но гораздо больше – датчане, чем мы. На этом пароме Саша уехала в Швецию, а из Швеции – в Англию. Дальше следы ее потерялись. В общем, я по ней очень скучаю. И если она в чем-то виновата, то я давно ее простила. Но она – вряд ли. Я же ее выгнала! Хотя обидела меня – она. Парадокс.

Не знаю, как она нас нашла потом, но однажды из Англии пришло письмо. Всем нам, всем троим, и мне тоже. О том, что в Англии ей очень нравится. Особенно я запомнила то место, что ей нравится размеренная жизнь и что каждое утро под ее дверью кладут бутылку с молоком и газету, несмотря на то что она не англичанка. Потому что в Дании у нас у всех было ощущение, что мы люди третьего сорта. Что мы должны еще завоевать какое-то уважение или доверие местного населения, выучить язык, подтвердить IQ, показать кредитную историю, выслужиться и сдать анализы на вши. А этого нам делать, конечно, не хотелось. Ведь мы – маленькие, вонючие, но очень гордые птички.