Текст книги "Стеклобой"

Глава 6

Романов попытался пошевелиться, но тут же испытал острую боль в плече. Он заснул, уронив голову на подоконник. Тело, согнутое на шаткой табуретке, превратилось в камень, и Романов сразу вспомнил, как близнецы возводили на нем многоэтажные дворцы из пляжного песка: он лежал, как живой фундамент – начало начал, – и не мог и не хотел двигаться, ощущал себя корнями дерева, а приятная прохладная тяжесть песка успокаивала его. Романов потянулся и застонал. Всю ночь он провел над книгами и тетрадями, мучительно стараясь найти новые идеи, мысли его носились взапуски. Самые черные и беспросветные из них нагоняли радужные и светлые в два прыжка. Игорного дома нет, на пресловутую кнопку надеяться просто смешно. Он и сам не знал, чего ожидал от полуночной стирки, но вчера эта идея казалась ему такой правильной и остроумной – раз играть по его собственным правилам ему не дают, он сыграет по местным, и выиграет назло. Романов грустно усмехнулся и с жалостью вспомнил себя вчерашнего: ну в самом деле, из мыльной пены выплыла бы золотая рыбка и вернула его детям нормальную жизнь? Разверзся бы потолок второго этажа, и небесный гром возвестил о снятии проклятия? В двери постучалась бы бригада из прачечной с поздравительной грамотой? Ну чего он ждал?

Умывшись, он со сдавленным стоном разогнулся, оглядел себя в зеркале, потер щеку и сказал отражению:

– Добрый день, Романов, тебе и самому нужен архнадзор.

Он оглянулся на развороченные коробки и ворох смятых бумаг. Ничего не поделаешь, выбор у него теперь небольшой: либо он, бездарь, ошибся и игорный дом ничего не значил, тогда нужно продолжать искать; либо он сделал-таки свое открытие и был прав, но тогда никакое продолжение невозможно, поджимай, Романов, хвост и беги. Возвращайся домой в увядших лаврах, твои дети будут все больше сворачиваться в мрачных гусениц, а потом и вовсе исчезнут с лица земли. Зато ты будешь не виноват – ведь твой волшебный домик сломала злая ведьма.

Ладно. Он уперся кулаками в подоконник и уставился в окно. Черт с ним, пусть он бездарность, пустое место, но он начнет все заново. Если в бумагах больше искать нечего, пора отправляться в город, исходить его своими собственными ногами, а не похваляться тем, что знаешь его наизусть по книгам. А потом на всю ночь – в архив. Он покрутил в руках ключ Беган-Богацкого.

Пусть Ящер считает, что он в отчаянии и выполняет рабочие указания. Вероятно, даже стоит продолжать стирки – сдался, мол, стал как все, жмет свою кнопку и служит службу. Он выудил из залежей коричневый конверт Доезжак и заглянул в план.

От инспектора архнадзора требовалось подготовить отчет о состоянии фасадов и вывесок зданий исторической застройки и составить рекомендации для реставрационных мастерских. А также предъявить краткие исторические справки с перечнем известных личностей, когда-либо проживавших в них, с указанием первоначального предназначения построек. «А что там на обед подавали по пятницам, не надо выяснить?» – Романов не смог сдержать раздражения. Ящер остался недовольным содержимым его папки и желает получить ее улучшенную версию. Не глядя, Романов сложил карту города и убрал в карман.

Он наспех побрился, потянулся было к сигаретной пачке, но с удивлением ощутил, что курить ему не хочется. Чувство было новым и приятным, хотя чего-то недоставало.

В подъезде было тихо. Он спустился к почтовому ящику, и ему показалось (как будто он мог видеть сквозь металл), что внутри лежит сероватый бланк телеграммы с печатными буквами, ее уголок замялся, а последняя строчка слегка размазана, потому что за нее схватились пальцами. А вдруг? Он заглянул в одну из круглых дырок ящика, но внутри было пусто. «И все равно – на почту», – упрямо подумал он. Есть призрачный шанс, что бабушка Варвара решила отправлять новости от пацанов «до востребования», хотя сама посоветовала ему эту квартиру и адрес ей прекрасно известен. Невозможно понять, в своем ли она уме, то ли у нее старческий маразм, то ли паранойя, не разберешь.

Романов пересек двор и вышел из арки, размышляя о том, что вытворяют сейчас близнецы в деревне. Ясен черт, что-нибудь выворачивающее мозги наизнанку. По утрам Романов иногда тайком открывал дверь своим ключом и рассматривал их чертежи или модели неимоверной красоты и сложности, совсем чужой природы, пугающей и притягивающей одновременно.

Раньше он жалел, что не был с этими детьми с самого их начала. Он думал, что, пережив все пеленки и ночные кормления, он бы не холодел от бесконечной пропасти между собой и двумя теплыми комками, свернувшимися в кроватках. А потом ребятки постарались на славу и вытянули из него все жилы, почти заставив поверить, что лично он сам, Романов, выносил их восемь раз и десять раз родил. Когда-то давно он даже соглашался с Максом в том, что дети – всего лишь черный ящик, куда необходимо заложить все нужное, особенно не взбалтывать и контролировать температуру окружающей среды. Но, как выяснилось, никаких черных ящиков нет, а есть чудовищно запутанные лабиринты, где все пропадает бесследно. А то, что оттуда потом появляется, и вовсе страшно.

Задумавшись, Романов не заметил, как добрался до места. Возле красной двери почты стоял темноволосый мужчина с клювоподобным сооружением на месте носа. Мужчина старательно вынимал из почтового ящика письма и складывал их в брезентовый мешок. Романов приветливо кивнул ему и зашел внутрь.

У круглого окошка было пусто, он заглянул в него и позвал:

– Барышня!

Из глубины тоненьким голосом ответили: «Секундочку!» и затихли.

– Посылки принимаэт, – услышал Романов за спиной бархатный бас. Мужчина с брезентовым мешком уже протягивал ему руку. Романов пожал ее, она оказалась сухой и горячей. – Воршоломидзэ. Тэнгиз Алэксандрович, почтальон, – пояснил он.

– Дмитрий, – ответил Романов. – Романов. Архнадзор, – это было приятно произнести. Слово было и хрипящее, и рычащее – морская волна накатила и убежала обратно.

– А я вас ранше нэ видел. Нэдавно приехали? Значит, для коррэспонденции рановато, – почтальон водрузил на стол брезентовый мешок, и Романов заметил у него в кармане куртки коричневый корешок с золотыми размашистыми буквами. «Война и мир», какой-то из томов, Романов его узнал.

– Барышня! – Романов улыбнулся и опять залез головой в окошко.

– Как, вы сказали, ваша фамилия? – Воршоломидзе перегнулся через стойку и заглянул в исписанную ровным почерком тетрадь. – Эст тэлэграмма Романову, – он удивленно поднял бровь.

– Давайте же ее сюда, – торопливо сказал Романов. Он был прав, сероватый бланк с заломленным краем все-таки существует!

– Только эсли вы прэдъявите паспорт, – грустно ответил Воршоломидзе, отводя глаза.

– Я же вам назвал фамилию, проверьте адрес – Славный переулок, дом два, квартира семнадцать! – Романов был готов сорвать сумку с плеча почтальона.

Вместо ответа Воршоломидзе только мотнул головой, как обиженный ребенок. Романов на секунду испытал ту же тоску, какая накатила на него в Прачечном переулке.

– Ну хорошо, доставите мне ее на дом, – Романов по-деловому выхватил из-за пазухи записную книжку. – А я пока наведу справки, – голос его сделался тихим и твер дым. – Как, вы сказали, ваше имя и отчество? – его рука с карандашом выжидательно замерла над записной книжкой.

– А можэт быть, я еще не успэл ее прочитать! А если я обязан докладывать! – вдруг заорал почтальон, краснея. – Мэня же вышлют! – Романов заметил, что в уголке глаза почтальона блеснула слеза. От неожиданности он не нашелся, что ответить, но руку с записной книжкой опустил.

А Воршоломидзе вдруг, приникнув к уху Романова, зашептал скороговоркой:

– Добралис зпт устроилис тчк дэти взяли щенка вскл зн кличка Митяй. Но я вам ничего нэ говорыл! Я даже не знаю, как вас мама с папой назвали! – и он хлопнул себя по лбу ладонью.

Рано, рано, конечно, радоваться, думал Романов, летя мимо сквера. Но все-таки щенок, живой… Он не смог сдержать улыбку. К тому же «вскл зн.»! Железная плита, лежавшая на сердце, немного сдвинулась. Это кому же, интересно, почтальон должен докладывать? Что же ей нужно, откуда столько внимания к его персоне? Сначала воровство, потом слежка, и все чужими, значит, руками.

Сам не зная зачем, он срезал путь двумя черными ходами и вылетел на улочку с кафетерием Марата. И хотя водить за нос невидимого противника было приятно, он одернул себя – будь на виду, никаких тайн. Вышел на работу, вот и иди. Добравшись до кафе, Романов обомлел. Как, интересно, можно было так облагородить старый кафетерий за один день, удивился Романов. И на всякий случай огляделся – не мог же он перепутать улицы. Под зелеными зонтиками были расставлены плетеные кресла, поодаль блестела витрина с румяной выпечкой, и чудесный запах кофе тянул за рукав и уговаривал зайти и провести здесь солнечное утро. Чудеса.

Романов присел, и тут же из ниоткуда выплыл Марат в белоснежном фартуке и гордо поставил перед ним чашку с кофе, не дожидаясь заказа. Чашка, полная густой, высокой пены с бежевой опалиной выглядела как долгожданный подарок. Сделав глоток, Романов одобрительно промычал – все было именно так, как он любил.

– Вы прошли ускоренный курс? – весело спросил Романов Марата.

– Кофемасина просла! – Марат показал большой палец.

Романов развернул на столе карту города, прижав ее сахарницей. Приступим к личному знакомству с историческим кварталом. Начнем с конюшен Брыкова, он сделал пометку на карте. Итак, мы знаем, что Соломон Федорович был известным затейником и азартнейшим игроком на скачках, а кроме того, очень состоятельным и влиятельным господином…

– Узе работаесь? – из-за его плеча высунулся Марат и принялся с усердием протирать соседний столик, не переставая улыбаться. Романов заподозрил, что тот пытается разглядеть отметки на карте.

– А я слысал новую историю! – Марат привычным жестом закинул галстук на плечо, но тот упрямо сполз обратно. – Про Мироедова, знаесь?

– Учтите, что про зуб и ногу я уже в курсе, – не отрываясь от карты ответил Романов.

– Понимаесь, у него в насем городе была любовь, – круглый звук на конце он сопроводил восточным жестом, собрав пальцы в нераскрывшийся бутон. – Но она слузила в борделе, понимаесь, на Страстной… – Так вот, – шепотом продолжил он, подавшись к Романову. – Одназды ее из ревности зарубил, представляесь, пьяный гусар.

– Потому что пьяный? – невпопад отозвался Романов.

– Ты сто? Потому сто гусар! – Марат покрутил воображаемый ус и захихикал. Романов, глядя на него, тоже не смог сдержать смеха.

За время прогулки блокнот пополнился множеством заметок, а ноги приятно гудели. Состояние конюшен не выдерживало никакой критики. Романов расстроился, увидев полуразрушенные своды и старинную кладку, грубо закрашенную масляной краской. Внутренние помещения были полностью перестроены – столбы спрятаны в дощатые короба, с потолка свисали ржавые крюки – похоже, здесь долгое время находился городской рынок. А когда-то этот шедевр псевдобарокко нашел свое место в зарисовке «Мельхиоровые грезы».

– Выше, еще! – послышался звонкий голос.

Напротив, через дорогу, два паренька возились с афишей. Один примерял картонный трафарет на лист ватмана, приклеенного к стене, а второй, критически наклонив голову, руководил. Заметив оглянувшегося Романова, они помахали ему и тут же нарочито отвернулись. Но Романов видел, что пареньки пристально следили за ним, пока он кружил вокруг бывших конюшен.

Стараясь не отвлекаться, Романов собирал в памяти разбегавшиеся отрывки и записывал все, что удавалось вспомнить. Любая мелочь могла иметь значение. Он перечислил всех владельцев здания, затем попытался занести в блокнот победителей забегов, выращенных в конюшнях, и запнулся. Кличка любимца Соломона Федоровича крутилась в памяти, но он никак не мог ее вспомнить. В такие минуты ему казалось, что его мозг – это грецкий орех, и нужные сведения лежат совсем близко, за соседней тонкой перегородкой. Это неуловимое ощущение, похожее на щекотку, всегда выводило его из себя. Вороной конь, содержавшийся под охраной в личном посеребренном стойле, имел норовистый и мстительный нрав, и подпускал к себе только хозяина… «Весьма ценная информация», – мрачно подумал Романов. Мучительно задумавшись, он поднял глаза от блокнота и увидел забытую кличку на здании напротив, прямо перед собой. Большие черные буквы гласили: «Дракула». Пареньки справились с трафаретом, и вот уже второе слово проявилось на афише. Показы кинофильма «Дракула возвращается» начинались завтра.

Романов присвистнул: такие вещи он очень любил, хотя случались они с ним крайне редко. Чаще, забыв какой-нибудь второстепенный факт, он полдня корпел над источниками, с ненавистью перерывал десятки томов, добывал наконец нужный, и обнаруживал, что в нем отсутствует та самая страница. И даже тогда он не сдавался и рано или поздно отыскивал ссылку в чьей-нибудь полузабытой статье. Ничего, кроме раздражения от собственного упрямства и дотошности, такие поиски не приносили – все и всегда давалось ему вот так, с трудом, через тысячу мелких досадных препятствий. Никаких озарений, вещих снов, мимолетных догадок. Всегда он завидовал людям, которых вела невидимая рука, то и дело подталкивавшая на верную дорогу. Легкость талантливой жизни, где все дается без труда, и никаких тебе вырванных страниц и снесенных домов.

А вот Макс этих его рассуждений никогда не слушал, перебивая и злясь. Это все для слабаков, пойми, дружище, говорил он. Какой-то добрый бог говорит через тебя с человечеством? Да тьфу и растереть, на черта ему такие ретрансляторы. Слишком ненадежные проводники, которые то запьют, то повесятся. Какая неразумная трата сил! Как мало-мальское дарование, так сразу малахольный, ну сам посуди – полжизни будет выяснять, готов ли он, а другую половину изводить родных и близких. Вот кто настоящие гении – так это жены и дети этих блаженных, которые их годами выслушивают, готовят им похлебки и глядят по головке. Талант – тот, кто вкалывает с детства и сопли не распускает. Кто знает, на что он способен, а на что замахиваться не надо. Кто знает законы природы и умеет все хорошенько просчитать, дождаться нужного момента. Талант – это естественный отбор, крепкая нервная система и удачное стечение обстоятельств. А не льющийся свет с неба, которого ждут лентяи.

Если же Романов пробовал обсуждать разницу между талантом и гением, Макс закатывал глаза и угрожал ему инквизиторскими пытками. Он игнорировал все романовские восклицания о том, что для одаренных людей талант иногда – это кара, что они и хотели бы, да не могут не слышать голос, не видеть образов, не доказывать теорем. «Психически нездоровые люди, – парировал Макс, – что есть не самый лучший пример для подражания».

Доходный дом Теддерсона Романов нашел в удовлетворительном состоянии. Толстый ангел под сводом арки так же трубил в завитой рог. Как на последнем снимке при жизни владельца. Только бы подкрасить фасад, сменить дверь парадного входа и открыть ее. Как и повсюду тут, в зданиях с шикарными лестницами и высоченными створками дверей открыт был только черный ход для прислуги. Воспользовавшись им, Романов обнаружил внутри дома парикмахерскую, впрочем, закрытую без объяснения причин. Он заглянул в соседнее открытое окно, чтобы проверить, остались ли описанные Мироедовым мозаики на полу.

Помимо мозаики он с удивлением обнаружил в просторном зале очередь, упирающуюся в приоткрытые дубовые двери. Возле них скучала женщина в цветастом платке, равнодушно смотря перед собой, в глубине за ней просматривалась большая гостиная с камином. Когда подходящие бросали мелочь в расписной короб на коленях привратницы, она выкрикивала монотонным голосом:

– Десница Мироедова налево, смотрим мозаику, выход сразу за шкафом.

Когда в очереди осталось всего двое, женщина встряхнула короб и утомленно объявила:

– Перерыв десять минут. Десница отдыхает.

Романов усмехнулся и еще раз осмотрел зал. Чудесные красно-белые орнаменты все еще были видны на полу. Под одним из узоров Мироедов спрятал главную улику в детективной истории «Монашеский патруль». Старик пробовал свои силы в разных жанрах – кровь на терракотовой кладке, таинственные следы и восточный кинжал – бешеный литературный успех. К столь откровенно бульварному стилю Мироедов впоследствии больше не прибегал. Романов сделал пометки в блокноте и опять почувствовал на себе чей-то взгляд. Да катитесь вы ко всем чертям, рассердился он, я, в конце концов, на службе, мне полагается везде лазить и все осматривать. Он нарочито расправил плечи и, сдерживаясь, чтобы не оглянуться, вскарабкался по пожарной лестнице. Взгляд воображаемого наблюдателя все еще жег его спину, и он пару раз оступился. С высоты город выглядел умиротворенно. Тут и там белели цветущие деревья, улочки разрезали плотную застройку на куски, будто пирог. Романов испытал приятное чувство узнавания – именно так он привык видеть городок, на его рабочем столе по правую руку всегда стоял небольшой макет. Уютный, маленький, знакомый и без всяких неожиданностей.

Не успел он спрыгнуть с лестницы, как услышал пронзительный голос из-за спины:

– Так! Я хочу видеть, как вы мне стоите и не двигаетесь! – тяжело дыша, к нему спешила тетка крошечного роста, в надвинутой на самый нос белой кепке. Она обмахивалась бумажным веером и держалась за левый бок. – Господин Милонас третий день не ходит на завод! И это называется мэр?

– Какая неприятность, – спокойно ответил Романов, отирая с рук ржавчину от лестницы. Он начинал привыкать к местным странным личностям. Но в разговор, который стремился стать нескончаемым, решил не вступать.

Тетка внимательно оглядывала его.

– Значит, я вам первая сказала, Бэлле положено поперед всех успевать, – она с облегчением выдохнула. – А то, может, я трачу свои слабые силы, у меня уже пигментация во весь рост, а вы уже знаете. Мне положено новости первой сообщать. Город маленький, как мозг моей невестки, все про всех в курсе, – тетка схватилась за правый бок.

– Я никому не скажу, – пообещал Романов.

Он попытался пройти, но она, как ловкий вратарь, предугадала его движение и сделала выпад в нужную сторону.

– А вы тут по крышам шорохаетесь! И что нанюхали? Нашли облигации моего деда? – тетка не сводила глаз с блокнота в его кармане.

– Мэра там точно нет, я проверил, – миролюбиво ответил Романов. – Позвольте, мадам, – он вежливо отодвинул тетку и зашагал прочь.

– Знаем мы… – проворчала она вдогонку и надвинула кепочку на самый нос. – Пойду на десницу, пока в ней дырку не процеловали.

Ящер прямо-таки армию собрала, всем кругом до него есть дело. Нет, нет, долго думать тут нельзя, рассуждал Романов себе под нос, некогда размышлять и сомневаться. Сегодня во что бы то ни стало необходимо закончить осмотр, а завтра пройтись по каждому адресу из списка, и сделать там то, ради чего он искал игорный дом. Правда, мысли о спасении пацанов и так не выходили у него из головы, так что считай, начерно он все уже загадал. Раз точечные удары не работают, он будет брать веерной бомбардировкой. С каждой новой записью в блокноте его захватывал азарт коллекционера, каждое новое старое здание – это дополнительный шанс, и пусть пока он не разгадал ребус, решение обязательно найдется.

Веселый квартал он нашел в удовлетворительном состоянии, хотя булочная Панкратова и кузница были сильно перестроены. В кузне расположился хозяйственный магазин, который, к счастью, был открыт, и Романов поспешил зайти внутрь. Ему захотелось проверить, остались ли на стенах знаменитые крюки для удерживания лошадей, которые так испортили финал рассказа «Карнавал». Он нырнул в дверь и чуть не врезался в Кирпичика, который пятился к выходу, продолжая говорить с продавщицей.

– Тпру, приятель! – Романов похлопал парнишку по плечу.

Кирпичик был нагружен пакетами с бутылками кефира, продуктами и кусками мыла, которые норовили выпасть на пол.

– А меня мама послала, – он ловил мыло на лету и опять клал его мимо пакета.

– Маме привет, – Романов картинно поклонился. – Раз ты домой, то подожди меня три секунды, будет просьба, – Романов протянул деньги хорошенькой кассирше и попросил пробить четыре пачки порошка. Кассирша проворковала что-то про хозяйственных холостяков, но глаза ее совсем не улыбались, а, напротив, смотрели цепко и пристально. Неужели она тоже? Он ответил, что настоящий джентльмен всегда ухаживает за собой сам, и тут же демонстративно оглядел потолок и стены магазина. Облегчим девушке задачу, пусть доложит куда следует.

– Практически в музее работаете, – кивнул он на чугунные крюки с литыми завитками. – Завидую. А знаете, что находилось здесь раньше? – он подмигнул продавщице.

– А мне как-то и ни к чему… – деланно зевнула девушка и принялась рассматривать свои ногти.

– Ну и зря. Здесь, между прочим, подковывали лошадей, делали оружие и ограды. Исторический памятник! – Романов достал блокнот и сделал заметку.

Девушка не сводила с него глаз.

– Держи, – протянул он Кирпичику коробки с порошком. – Забегай около десяти, ладно?

Кирпичик неловко взял коробки, на секунду замер и продекламировал, обращаясь к продавщице:

 
Митя наш живет на свете хо-ро-шо,
Покупает он стиральный по-ро-шок.
Он все время чем-то занят
И меня стирать заставит,
А уж сам стирать не станет
Ни-ког-да!
 

– Маме скажи, пусть сережки мне вернет! – крикнула девушка в спину Кирпичику, которого Романов настойчиво подталкивал к выходу.

Ну вот и славно, Ящеру будет доложено, что объект трудится на благо архнадзора и намерен продолжить постирочные процедуры.

К вечеру он закончил осмотр исторического квартала, все прошло спокойно, никто не отвлекал его разговорами и сверлящие взгляды его не беспокоили. Правда, по дороге к архиву не обошлось без приключений.

На площади с пожарной каланчой он, сам не зная зачем, остановился возле афишной тумбы. Спустя мгновение колесо проезжающего автобуса подняло веер брызг, въехав в глубокую лужу. И если бы не тумба, Романов вымок бы до нитки. На редкость удачный день, порадовался он, оглядев спасенные рубашку и брюки. В таких делах ему тоже не везло: в гололед он падал, в жару обгорал, на сквозняках простужался, а после дождя старался обходить лужи подальше. Обычно его окатывало с ног до головы не только грязной водой, но и отборной бранью от шофера, если он пытался выразить возмущение.

В парке, где стоял миллион скамеек, он встретил женщину с малышами, так похожими на пацанов, что он даже замер. Они весело носились наперегонки, громко хохоча. И Романов подумал, что наблюдает счастливого самого себя из будущего. Один из малышей неосторожно пнул красно-желтый мяч, и тот упругим боком ударился о землю возле Романова. Как будто до него долетели брызги смешливой возни.

К зданию архива он вышел уже в сумерках. Желтые фонари уютно зажигались тут и там, дома выстроились в одну линию, как на параде. Романов помедлил, остановившись на противоположной стороне улицы. Он прислонился к дереву и достал сигарету, чтобы взять маленькую паузу, хотя курить по-прежнему не хотелось. Он принялся мять сигарету пальцами. А день-то удался, усмехнулся Романов. Город старался радовать его мелочами. И кофе, и киноафиша с забытым именем коня, и лужа, и дети в парке, и исписанный блокнот в его кармане, а главное – телеграмма. Должно повезти с архивом, пока не кончился день, должно, – Романов двинулся на противоположную сторону улицы.

Знать бы, что именно он ищет, понять, с чего начать. Романов старался никогда не приступать к работе без подготовки и всегда заранее намечал перечень томов, где могло быть то, что ему нужно, просчитывал вероятность находки. Перспектива внезапно попасть в море несистематизированной информации нервировала его.

Разумно предположив, что старик вряд ли вручил ему ключи от парадных дверей, Романов решил зайти со двора. Свет уличных фонарей из переулка едва пробивался сюда, так что Романов скорее угадал, где находится нужная дверь. Не сразу попав ключом в замочную скважину, Романов вошел в мягкую мглу незнакомого коридора. Он чиркнул зажигалкой, протиснулся мимо груды ящиков и очутился в холле с высокими потолками. За стойкой дежурного никого не было, Романов оглянулся и громко кашлянул. Высокие своды вернули ему сотни покряхтываний, пошаркиваний и вздохов, демонстрируя небогатую коллекцию звуков, когда-либо нарушавших тишину архива. Осторожно ступая, чтобы не тревожить эхо, он прошел мимо стеллажей и тележек с папками в дальний зал. В свете зажигалки тень Романова великаном заскользила по стенам и шкафам.

Он наугад подошел к одному из них и сразу увидел толстые корешки томов с надписью «Заявления». Руки у него похолодели, а в животе что-то поднялось к самой диафрагме. Романов попытался было открыть створку шкафа, как вдруг кто-то с силой задул пламя зажигалки.

– К документам с открытым огнем! Да вы с ума сошли! – услышал Романов знакомый голос.

Из-за плеча высунулась круглая голова Беган-Богацкого, подсвеченная лучом фонарика. – Ну где же вы ходите!

– Служу вашей гидре, – усмехнулся Романов. – Бюрократии, – уточнил он поспешно, увидев испуганную физиономию старика.

Беган-Богацкий, облаченный в алый халат с золотом, держал под мышкой два объемных тома. Из них то и дело выпадали желтоватые листки, и он был похож на облетающее осеннее дерево.

Жестом он приказал Романову молчать, и после путешествия по коридорам вслед за белым кружком фонаря они уже сидели среди стеллажей за накрытым столиком в глубоких кожаных креслах. Вместо чайника на нем красовался термос с пионами на боку, фарфоровые чашки поддерживали цветочную тему маленькими ромашками. Комнатку освещала настольная лампа.

Беган-Богацкий с победным видом водрузил перед Романовым два толстых тома.

– Вот что могло бы вас заинтересовать! – он сиял как удачливый рыболов.

Романов взял со стола том с надписью «1863 год» – это был год приезда в город молодого Ивана Мироедова. Но старик выхватил его.

– Я сказал, что только могло бы! Но не заинтересует! – он подмигнул Романову. – В томах тысяча восемьсот шестьдесят один, шестьдесят два и шестьдесят четыре также ничего ценного. О нашем любезном классике и о его приезде в город вы не найдете ни-че-го.

Романов начинал раздражаться: он рассчитывал на спокойную ночь плодотворной работы, на одиночество среди бумаг, которое так любил, и совсем не ждал таких игр и такой компании.

– Отчего же, искать ведь тоже надо уметь, – он посмотрел на оставшийся на столе второй том.

– Коллега, не сердитесь, я хочу помочь, – Беган-Богацкий указал на себя толстеньким пальцем. – Я намерен взять вас под крыло, работа ваша первый сорт! Так давно я ждал чего-то подобного, и наконец такая удача. Поймите, десять лет я изучаю феномен этого города и его так называемых бонусов. На особых условиях, конечно, благодаря известной вам особе, – старик смущенно хихикнул. – Как вы знаете, проживать в городе постоянно строжайше запрещено, поэтому раз в три месяца я выезжаю за пределы и сразу – назад. Я ученый, да будет вам известно, доктор наук, – он понизил голос, – и хотя моя специальность востоковедение, я первопроходец здесь, как и вы. Никто толком не понимает принципов функционирования этого места, но, несмотря ни на что, люди рвутся сюда, загадывают, жмут свои дурацкие кнопки, – Беган-Богацкий возмущенно всплеснул рукавами. – Но желание – только наживка. А к нему прилагается расплата, – щеки старика порозовели, он выжидательно посмотрел на Романова.

– А вы сами что-то загадывали? – подняв бровь, спросил Романов.

Беган-Богацкий уткнулся взглядом в рисунок на чашке:

– Давным-давно я позволил себе загадать постыдное, низкое желание. И получил не только то, что просил, но и жестокое наказание. Мучительно вспоминать, видите ли… – он помолчал. – Я предал своего коллегу, сместил его с должности, которую вожделел. С тех пор я не прошу ничего, чтобы уберечь себя от соблазна и не натворить новых бед, – Беган-Богацкий тряхнул головой и с нажимом сказал: – Но это сейчас не имеет значения, никакого значения, дорогой мой, давайте работать вместе!

– У вас такой опыт совместной работы, дайте подумать, – язвительно сказал Романов.

– Дело прошлое, – Беган-Богацкий непринужденно отмахнулся. – Пора начинать!

Он ловко разлил чай по чашкам, отхлебнул из своей и постучал костяшкой пальца с перстнем по корешку оставшегося тома.

– Вот то, что вы ищете, – старик приложил палец к губам, призывая Романова молчать. – Но, вынужден повторить, я здесь для того, чтобы справиться с худшим из возможного – с треклятыми последствиями, отравляющими жизнь каждому, кто посмеет загадать желание. И я готов на любые испытания, чтобы избавить человечество от этой гнусной, отвратительной сущности!

– Я пока не в курсе, но я вам верю, – сдержанно ответил Романов, ему хотелось получить том из рук старика.

– А вы скоро сами все проверите на себе. Но пока я вам вкратце нарисую эту трагическую картину, а в довершение поведаю историю, которую скрывает этот том. И все это звенья одной страшной цепи. А может быть, вы уже что-то чувствуете? – старик прищурился.

– Чувствую, – мрачно сказал Романов, – желание спокойно поработать.

– Да перестаньте, осознайте уже, что сейчас я – ваш архив и ваши папки, и сводки, и квитанции. Итак, в городе действует система: каждый загадавший желание получает то, что принято называть бонусом – нечто неприятное, часто стыдное и страшно мешающее жить. Точных данных мало, люди предпочитают скрывать. Однако есть экземпляры, которым удалось обойти эту систему! И об одном из них – ваша папка. Вы понимаете, что вас мне послало само небо, а я вас чуть не упустил, пойдя на поводу у администрации. Так что теперь вы – мой. Ну а я – ваш. Поможем друг другу и начнем немедля. Я расскажу вам одну историю о столь интересующем вас вопросе, но за это и сам задам один вопрос в конце. Заранее выражаю вам свое глубокое сочувствие и обещаю поддержку, – Беган-Богацкий сложил руки на груди.

– Может быть, разрешите мне… – Романов потянулся к папке, но старик схватил его за руку.

– Нет-нет, я сам!

Романов понял, что сил на споры у него нет – кожаное кресло мягко обнимало, от приглушенного света клонило в сон, день все-таки был длинным.

– Ладно, я слушаю. А кофе у вас случайно нет?

– Вам сейчас будет не до кофе, – заговорщицки прошептал старик, поднялся с места, и его тень выросла над Романовым.