Текст книги "Искусственные ужасы"

Вот только именно искусство Роберт считал настоящим волшебством, ещё большей магией, чем превращение свинца в золото. Его стиль рисования постоянно подвергался критике, и это очень ранило по-настоящему талантливого человека. Вдобавок ко всему его болезнь начала прогрессировать. Роберт не хотел умереть и быть забытым, ведь спустя сто лет его фокусы сотрутся из людской памяти; лишь в живописи он видел возможность остаться в веках. Молодой художник даже пытался продать душу дьяволу, но тот ему не ответил, и Роберт задумался, а есть ли у него на самом деле душа? В поисках истины он вновь погрузился в оккультные науки, только теперь Роберт уделял этому делу больше внимания. Он верил, что может обрести бессмертие, что рождён не просто так, и ничто на свете не могло его переубедить.

В немецком фольклоре есть одна легенда, которая гласит, что однажды Роберт собрал великих художников, которых попросил нарисовать свой портрет. Эта история не совсем верна, есть одна неточность. В ней говорится, что его портрет удалось нарисовать чудо-ребёнку Джозефу, которому было семь лет. Это неправда. У Джозефа, как и у других художников, ничего не получилось. Лицо Роберта словно не могло быть запечатлено на холсте, одни только попытки его нарисовать вызывали приступы неистового безумия. Будто сама жизнь хотела, чтобы он навсегда исчез, чтобы от него не осталась и следа. Только Роберт не хотел сдаваться и начал сам рисовать свой портрет. Сказать, что это давалось ему с трудом, – значит ничего не сказать. День за днём он творил самое великое произведение в своей жизни, и от того его собственная жизнь, как песок в перевёрнутых часах, покидала прекрасный сосуд. Днём он рисовал, ночью мучился бессонницей и возвращался к полотну, от которого, как он верил, зависела его судьба.

Наконец мужчина в красном балахоне замолчал и, посмотрев на Павла, подарил ему некое подобие улыбки, прежде чем продолжить свою историю.

– Однажды ночью Роберт, крайне измученный, подошёл к зеркалу и осознал, что его тело всего лишь оболочка чего-то большего, а само его рождение – ошибка. Он тот, кто существовал раньше, и ему не нужно бояться смерти. Данная жизнь – всего лишь жалкое мгновение в его бессмертии, она как сон. И если чернокнижник сможет запечатлеть себя, то изменит ход всей истории. Это открытие придало ему сил, но этого было недостаточно. Чтобы выдержать последние штрихи, он приказал своим слугам приковать его рядом с полотном и бить плетью, когда у него начнут закрываться глаза. Это казалось чистым безумием, но он считал иначе. Страдание тела всего лишь малая плата за то, чтобы увековечить себя.

Когда автопортрет был закончен, Роберт исхудал так, что на него было страшно смотреть. Скелет, обтянутый бледно-серой кожей, с горящими глазами и улыбкой безумца. Он больше не походил на того прекрасного мужчину, которого знали слуги, и они всерьёз забеспокоились за жизнь господина. Расковав его, они совершили большую ошибку, ведь прежний хозяин превратился в чудовище, которое уже не думало, оно лишь хотело удовлетворить одну-единственную потребность. Потребность в существовании. Бедолага, что хотел помочь ему добраться до покоев, стал его первой жертвой, остальные же люди, служившие ему, в страхе сбежали из замка, рассказывая всем, что чернокнижник превратился в монстра. Роберт же, удовлетворённый проделанной работой, упал на колени перед картиной и не моргая смотрел на неё несколько дней, пока в его замок не ворвалась городская стража. Алхимика заперли в темнице одного известного герцога. Тот приказал выколоть Роберту глаза и уничтожить картину, но, будучи жадным, не хотел убивать его, напротив, собирался заставить создавать золото только для него. Однако Роберт лишь вопил, что он не человек, выкрикивая своё второе, настоящее, имя. Точно не известно, сколько времени чернокнижник провёл в темнице, прежде чем переродиться и стать тем, кем всегда и был.

– В кого он переродился? Кем всегда был? – не выдержав, начал задавать вопросы Павел.

– Вы это узнаете, как только посмотрите на его автопортрет, – спокойно ответил сектант.

– Разве его портрет не уничтожили?

– Нет, пытались, но настоящее искусство может уничтожить только его творец. Эта картина всегда находилась в этом замке, люди герцога смогли только её подпортить.

Они завернули за очередной угол, и Павлу начало казаться, что замок бесконечен. Они всё шли и шли, а коридоры, увешанные картинами, не заканчивались. Хуже того, как бы он ни пытался следить за дорогой, разум будто играл с ним. А может, они ходили по кругу?

– Кто все эти нарисованные люди? – спросил Павел, дотронувшись до подбородка, на котором остался тонкий шрам. Сейчас он почему-то горел, словно о чём-то предупреждая.

– Они все как-то были связаны с Робертом. После своей смерти они попадают в картины, это дар нашего отца. Когда умру, я тоже стану картиной на одной из стен этого замка. Это большая честь, стать работой Роберта. Ваша подруга тоже окажется здесь, если справится с задачей и закончит портрет.

Павлу совсем не понравились слова сектанта, но он продолжил внимательно слушать, пока не увидел первое знакомое лицо на полотне. Изображение старика в коричневой шляпе, чьё лицо парализовал неистовый ужас.

– Я его знаю, это Мюллер.

Павел побледнел, страх начал сдавливать его грудь. Ладони моментально вспотели, а ворот рубахи прилип к шее.

– Да, он умер в тот же вечер, когда уничтожил фотографию. Теперь он навсегда застрял в картине Роберта. Как можете видеть, ему там не очень нравится. Если бы он не уничтожил главную работу своей жизни, сейчас он бы улыбался, глядя на вас с картины. Мир Роберта может быть и прекрасным, и ужасным местом. Нет ничего хуже, чем предать своё творчество. Но мы уже почти пришли. – Капюшон немного сполз, и Павел заметил, что лицо сектанта озарила улыбка. Только сейчас он осознал, что перед ним молодой мужчина, едва ли старше него самого. – Вы готовы увидеть его автопортрет?

Павел хотел сказать «нет» и признаться самому себе, что это была плохая затея, что не стоило идти в замок. Он снова подумал об Ане, эти мысли придали ему сил. Ради неё он сделает это. Да он не то что посмотрит на автопортрет Роберта, даже заглянет в глаза самому Сатане, если потребуется, чтобы вытащить её из этого кошмара.

– Ещё один вопрос. – Павел говорил медленно, его дыхание было прерывистым, несмотря на решительность. – Что будет, когда моя девушка закончит портрет?

– Она не умрёт, – почти радостно произнёс сектант. – В этом будьте уверены, вспомните того фотографа, который прожил долгую жизнь, пока не уничтожил своё творение. Что же касается Роберта, этого портрета хватит, чтобы он обрёл новые силы и окончательно вернулся в этот мир. Здесь много талантов, которые так ему нужны. Вам не стоит об этом думать. Так вы готовы увидеть его автопортрет?

– Да, – только и сказал Павел, ощущая, как внутри всё противится этому.

Незнакомец в балахоне завёл его за очередной угол, и Павел оказался в огромном зале, где не было картин, за исключением одного огромного полотна. Таких больших работ он ещё не видел.

Автопортрет Роберта был такой высокий, что упирался в самый потолок. Вся картина была нарисована с использованием всего одной краски. Применив разные оттенки чёрного, Роберт создал нечто одновременно жуткое и прекрасное. Глаза на картине, как и на фотографии, были вырезаны, и казалось, что две огромные дыры смотрели прямо на Павла, который несколько минут не мог отвести взгляда от чудовищного портрета. Когда же это ему удалось, он с ужасом осознал, что остался в зале совсем один. Сектант бросил его.

Вернувшись взглядом к картине, Павел заметил нарисованную тень вокруг лица Роберта, которой не было на фотографии. Присмотревшись, он сразу же всё понял. Павел хотел позвонить Ане, но телефон здесь практически не ловил. Тогда он набрал сообщение, в котором назвал второе имя Роберта, надеясь только, что смс дойдёт и эта информация поможет.

Павел не собирался тут долго задерживаться – один или нет, но он выберется отсюда. Он повернулся, чтобы пойти в обратном направлении, когда внезапно услышал голос у себя в голове: «Тебе никогда не выйти отсюда. Ты умрёшь медленной и мучительной смертью. Но у тебя есть выбор. Ты можешь сам определить свою погибель. Умирать медленно не обязательно».

Рука Павла дрогнула и неуверенно потянулась к заряженному револьверу. Вытащив его из-за пояса, он с ужасом посмотрел на оружие, не в силах поверить, что действительно собирается это сделать. Голос в голове твердил одно, но разум отказывался верить, что смерть – единственный выход. Он сжал рукоять револьвера, но ладонь дрожала, а разум был охвачен сомнениями.

Холодный ствол коснулся виска, и Павел вздрогнул. Он колебался, не в силах нажать на курок. В голове вспыхивали воспоминания о счастливых моментах его жизни, о мечтах и планах, об Ане, ради которой он решился на этот отчаянный шаг. Но, если он застрелится сейчас, ничего не изменится. Мёртвым он не сможет защитить её.

Он отчаянно пытался отвести руку, но не мог – казалось, какая-то неведомая сила управляет его движениями. Холодный пот потёк по виску. Ощущение неминуемой гибели сковало его по рукам и ногам. Эти стены и этот проклятый портрет предопределили его судьбу.

Он хотел жить, хотел бороться, но сделал всё, что мог. Почти всё. Палец лёг на спусковой крючок, большой палец взвёл курок.

– Прости, – прошептали его губы.

Пальцы левой руки машинально набрали сообщение: «Я люблю тебя, Аня».

И через секунду раздался выстрел.

Глава 7

Водитель, как и обещал, приехал в назначенный час, пусть особой веры в Павла у него и не было. Деррик не знал, что происходит в том замке, да и не хотел знать. Есть вещи, которых лучше никогда не касаться. Ему нравилась его работа и собственная жизнь в целом.

Он уже собирался уезжать, когда увидел какой-то силуэт, двигающийся в его сторону. Самая искренняя улыбка озарила его лицо. Он даже вышел из такси, чтобы помахать рукой, как ему казалось, удачливому клиенту, но чем ближе подходил таинственный силуэт, тем яснее становилось, что это не Павел. Деррик быстро вернулся в автомобиль и закрыл дверь. Хотелось уехать, ведь он чувствовал в незнакомце нечто зловещее, но что-то сдерживало его.

Высокий молодой мужчина, одетый в тёмно-синий длинный сюртук с серебряными пуговицами и накрахмаленную белую рубашку, подошёл к такси. Благородная бледность его кожи, болезненная худоба, что обычно была присуща аристократам прошлого, светлые зачёсанные со лба волосы и слабая, готовая вот-вот угаснуть улыбка делали его похожим на графа или герцога.

Тонкие изящные пальцы, унизанные перстнями, постучали по стеклу у водительского места, и оно опустилось.

– Добрый день, Деррик, – произнёс незнакомец. – Мне когда-то нравились твои стихи. У тебя был талант.

– М-мы з-з-знакомы? – заикаясь, спросил таксист.

– В какой-то степени, Деррик, ты знал меня всегда. А я всегда знал тебя. Мне искренне жаль, что ты променял своё бессмертие на жизнь обывателя. Ты помнишь что-нибудь из своих стихов? Расскажи мне, и я сохраню тебе жизнь.

Деррик стал лихорадочно копаться в голове, пытаясь вытащить из памяти хоть что-то. Ничего не выходило. Он слишком давно писал стихи, ещё будучи двадцатилетним юношей. И тогда у него действительно неплохо получалось, но отец сказал, что поэт не сможет прокормить семью, и юноша забросил это дело. Хотя именно сейчас пожалел, что послушался родителя.

– Я н-не по-помню, – сквозь обуявший его страх признался он. – По-пожалуйста, не уби-би-вайте меня.

– Жаль, твои стихи были прекрасны, – покачал головой незнакомец. – Мне почему-то вспомнился один отрывок, сейчас он будет кстати:

 
«И свет, что озарял мой путь,
Уходит в пелену всей тьмы;
Рабом рождённый утонуть,
Я должен был уйти.
Но жажда жизни не даёт покоя наяву,
Я как мертвец с живой душой
по миру всё брожу».
 

Закончил он голосом глубоким и звучным, а лицо Деррика исказила гримаса боли. Он не издал ни звука, сердце просто остановилось.

– Прощай, Деррик. Тебя ждёт бесконечное ничто. А мне пора выдвигаться – двое молодых художников уже заждались меня.

* * *

Павел улетел на следующий день. Они даже толком не попрощались, и от этого на душе было неспокойно. Он, конечно, писал ей каждый день. Интересовался её успехами и рассказывал про свои. А она всё равно не находила себе места. Ещё и кольцо, лежавшее в подаренной им коробочке. Красивое, изящное, с фигурным кастом в виде знака бесконечности, идеально севшее на её аккуратный пальчик. Аня несколько раз примеряла его. Смотрела, как переливаются камушки на свету. Улыбалась несколько секунд, а потом снимала и прятала. Как и своё счастье, которое казалось ей сейчас таким неуместным и даже неправильным. Ведь Павел где-то там рискует жизнью, а она ничего не может изменить. Мысли о том, что, возможно, она позволила жениху отправиться на верную смерть, посещали её время от времени. Да, их отношения в последние месяцы стали ухудшаться, но теперь это казалось таким неважным. И Аня жалела, что не успела сказать ему всё, что так бередило её душу теперь.

Она не рассказала про кольцо даже тёте, ведь тогда бы появились вопросы, а отвечать на них было выше её сил. Тем более что она опасалась впутать и её в эту чертовщину. Достаточно того, что Павел, как благородный рыцарь, кинулся её спасать. Тётка вообще, узнай про всё, сошла бы с ума от беспокойства.

И всё же дурные мысли, как стая воронов, кружили над её головой. Каждый раз, подходя к мольберту, она не чувствовала ни сил, ни желания продолжать всё это. Руки её не слушались, в глазах то и дело темнело, дыхание сбивалось, словно она не рисовала, а жила в вечном побеге, где промедление равносильно смерти. И для неё это давно перестало быть метафорой. Аня не сдавалась, хотя уже была близка к этому.

К тому же кошмары продолжали преследовать её. Стоило голове коснуться подушки, и мир терял свои очертания, а сон становился таким реальным, что это сводило с ума. Всё чаще Аня просыпалась с мокрым от слёз лицом и отчаянно колотящимся сердцем. В такие моменты её накрывало так сильно, что во вторую ночь после отъезда Павла руки сами потянулись к телефону и набрали номер Богдана. Она не надеялась, что он примет вызов, ведь часы показывали три часа ночи, но Богдан ответил. Видимо, его тоже одолевали кошмары. Они проговорили почти два с половиной часа. Больше, чем за всё время знакомства. Простой разговор отвлекал на время от переживаний и страхов, и когда они распрощались, ей стало намного легче. Хотя в эту ночь она так больше и не уснула.

На следующий день ничего не изменилось. Аня по-прежнему стояла перед мольбертом и силилась понять, отчего ей не удаётся совладать со своими чувствами и мыслями. Почему она вкладывала столько сил в каждую линию, будто не рисовала на полотне, а высекала этот образ из камня. Ей бы злиться или плакать от досады, но сил на какие-либо эмоции просто не осталось. Слабость в теле от недостатка сна и плохого аппетита истощила все ресурсы, хотя она себе в этом так и не смогла признаться. Аня была опустошена, но знала, что доведёт эту работу до конца, даже если больше никогда не сможет рисовать как прежде.

Раздался тихий стук и послышался голос тёти за дверью: «Анечка, открой». Она подошла к двери и приоткрыла её, высунув голову. Последнее время Аня запирала комнату на щеколду. Не хотела, чтобы кто-то увидел образ Роберта, в особенности её тётя.

– У тебя всё хорошо, милая? – спросили её очень мягко, но она всё равно уловила тревожные нотки в голосе.

Аня хотела было ответить, но осеклась, прекрасно понимая, что не может сказать всей правды, иначе будет только хуже. Кто бы знал, как ей хотелось поделиться переживаниями. Рассказать про Богдана, что стал ей ближе после вчерашнего разговора. Ведь она чувствовала его настроение и перенимала горечь утраты, которая была ей так знакома. Про отлёт Павла ради спасения её жизни и про сны, что давно превратились из приятных в ужасные.

– Да… точнее, нет. – Не это она хотела сказать, выходя из комнаты и затворяя за собой дверь, но слова сами сорвались с языка. – Это всё заказ на портрет. Никак не могу его закончить.

Аня прикусила губу от сожаления и досады, что не смогла сдержаться. С другой стороны, она поделилась почти обыденной проблемой. Ведь творцам так важна поддержка, когда муза покидает. Хоть дело было далеко не в мифической бестии, а куда более серьёзной проблеме. Она надеялась, что тётя этого не заметит.

– Ох, милая! – Серые глаза, так похожие на отцовские, были внимательны, будто тётя силилась увидеть самое важное. А потом пухлые руки притянули Аню к себе и крепко обняли. Она положила голову тёте на плечо и прикрыла глаза. Так они стояли какое-то время.

Когда тётя Света разомкнула объятья, Аня заметила, как её пухлое лицо, обрамлённое светлыми волосами, погрустнело, а тоненькие брови собрались к переносице, словно она что-то вспомнила, но всё ещё сомневалась, стоит ли говорить. Наконец из груди вырвался вздох, и она снова посмотрела на Аню.

– Знаешь, родная, у твоего отца когда-то была похожая проблема. Однажды он получил заказ на портрет очень странного человека, – последнюю фразу она произнесла, понизив голос. – Должно быть, этот заказ был особенный, потому что твой отец мог часами работать в своей мастерской. И в этом не было бы ничего удивительного, если бы после он не выходил молчаливым и задумчивым. Словно был чем-то обеспокоен.

Аня внимательно слушала тётю, и чем больше та рассказывала о странном заказе, тем сильнее нарастало напряжение внутри.

– Самое главное, он был сам на себя не похож. То угрюмый, то нервный, он, словно опасаясь чего-то, стал запирать мастерскую. Никого туда не пускал. Твоя мать думала, он сошёл с ума, пыталась поговорить. Всё было бесполезно. Любые попытки разузнать о его работе сводились к тому, что он злился и продолжал молчать. Ты не знаешь этого, потому что в то лето уезжала в художественный лагерь. А я как раз приехала навестить твоего отца.

Она замолчала, давая Ане время осознать только что сказанное.

– А потом всё закончилось, – полушёпотом произнесла тётя и, опустив слегка голову, снова погрузилась в воспоминания.

История, рассказанная Светланой, заставила сердце Ани ускорить ритм. Ощущение неминуемого конца нарастало с каждой секундой.

«Закончилось», – в голове всё ещё звучала последняя фраза. Но на самом ли деле это был конец? Для её родителей – да. Ведь все эти события случились за три недели до аварии. За неделю до гибели родителей Аня вернулась домой. А ведь ей тогда даже не показалось, что с отцом что-то не так. Увлечённая впечатлениями от поездки, она не заметила, что её родители, возможно, уже тогда стояли на краю пропасти, и их смерть была совсем не случайной, как писали в сводке ДТП. И теперь Аня хотела знать это наверняка.

Она дотронулась до тёплой руки тёти Светы, тем самым прервав воспоминания и заставив её поднять голову.

– Тётя, – вопрос, ответ на который она и хотела, и боялась услышать, заставил её голос дрожать, – ты не помнишь имя этого странного человека?

– Помню.

Аня вздрогнула, хотя имени ещё не услышала, но предчувствие уже нашёптывало заветные шесть букв.

– Роберт.

Тётя так тихо произнесла его имя, что Ане показалось, будто это голос в её голове.

– Роберт?

– Да.

Она не ослышалась, её бросило в жар, в глазах потемнело, и она едва сдержалась, чтобы не подать виду, как дурно ей стало от услышанного.

– Интересное имя, – только и сумела выдавить Аня, после чего развернулась и на ватных ногах направилась обратно в спальню.

Племянница уже вернулась в комнату, когда Светлана подошла к комоду, на котором стояла фотография брата.

– Прости, Николай, – прошептала она, – я могла бы её спасти, но какой в этом смысл? Он всегда получает желаемое. Мы оба знали, что это случится, что рано или поздно Роберт войдёт в её жизнь так же, как однажды вошёл в нашу. И, положа руку на сердце, я не хочу её спасать.

* * *

Вернувшись к себе, Аня плотно закрыла дверь и сразу же подошла к книжному шкафу.

В нижней части находились ящички: в левом она хранила свои старые работы, те, что рисовала не на заказ, а для души, в правом же – папку с рисунками отца. Это единственное, что она решила забрать с собой после смерти родителей. Раньше отец часто показывал свои работы, но с тех пор, как его не стало, Аня не могла заставить себя открыть папку. А теперь, после разговора с тётей, задумалась: что, если всё происходящее с ней – всего лишь продолжение того, что начал её отец. Ей необходимо было это узнать. Аня решила, что сможет найти ответы в его рисунках, если тот также рисовал Роберта.

Она достала увесистую картонную папку и, положив её на колени, впервые за долгое время осторожно раскрыла.

В её руках оказался ворох чёрно-белых листов. Как же много здесь было работ. В основном незавершённых. Она перебирала их и пыталась отыскать хоть что-то похожее на портрет Роберта, но тщетно. Ни на одном эскизе не было ни намёка на искомое. Аня уже почти отчаялась что-либо увидеть, когда наткнулась на простой тетрадный лист. Он сразу бросился в глаза, потому как выбивался из общей массы. На нём было что-то написано. Мелкий, плохо различимый почерк с прыгающими буквами, словно написанными второпях, читался с трудом. Ей даже пришлось прищуриться, чтобы разобрать слова.

«Я больше не могу так. Руки не слушаются меня, а он требует, чтобы Аня закончила его портрет. Он словно проникает в моё тело, завладевает моим разумом, но я всё ещё борюсь. Я не позволю втянуть дочь в это безумие…»

На этом текст обрывался. Она, не задумываясь, перевернула лист и прочла: «Но если безумие разделить на двоих, то оно уже не кажется таким тяжёлым…»

Вполголоса повторив последние строки, Аня подумала, что отец прав. Они так долго пытались рисовать портрет поодиночке, что это сводило каждого с ума. Но что, если рисовать вместе? Что, если только так у них есть шанс закончить эту работу? На горизонте замаячила пусть маленькая, но всё-таки надежда, от которой на душе стало теплее.

До неё наконец дошла простая истина: Роберту всегда нужны были два человека. Все сомнения рассеялись, теперь она точно знала, что роль главной героини этого кошмара была уготована ей задолго до встречи с Богданом. Он же оказался в этой игре всего лишь разменной монетой, пешкой без права выбора. То, что не сделал её отец, сделал Богдан. Она вовсе не винила парня за это, наоборот, теперь она ещё сильнее хотела помочь ему.

Аня схватила коробочку с углём из комода и закинула её в рюкзак. Аккуратно свернула лист с эскизом, но мольберт не стала брать, ведь у Павла в квартире был запасной, на случай если вдохновение внезапно накроет её. Павел всегда заботился о ней, знал, какое место в её жизни занимает рисование. И потакал этой маленькой и важной для неё потребности. От воспоминаний о нём заныло сердце. Если с ним что-то случится, она никогда не сможет себе этого простить. Однако оставалась надежда, что полученные знания, которыми поделился отец на простом тетрадном листе, помогут спасти их всех. Теперь каждая секунда была на счету. Нельзя больше медлить. Пора уже внести последние штрихи и оживить кошмар наяву.

Аня набрала номер Богдана и, когда он ответил, сказала:

– Я сейчас приеду, жди меня.