Текст книги "Работа с родителями: Психоаналитическая психотерапия с детьми и подростками"

После краткого описания клинических случаев Майлз касается ряда вопросов, связанных с травмой, семейной историей, родительско-детскими отношениями, семьей и культурой. Эти вопросы включают в себя:

1. Травму матери.

2. Привязанность девочки к отцу-насильнику.

3. Внутренний конфликт матери, вызванный желанием сохранить брак с мужем-насильником, что затрудняет ее понимание степени травмированности ребенка и сопровождается тревогой и болезненными переживаниями.

4. Тот факт, что матери девочек, возможно, сами пострадали от насилия со стороны своих отцов или других людей.

5. Проблематичность обеспечения матерью безопасности и защиты своему ребенку, так как мать сама страдает от отсутствия стабильного и надежного объекта привязанности.

6. Вызывающее поведение ребенка, подвергшегося сексуальному насилию (сексуально окрашенное поведение, с одной стороны, и отчуждение и переживание собственной неполноценности – с другой).

7. Понимание и проработка проявлений контрпереноса, возникающего у работающих с родителями специалистов, в результате интенсивной проекции переживаний членами семьи, в которой произошло насилие.

8. Признание того, что сексуальное насилие вызывает болезненные переживания у терапевта и может нарушить его способность к анализу, из чего следует необходимость проведения супервизии.

9. Необходимость работы с сообществом специалистов, занимающихся заботой о ребенке (социальные работники, персонал служб социальной опеки, приемные родители, учителя и т. д.).

Затем Майлз рассматривает терапевтические качества, необходимые специалисту по работе с родителями; его обязанность учитывать рамки лечения и психотерапевтической работы с ребенком и его задачу по обеспечению безопасности ребенка. Майлз отмечает, что такой специалист должен поддерживать мать и помогать ей справляться с чувствами отчаяния, шока и смущения, вызванными раскрытием факта сексуального насилия. Если у матери хватает на это сил, то с помощью терапевта ей необходимо связать эти переживания с собственным детским опытом депривации, насилия и травматизации. Ограниченная по времени помощь родителям, которую описывает Майлз, несомненно, имеет большое значение и помогает психотерапевтической работе с детьми. Очевидно, что эти родители, большинство которых в детстве также пережили депривацию и травматизацию, по крайней мере, получают конкретную помощь в решении некоторых проблем, хотя, без сомнения, они нуждаются в более длительной поддержке. Конечно, это выявляет недостатки в работе общественных служб психического здоровья, отражающие несовершенство социальной политики и системы помощи семьям, переживающим социальные и экономические трудности. В таких семьях обычно происходят депривирующие и травмирующие события, обусловленные запущенностью детей и физическим, сексуальным и эмоциональным насилием над ними.

Темы, затронутые в этой книге, были выделены в результате многолетних исследований и клинических работ специалистов из ряда европейских стран. Мы надеемся, что их опыт поможет дальнейшему развитию психоаналитически ориентированной работы с детьми и семьями в Европе. В то же время эта книга может стать профессиональным инструментом для студентов, обучающихся детской и подростковой психоаналитической психотерапии.

Главный редактор

Январь 2002

Глава первая
Беседы с родителями[2]2
  Эта глава основана на материалах конференции Ассоциации детских психотерапевтов, состоявшейся в марте 1997 г.


[Закрыть]
Маргарет Растин

Эта глава задумана как краткий обзор текущей практической работы, проводимой в Тавистокской клинике. Описанный здесь подход показывает всю важность тесного сотрудничества детских, подростковых и семейных центров психического здоровья Британской национальной службы здравоохранения. Я расскажу о различных вариантах этого подхода, приведу примеры из клинической практики, остановлюсь на некоторых этических аспектах и постараюсь показать, как работа с родителями становится неотъемлемой частью деятельности детского психотерапевта.

История практической работы с родителями в рамках детского консультирования

Вначале мне хотелось бы дать небольшую историческую справку. Первые поколения детских психотерапевтов могли рассчитывать на помощь опытных социальных работников (Harris, 1968). После войны детские консультационные центры имели ряд преимуществ. Во-первых, их работа строилась по мультидисциплинарному принципу, а во-вторых, социальные работники в своей деятельности основывались на психоаналитическом понимании человеческого развития и семейных отношений. Описывая свою работу в медицинских учреждениях, Винникот говорит о том, что существовавшие в то время многопрофильные команды во многом способствовали развитию его творческого потенциала и установлению высоких стандартов практической деятельности. Это была совершенно уникальная культура заботы о ребенке.

Работа с маленькими пациентами, которой я занималась во время моей практики и в первые годы после получения диплома, часто сопровождалась длительными контактами либо с матерью пациента, либо с обоими родителями, в процессе которых особое внимание уделялось внутрисемейным отношениям. Анализируя источники тревоги родителей, психоаналитически ориентированные социальные работники не забывали об основной цели своей работы, а именно о проблемах ребенка (Shuttleworth, 1982). Их работа в основном велась на стыке консультирования (касающегося поддержки детско-родительских отношений) и психотерапии. Феномен переноса использовался, хотя и косвенно, для установления источника эмоциональных конфликтов. Однако в тот период произошли изменения в подготовке специалистов и в требованиях к их профессиональным качествам, что привело к запрету на определенные формы практической деятельности. В конце 1970-х годов интерес к внутренним аспектам взаимоотношений угас, и основным терапевтическим инструментом социальных работников стала семейная терапия. Детским психотерапевтам пришлось переосмыслить методы работы с родителями.

Особенности работы детских психотерапевтов

Такое положение вещей привело к тому, что многим из нас пришлось возложить на себя новые обязанности. Известно, что для обеспечения эффективной работы с детьми (без перерывов и отмены сеансов) необходима постоянная работа с родителями. Раньше эти функции выполнял один из наших коллег. Однако нововведения потребовали внесения определенных изменений в технику работы с пациентами. В рамках психоаналитической модели нас обучали распознаванию феноменов переноса и контрпереноса и интерпретации бессознательного материала, и основной целью работы был инсайт. Но такой подход не всегда применим в процессе взаимодействия с родителями. Поэтому нам пришлось научиться другим способам интерпретации наших наблюдений за структурой объектных отношений. При работе с детьми мы должны были учитывать также влияние таких факторов, как неустойчивый брак, пограничные состояния личности, вероятность психотических срывов у взрослых, нарушение структуры семьи и т. д., и это потребовало от нас приобретения новых навыков. Я не уверена в том, что мы способны в полной мере оценить влияние этих факторов на состояние ребенка. В Тавистоке обучение работе с родителями является обязательной частью подготовки специалистов, но зачастую эта работа оказывается крайне сложной. Из-за отсутствия внешнего контроля у специалиста часто возникает вопрос: достаточно ли полно он оценил ситуацию, достаточно ли внимания уделил этой работе, достаточно ли качественно она проделана? Иногда беспокойство по этому поводу побуждает детских психотерапевтов повышать свою квалификацию и обучаться психоанализу или психотерапии взрослых пациентов. Имеется много самых разных причин для совершенствования профессиональных навыков, но, возможно, в наибольшей степени потребность в дополнительном обучении обусловлена необходимостью решать проблемы взрослых людей, вовлеченных в процесс детской психотерапии.

Предлагаемая модель работы

Проанализировав данные, полученные при работе с родителями, я выделила четыре основные категории случаев. В первую категорию входят случаи, где основная задача терапевта состоит в том, чтобы заручиться поддержкой родителей для обеспечения эффективной терапии ребенка. Ко второй категории относятся случаи, когда родителям необходима помощь в выполнении их родительских функций. Отдельным направлением в рамках этой категории является работа с родителями младенцев и маленьких детей (Daws, 1989; Miller, 1992). К данной категории относятся родители, которые чувствуют, что не могут понять причины поведения и поступков своих детей, а также те родители, которые столкнулись со сложными жизненными ситуациями – болезнь кого-либо из членов семьи, экономические проблемы, временная недееспособность, тяжелая утрата и т. д. Эти родители либо настроены на установление партнерских отношений с психотерапевтом, либо сами нуждаются в помощи, которая была бы сфокусирована только на выполнении ими родительских функций. К третьей категории относятся случаи, когда непосредственной целью работы является изменение взаимоотношений в семье. Эта работа проводится с согласия родителей и является одной из составляющих лечения ребенка; она может проходить в разных формах, включая супружескую терапию, индивидуальную терапию с акцентом на внутрисемейные отношения, семейную терапию как таковую. К последней категории относятся случаи, где требуется индивидуальная психотерапевтическая работа с одним или с каждым из родителей. Родители становятся пациентами по собственному желанию, даже если изначально они обратились к психотерапевту в связи с проблемами ребенка. И психоаналитическая психотерапия, и терапия, направленная на внутрисемейные изменения, могут применяться как параллельно с лечением ребенка, так и независимо от него. Я прекрасно понимаю, что выделенные категории достаточно схематичны и что во многих клинических случаях возникает необходимость смены методов лечения, но какая-то классификация все же необходима. Иногда психотерапевту необходимо не только осознать необходимость смены метода работы, но и объяснить это пациенту. В чем-то это похоже на переход от диагностики непосредственно к терапии. Если в процессе работы становится ясно, что первоначально поставленные цели ошибочны, то, сообщив пациенту об этом, мы можем получить его согласие на изменение методов работы и избавить себя от сомнений относительно того, за что именно мы несем ответственность. Примеры, приведенные ниже, иллюстрируют эти положения.

Первый клинический случай

Сначала рассмотрим работу с родителями, связанную с поддержкой нормального хода лечения ребенка. Приведу пример из моей недавней практики. Восьмилетний мальчик должен был проходить курс психотерапии три раза в неделю. Его родители, христиане-евангелисты, даже будучи разведенными, принимали непосредственное участие в воспитании двоих своих детей. Ребенок прошел годичный курс терапии в детской группе, а его мать параллельно посещала родительскую группу, о которой она вспоминала с теплотой. Затем она почувствовала потребность в индивидуальной терапии, и ей было предложено посещать сеансы раз в неделю. Однако отец – мистер А. – захотел пройти такую же терапию. Отношения между родителями были крайне сложными, они все время спорили друг с другом и не могли прийти к единому мнению относительно воспитания детей. В жизни мистера А. случались маниакально-депрессивные периоды, в прошлом он совершил серьезную попытку самоубийства. Он находился под наблюдением психиатра и в свое время прошел курс психологического консультирования.

Он очень тщательно следил за тем, чтобы проходить такую же терапию, как и его жена. Его многочисленные жалобы руководству клиники на медицинский персонал были приложены к материалам о ребенке. Я получила эти документы после того, как мой ученик начал курс терапии с этим мальчиком. Что мы могли предложить его отцу?

Я предвидела, что в будущем могут возникнуть проблемы, поэтому сочла за лучшее сразу прояснить ситуацию. На нашей первой встрече я предложила мистеру А., что буду выполнять роль консультанта по данному случаю – в Тавистоке так называли клинических кураторов случая. Мы договорились, что я буду встречаться с ним и с терапевтом его сына (молодым человеком, для которого это был первый серьезный пациент) через определенные промежутки времени для оценки успешности психотерапии. Если между нашими встречами происходило что-то важное, мистер А. должен был связаться со мной и сообщить о происшедшем. Во время нашей первой встречи мистер А. вел себя очень агрессивно, угрожая обратиться к своему адвокату или пожаловаться во все возможные инстанции, если он почувствует, что его отстраняют от принятия каких-либо решений, касающихся лечения его ребенка, или ущемляют его права. Однако, несмотря на все свои угрозы, он всячески поддерживал терапию мальчика и привозил его на сеансы.

Я понимала, что здесь необходимо учитывать ряд факторов: во-первых, отец должен был почувствовать, что к нему относятся серьезно и что его не считают психически неполноценным человеком; во-вторых, он должен был знать, кто за что отвечает, учитывая, что первоначально в этом вопросе возникла путаница; в-третьих, работать с ним должен был тот член команды, который, по его представлениям, пользовался наибольшим авторитетом и которому он мог высказывать свои претензии. Обычно психотерапевты не стремятся занимать авторитетную позицию, но при определенных обстоятельствах такая позиция допустима, особенно когда она основана на знаниях и готовности взять ответственность на себя. Это может быть лучшим сдерживающим фактором при работе с нестабильными пациентами-родителями.

Родители, которые ищут поддержки

Рассмотрим работу с родителями, которые сознательно ищут поддержки. Я хотела бы рассказать о двух случаях работы с родителями детей, страдающих аутизмом. Отметим, что у этой категории родителей существуют особые потребности, во-первых, из-за тех трудностей, с которыми они сталкиваются при взаимодействии со службами, вовлеченными в работу с аутичными детьми, и, во-вторых, из-за особого чувства одиночества, которое часто испытывают такие семьи (Klauber, 1988). Аутичных детей очень сложно понять и социализировать. Сью Рейд и Труди Клаубер (мои коллеги из Тавистокской клиники, занимающиеся разработкой методов работы с семьями, воспитывающими страдающих аутизмом детей) предприняли попытку внедрить новый метод работы с родительской группой. Встречи проводились по вечерам. На этих встречах родители делились своими проблемами и вместе обсуждали их. Родители чувствовали, что таким образом они помогают друг другу справиться с семейными и социальными проблемами. Эти встречи являлись дополнением к основной терапевтической работе.

Одна из моделей работы по поддержке родителей состоит в том, что детский терапевт работает также и с родителями. Это может служить дополнением к вышеупомянутым вечерним встречам и подходит для тех случаев, когда родители не желают привлекать другого врача или когда ресурсы ограничены и этот вариант является единственно возможным. Обычно у родителей, чьи дети страдают аутизмом или психозом, существует потребность в установлении тесного контакта с детским терапевтом. Часто это единственный человек, который способен помочь им разобраться в сложностях поведения их ребенка. Если родителям удается понять, что стоит за странными ритуалам и импульсивными поступками их ребенка, им становится значительно проще общаться с ним (Tischler, 1979).

Второй клинический случай

Работая с девочкой Холли, страдающей психозом, с которой я проводила психотерапию в течение девяти лет (когда мы начали терапию, ей было 13), я поняла, что работа с ее родителями во многом мне помогла. Сначала я неохотно взялась за ее терапию и даже предложила родителям поработать с другим психотерапевтом. Постепенно родители начали доверять мне, увидев, что я действительно могу объяснить поведение и особенности общения их ребенка и что я действительно понимаю, насколько обременительно это серьезное заболевание для других членов семьи. В частности, мать рассказала мне о многочисленных встречах с другими психотерапевтами, которые именно ее обвиняли в аутизме Холли. Поначалу она считала, что ей самой нужна помощь психиатра и что проблемой является ее тревожность, а не болезнь ребенка. Постепенно она начала доверять мне, убедившись, что я понимаю, как она страдает из-за болезни Холли и насколько тяжело нести ответственность за эту девочку и находиться рядом с ней.

Я встречалась с этими родителями на протяжении всего периода лечения Холли. Иногда по просьбам родителей к нам присоединялись и другие специалисты, так или иначе задействованные в работе с девочкой. Например, когда после ее восемнадцатилетия встал вопрос о дальнейшем образовании Холли, к нам присоединился работник местной социальной службы; а после того, как Холли поместили в интернат, время от времени на сеансы приходила медсестра из этого учреждения. Родители видели, как во время этих встреч я интерпретировала поведение Холли для того, чтобы другие специалисты правильно поняли ее состояние. Родители ценили мою готовность обсуждать с ними реальное положение вещей: раньше они чувствовали, что на них оказывают давление, вынуждая их соглашаться на то, что казалось им противоречащим интересам Холли. В частности, от них скрывали тяжесть состояния девочки, внушая им необоснованный оптимизм относительно ее будущего.

Мне удалось добиться существенных успехов в работе с этими родителями, и моей единственной неудачей была попытка уделить больше внимания младшей сестре Холли, по поводу которой я также испытывала беспокойство. Мы начали работу с обсуждения отношения Холли к родителям. Она отвергала свою мать и вообще все женское, но идеализировала своего отца – преподавателя живописи. Сначала он считал свою дочь талантливой. Она очень искусно создавала модели, в основном с фаллической подоплекой: маяки, ветряные мельницы и т. д., – Холли была готова делать их десятками. Изготовление этих фигурок помогало ей отрицать собственную женственность. Ее недоверие и ненависть к матери частично являлись реакцией на ненависть самой матери по отношению к девочке в первые годы ее жизни. Мать очень болезненно переживала тот факт, что ее ребенок болен. Аутичная дочь вызывала у нее отторжение еще и потому, что мать считала болезнь Холли результатом плохой наследственности. Эти переживания наполняли ее ненавистью, которую она не в силах была сдерживать. Однако для того, чтобы Холли перестала отвергать любовь и заботу матери, ее отец должен был изменить свою позицию – ему следовало отказаться от поощрения патологических форм ее поведения и исключить ситуацию выбора между родителями. Наша совместная работа помогла девочке вновь обрести уважение к материнской роли и позволила матери доказать свою необходимость. Отцу Холли пришлось отказаться от некоторых нечестно приобретенных преимуществ в отношениях с Холли и разделить с матерью тяжелую необходимость время от времени противостоять желаниям своей дочки.

Смена ролей смогла произойти благодаря способности матери проявить нежность и способности отца быть надежным человеком.

На следующем этапе терапии мы попытались отвлечь Холли от ее навязчивых защитных ритуалов. Со временем семья начала доверять мне, и с моей помощью они научились бороться с болезненной ригидностью девочки. Она требовала, чтобы члены семьи ездили на автобусе по одному и тому же маршруту, ели в определенные дни определенную пищу и отвечали на вопросы, которые она задавала до этого тысячу раз. В конце концов, родители предъявили ей ультиматум. Беседуя друг с другом и со мной, они осознали, что мир Холли не рухнет, если ее требования не будут выполняться. Ее ритуалы производили на них такое сильное впечатление, что постепенно у них сформировалось твердое убеждение, что хрупкий внутренний мир Холли подобен ракушке, которая может разбиться от малейшего прикосновения. Обретение своих родительских полномочий и освобождение от ригидного контроля Холли являлось, по сути, борьбой с влиянием бабушки по материнской линии. Она болезненно идеализировала внучку, не замечая, что этим она опустошает жизнь других людей и свою собственную. Мать Холли нашла во мне союзника, так как ей действительно требовалась поддержка. Со стороны своей матери она ощущала злость и порицание, и в то же время на нее давило отчаяние, безысходность и чувство вины, исходящие от дочери. Благодаря подробному обсуждению эксцентричных требований Холли, они научились понимать их смысл, хотя раньше эти требования казались им абсолютно непостижимыми. Постепенно они научились делать различия между тем, что действительно имело значение и к чему стоило прислушаться, и тем, что было обычной реакцией отторжения на ограничения со стороны родителей. До работы с психотерапевтом центром жизни этой семьи были проблемы Холли. Теперь родители каждый раз задавали себе вопрос – нужно ли ей подыгрывать? Например, когда она в сотый раз спрашивала, будет ли она жить в одной комнате с сестрой во время семейных каникул, родители задавали себе вопрос, нужно ли терпеливо отвечать снова и снова или лучше показать ей, что они не собираются играть по ее правилам?

Третий этап работы заключался в том, чтобы помочь родителям постепенно привыкнуть к периодическим разлукам с дочерью. Холли очень рано пришлось покинуть семью. Когда ей было 4 года, ее на год поместили в психиатрическую лечебницу далеко от дома, так что с семьей она могла проводить только выходные. Ее мать понимала, какую травму это нанесло Холли. Она даже отказывалась забирать ее на выходные, потому что еженедельные разлуки были невыносимы для девочки. Мать испытывала настолько сильное чувство вины, что с тех пор даже думать не могла о том, чтобы Холли снова уехала из дома. Впервые этот вопрос был поднят, когда речь зашла об образовании Холли. На момент нашей первой встречи она ходила в школу для отстающих детей. Этот вариант нельзя было назвать подходящим – девочка доводила учителей до бешенства своим непрерывным психотическим бормотанием, дети на игровой площадке дразнили и унижали ее, так как боялись ее сумасшествия. Смена школы означала, во-первых, длительное путешествие, а во-вторых, пребывание вне дома пять дней в неделю. И Холли, и ее мать расценивали это как катастрофу – мать чувствовала, что не простит себе повторной разлуки, а Холли полагала, что она снова окажется в «камере пыток». Для того чтобы они смогли избавиться от своих страхов и более реально оценить ситуацию, потребовалась продолжительная и кропотливая работа. Позже нам пришлось к этому вернуться, когда Холли исполнилось 19 лет. Наиболее приемлемым местом для дальнейшего обучения и развития Холли был интернат, находившийся в 40 милях от дома. Учащиеся проводили там большую часть времени и даже на выходные редко возвращались домой. Я настояла на том, чтобы Холли, несмотря на эти перемены, продолжала проходить курс терапии, и это помогло ее матери поверить, что еще не все потеряно.

Заключительная часть работы, которую я хотела бы обсудить, началась только в последние годы терапии с Холли. Я полагаю, что работа приобрела очертания только тогда, когда мы начали обсуждать сроки окончания лечения. Во время сеансов мать начала рассказывать мужу ужасные эпизоды из истории своей семьи. Он всегда знал о том, что ее старшая сестра была больна шизофренией и долгие годы находилась в психиатрической клинике. Бабушка считала, что Холли ждет такое же будущее, если окружающие не будут защищать ее от безумия внешнего мира. Однако муж никогда не знал о том, что у отчима матери Холли (ее отец умер, когда она была совсем маленькой) была параноидная форма шизофрении и он терроризировал жену и двух дочерей своими непредсказуемыми вспышками ярости. Детство матери Холли прошло в атмосфере безумия сестры и отчима. Когда я узнала об этом, я была поражена храбрости, с которой эта женщина боролась за нормальную жизнь. Наша работа помогла ей выйти на другой уровень развития, поверить в любовь мужа и обрести самоуважение.

Мне кажется, что здесь уместно уделить внимание еще двум моментам. Выяснилось, что для встреч с этой парой мне требуется не менее 75 минут. Пятидесяти минут не хватало на то, чтобы обсудить вопросы, связанные с Холли, и при этом дать ее родителям возможность выговориться. Даже после увеличения продолжительности встреч было очень сложно завершать сеансы, хотя отец постепенно научился следить за временем. Вскоре и у матери появилось ощущение структуры сеанса. Это придавало ей сил, чтобы собраться и уйти. Часто ее переполняли эмоции, однако она всегда старалась справиться с ними, прежде чем уйти. Важно также, что мать могла звонить мне между встречами. Она не злоупотребляла этой возможностью, однако наши разговоры обычно были очень долгими. Она звонила, когда беспокоилась о том, как те или иные внешние изменения могут повлиять на Холли, и когда чувствовала, что должна рассказать об изменениях в поведении дочери, которые она не могла объяснить. Через неделю после заключительного сеанса она позвонила, чтобы сказать мне, что Холли загрустила и однажды сказала ей: «Я хочу быть в той комнате, чтобы разговаривать с миссис Растин». Мать боялась, что Холли не справится без меня, и в то же время была тронута тем, что ее дочь обращается к ней за поддержкой.

Третий клинический случай

Теперь я опишу вторую модель поддерживающей работы (я хотела бы выразить свою признательность Дж. Луз за предоставленный клинический материал).

Мистер и миссис Б., родители девочки Бэт, страдающей аутизмом, еженедельно посещали психотерапевта параллельно с лечением дочери. Долгое время их терапевт не могла эффективно работать с ними из-за непрерывных монологов миссис Б. Когда она начинала говорить, мистер Б. терял нить разговора и сидел с отсутствующим видом.

Мать миссис Б. умерла, когда той было всего несколько месяцев. Она конфликтовала с мачехой и ненавидела свою сводную сестру, которая страдала тяжелым психическим расстройством. Мистер Б. был военнослужащим и приехал в Англию после того, как получил травму на службе.

Сначала терапевт просто не могла представить, что у этой пары могут быть дети– настолько отчужденными друг от друга они казались. После года терапии на одном из сеансов миссис Б. колко заметила, что в прошлом году их терапевт не уходил в отпуск, а с этого года стал пользоваться каникулами. Мистер Б. рассказал о том, как его серьезно больному отцу поставили неправильный диагноз. По его убеждению, следует избегать докторов, которые не умеют признавать своих ошибок. Миссис Б. критиковала школу, где не нашлось чистых штанишек для Бэт после того, как она упала в лужу, – ее отправили домой в подгузниках.

«Если у них есть чистые подгузники, почему нет чистых штанишек?» Затем разговор зашел о том, как они всей семьей отправились на пикник, во время которого обнаружилось, что у Бэт появились предпочтения в еде. Терапевт попросил миссис Б. вспомнить, как она питалась в семье.

Миссис Б. с грустью сказала, что ее основной едой был школьный обед. Ее отец приходил домой поздно, поэтому по вечерам она пила чай с гувернанткой, а после свадьбы отца ужинала с мачехой и младшей сестрой. Это было сказано с некоторой холодностью. Терапевт поинтересовалась, что она делала, когда была голодна – была ли у нее возможность перекусить чем-нибудь? Казалось, этот вопрос ее обрадовал. Она рассказала, что ей запрещали есть сладости, когда на ней была надета школьная форма. Мистер Б. проявил интерес, как будто никогда об этом не слышал. Его жена отметила, что их старшая дочь Элис может покупать себе лакомства всегда – когда ей захочется.

Когда мистера Б. спросили, помнит ли он, как питался в детстве, он с улыбкой сказал, что ел много, особенно на завтрак. Вся семья собиралась вместе, часто даже с бабушкой и дедушкой.

Он выглядел счастливым и продолжал рассказывать о том, как в старших классах школы и университете подрабатывал на фермах и ел вместе с фермерскими семьями. Он сказал, что в городе ему сложно было устроиться на работу, но он всегда мог найти работу вроде «удаления листвы». Терапевт спросила, что это значит – «удаление листвы».

Он оживился и очень эмоционально описал процесс гибридизации и опыления кукурузы. Он рассказал о том, как прогуливался вдоль бесчисленных рядов кукурузы в определенном темпе, снимая сухие листья с каждого початка.

Его жена развернулась и посмотрела на него так, как будто увидела его впервые. Терапевт посчитала, что нет никакой необходимости в дальнейшем поддержании беседы, так как мистер Б. уже смог привлечь внимание жены – она смотрела на него с удивительной теплотой.

Обсуждение

Я думаю, что этот материал очень хорошо отображает процессы, происходящие между родителями под руководством терапевта. Муж и жена заинтересовались фактами биографии друг друга, которые были им неизвестны: время, проведенное порознь в прошлом и настоящем, казалось, обогатило их отношения. Они перестали воспринимать терапию как бесполезный и неприятный процесс и начали получать удовольствие от сеансов.

Техника, которую терапевт применила для борьбы с бессмысленным потоком слов, наполнявшим первые встречи, была основана на тщательном наблюдении и состояла из трех элементов.

Во-первых, терапевт быстро выявила негативный перенос. Она показала, что у нее достаточно сил, чтобы справиться с ним, что позволило преодолеть инфантильное убеждение миссис Б. в том, что о ней никто не заботится, – следствие ранней смерти матери и чувства, что она была для нее слишком большой обузой. В запоздалых попытках мистера и миссис Б. обучить Бэт элементарным навыкам самообслуживания проявлялась некоторая идентификация с компетентным взрослым.

Во-вторых, терапевт перебивала миссис Б., когда та начинала повторяться; она пыталась удержать внимание мистера Б. и подчеркивала необходимость его активного участия в беседе.

В-третьих, терапевт постоянно интересовалась мыслями и чувствами каждого из родителей, так что постепенно они начали осознавать ценность своего жизненного опыта, учились обогащать беседу, слушая друг друга.

Когда терапевт стала более настойчива в своих вопросах, она выяснила, что Бэт до сих пор спит в одной комнате с родителями. В процессе дальнейшего обсуждения миссис Б. вспомнила, как однажды они уезжали на выходные и в гостинице она поставила детскую кроватку рядом с кроватью родителей, но заметила, что Бэт хочет спать на кровати рядом с сестрой. И мать тогда обратила на это внимание. Этот пример показывает, насколько важны настойчивые расспросы терапевта. Они позволяют справиться с тенденцией, существующей в большинстве семей, где есть аутичные дети, – вместо полноценного общения там царит непонимание и отчужденность. По словам мистера Б., терапевт знала, что делает, в отличие от врачей, с которыми ему приходилось иметь дело в прошлом.