Текст книги "Сумерки волков"

Вино забвения

Я хорошо держалась, но каких усилий это стоило!

Симона де Бовуа

Марьяна сразу увидела их, сидящих в глубине зала за круглым столом. Георгий что-то диктовал, юрист стучал по клавишам раскрытого ноутбука. Левон помог ей снять пальто в гардеробе, она успела быстро оглядеть себя в зеркале. Напрасно так ярко накрасилась и надела цепочку с кулоном. Подарок Левона смотрелся безвкусно, тяжелый макияж старил лицо, и на шее вдруг стали заметны поперечные морщины. А главное, ее спутник выглядел нелепо и старомодно в современном интерьере ресторана, среди черного стекла и никелированных конструкций.

Но отступать было поздно, и тем решительнее она направилась в зал. Первая протянула руку Георгию, который для приличия привстал ей навстречу.

Рядом с Левоном Измайлов казался очень высоким и худощавым. В его густых волосах прибавилось седины, но даже это шло ему. Эрнест не менялся совсем: легкие очки с дымчатыми стеклами, серая двойка, неброский галстук. Респектабельный, как ключ от банковской ячейки.

– Мой поверенный Эрнест Карпцов, – представил Георгий.

Левон, улыбаясь, потряс мужчинам руки. Излишне любезно, как показалось Марьяне. Эрнест уточнил:

– Ваших представителей не будет?

– Зачем эти скучные формальности? – Левон зачем-то взялся подражать восточной речи, словно актер, играющий Сталина. – Посидим, поговорим, отметим встречу добрым бокалом.

Он подозвал официанта:

– Какое у тебя самое хорошее вино, дорогой? Принеси нам бутылку. И чего там прилагается – колбаски, сыра, клубнику для дамы.

– Клубники нет, – проговорил одетый в черное официант с надменным лицом самурая. – Могу предложить фруктовый десерт.

– Давай фруктовый десерт! Четыре штуки.

Эрнест поднял согнутый палец:

– Мне, пожалуйста, только кофе.

Георгий не стал отказываться. Он смотрел на Левона изучающе, сквозь прищур, в котором сквозила насмешка. Марьяна попросила стакан воды. Бросив взгляд на Измайлова, Эрнест приступил к делу:

– Хочу вас поздравить. Мы прошли все этапы, получено последнее свидетельство госрегистрации. Таким образом, после двух лет переговоров в целом есть общее понимание. Мы подготовили договор, предлагаю его обсудить.

Кофе Измайлову и Эрнесту принесли сразу, с вином и закусками не спешили. Даже официанты понимали, кому за столом требуется услужить немедленно, а кем можно пренебречь.

Когда ее мужчины, бывший и нынешний, сели за один стол, разница между ними стала наглядной. Даже не потому, что Измайлов был по-прежнему хорош, а Левон мешковат, провинциален, смешон. Один мог заказывать омаров и Шато-Марго, другому было достаточно спросить чашку кофе, и все, даже ресторанный халдей, понимали, кто из них двоих успешный, независимый хозяин жизни, а кому приходится плясать казачка под чужую скрипку.

Марьяна мысленно умоляла Левона молчать, чтобы не усиливать ее досаду, но он, конечно же, принялся балагурить:

– Говорил ей, сиди дома, я все решу. Мужчинам проще договориться, у нас в неделе одна пятница. Но женщину не переспоришь. Даже самая умная женщина понимает только три слова: «люблю», «куплю», «сам дурак».

– Это четыре слова.

Пальцы Эрнеста продолжали бегать по клавишам ноутбука. Георгий молчал.

– Ну пусть четыре, я не против. Пусть я дурак, лишь бы ты была рада, дорогая. Виноватый муж, как известно, самая полезная в доме вещь.

– Полагаю, Марьяна Павловна должна быть рада в полной мере, – проговорил Эрнест невозмутимо. – Посмотрите договор? Все, как ты хотела: передача прав, контрольный пакет, списанные долги.

– Конечно, я хотела! Это бизнес моего отца, – не удержалась от комментария Марьяна.

Эрнест посмотрел на нее из-под очков:

– Как установил суд и признали ваши представители, мой клиент был полноправным партнером и руководил деятельностью холдинга еще до заключения вашего брака. Мой клиент принял добровольное решение передать весь пакет акций компании в обмен на отказ от других имущественных претензий. Это касается и долей совместно приобретенных объектов недвижимости…

– Подумать только, какое благородство! – Марьяна с ненавистью смотрела в лицо Георгия, который продолжал молчать. – Очевидно, я должна быть счастлива, что мой муж возвращает мне мою же собственность после того, как привел компанию к банкротству.

– Бывший муж, – уточнил Георгий. Это была едва ли не первая его фраза, обращенная к ней.

Марьяна сцепила руки под столом, лихорадочно вспоминая успокаивающую буддийскую мантру, которой ее учила подруга Света. Ом, мани, что там дальше?

– Мне кажется, все предельно ясно, – Левон зачем-то вклинился между ними. – Жена получает деньги, бывший муж – свободу…

– А новый муж – жену с деньгами? – огрызнулась Марьяна.

– Люблю, куплю, сам дурак! – Левон склонил перед ней лысую голову.

Мантра не действовала. Марьяне страшно хотелось бросить в лицо Георгию едкое, по-настоящему оскорбительное замечание, но в голову приходили только вещи, которые она не могла произнести вслух при свидетелях. Официант подвез к их столику тележку с винным ведерком и на время отвлек ее, начав церемонно открывать бутылку.

– Собственно, вот и проект соглашения, – Эрнест открыл свою папку. – Предлагаю прочесть и поставить подписи.

Георгий достал из внутреннего кармана ручку и расписался, не глядя в бумаги. Лицо его оставалось бесстрастным. Если бы сейчас Марьяне дали в руки пистолет, она бы с наслаждением взвела курок и выстрелила ему в сердце.

Официант выдернул из бутылки пробку с легким хлопком и собрался поднести горлышко к бокалу Измайлова. Тот сделал движение глазами, и, повинуясь приказу, рука с бутылкой изменила траекторию. Левон продегустировал вино, словно и не заметил оплошности лакея, кивнул с видом знатока. Марьяна опустила глаза, чтобы не видеть ухмылки на его лице. Она уже знала, что сейчас он поднимет бокал и произнесет цветистый тост, совершенно неуместный. Но первым заговорил Георгий.

– Вы ведь архитектор? – обратился он к Левону. – Я собирался поступать на архитектурный, мой отец преподавал инженерам иностранные языки. Иногда жалею, что не пошел. Строить дома, мосты, дороги – хорошая мужская работа.

– Я свою профессию люблю, – проговорил Левон, словно оправдываясь.

Георгий взял бокал за ножку:

– Давайте выпьем за то, что мы любим.

Эрнест чокнулся с ним кофейной чашкой. Левон через стол потянулся к Георгию со своим бокалом. Это было похоже на встречу давних приятелей. Мужчины, видевшие друг друга первый раз в жизни, уже готовы были объединиться против Марьяны. Она видела, что для Левона ничего не значит ее боль, что он поддался обаянию Измайлова и сочувствие к ее страданию всего за несколько минут было отдано в жертву мужской солидарности. Теперь все, что бы Марьяна ни рассказала о бывшем муже, будет казаться Левону преувеличением. Она уже слышала, как он повторяет то, что ей говорили уже не раз: «Измайлов – отличный мужик, просто вы не сошлись характерами».

– Я все подпишу, – сказала она, обращаясь к Эрнесту.

Юрист тут же придвинул к ней бумаги.

Водитель не смог подъехать к ресторану и припарковался на площади. Пока они шли к машине, Левон изображал радость. Потирая руки, посмеиваясь и чуть ли не подпрыгивая, он говорил:

– Твой бывший таки не зря имеет репутацию. Я тут поспрашивал знающих людей, на нем ставят хорошую пробу.

– Иди, целуйся с ним, раз он так тебе понравился! – не выдержала Марьяна.

– Можешь меня пожарить и скушать, но я таки думаю, пусть он лучше целуется со своим мальчиком.

Марьяна остановилась посреди тротуара:

– Ты понимаешь, что мне сейчас не до шуток? Этот человек разрушил всю мою жизнь! Он предал меня! Обманул, чтобы жениться на мне из-за денег. И я потеряла все! А он прекрасно живет в своей Москве с этой развратной дрянью!.. С этой шлюхой мужского пола!

Улыбка сошла с лица Левона, его библейские иконописные глаза исполнились такой тоски, что она спохватилась:

– Извини… я сорвалась. Это все нервы.

Водитель подъехал, они сели в машину. Марьяне хотелось расплакаться, но вместо этого она достала пудреницу. В зеркальце на нее взглянула незнакомая женщина с лицом, распухшим от невыплаканных слез.

– Господи, какая я старая и страшная! – вырвалось у нее помимо воли.

– Ты красивая женщина, в самом расцвете, – через силу старался подбодрить ее Левон. – Моя мама учила, что у женщин бывает три возраста: молодость, вторая молодость и вечная молодость!

Вымученная шутка и сам звук его голоса отняли у Марьяны последние силы. Швырнув пудреницу на пол, она закрыла лицо руками и дала волю слезам.

Ночь игуаны

Если в чем-нибудь сомневаешься, самое лучше – уподобиться поплавку: нырнул и узнал, кто дергает леску.

Хулио Кортасар

Пару лет назад Максим не мог и представить, что будет конспектировать доклады экономистов, рассчитывать индексы падения нефтяных акций и вместе с немецким банкиром, голландским трейдером и чиновником из правительства Санкт-Петербурга обсуждать перспективы развития финансового рынка перед журналистами. Но теперь его именовали по отчеству, он числился в списке докладчиков инвестиционного форума и сквозь неплотно прикрытый занавес ему то и дело открывалось византийское закулисье большой политики, где волшебные горшочки день и ночь варили деньги.

Максим быстро понял, что все экономические схемы и уравнения, которым учили в бизнес-школах, сводились к простому правилу капитализма: нажива любой ценой. Как в древнем Вавилоне, погибших городах тольтеков, подводной Атлантиде и пещерах неолита, миром по-прежнему правили тайные братства, национальные кланы, шаманы и жрецы, сенаторы и всадники. Волосяной колтун семейных, политических, любовных связей, кровной вражды и выгодных союзов питал вечно живые семена человеческих пороков. Но закон денег был превыше прочих. Все глобальные конфликты, в сознании обывателей обретающие пафос великих побед и позорных поражений, имели простые причины: доступ к ресурсам, передел сфер влияния, нажива любой ценой.

Отец как-то пошутил, что люди при больших деньгах, как «свинина по-еврейски», вызывают смешанные чувства. Именно с этим чувством Максим читал хрестоматию родовых травм и аномалий душевного развития своих новых родственников и партнеров. Он твердо знал, что классовое неравенство – непреложный закон, и был не прочь подняться на самую верхушку социальной пирамиды.

Почему-то он ждал, что встретит там выдающихся, хотя бы талантливых негодяев. Но по большей части эти люди не представляли собой ничего примечательного. Как все прочие, они страдали от жгучей неуверенности в себе или от непомерного тщеславия. Многих отличала клиническая тупость, почти всех – невежество. И было совершенно непонятно, почему именно они ворочают миллионами, решают судьбу огромных предприятий, городов и целых регионов. Максима поначалу удивляло, как мало они заботятся о последствиях своих решений. Но бронепоезд власти, движимый по рельсам истории, как и сто, и тысячу лет назад, тоннами пожирал человеческий уголь. И Максим постепенно привыкал «щемить терпил», как выражался Василевский, – в любых переговорах иметь в виду свой шкурный интерес, ни от кого не ждать и никому не делать добра. Никому не верить, не бояться никаких последствий, ни о чем не просить.

Отец тоже делал доклад на форуме. Насмешливый, вальяжный, в галстуке с принтом натюрморта Караваджо, он, как обычно, позволял себе чуть больше свободы, чем другие. Максим лишь недавно начал понимать, каких усилий требует от человека независимая позиция. Все, что раньше так раздражало его в отце, – пижонство, провокационность поступков и слов, невозмутимость в самых щекотливых ситуациях – теперь стало нравиться и даже вызывать скрытое восхищение. Такая жизненная стратегия могла быть выбором только по-настоящему отважного и сильного человека, а эти качества редко встречались даже в том кругу, где Максим оказался после женитьбы на Кристине.

Отец приехал в Петербург во вторник и уехал в четверг, сам Максим собирался вернуться в Москву в субботу. Но в последний день, на пресс-конференции, когда он оказался за круглым столом с членами президиума, ему передали записку из зала. Вскрыв запечатанный конверт с логотипом форума, он обнаружил рисунок. Нижняя часть женской фигуры изображена была во всех физиологических подробностях, с немалой экспрессией – автор, очевидно, потратил на это немало времени и сил. Комментарий был кратким: «Шалавы подмылись и ждут».

Максим оглядел зал – в углу, возле двери, сидел Андрей Добрынин. Физиономия бывшего одноклассника сияла. Он показал глазами на девушку-администратора и красноречиво подпер языком щеку. Через минуту Максим увидел, как от двери, слегка согнувшись, пробирается третий «мушкетер» их школьной компании – растолстевший, отпустивший шкиперскую бородку Радик Кочетков.

По окончании официальной части приятели встретились в фойе. Добрыня представил Максима блондинке в синем облегающем костюмчике. Она была деловитой и сексуальной, как стюардесса.

– Знакомься, Алиса, это пудинг. Знакомься, пудинг, это Алиса.

– Ну и чего ты думаешь об Украине? – поглощая бутерброды с фуршетного стола, поинтересовался Радик.

– Правда хочешь об этом поговорить? – спросил Максим.

– Лично я согласна с Шендеровичем, – Алиса распахнула длинные ресницы. – Мы всей страной маршируем в задницу, продолжая бодро петь песни. Это путь к изоляции, а наша власть, как обезьяна, которая плюется из клетки.

– Шендерович – это древний поц вроде Жванецкого? С концертами выступает? – уточнил Добрыня.

– Он политический обозреватель на «Эхе Москвы». Там мой муж работает.

– Строгий муж?

– Очень, – Алиса кокетливо повела плечиками.

– Жидовская контора, – пробормотал Радик с набитым ртом. – Педерасты и агенты ЦРУ.

Максим не видел друзей несколько месяцев и теперь подмечал, как за это время в каждом развились самые неприятные черты. Упрямый недалекий Радик начал пересказывать вычитанные в интернете теории жидомасонского заговора. Добрыня, излучая самодовольство, с тонкой издевкой поддакивал приятелю, то и дело оглядывая себя в зеркале и что-то мурлыкая на ухо Алисе. Девушка нервно смеялась, откидывая за спину длинные волосы.

К столику подтянулись подруги «стюардессы»: полноватая шатенка с большой родинкой на щеке и низенькая, рыжеволосая, почти карлица, с прыщиками на лбу. Их имен Максим не запомнил. Завязался пустой, как всегда в таких случаях, разговор. Рыжая изучала итальянский и хвасталась, что умеет готовить тирамису, толстая недавно видела в подземном переходе поп-певца Диму Билана.

– Я шла, и он такой идет. Главное, он был в золотых кроссовках. Я не заметила, какой фирмы, но ничего такие, модные. Люди не ходят в золотых кроссовках. Это точно был Билан! Прямо в метро, честное слово!

Радик забрал у официанта-разносчика бутылку водки. Добрыня разлил.

– Ну чего, еще по сотке инвестиций в недвижимость?

– А вы недвижимостью занимаетесь?

– Да каждую субботу.

После двух рюмок Максим, который теперь употреблял спиртное крайне редко, почувствовал внезапное желание отпустить себя и напиться бездумно, до обморока мозга, как в студенческие годы они напивались с приятелем Юджином в ирландских пабах. Алиса хвасталась перед дурнушками своим мужем, выпускником Стэнфорда:

– Он мог остаться в Калифорнии, но что там делать? Дешевый рай для пенсионеров. Россия сейчас дает огромные перспективы для самореализации.

Подруги кисло переглядывались, кивали. Во время очередного похода к фуршетному столу Радик дернул Максима за пиджак:

– Слышь, чего на этих куриц время тратить? Поехали, закажем профессионалок.

Добрыня не поддержал товарища:

– А чего? Офисные шлюхи дают не хуже центровых. У них же мотивация.

– Да на хрен ли слушать эту лебеду, мне проще заплатить, – бурчал Радик, и Максим согласился:

– Мне тоже проще заплатить.

Моральную победу временно одержал Добрынин. Вместе с девицами они переместились в ресторан на верхнем этаже торгового центра. Взяли еще водки и бутылку розового. Но суп и горячее готовили долго, и Радик первым перешел на виски. Хлопнули по сто, потом по двести. Последствия этой арифметики Максим ощутил уже в такси, когда, очнувшись, обнаружил, что его голова лежит на мягкой груди шатенки. Полная рука обнимала его за шею, теребила ухо, он отупело разглядывал и считал волоски на ее родимом пятне.

Добрынин, то и дело задевая Максима локтем, бодро вещал:

– В слюне клещей энцефалит, грануцитарный анаплазмоз, боррелиоз, бабезиоз, еще туева хуча заразы. Гулять по лесу – все равно что трахаться без гондона.

– Хочу гулять по лесу, – вслух размышлял Максим. – Плевать на клещей. Я старый опытный камикадзе.

– Не забудь главное – нас жрут грибы. В человеке живет до ста подвидов разных паразитов и грибов. Это самая загадочная форма жизни. Не исключено, что грибы вывели породу homo sapiens для своего питания, как мы выращиваем кур.

В квартире Добрынина, лежа на кожаном диване цвета мяты и созерцая принты Энди Уорхолла, Максим с вялой досадой ощущал, как по-прежнему безымянная девица царапает его спину под рубашкой. Красивая Алиса исчезла вместе с рыжей карлицей. Добрынин, еще не позабывший свои занятия бальными танцами, отбивал чечетку перед зеркалом. Хмурый Радик, кругами расхаживая от двери к окну, заказывал по телефону девок.

– Ты женат? – спрашивала девица. – Обычно мужчины снимают кольцо. А дети у вас есть?

Твердый предмет упирался в ребра, Максим достал из кармана трубку и увидел двенадцать пропущенных звонков от жены. Он встал, едва не опрокинув вместе со стаканами столик из гнутого стекла. Вышел в соседнюю спальню, где со шкафа, стен и занавесок смотрели Angry Birds.

– Господи, я уже не знала, что думать! – закричала в трубку Кристина. – Что случилось? Почему ты не звонишь?!

Максим отвел телефон от уха.

– Прошу тебя, не надо так кричать.

– Максим, ты пьяный? – удивилась она. – С кем ты?

– С друзьями. Встретился с друзьями.

– Там у вас женщины, – Кристина драматично всхлипнула.

– Нет никаких женщин. Ложись спать. Я приеду завтра, – сказал Максим и выключил телефон.

Допили виски. Добрынин распечатал бутылку китайской водки с двумя заспиртованными игуанами. Дохлые твари в смертельном объятии сплетались внутри бутылки крошечными лапками, смыкались слепыми мордами, словно Тристан и Изольда.

– Похоже на Кунсткамеру, – покривился Радик, но протянул стакан.

Добрыня смеялся:

– Давай, Жирный, я тебе их вытряхну. И выпивка, и закуска. Ты же любишь джанки-фуд.

– Закуси моим хреном, – огрызался Радик, принюхиваясь к экзотической водке.

Максим тоже взял стакан.

– Надо их Котову отвезти, – заявил Добрынин. – Сделает волшебную настойку с мухоморами. Макс, ты про Котова слышал?

Котов, четвертый их школьный приятель, пропал из поля зрения пару лет назад. Максим покачал головой:

– А что с ним?

– Реально не в теме? Он же теперь брахман, великий гуру! Замутил там в Индии, прошел обряды посвящения. У него целая секта сподвижников! «Древо жизни». Все отказались от собственности в пользу общины…

– Ага, их даже по «НТВ» показывали, – подтвердил Радик. – Как он разводит лохов на бабки.

«Древо жизни», так назывался гостевой дом на Гоа, где Аглая жила несколько месяцев, откуда приходили счета. Чертовски глупо было бы узнать, что девчонка попалась на крючок Андрея Котова, как плотва на пластиковую муху.

– И что, Котов там главный?

– Конкретный Иисус. Лечит болезни, пророчествует. Исцеляет девственниц от бесплодия.

– Нехило наживается, по ходу.

– А где все это? В Индии?

– Да везде, где есть бабло.

Проститутки приехали с охранником, Добрынин расплатился в коридоре. Радик приказал девицам раздеваться. Максим вышел на кухню и обнаружил там шатенку с родинкой. Пошатываясь, она строгала на железной терке кусок сыра. На плите кипела кастрюля с макаронами.

– Я готовлю пасту. Ты любишь с томатом или просто с сыром? Тебе нужно поесть.

Домашний запах еды пробудил в душе Максима смутную тоску. Девушка чем-то напоминала Аглаю. Ему захотелось уткнуться лицом между ее грудями и почувствовать, как его, утешая, гладит полная горячая рука.

– Кстати, ты не любишь свою жену, – проговорила девушка. – Угадала? Я тоже могла бы жить в Москве. Мне после универа предлагали работу. Но я отказалась. Наверное, зря?

Вместо желанного покоя Максим почувствовал досаду и, чтобы заставить замолчать, обхватил ее за плечи и усадил к себе на колени. Девушка закрыла глаза, потянулась с поцелуем, он прижался губами к ее рту, преодолевая брезгливость.

Максим не хотел ее и не чувствовал ни капли возбуждения, но она первой начала снимать колготки. Без одежды ее тело, выкормленное картошкой и полуфабрикатами, выглядело совсем неаппетитно. Дешевое синтетическое белье, наверное, причиняло ей неудобство. Максим вспомнил, что Добрынин дал ему пачку презервативов и попробовал поставить девушку к себе спиной, наклонил к дивану. Но, глядя на ее оплывшие лопатки, на складки жира на талии и дряблые толстые ляжки, он понял, что уже не сможет отделаться от мысли о сотнях видов паразитов и грибов, пожирающих человеческую плоть.

– Извини, я много выпил. Ничего не получится.

Она повернулась и, вместо того чтобы взять свою одежду, прильнула к Максиму и с неожиданной пылкостью стала покрывать поцелуями его лицо, грудь и плечи, как могут целовать только самого близкого человека.

– Я люблю тебя, – повторяла она при этом. – Я люблю тебя.

Максим почувствовал запах подгорелых макарон. Он оттолкнул шатенку и ушел в комнату.

Голый Радик в белых носках глубоко и грубо трахал в рот тощую, как кошка, маленькую шлюху. Максим заметил ее некрасиво торчащие ребра, глупые цветные резинки в волосах. Вторая проститутка сосала член Добрынина. Тот, развалившись на диване, продолжал разглядывать в бутылке игуан.

– Человек звучит гордо, – кивнул он на Радика. – Зато обезьяна – перспективно.

– Ты не помнишь, как ее зовут? – спросил Максим, имея в виду девушку на кухне.

– Бибичка, – ответил Добрыня. – Не ошибешься. Меня артист один научил. Он всех баб так зовет. «Привет, бибичка! Как ты, как муж, как дети?»

Маленькая шлюха давилась членом, кашляла. Радик начал хлестать ее по торчащим ребрам и плоской груди.

– Ты чего такая худая? Колешься? Говори, сука, ты колешься?

– Что вы, я даже не пробовала, – лепетала проститутка, в доказательство вытягивая свои тоненькие руки.

– Что ты принимала? – допытывался Радик. – Ты сдохнешь тут, а я буду виноват!

Он снова бил ее по грудям и по животу, она падала, поднималась на трясущихся ногах.

«Какой смысл имеют эти жестокие действия?» – думал Максим, наблюдая происходящее хладнокровно, как медик-аспирант, исследующий случай плохо объяснимого психоза. Он пропустил момент, когда в его сознании начали разворачиваться картины, которыми был заполнен весь интернет и телевизионный эфир: взрывы снарядов, горящие дома, окровавленные лица, искаженные ужасом и болью.

Война раздирала мир, как толстый и кривой член Радика – глотку шлюхи. Война брала свой процент с копеечной платы за надругательство над телом проститутки. Война имела прибыль с разницы на цену человеческой жизни, зависящей от географии и покупательского спроса. Война сделалась обыденностью, привычной декорацией каждодневного существования. Радик и голая шлюха на фоне мятно-зеленой мебели и занавесок черничного цвета кормили пищей насилия духов войны. Рядом с ними Максим становился соучастником общего преступления, суть которого он не мог объяснить, но которым тяготился, как бывает во сне, когда силишься закричать от давящего могильного страха, но крик вязнет во рту, душит, забивает горло.

Добрынин тоже с интересом наблюдал за этой сценой. Вторая проститутка использовала возможность отдохнуть и села на пол. Тогда Андрей поднялся, обнял Максима и прошептал прямо в ухо:

– Жирный убивает шлюх.

– Что? – переспросил Максим, хотя отлично все понял.

Подмигнув, Андрей протянул Максиму стакан:

– Слышь, Максимен, а найди мне в Москве богатую жену. Я даже на эту согласен, как там ее, Аглая?

Запах подгорелых макарон преследовал Максима на улице, в такси. Только в квартире на Мытнинской набережной пахло одеколоном отца, мебельным лаком, отглаженным бельем, и Максим наконец справился с тошнотой. Бросив одежду в стиральную машину, он встал под душ. Вспомнил жену. И некрасивую девушку, которая начала признаваться ему в любви. «Моя девчонка с фабрики, одета без затей, но сердце мое тянется, эх, к розочке из Йоркшира…»

Он закрыл глаза, попытался вспомнить Татьяну, но мягкие очертания ее лица совместились с чертами погибшей Ларисы, матери его жены. Этот образ казался чарующим и жестоким – Нефертити, загадочный сфинкс, соединяющий власть и безмятежность, небесное и животное существо. Максим с отвращением представил Радика, сующего свой член в рот тощей проститутке, вспомнил шепот Добрыни и ощутил горячий прилив крови к животу. Он начал мастурбировать и уже через минуту почувствовал, как глаза его с силой закатываются под веки, а тело сотрясает судорога оргазма.