Текст книги "Желтые шторы, морская свинка и конец света"

Даша подошла поближе. Темнота не рассеялась, но она знала: если протянуть руку, пальцы упрутся в стену.

Не уперлись.

Это был не проход, а скорее лаз, пришлось пригнуться, но пройти удалось легко. Должно быть, наружная стена была чуть дальше, а между нею и стенкой, видимой от двери, пряталась небольшая каморка, тоже с окошком, тоже грязным. При тусклом дневном свете Даша разглядела стол, залежи бумаги и пишущую машинку. Лампа днем не горела.

И тут под ноги ей кинулся кто-то небольшой, но плотный, белесый, твердый, как мяч. Даша еле устояла, а белесый рванул прочь, к раскрытой двери.

– Стой!

Бегал Сценарист не слишком хорошо, засиделся, наверное. Хвост у него, оказывается, был – тонкий и длинный, за хвост Даша его и ухватила.

Сценарист угрожающе зарычал, потом прыгнул, не жалея хвоста, и пребольно тяпнул Дашу за руку.

– Зараза! – завопила и заплакала она, но хвост не выпустила, а намотала на руку крепче. Второй рукой она попыталась ухватить Сценариста за рога – не вышло. Сценарист наладился укусить ее за ногу, но его зубы скользнули по джинсам, не причинив на сей раз вреда. Вот тут он совсем разозлился.

– Даша!

Игорь влетел на чердак и кинулся ей на помощь, не разбирая, с кем она там дерется. Только присвистнул, когда рычащее существо бросилось на него, но не растерялся и накинул Сценаристу куртку на голову. Тот заметался и завыл, чуть было не вырвался, но вдвоем справиться с ним оказалось не так трудно. Сценариста замотали в джинсовую куртку и перевели дух.

– И куда это теперь? – спросил Игорь, еле отдышавшись.

– У нас клетка есть, – Даша тоже дышала тяжело, – от крыс осталась.

– Ну давай его… – Игорь запнулся, должно быть, представив, каково будет волочь Сценариста по крутой лестнице вниз. – Тащи лучше клетку сюда. Я это удержу.

Даша сомневалась, что удержит, но Игорь справился. Дверца клетки оказалась маловата для такого пленника, но пропихнуть Сценариста внутрь они все же сумели.

– Он ее не разнесет? – спросил Игорь.

Даша пожала плечами:

– Я не знаю…

Сценарист, похоже, был не настолько силен, чтоб ломать клетку, дрался больше от ярости. Очутившись за решеткой, он зарычал, а потом лишь тоненько скулил, просовывал пальцы сквозь прутья и шевелил ими, словно пытаясь привлечь неожиданного спасителя.

– Фу, – сказала Даша, – как паука заперли…

– Что это за тварь-то? – спросил Игорь.

– Не знаю… живет он тут.

– Не знаешь, но охотишься по чердакам?

– А ты-то как здесь оказался? – дошло вдруг до Даши. – Семи-то еще нет.

– Я и не собирался приезжать в семь, – усмехнулся Игорь.

– Ты вообще не отвечал.

– На первую ответить собирался, – серьезно сказал он, – но тут увидел твою маму.

– Что?

– Ага. Она в банк ходила, там и встретились.

– И ты ей рассказал… – покраснела Даша.

– Нет. Это она мне рассказала, что у нее день неудачный: телефон дома забыла, Дашка заболела… Кстати, твоя мама никогда не ставит смайлики. Особенно с сердечками.

«Если я провалюсь, – подумала Даша, – окажусь прямо на диване. Тогда будет не больно».

– Я сначала хотел написать: «Даша, не надо», – рассказывал Игорь, – но ехал мимо и решил, что лучше зайти поговорить. Так что это за дрянь такая?

Даша рассказала все – то, что вспомнила, то, что случилось в последнее время. Игорь только хмыкал. Сценарист возился в клетке и ворчал.

Потом они пробрались в каморку – Игорю пришлось в три погибели согнуться – и выволокли оттуда машинку и бумагу.

«Все поступят правильно», – прочитала Даша первую строчку. Там еще много было напечатано, она хотела прочитать, но Игорь ее остановил:

– Не нужно.

Изорвал лист и смял обрывки в комок.

Сценарист опять взвыл, но было поздно, варвары изорвали все, что могли.

– Жаль, печки у вас нет, – сказал Игорь, – это сжечь бы.

– Зря порвали, – сказала Даша, – пачкой их выбросить было бы легче.

– Ничего, в мусорный мешок затолкаем.

Машинка выглядела довольно прочной, но Игорь принес разводной ключ, и с ней тоже справились.

– Что с ним делать будем? – кивнул Игорь на клетку.

Даша с ужасом покосилась на разводной ключ. До этой секунды она не сомневалась, что ненавидит Сценариста, но стоило представить, что Игорь сейчас размозжит тварюге голову ключом… Игорь, должно быть, угадал, о чем она думает, но понял не так, потому что предупредил:

– Имей в виду – я его убивать не стану. Хочешь – действуй сама.

– Еще чего! – взвилась Даша. – Я как раз за то, чтоб не убивать… Только он… он же опасный.

Опасным Сценарист уже не выглядел. После того как сломали машинку, он выглядел жалко. Выть перестал, даже пальцами не шевелил.

Так и будешь в клетке держать чертяку?

Даша представила, как она заботливо ставит Сценаристу мисочку с тертой морковкой или наливает свежую воду в поилку, и развеселилась.

– Клетку придется чистить, – сказала она, – не хочу. Чучело вот набить можно.

На чучело Сценарист не среагировал. Ему, похоже, было все равно.

– Ученым надо сдать, – осенило Дашу, – пусть изучают.

Игорь покачал головой:

– Вот уж не советую.

– Почему? Это ведь новый вид…

– Ты говорила, он ваши дни программировал?

– Не программировал, сценарии писал.

– Большая разница… Подумай, какие ученые его станут изучать и какие сценарии он еще напишет. Ты ж кино смотришь…

– Я не люблю кино, – созналась Даша.

Они еще немного поспорили, потом сволокли клетку вниз, собрали изорванные листы и поехали прочь из города. Добравшись до места, где весной жарили шашлыки, сожгли в мангале обрывки сценариев. Горело плохо, с черным дымом и чадом, – огонь словно не хотел это есть.

Когда пламя поглотило последний лоскуток бумаги, они открыли клетку и вытряхнули пленника на траву. Сценарист завертел башкой, словно не веря нежданной свободе.

– Ползи отсюда, – приказал Игорь.

– Может, ему еще пинка дать? – кровожадно предложила Даша.

– Ну, пинай, если очень хочется.

Пинать не хотелось, уполз так. Маленький, взмокший, раздавленный, он уходил прочь по густой траве, к деревьям, в глубь лесов. Сейчас он не выглядел ни зловещим, ни опасным. Просто скучным.

Трава перестала шевелиться, и они вернулись к машине.

– Во сколько твоя мама заканчивает работу? – спросил Игорь. – В шесть? Успеем до ее прихода…

Он сказал «успеем», не «успеешь». Даша хотела переспросить: «Ты ее дождешься?», но она понимала, что лучше промолчать. Лучше ничего не знать заранее, ничего не предвидеть. Все предписанное только что сгорело, начало будет с чистого листа. Игорь был прав, когда порвал страницу не читая.

И она была права, когда вынула из кармана последний листок, не разорванный, а заботливо сложенный вчетверо.

– Я не удержалась, – призналась она.

Игорь ничего не сказал, только нахмурился.

– Это пока я за ключом ходил?

– Угу… но ты не думай, я…

– Не нужно ничего рассказывать, – перебил он, и Даша рассказывать не стала. Просто сунула листок в огонь. Пусть все идет само, без сценариев.

Игорь, наверное, думал, что она опять пытается их с мамой помирить, но он ошибался. Хотя в остальном угадал верно: стоило ему выйти с чердака, как Даша выхватила из пачки чистый листок, заправила его в машинку – получилось не сразу – и напечатала:

«Они купили собаку».

…Собаку они так и не купили, потому что Игорь притащил щенка из приюта, но это случилось только через год.

Карташов

На четвертом уроке русичка превратилась в морскую свинку.

Мы писали сочинение, а она ходила по классу: шаг вперед – два назад. В руках все время вертела очки, время от времени останавливалась и пялилась на кого-нибудь. Иногда принималась покусывать дужку очков – если ей казалось, что мы списываем.

Мы и списывали – что греха таить?

И вот когда учительница нависла над второй партой, прямо над Карташовым – его соседка напряглась, стараясь прикрыть книжку с раскрытым предисловием, – и уже приготовилась произнести приговор…

Секунды две, а то и меньше, в воздухе висело платье, колготки подламывались, складываясь в гармошку. Одежда беспомощно взмахнула рукавами и рухнула на туфли.

Спустя мгновение складки пестрой ткани зашевелились и из-под них высунулась мордочка грызуна. Бело-рыжая свинка повела носом, съежилась было, но потом шустро рванула по проходу между партами, в сторону шкафа.

Спрятаться ей не удалось. Сбоку заорали, тот, кто сидел ближе к шкафу, затопал. Свинка метнулась в сторону, забегала по классу. И тут мы как с цепи сорвались и принялись ее гонять.

Ничего дурного мы бы ей не сделали, но орали и шумели так, что испугалась бы и зверушка похрабрее. Мы толкались, хватали руками воздух – свинка ускользала, потому что на ловца обязательно наваливался кто-нибудь, радостно вопящий: «Давай, держи ее!» Стасик ухитрился налететь коленом на какой-то твердый угол и ругался в голос, Динка и Полина требовали, чтобы он прекратил. Максим с Владиком сняли пиджаки и возили ими по полу, пытаясь захватить свинку в кольцо. Кто-то просто завывал в голос от удовольствия.

Как удалось свинке не получить разрыв сердца – не знаю. На ее счастье, беглянка ткнулась в ноги Димке Карташову, а он сгреб ее в охапку, выбежал из класса и помчался в сторону лестницы.

Мы дернули было за ним, но в дверях получилась свалка, да и нестись толпой по коридору не захотелось. Запал уже был не тот. Веселье разом исчезло, будто выключатель повернули. Мы даже замолчали и разошлись по местам.

Куча одежды так и валялась в проходе – только что мы по ней бегали, а теперь старательно обходили, словно боялись заразиться. Платье скомкалось, одна из туфель спряталась под ним, а вторая валялась рядом на боку, словно корабль, выброшенный штормом на берег. В горловине сиротливо виднелась лямка лифчика – это было немного смешно, немного противно и немного страшно.

В класс вошел директор.

Карташов держался на полшага сзади, свинки при нем уже не было, куда ее дели – не знаю. Директор оглядел нас так, словно собирался спросить: ну и кто это сделал? Мы прятали глаза, хотя с чего бы?..

– Дежурный, – произнес наконец директор, – собери одежду.

Он никогда не повышал голоса, мы к этому привыкли, но сейчас от этой вежливости было не по себе. А может, и не от нее.

– Ну же! – поторопил директор.

Дежурила в этот день я, но мне казалось, что проще дотронуться до раскаленной плиты, чем до этого платья… Все же я вышла вперед и стала собирать вещи, стараясь прикасаться к ним только кончиками пальцев. Класс смотрел на меня молча, потом Карташов подхватил туфли и очки. Многострадальная дужка, которую Людмила Юрьевна все время грызла, оказалась отломанной. То ли срок ее пришел, то ли мы наступили, когда гонялись за превращенной учительницей.

Мы шли за директором – до конца коридора, два пролета лестницы, а дальше прямо, до самого кабинета. Внутрь нам удалось только заглянуть – ни свинки, ни Людмилы Юрьевны я не заметила. Директор кивнул и не произнес больше ни слова. Дверь захлопнулась. Мы остались с Карташовым.

– Ну, идем, – сказал Димка.

Времени до конца урока оставалось всего ничего, поэтому возвращаться мы не стали, а отправились в столовую. Со звонком туда сбежался весь класс. Оцепенение прошло, начали теребить: что да как. Рассказывать было нечего, нас ведь сразу выставили.

Я мрачно смотрела на стакан с компотом. Только что мне хотелось сладкого, я даже купила пирожок с вареньем, но взять его не могла – рука еще помнила, как тащила тряпки и как старалась удержать через скользкий ацетатный шелк белье, чтоб не пришлось заново собирать исподнее с пола. В какую-то минуту меня затошнило, я выскочила из-за стола и побежала к уборной, предоставив Карташову отбиваться от одноклассников в одиночку.

Ему, наверное, было что им сказать. В конце концов, он приходился директору сыном.

С последних уроков нас отпустили, поэтому домой я заявилась часа на два раньше обычного. Родители были каждый за своим компьютером – они оба работают дома. Переговариваются по локальному чату, потому что сидят в наушниках: мама слушает джаз, а папа – металл. Когда я за уроками включаю музыку, родители принимаются ворчать, что она меня отвлекает.

– Что так рано? – Папа слегка сдвинул один наушник, не отрываясь от монитора.

– Отпустили, – буркнула я.

– Заболела? – без особой тревоги спросила мама.

– Ага. Чумой.

– Так почему школу-то прогуливаешь? – Мама продолжала яростно печатать.

Я пожала плечами:

– Просто Людмила Юрьевна превратилась в свинку.

– В морскую? – уточнил папа. – Или просто в свинью?

– В морскую. Рыжую. С розовым носом.

– Хм… ну, я бы ее во что погаже превратил…

– Виктор! – строго сказала мама.

– Ну правда ведь… если превращать учителей, то сразу в гадюку.

– Учеников перекусает…

– Так им и надо.

Я отправилась на кухню в надежде, что тошнота не вернется и можно будет поесть.

– Разогрей суп! – крикнула мама. – И принеси мне бутерброд.

– И мне! – попросил папа. – И колы.

Суп я греть не стала, тоже сделала себе бутерброд и распотрошила упаковку печенья.

– Так что случилось-то? – спросил папа, когда я поставила перед ним тарелку и стакан. – За что тебя выгнали?

– Заболела Людмила Юрьевна, – мама уже успела заглянуть в рассылку для родителей, – завтра им ко второму уроку.

– Понятно, – вздохнул папа, – со свинкой было бы интереснее.

Знали бы они!

Я отправилась к себе, открыла учебники и принялась честно в них тупить. Выучить хоть что-нибудь было невозможно даже под угрозой расстрела.

Просидев так минут двадцать, я не выдержала и открыла ноутбук. Наши вовсю общались в группе, но толку от их разговоров не было. Все дружно спорили, кто первый заорал, кто первый побежал и какого черта вообще было свинку гонять. Карташов не появлялся.

На сайте школы о директоре было сказано немного. Вернее, почти ничего – только имя и ученая степень. Появился он в сентябре – прежняя директриса ушла на пенсию. Учителя и родители боялись, что «новая метла» все вверх дном перевернет, но в школе мало что изменилось: разве что доски купили современные. Кто-то из учителей ушел, кто-то незнакомый работать стал, но так всегда бывает. Русичку нашу вот не тронули, хотя она, по слухам, боялась вылететь.

Но он ведь даже не удивился!

Мне стало жарко, я ушла в ванную и включила холодную воду. Вернулась, легла на кровать и врубила музыку.

Пусть меня ругают! Все равно не до учения.

У родителей, похоже, был дедлайн – одновременно, – поэтому они меня не трогали. Я так и заснула под «Мельницу», не раздеваясь, поверх покрывала. Во сне видела зимние улицы под скучным серым небом, опаздывала в школу и никак не могла вспомнить литовское стихотворение. Никакие свинки мне не мерещились.

Утром я проспала, но вспомнила, что первого урока не будет. В другой день меня бы это обрадовало.

Можно было назваться больной. Сослаться на дикую головную боль или резь в животе. Родители бы поверили. Когда я лениво ковыряла на кухне залитые молоком мюсли, а мама варила себе кофе, она вдруг спросила:

– Тебе нехорошо?

Должно быть, вид у меня был тот еще.

– Не выспалась! – буркнула я.

– Так не сиди допоздна, – последовал совет, – тебе сегодня лишний час подарили, а ты все равно спишь на ходу.

Она перелила кофе в любимую кружку и помчалась к компьютеру, на ходу откусывая от булочки. Похоже, вчера работу ей закончить не удалось.

А папа отсыпался. У него, значит, все в порядке.

В школу я все же отправилась. Домашнее задание, как выяснилось, не сделал почти никто, Гинтарине, учительница литовского, искренне расстроилась. Устраивать репрессии она не любила. Попыталась дать работу в классе – тоже вышло не очень.

– Да соберитесь вы! – взывала она. – До каникул недолго осталось! Вы меня сегодня совсем не замечаете…

Тут она была неправа. Замечали – и даже очень. Весь класс внимательно следил за тем, как она то садится за стол, то вскакивает, то что-то пишет на доске. Подходит к тем, кто сидит на задних партах, заглядывает в тетрадки, вздыхает. Вот подходит к Карташову…

Зазвенел звонок. Ничего не случилось.

Второй урок тоже прошел как обычно. Учителя сердились на то, что мы не учимся, что домашней работы нет, вопрошали один за другим: «Да что с вами?» Грызуном не становился никто.

– И, главное, будто ничего такого… – качала головой Аня, когда на большой перемене мы собрались вокруг стола. – Меня вчера в гости потащили, у тетки морские свинки в клетке, я раньше умилялась, а теперь смотрю – и дрожь пробирает. А мама еще такая: «Может, и нам завести?» Я как ляпну: «Ну уж нет!» Тетка обиделась, кажется…

– Может, кто уже и завел, – подначила Дина, – и зовут эту свинку Люся!

– Перестань! – попросила я.

– Карташова сегодня спрашивала: куда свинку-то дели? Говорит, не знает.

– Может, правда не знает? – вступилась Мия. Димка ей нравился.

– Мог бы и спросить у папочки-то.

– Ха! Ты моего родителя попробовала бы на разговоры о работе развести!

– У тебя он в полиции работает, тут понятное дело. А директор школы-то с чего молчит? Может, мы о любимой учительнице беспокоимся, – не сдавалась Динка, – может, это вообще эпидемия и завтра мы все в кроликов или белок превратимся?

– Тогда пересядь, – посоветовала я, – я тут самая заразная. Видишь – пока не превратилась.

– А вдруг там инкубационный период длинный? Может, Люся уже полгода болела.

– Ну, тогда она нас всех давно перезаражала, – фыркнула Полина, – все будем в колесе бегать.

– Самый заразный – Карташов, – успокоила меня Жанна, – ты только шмотки волокла, а он саму свинью тащил. И тоже ничего, живой. И на двух ногах бегает.

– Карташов? – раздался голос у нее над головой. – А как же я, Жаннет? Ты мне неверна?

– Отстань! – отмахнулась она. Владик чуть ли не с первого класса ее изводил. – Не лезь в чужие разговоры.

– А они не чужие! – не унимался Владик. – Мы же об одном и том же! И врут не только вам, а всем подряд. Я сегодня и Марину, и Катюшу, и кого только не спрашивал – мокитойа[8]8
  Учительница (лит.). В литовских школах – принятое обращение к учителям.


[Закрыть] Людмила в порядке? Что с ней? Мы так беспокоимся. Все чушь несут и глаза отводят.

– Ты же тоже врешь, – подначила Жанна, – мы ж не о Люсе беспокоимся…

Она запнулась, мы все тоже почувствовали себя неуютно. Жанна оказалась права. Жизнь без Люси была куда приятнее, чем с Люсей.

– Это ж ненормально, когда люди так… – пробормотала Аня.

– И все мы боимся! – подытожила Полина.

Мальчишки – а подвалил к нам не только Владик – принялись бурчать что-то вроде «говори за себя», но притворяться не удавалось и им.

– Где, кстати, Карташов? – спросила Динка.

Владик фыркнул:

– Никому он покоя не дает!

– Отстаньте от Карташова, – поддержал его Максим, – я бы тоже родителей выдавать не стал.

– И я! – Мия поспешила присоединиться к защитникам.

– Что хотите говорите, а до него ничего подобного не было!

– При нем тоже, он вообще-то почти год с нами учится.

– Нормальный парень, чего там…

– Карина!

Так… Сейчас будут допрашивать.

– Не видела я там ничего! – рявкнула я, не дожидаясь вопросов. – У меня вещи забрали, и всё! Отстаньте вы…

– А что ты хамишь? – вскинулась Аня. – Тебя трогали?

– Ну вот никто ничего не знает! – подхватила Полина.

– Кроме Карташова! – хихикнула Динка.

Вряд ли она хотела его обвинить, скорее просто Мию злила – та было вскинулась, но промолчала.

Неизвестно, до чего бы мы договорились, но тут в столовой появился Карташов, и все умолкли, уставившись на него точно так же, как смотрели утром на Гинтарине. Не знаю, чего уж ожидали, но уж явно ничего хорошего, и он, похоже, это понял. Потому что остановился, посмотрел на нас – и вдруг развернулся, даже не подойдя к буфету или к окну раздачи, и вышел вон.

– Даже не поел, – вздохнул Владик.

– Поест у папочки в кабинете, – бросила Аня. – Что уставились? Кофеварка-то у директора есть?

– Не знаю, – сказала я, – не видела.

Следующим уроком была математика. Везде в нашей школе уже давно стояли одиночные столы, но здесь – как и в кабинете русского – сохранились по старинке парты на двоих. Математичку это расстраивало. «Смотрим в свою тетрадь!» – повторяла она то и дело, даже когда никто не списывал.

Место рядом с Карташовым пустовало. Эмилия, которая, к зависти Мии, сидела с ним с первого сентября, отсела на заднюю парту.

– У нас назрел развод! – громко шепнул Владик.

Послышались смешки. Карташов не шелохнулся.

Мия поколебалась, даже остановилась в проходе возле свободного места, но вдруг решительно зашагала в конец класса и плюхнула рюкзак рядом с бывшей соперницей.

– Даже та-ак! – прокомментировал Владик и получил язвительный вопрос от вошедшей математички:

– Друг дорогой! Я тебе, случайно, не мешаю?

– Никак нет! – захлопал он ресницами.

– Правда? – Математичка обрадовалась. – Ты меня утешил. Иди к доске, тут весело!

Веселье удалось на славу. Осрамились на уроке все. Даже Динка, которая олимпиаду выиграла. Даже Стасик, который щелкал задачи как орешки. О Владике и говорить было нечего.

– Что домашнее задание вы сегодня сговорились не делать, я уже знаю, – вздыхала математичка, – что ж… будем работать в классе. Если это, конечно, можно назвать работой.

– Мокитойа Анна, – вдруг подал Владик голос (от доски его уже прогнали с позором), – скажите, а что с Людмилой Юрьевной?

Математичка нахмурилась.

– Насколько я знаю, – ответила она, – Людмила Юрьевна на больничном. И насколько я понимаю, друг мой, если бы ты спросил об этом после звонка, не изменилось бы ровным счетом ни-че-го.

– Тогда почему… – не сдавался Владик, но математичка тоже сдаваться не собиралась.

– Потом, дорогой, все после урока! Время драгоценно. Продолжаем работать. Карина…

Закончить она не успела. В эту секунду учительница поравнялась с партой Карташова, резко умолкла, и вдруг ее лицо смялось, потемнело, вытянулось вперед и превратилось в квадратную морду, поросшую редкими жесткими волосами. Изо рта торчали два желтых зуба, глаза уменьшились. На нас уставилась гигантская свинка – на сей раз не рыжая, а бурая. Свинка растерянно покрутила головой и спросила:

– Девочки, вам что, плохо?

Относилось это к Мии с Эмилией, оравшим как резаные. Остальные одноклассники тоже готовы были завизжать, но математичке повезло больше, чем Люсе: морда опять смялась в комок, как пластилин, и секунду спустя на класс вновь смотрела мокитойа Анна. Она была так удивлена, что даже не рассердилась.

– Меня предупредили в учительской, что вы сегодня не в себе, – подняла она крашеную бровь, – но я не предполагала, что настолько… Давайте договоримся: к следующему уроку вы подготовитесь нормально. Тогда я сделаю вид, что сегодняшнего безобразия не было. И даже не буду портить оценки в конце года.

Звонок прозвенел, математичка ушла, а мы так и сидели, словно в оцепенении. В кабинет никто не рвался, и это было хорошо.

– Что я и говорила! – нарушила молчание Аня.

Ничего она не говорила, Карташова вообще Дина обвинила, да и то не всерьез. Но спорить никто не стал. Все уставились на Димку. А он смотрел на нас не скрывая насмешки.

– Может, ты все-таки объяснишь, что происходит? – подал голос Владик.

Дима развел руками:

– Вы ведь уже всё сами решили.

– Мы ничего не решили! – буркнул Максим.

Он еще не забыл, как защищал Димку в столовой, и старался показать, что был прав.

– Я тут ни при чем, – сказал Карташов, обводя взглядом класс, – можете верить, можете не верить… мне все равно.

– Еще б ему все равно не было! – проворчала Аня.

– А если сейчас не будет все равно? – загудели мальчишки.

Димка сверкнул зеленым глазом в их сторону:

– Да ну? И кто первый? Или все разом навалитесь?

– Да ну его! – прозвенел чей-то голосок, кажется, Эмилии. – Была охота крысой стать…

– Морской свинкой!

– Это не свинка! – заспорил Стасик, – это вот…

Он достал смартфон.

– Вот, глядите… Капибара. Похожа на свинку, но большая. Тоже грызун.

– Ага… – обрадовалась Полинка. – Мне ссылку присылали: «Все любят капибару».

– Ну так Аннушку правда любят, – встрял Владик. После того как математичка пообещала не портить оценки за год, он, кажется, так обрадовался, что ему и до капибары дела не было.

– И она сразу обратно превратилась!

– А с Люсей-то что?

Про Карташова все забыли, а когда опомнились, он уже исчез. Нам тоже пора было уходить – перемена кончалась. Мы шли толпой, кто-то еще лениво спорил о капибарах, но разговаривать уже не хотелось. Как и вчера – сначала разозлились и расшумелись, а потом притихли и не знали, куда деваться.

Меня вдруг скрутило. Как и вчера, я почувствовала тошноту. Уже звенел звонок, класс поспешил на третий этаж, а я осталась в коридоре под приоткрытой фрамугой и жадно дышала. Хотелось прижаться лбом к стеклу, но подоконники слишком высокие.

Я поняла, что на урок не пойду. Пусть что угодно со мной делают, пусть родителям пишут, пусть оценки за год портят. Плевать.

Уже спускаясь в гардероб, я заметила Димку Карташова. Он слонялся возле входа в столовую. Ну что ж, не одна я прогуливаю. Одевалась я долго – торопиться было некуда. Я завидовала тем, чьи родители каждый день ходят на работу и честно сидят там до пяти-шести: это же какая роскошь приходить домой, когда квартира пуста! И никто не спросит: что, опять учительница заболела? Да у вас там эпидемия! Не сходить ли в школу – узнать, вдруг карантинные меры требуются? Родители любят острить. Лучше б ругали, право слово.

Карташов не ушел. Когда я уже выходила (дежурной, на мое счастье, не было), он сверлил мне спину взглядом. А может, мне это только показалось.

Мне повезло – родители ничего не заметили.

Конечно, шла я нога за ногу, ела мороженое, выбирала бусы на браслет в рукодельном магазинчике – тянула как могла. И у меня получилось, я пришла домой именно тогда, когда и должна была. Разумеется, если бы не шла нога за ногу, не заходила бы за мороженым или бусами.

– Ты быстро сегодня! – отметила мама.

Вид у нее был довольный. Сегодня предстоял свободный вечер. Многострадальный суп мы выхлебали в обед, ужин готовить было лень.

– Идем пиццу жрать! – скомандовала мама.

Я пыталась возразить: «Может, закажем?» – но родители уже загорелись. Погода хорошая, надо бы проветриться.

– Я, между прочим, каждый день проветриваюсь! Дважды – туда и обратно! – заметила я, но, если честно, не так уж мне эта затея была не по душе. Самые вкусные пиццы на дом не приносят.

И все было хорошо. И пицца, и десерт, и пиво для родителей, и квас для меня. Все было просто прекрасно.

До тех пор, пока я опять не почувствовала, что мне сверлят спину.

Я не хотела оборачиваться, я вообще не хотела здесь быть, а тем более – видеть тех, кто сейчас на меня смотрел. Господи, ну есть ведь в мире города, в которых живут миллионы и миллионы… почему, почему меня угораздило родиться в этом крохотном городке, где плюнуть некуда, чтоб в знакомого не попасть? Какого черта все идут ужинать в одну и ту же пиццерию? Да что нам дома не сиделось, в конце концов?

– О, здравствуйте! – расплылась в улыбке мама.

– Кто это? – шепотом спросил папа.

– Каринкин новый директор. С сыном.

Нет, ничего плохого из этой встречи не вышло. Карташов меня не выдал, директор о прогуле тоже не знал – во всяком случае, промолчал. А родители, кажется, даже и не заметили, как оба Карташова, старший и младший, едят меня глазами.

Говорили-то они спокойно, никаких неприятных вещей не обсуждали. Карташов-старший вообще сказал: «Я тут не директор, я – отец, которому лень дома готовить». Мои дружно фыркнули: «Вы хотели сказать: „тоже лень“?» Я вежливо поздоровалась и принялась гонять «змейку» на телефоне.

Интересно, а если я сейчас, при них заговорю про свинок и все вот это… что будет?

Взрослые еще потрепались немного. Я узнала, что наш директор вернулся в страну совсем недавно, до этого они жили то в Англии, то еще где-то. Он говорил: «Мы с Димкой», – и я вдруг поняла, что они живут вдвоем. Мама там не упоминалась. В классе об этом не знали. Может, конечно, тихоня Эмилия что-то успела узнать? Или влюбленная Мия? Хотя нет, Мия бы разболтала.

Директор продолжал дружелюбно говорить что-то родителям, я продолжала играть и с нетерпением ждала, когда же мы наконец пойдем домой. У родителей пиво еще было не допито, а они продолжали говорить и говорить… Я чертовски боялась, что они закажут что-нибудь еще.

И тут мы встретились взглядом. Директор и я.

«Я знаю, что ты знаешь».

Скажи он это вслух, я бы и то не поняла настолько ясно. Передо мной был директор школы, просто человек, перед которым трепетать могли разве что двоечники… Симпатичный дядька, старшеклассницы в него даже влюблялись, хотя он и старый, лет сорок, наверное. Я слышала, как они в раздевалке вздыхали: «В кино б ему сниматься». Им он, кажется, математику преподавал, а у нас ничего не вел.

А сейчас на меня смотрел кто-то чужой и сильный, даже страшный, с глубокими глазами без зрачков, такими черными, словно они вообще не отражали света. Наваждение быстро пропало, директоровы глаза стали обычными, карими. А у Димки они зеленые, и он тоже смотрит на меня – только нестрашно, насмешливо и незло.

– До свидания, Карина, – сказал директор, когда родители наконец расплатились и засобирались уходить.

Димка махнул мне рукой. Он тоже играл. И тоже, кажется, в «змейку».

– Повезло вам, – вздохнула мама, – у нас директор был… ему б не с детьми работать, а на складе сидеть. Ему на дверь все время цитату лепили: «Души прекрасные порывы!» – и подпись: Пушкин А. С.

– У нас директриса была, – подхватил папа, – помнишь мисс Эндрю? – повернулся он ко мне. – Вот вылитая. Даже в мужском пальто ходила…

– Сто раз слышала, – проворчала я.

– Ну, раз двадцать, не больше!

– Учился и работал в Англии, – маме было интереснее болтать о нашем директоре, а не о противных тетках, – защитился… что его сюда-то занесло?

– Ну, может, ностальгия. Или семейные дела.

– Ты б пошел с таким резюме в школу?

– Я в школу вообще только по приговору. Если будет выбор между ней и гильотиной. Но люди идут зачем-то в педагогический? Или как он там теперь называется?

– В нынешнюю я, может, и пошла бы, – возразила мама, – сейчас там хоть какая-то свобода.

– Это ученикам раздолье. Учителей строят и дрючат.

– А еще превращают в морских свинок… – негромко проговорила я, но родители услышали и развеселились.

– Это у вас теперь новый анекдот? – вспомнила мама. – Мы тоже рассказывали. Идет десятый «Б» по набережной, а на мосту – десятый «А» в полном сборе. Все смеются, а двое плачут. Мы спрашиваем: а что вы смеетесь? «Ой, Марина Александровна – это их классная была, та еще ведьма, – сейчас у нас на глазах в воду свалилась и утонула!» – «А эти двое почему тогда плачут?» – «А они за сигаретами бегали!»

– Угу! «Алло, школа? Это зоопарк! Ваша завуч попала в клетку ко льву!» – «А нам-то что? Лев ваш, вы его и спасайте!»

– Родители! – взмолилась я. – Мне завтра в эту самую школу! Я спать хочу!

Они замолчали, удивленно глядя на меня, потом им стало неловко.

– Каринка права, – вздохнул папа, – домой. Ребенку давно спать пора.