Текст книги "Хома Брут"

Глава IX
Труп

Проснулся Хома далеко за полдень. Его тело затекло от лежания на лавке в неудобной позе и тесной одежде. Голова кружилась.

Поднявшись, бурсак сел и огляделся по сторонам. Веры в хате не было. Зато на столе его поджидала аккуратная ароматная стопка блинов и чарка квасу.

Подкрепившись румяными блинами, Хома вздохнул, пожалев, что вместо кваса Вера не оставила ему горилки, но рассудил, что так, верно, велел Ясногор. Почистив одежду от пыли, семинарист поглядел на свои черные босые ноги.

– Как все же жаль сапоги,– расстроенно пробормотал он.– И как все же славно, что я выбрался из того поганого тумана и зверь меня не сожрал. Видать, бережет меня Боженька.

Хома трижды перекрестился, потянулся и встал.

Радостно улыбнувшись, он с любопытством осмотрел иконы Божией Матери, кружевные салфеточки, Верины склянки, стоящие тут и там тонкие и толстые восковые свечи, какие-то инструменты непонятного предназначения и осторожно, чтобы ничего не задеть, вышел в сени.

В сенях он обнаружил лохань теплой воды, заботливо приготовленную Верой, да крепкие лапти точно по его ноге. Умывшись, бурсак натянул лапти, рассудив, что это лучше, чем ходить босиком, как Сивуха.

Мысленно поблагодарив хозяйку за доброту и заботу и подивившись, как она все успевает, парень поправил саблю на поясе и отправился осмотреть хутор.

Не спеша он прошел аккуратный садик, окружавший Верину мазанку, и оказался неподалеку от панского куреня.

Работы были закончены, люд разошелся. По двору бегала детвора с рогатками. Где-то рядом послышался звучный голос приказчика, раздающего указания. Голос приближался.

Оглядевшись, Хома проскользнул между аккуратными одинаковыми хатами в сторону центра хутора.

Спустившись с пригорка, бурсак вышел к псарне, о чем он догадался по характерному запаху и лаю. Он хотел было пройти мимо, как вдруг через распахнутые двери увидел знакомых девок, встреченных им утром у ворот. Стоя на карачках и отклячив зады, девки спорили, намывая что-то грязными тряпками. По всему было видно, что старшая распекала за что-то младшую. Их зады и мокрые груди заманчиво покачивались в такт движениям. По лбам и щекам стекал пот. Хома на мгновение даже залюбовался зрелищем и сам не заметил, как вошел в псарню. За оградой заскулили немногочисленные псы. Вид у них почему-то был тощий и жалкий. Парень удивленно подумал, что совсем не видел на хуторе беспризорных собак.

Мастерски орудуя тряпками, девки совсем не замечали его.

– Фу-у! – брезгливо сморщилась старшая.– Страсть-то какая! Так и будем вечно чьи-то кишки драить?! – возмутилась она.– А что, ежели живность закончится? Что потом?

– Ужас,– молодая прикрыла нос рукой и отвернулась.– Пан сотник и козаки делают все, что могут, сама знаешь,– устало возразила она, окуная тряпку в ведро с бурой водой.

– А ты больно слушай, что они брешут! – дородная скривилась, словно хлебнула кислых щей.– Вот я погляжу, коли Ваньку твоего так будем соскребать!

– Думай, что мелешь! – взбрыкнула худая, толкнув приятельницу в бок.– Как это Ваньку соскребать?!

– А что знаю, то и мелю,– дородная угрожающе свесилась над нею.– Маруся тоже, видать, не ждала такого конца!

– Маруся – дура! – смачно сплюнула младшая. – Да еще и тетеха! Нечего шляться было, сказано же дома сидеть! Это ж надо было попереться туда! Тоже мне, придумала! Чуйства у нее! Нечего по чужим хатам ошиваться, вот что я скажу!

Хома взглянул на пол в то место, где усердно терли девки, и внезапная тошнота подступила к горлу. Мерзкой жижей на полу широко раскинулись собачьи останки, вперемешку с соломой. В другом ведре у девок уже лежали клоки шерсти с кожей, кишки, остатки челюсти с носом.

Дородная девка наконец заметила Хому, вздрогнула от неожиданности, замолчала и, толкнув вторую, попыталась прикрыть безобразное зрелище подолом.

– Пане! А что вам здесь нужно? – она притворно заулыбалась.– Заблудились?!

Хома не отвечал.

– Ну-ну, не смотрите,– рассмеялась девка.– А то вон как подурнели весь! Того и гляди в обморок упадете!

Хома тяжело вздохнул:

– А что это там у вас?

– Нечего тут удивляться, псарня же,– девица отмахнулась.– Всякое бывает, собаки что-то не поделили. Обычное дело. Да идите уже! – вскочив, она локтями вытолкнула Хому, чтобы не запачкать его окровавленными руками. Пахло от нее потом и чем-то кислым.

Хома ошалело замотал головой у дверей псарни:

– Как же они ее так, на мелкие куски? Аж кишки во все стороны раскидало!

– Ну, этого уж я вам не скажу, меня там не было! – хохотнув, девица толкнула его посильнее, оставив на зипуне грязное бурое пятно, и затворила двери перед его носом.

Подавив приступ тошноты, Хома попробовал взбодриться.

– Надо бы раздобыть горилки! – и пошагал дальше в сторону центра.

Вскоре он прошел весь хутор до самых ворот, которые по-прежнему были открыты. Сквозь них виднелся тот самый пригорок, с которого Хома скатился, и черная полоса леса вдалеке.

Мрачный пожилой козак, в котором Хома тотчас признал Фитиля, медленно выезжал из хутора на крытой телеге. У ворот столпились казачки и дворовые бабы, держа платки в руках и завывая все разом.

Хома с любопытством и тревогой подошел ближе, стараясь разглядеть, что вывозит Фитиль. Наехав на камень, телега пошатнулась. Из-под покрывала выглянула сухая женская рука с полосами запекшейся крови на запястье. Хома охнул. Телега выехала за ворота.

Приблизившись к воющим бабам, бурсак зашептал: – Что здесь случилось? Куда везут телегу?

Высокая тощая козачка с некрасивым заплаканным лицом, похожим на заячью морду из-за длинных торчащих зубов, удивленно поглядела на него.

– Знамо куда! Отпевать везут,– скривившись, казачка еще сильнее стала похожа на зайчиху.

– Вот оно что… – Хома сочувственно закивал.– А что случилось-то?

– Глупая девка, сгинула ни за что,– зайчиха покачала головой.– Жалость-то какая…

Убирая платки, бабы дружно потянулись по хатам. Вытерев морщинистое лицо, зайчиха обернулась к Хоме: «Шел бы ты, паныч, до хаты, стемнеет скоро».

– И что с того, что стемнеет? – Парень пожал плечами.– Знай не дите малое, темноты не боюсь.

Взглянув на него слепыми глазами, зайчиха, кажется, только сейчас осознала, что Хома неместный. Ее взгляд сделался каменным. Она прошептала сухими морщинистыми губами:

– А ты бы лучше боялся.

Развернувшись от Хомы, зайчиха приобняла голосящую громче всех старую казачку в черном и повела ее прочь от ворот.

«Эка дура! – подумал Хома и почувствовал сильную тоску.– Ну что за странный хутор».

И он еще усерднее принялся искать глазами, где бы выпить горилки.

Но чем сильнее смеркалось, тем унылее становился хутор. Во многих хатах погасли огни. Закрывались толстые ставни.

Не глядя на парня, прошли к воротам угрюмые вооруженные козаки. Кое-кто допивал на ходу горилку, спеша к дозорным вышкам. Среди них Хома приметил Сивуху, который наконец набросил на себя какое-то тряпье и был крайне серьезен. Трое наспех запирали тяжелые ворота. Кроме вялого шевеления у ворот, хутор стал совершенно безлюден.

«Словно корова всех слизнула!» – заходя за угол хаты в узкий проулок, подивился Хома. Непонятная тревога охватила его. Он заспешил сам не зная куда. Минуя очередной извилистый поворот, он столкнулся нос к носу с молодой дивчиной, которую повстречал на хуторе уже дважды. Отпрянув от него, дивчина замерла, так тяжело дыша, словно неслась с пожара.

«Не дурна»,– наконец разглядев ее поближе и не за работой, подумал Хома.– Прости, напугал тебя? – отойдя в сторону и уступая ей дорогу, извинился парень. Дивчина поспешно замотала головой, крепко сжимая ведро.

– Как тебя звать, красавица? – спросил Хома, разглядывая ее симпатичное личико.

– Оксаною,– девица напуганно озиралась по сторонам и уже было побежала снова, да бурсак неожиданно для самого себя схватил ее за руку:

– Куда же ты так спешишь?

Оксана ничего не ответила, молча вырвав руку и чуть не перевернув ведро.

– Отчего же здесь все так неприветливы? – подивился Хома.– Я всего лишь хотел спросить, где здесь можно выпить горилки.

Оксана выпрямилась и, не оборачиваясь, пошла дальше.

– Выпили сегодня всю горилку. Поспешили бы вы в хату, паныч, пока не стемнело,– она махнула ему рукою на прощание.– Ночь спокойная. Но у нас на хуторе не принято шляться по ночам. Идите. А как придете, ставни и двери покрепче закрывайте да и спите до рассвета! – побежав дальше, Оксана скрылась из вида.

«И эта меня с улицы гонит! – сердито подумал Хома, оставшись совершенно один в узком проулке между хатами.– Неладное здесь творится…» – напуганно озираясь, он зашагал в сторону Вериной мазанки.

Не встретив по пути никого, Хома спокойно выдохнул, только войдя в сени.

В хате было тихо и темно. На столе его ждала зажженная свеча и крынка молока, в углу на лавке была заботливо приготовлена постель. Поперек горницы появилась перегородка, занавешенная тканью. Парень догадался, что стеснительная Вера так отделила себе угол.

«И почему меня только поселили к несчастной бабе? – наливая молоко в чарку, размышлял он.– То ли к панычам поближе, то ли нашли самую скромную и безотказную…»

С жадностью выпив молоко, Хома разозлился, что из-за приказчика Вера больше не приносит ему горилки.

Вспомнив, что в сенях ее полно, учитель решил, что не будет ничего страшного, если он немного отхлебнет и Ясногор об этом не узнает. Пробравшись в сени, Хома нашел нужную склянку, которая по виду, казалось, была на финальной стадии готовности. Вынув из нее перец, Хома смачно отхлебнул. Крепчайшая горилка обожгла рот. Хома охнул, рассмеялся. И выпил еще, осушив склянку до половины. Закинув перец обратно, поставил склянку на место и вернулся в горницу.

Загасив свечу и раздевшись до исподнего, бурсак повалился спать. В животе и на душе у него потеплело. Голова закружилась. Приятная нега разлилась по телу.

Но Хоме не удалось сразу уснуть. Тревожные мысли все же мучили его.

Он даже подумывал, не выпить ли ему еще, как вдруг в сенях скрипнула дверь. Послышался грохот посуды и всплеск воды. Осторожно пробираясь в темноте, Вера юркнула в свой угол за занавеской. Женщина тихонько зажгла свечу, и ее силуэт отчетливо отразился на ткани перегородки.

С любопытством наблюдая за тем, как кропотливо она расставляет всякие склянки, парень растерянно думал, что же ему делать: окликнуть ее или не тревожить лишний раз?

Закончив, Вера вдруг подошла к постели, задрала руки и медленно стянула с себя рубаху, оставшись в юбке. На тени так отчетливо показался ее ладный силуэт с крохотными сосками, что Хома вдруг забыл, как дышать. Вера томно потянулась, распустила косы, разметав по спине волосы и, взяв гребень, принялась стоя расчесываться, покачивая бедрами и соблазнительно поставив ногу на постель. Она была так притягательна, что парню пришлось сжать зубы, чтобы не застонать.

Не в силах больше терпеть поднявшийся жар, Хома зашептал молитву, отвернувшись к стене.

Свет свечи задрожал и погас. Слушая в темноте мерное дыхание Веры, парень еще долго не мог уснуть, стараясь отогнать от себя воспоминания о божественных изгибах ее тела.

Глава X
Вера

Хома проснулся от крика петуха. Противная птица орала так громко, словно сидела у него над самым ухом.

– Молчи, проклятый! – сквозь сон крикнул Хома и приподнялся с постели. Словно сотни маленьких осколков мгновенно разлетелись у него в голове, создавая невыносимый шум. В глазах потемнело. Тело парня было тяжелым, как будто чужим. Не сумев пошевелить ни рукой, ни ногой, Хома ощутил чудовищную боль в затылке.

«Что это со мною? – испугался он.– Вроде вчера не ушибался…»

Припомнив, как отхлебнул перед сном горилки, Хома подивился, какая крепкая она оказалась, и тут же решил, что больше никогда не будет ничего пробовать из Вериных запасов без спроса.

– Так и подохнуть можно,– прошептал Хома, мелко дрожа и растерянно оглядываясь по сторонам. В хате было тихо. Глупо было даже надеяться, что трудолюбивая хозяйка все еще спит. Наверняка Вера встала еще засветло и тихонько выпорхнула на хутор работать.

Однако тут послышался скрип половиц, и из сеней робко выглянула Вера с полными руками свеклы, румяная, свежая и улыбающаяся:

– Проснулись, паныч?

Ничего не ответив, Хома залюбовался на нее. Тонкие русые Верины волосы слегка вились, нежно обрамляя аккуратное светлое личико, казавшееся совсем детским, если бы не глубокая складка поперек лба и не крохотные лучики морщин вокруг бездонных голубых глаз. Простенькие юбка и сарафан так ладно сидели на бабе, что она казалась нарядною как царица, пусть и слегка запыленною от перебирания свеклы.

– Что с вами? – приглядевшись к бурсаку, растерялась Вера.– Вы, паныч, очень бледный. Может, водички принести?

Хома осторожно кивнул. Вера скрылась из виду и появилась с кружкой воды. Хома вожделенно протянул руки, но баба грациозно прошла мимо, свернув к полке со склянками у высокого узкого окна. Задумчиво поглядев на пузырьки с жидкостью, она откупорила один, понюхала и добавила в воду несколько капель.

Прошагав к гостю, баба присела на лавку рядом с ним и заглянула в глаза:

– Пейте.

От нее пахло полевыми цветами и чем-то сладким. Так изумительно, что Хомино дыхание участилось. Схватив кружку, он стал жадно пить воду, успевая поглядывать на Веру горящими глазами.

Щеки бабы порозовели. Убрав со лба прядку волос, она смущенно потупила глаза.

– Вот спасибо тебе,– выпив до конца, поблагодарил парень и тайком стал разглядывать ее изящную длинную шею, тонкую прозрачную кожу и блестящие ключицы. Вера была так хороша, так мила! Ее красота была неяркой, неброской, скорее оглушительно-нежной, сбивающей с ног своею беспомощностью. Бурсак даже решил про себя, что краше Веры никогда никого не встречал.

Так и сидели они молча, пока Хома таращился на все более смущающуюся Веру, и она не отводила взгляда, не убежала прочь, хоть и сидела как на иголках.

Приняв пустую кружку маленькими ручками, баба собралась уходить, но Хома поспешил извиниться:

– Сам не знаю, что со мною…

– Вам лучше быть осторожнее с моими настойками,– Вера лукаво улыбнулась, и в ее глазах заплясали огоньки.– Вы, видать, паныч, не привыкши. Некоторые могут быть очень крепкими,– она захихикала.

Парень покраснел как помидор, оттого что Вера все знает.

Закинув голову, баба расхохоталась, потрясая мягкими локонами, выпавшими из косы. Ее смех был нежным и звонким, словно переливался ручеек.

– Ну что вы, паныч,– она склонилась и положила свою ладонь Хоме на руку. Его сердце едва не выпрыгнуло из груди.– Все хорошо, не смущайтесь. В следующий раз я обязательно оставлю вам горилки.

Растрогавшись, Хома хотел сказать, что не нужна ему эта проклятая горилка. А нужна только Вера. Чтобы она вот так сидела с ним и держала его за руку целую вечность, никуда не уходя. Любуясь бабой, Хома хотел сказать, что никогда не испытывал таких чувств, но вместо этого он только открывал и закрывал рот, не произнося ни звука.

Смущенная Вера тоже замерла, глядя на него своими глазищами. Ее дыхание участилось. Хома подумал, что, наверное, нужно без слов просто наклониться к ней, всего чуть-чуть, и поцеловать. Но он не мог. Страх и стыд сковали парня.

На лице Веры проскользнуло что-то вроде разочарования или обиды. Что-то очень женское. Закусив губу, она поправила складки на юбке и, шумно вздохнув, поднялась, попятившись к двери.

– Отдыхайте, паныч,– неловко улыбнулась она.– Я пойду. У меня работы много,– она скрылась в сенях.

Прогулявшись до центра хутора, Хома в этот раз не приметил ничего странного. Наоборот, козаки и местный люд были необычайно улыбчивы и веселы, что казалось невероятным после тревог предыдущего дня.

Хома был приятно удивлен тем, как изменилось настроение хуторян, и радостно глубоко вдохнул, расправив плечи и ослабив веревку на поясе зипуна.

Вежливо здороваясь, парень стал весело насвистывать и шагнул за ворота вслед за лохматым табунщиком, намереваясь пройтись вокруг хутора.

Чья-то тяжелая рука легла на его плечо. Хома сжался и удивленно оглянулся. Перед ним с грозным лицом стоял вооруженный до зубов Фитиль.

– Пан учитель, куда собрался? – ехидно спросил он.

– Я… прогуляться хотел,– робко пробормотал Хома, чувствуя кожей угрозу и неприязнь, исходящие от пожилого козака.

– А что, учеба с панычами уже закончена? – сморщив грубое лицо, поинтересовался козак.

– Так паныч Авдотий болеет,– пожимая плечами, Хома попятился от козака, пока не уперся в кого-то.

Позади него стоял полуголый Сивуха, который возник словно из ниоткуда.

Сивуха широко улыбнулся Хоме беззубым ртом и распахнул объятия:

– Пан философ! Гуляешь?

Хома перевел растерянный взгляд с Сивухи на Фитиля, который стоял в воротах, не шевелясь, грозно как скала.

– А не выпить ли нам по чарке, пан философ?! – Сивуха приобнял бурсака и потянул обратно на хутор.

– Отчего же не выпить! – Хома робко улыбнулся и настороженно поглядел на старого козака.

Фитиль проводил их тяжелым взглядом.

– Пойдем, я покажу тебе хороший шинок,– не дожидаясь Хоминого ответа, Сивуха потащил его за рукав.

– Чего это он? – Хома встревоженно озирался на Фитиля.

Сивуха крепко повис на бурсаке, и Хома понял, что козаку просто-напросто трудно идти.

«Стало быть, он уже принял горилки»,– рассудил Хома.

Кроме того, от козака невероятно разило немытым телом, потом и луком.

– Ой, не бери в голову! – махнул Сивуха и незаметно показал язык Фитилю.– Фитиль – военный человек. У него, кроме этой войны, в голове ничего нету! Мы же с тобою – другое дело, верно? – подмигнул Сивуха.– Мы люди интеллигентные, тонко чувствующие. Нам, кроме работы, надобны развлечения, верно говорю?!

– Ох, и верно! – от души согласился Хома и снова повеселел.

Аккуратный, среднего размера шинок был полон. Хмельные козаки опрокидывали чарку за чаркой и гоготали так, что дрожали стены. Похожий на хорька плешиво-седовласый шинкарь улыбался им из-за стойки, протирая тарелки и погоняя дочку, тучную усатую дивчину с недовольной миной и тяжелой задницей.

Осторожно усевшись на лавку, залитую чем-то жирным и брезгливо протертую той самой дочкой, которая, казалось, только еще больше размазала жир, Хома склонился к Сивухе, который уже зацепился языком с молодым румяным козаком, которого, как Хома уже знал, звали Богданом.

Оживленно оглядываясь вокруг, парень поинтересовался:

– А что все гуляют? Праздник, что ли, какой?

– Ну, можно сказать и так! – обнимая Богдана, Сивуха ухмыльнулся беззубым ртом, поднял чарку и стал жадно пить, заливая лицо и шаровары. Отрыгнув, он прибавил:

– Мирный день – разве ж не праздник?!

– Праздник,– кивнул бурсак и осторожно отпил из своей чарки. Вкус был ужасный. Хома скривился, глядя на чарку.

– Скоро принесут Верину горилку,– поймав его взгляд, усмехнулся Богдан.– Это пойло лучше не пить.

– Экие вы цацы! – Сивуха придвинул к себе Хомину чарку. Козак мгновенно охмелел и говорил уже не очень внятно.– Радовались бы лучше, что живы-здоровы!

Богдан угрюмо кивнул, и за столом повисла тишина. Вдруг по шинку разлились ликующие возгласы. Козаки повскакивали с мест, кто-то даже кричал «ура».

Сивуха с Богданом тоже вскочили. Распахнув двери, седой шинкарь заносил здоровенные тяжелые кувшины и прятал их за стойку шинка. Тучная девка, его дочь, тут же начала разливать и разносить по шесть чарок зараз, то и дело шлепая по рукам излишне прытких выпивох, которые от нетерпения тянули ее за подол.

– Нас, нас не забудь! – встав на лавку, возбужденно кричал Богдан с раскрасневшимися щеками. Девка плюхнула кувшин на стол перед ними и, вильнув толстым задом, поспешно удалилась за стойку.

Все трое – Сивуха, Хома и Богдан – разом припали к чаркам. Великолепная горилка божественным нектаром растекалась по нутру. Шинок повеселел еще больше.

– Ай да Вера! – утерев еще совсем редкие, хиленькие усы, Богдан блаженно улыбался.– Ей-богу, женюсь!

– Ха! – кисло улыбнулся Сивуха.– Женилка-то выросла?

Богдан вспыхнул и открыл было рот, чтобы возразить Сивухе. Скривив морщинистое лицо, Сивуха пояснил:

– И не такие женихи к ней подбиваются! Куда тебе-то?!

Богдан обиженно засопел, опрокидывая чарку и жестом показывая дивчине, чтобы, не мешкая, принесла вторую.

– Это ты о ком?

– Знамо дело, о Ясногоре! – крякнул Сивуха.– А то ты не знаешь!

При упоминании имени приказчика молодой козак сердито сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев. Принявшись за вторую чарку, он недобро прошептал, едва слышимый среди шума и гогота:

– Вот ведь мерзавец! Мало того, что хочет сотника со свету сжить, так еще и за Верой моею волочится?!

– Как это хочет Гаврилу сжить? – вскинулся Сивуха, глядя на него сердитым мутным взглядом.– Думай, что мелешь!

– А я что думаю, то и мелю,– распалялся молодой.– Только ничего у него не выйдет! Пан сотник наш поправится, а Вера все равно не пойдет за него замуж! И ни за кого не пойдет… – с горечью прибавил Богдан.

– Это почему же? – осторожно поинтересовался Хома, который слушал их разговор очень внимательно, особенно ту часть, где говорилось про Веру.

Козаки, набычившись, переглянулись и замолчали. Наконец Сивуха сказал:

– Несчастная она девка, не пойми чем живет. Все только другим помогает, для себя ничего.

– И ведь нет никого на хуторе, кто бы не был ей чем-то обязан! – усмехнулся Богдан.– Я вот только не разберу, почему она грустная такая и всегда одна?

– Горе у нее,– буркнул Сивуха.– Несчастье, говорю же.

– Это ж какое? – разом спросили Хома с Богданом.

– Все знают, что она хотела лекаркой быть,– Сивуха благодарно принял у тучной девки новую чарку горилки и, подмигнув ей, смачно ударил ее по заду. Дивчина возмущенно замахала руками. Хохоча, Сивуха увернулся и продолжил, довольно улыбаясь:

– Не сложилось у Веры. Принимала трудные роды, дитя спасла, а роженица погибла.

– И что с того?! – ударил по столу захмелевший Богдан.– Она ж не виновата, всякое бывает!

– Всякое-то всякое,– рассудил Сивуха.– Да только это была жинка пана сотника. Вера с тех пор и не может простить себе.

– Брешешь! – Богдан присвистнул.– Отчего ж на хуторе об этом никто не знает?!

– Кому надо, тот знает,– отмахнулся Сивуха.

– А ты-то при чем?! – не унимался молодой.

– Я раньше был правой рукой пана Гаврилы,– обиженно процедил Сивуха.

– Ты?! – не поверил Богдан.– Да не может того быть!

– Да как это не может?! Думай, что мелешь! – Сивуха вскочил из-за стола.

Хома поспешил вмешаться.

– А что мы, братцы, не танцуем?! – выкрикнул бурсак и развернулся к остальным: – Разве ж это веселье, без танцев?!

По всему шинку раздались радостные возгласы. Козаки повскакивали с мест, кто-то робко запел, его поддержали нестройные голоса. Поспешив в середину шинка, Хома сбросил шапку и пустился в пляс.

В мазанку Веры Хома добрался с трудом, когда на дворе уже смеркалось, а шинок опустел. Скинув лапти на входе в горницу, бурсак прошагал до постели и тяжело рухнул, продолжая напевать веселые песенки.

В сенях скрипнула дверь, и сердце парня выжидающе забилось. Он перестал петь. Показалась уставшая Вера и, робко поздоровавшись, хотела, как обычно, юркнуть за занавеску.

Но захмелевший и довольный Хома был радостно смел.

– Вера, не уходите, пожалуйста,– улыбаясь, позвал он.– Мне надобно с вами поговорить.

Вера послушно подошла, скромно опустив густые темные ресницы:

– Чего изволите, пан философ? Может, вы голодны?

– Нет, спасибо,– Хома покачал головою.– Хотя, признаться, я не отказался бы от чарки горилки.

– Сейчас! – подобрав юбку, Вера проворно выпорхнула в сени и вернулась с чаркой.

– Присядьте, пожалуйста,– попросил парень. – Когда вы рядом, мне становится спокойнее на душе.

– Ну, хорошо,– Вера осторожно опустилась на лавку и испуганно поглядела на него.

Хома и сам был напуган. Сделав большой глоток, он спросил:

– Как паныч Авдотий?

– Авдотий быстро поправляется,– Вера улыбнулась.– Скоро вы сможете начать занятия.

– Это хорошо,– пробормотал парень, вглядываясь в ее бледное лицо.– Знаете, Вера, много странного и чудного заметил я у вас на хуторе.

– Что же, например? – наморщив лоб, поинтересовалась Вера.

Бурсак поразмыслил, стоит ли рассказывать о том, как напугал его на псарне вид истерзанной собаки. Передумав, он произнес:

– Я знаю, умер у вас кто-то?

– Маруся,– Вера печально вздохнула.– Несчастный случай, страх такой! это ужасно,– схватив юбку, она стала нервно мять холстину между пальцев.– Никак не могу привыкнуть к тому, что люди иногда умирают,– призналась Вера.

– Это тяжело,– согласился Хома, пожалев Веру и решив больше не задавать вопросов про Марусю.– Тяжело вам здесь? Это не хутор, а крепость какая-то,– семинарист поежился.– К чему вам все эти укрепления? На хутор часто нападают?

Вера с нежностью заглянула Хоме в глаза:

– Не тревожьтесь, паныч. Все с вами будет хорошо. Козаки нас всех защитят.

– Я не только за себя тревожусь,– признался Хома.

– А за кого же еще? – удивилась Вера.

– За вас,– тихо признался парень и покраснел до кончиков ушей.

«Хорошо, что свет от свечи такой тусклый»,– с облегчением подумал он.

Однако ж свет не помешал ему разглядеть, что при его словах Вера вся заалела.

– Почему ж вы считаете, что у нас крепость? – с придыханием спросила она.

– Сегодня утром один козак не дал мне выйти за ворота,– Хома задумался.– Я не знал, что не могу покидать хутор.

– Ну что вы, паныч,– Вера как-то нервно расхохоталась.– Козаки суровые, но справедливые. Померещилось вам, поди. Угощайтесь, пан философ, и ложитесь спать,– ласково прибавила она.

Хома перевел взгляд на худые плечики, на острые груди и бледные тонкие запястья бабы и прошептал:

– Нравишься.

Баба застенчиво подняла глаза и впервые прямо посмотрела на Хому. Парень почувствовал, что земля уплывает у него из-под ног, и протянул к Вере руки. Она не оттолкнула. Продолжая глядеть Хоме прямо в глаза, Вера осторожно взяла у него чарку, поставила ее на стол и приблизилась к гостю. Накрутив на палец курчавый волос Хомы, она кокетливо улыбнулась:

– Ты тоже, хлопец, удался!

Сердце Хомы застучало бешено. Он наклонился, чтобы поцеловать бабу, но тут из-под его рубахи показалось голубое сияние.

– Что это? – испуганно отпрянула Вера.

– Так,– Хома торопливо прикрыл сияние ладонью, но оно все равно проступало сквозь пальцы.

– Ну надо же,– Вера не могла оторвать зачарованных глаз.– Как красиво.

– Хочешь, подарю? – тяжело дыша, предложил Хома.– Проси, что хочешь.

– Ничего мне, паныч, не нужно,– Вера рассмеялась и отстранилась.– Мне только боязно, что вы носите его рядом с крестом,– призналась она.– Вы, конечно, ученый, не то что я,– баба стыдливо потупила глаза.– Но разве так можно?

– Да черт с ним, с этим каменюкой,– прошептал Хома и, стянув амулет, сунул в карман.– Давай мы лучше о нас поговорим?

– О нас? – Вера удушливо покраснела.

– Я как тебя увидел, только о тебе и думаю,– признался парень.

Вера раскраснелась еще сильнее и спрятала лицо в ладони. Хома взял ее за подбородок и поцеловал с большой нежностью.

Баба тяжело и влажно задышала, податливо открывая рот под его поцелуями. Хома робко приобнял ее за талию.

Вера вдруг отстранилась и встала с лавки. Развязав пояс, она медленно расплела косу, разметав по плечам мягкие русые локоны. Скинув юбку и рубаху, она погасила свечу и маленьким пальчиком подозвала к себе замершего от восхищения Хому.