Текст книги "«Не чужие» и другие истории"

Там были русские

– Жуткое место, – сообщила Эмма, писательница из Бельгии. – Как из фильма ужасов.

– Где?

– Тут недалеко, полчаса на машине.

Ева, худощавая блондинка с вечно озабоченным лицом, поднялась со своего места и подошла к зеленой карте, висящей на стене ее кабинета.

– Заповедник, редкие животные. Вы хотели бы увидеть оленей?

Все оживились – мир природы, чуждый городскому жителю, обычно служит познавательным и приятным развлечением.

– Да, – Мортон, поэт и музыкант, выразил общее желание.

– Тогда устроим экскурсию в пятницу.

Нас восемь человек – журналистов, переводчиков, поэтов и прозаиков, приглашенных в писательскую резиденцию на латвийском побережье Балтики. Мы успели немного узнать друг друга, освоились, осмотрели ближайшие окрестности, и нам хочется новых впечатлений.

Вентспилс, бывшая Винадава – небольшой портовый город, по-немецки уютный в своей центральной части, обнаруживает признаки упадка на окраинах. Достопримечательности – несколько местных музеев, красивый парк, концертный зал и отлично сохранившийся укрепленный замок, возведенный рыцарями Ливонского ордена; под их владычеством эти земли находились пару столетий. Позже, в XVI веке, после раздела Речи Посполитой, территория вошла в состав герцогства Курляндского; при Екатерине II Курляндия присоединяется к Российской империи.

Независимая Латвия, по итогам Первой мировой войны получившая собственную государственность, после окончания Второй мировой вновь оказалась в составе России. Вернее – многонационального СССР, как одна из пятнадцати союзных республик. Равно беспощадное к внешним и внутренним врагам, советское государство с разной степенью интенсивности занималось депортацией местного населения, истреблением инакомыслящих и «закручиванием гаек» под красными флагами Октября. Однако при этом вкладывалось немало средств и человеческих ресурсов в развитие Прибалтики, служившей витриной «победившего социализма».

Писательская резиденция размещается в двухэтажном особняке XVII века, некогда принадлежавшем городской управе. Каждый из гостей занимает отдельную комнату, где по мере сил трудится над переводом, романом или повестью.

В нашей компании две латышские девушки – веселая Айва и красавица Сантия. Супружеская пара Хенрика и Мортон приехали из Хельсинки. Статная рыжеволосая Хенрика работает над мемуарами о своем отце, известном в Финляндии писателе и политике и, как можно понять из наших разговоров, семейном деспоте. Ее тревожат и проблемы экологии. Мы соглашаемся в том, что люди за последние двадцать лет изрядно загадили планету и, если не начать что-то делать прямо сейчас, нас ждет катастрофа.

Ее муж Мортон, немного потрепанный жизнью, но всё еще видный парень, сочиняет стихи, поет песни под гитару. Да, Хенрика и Мортон – живые хиппи, дети цветов. Сейчас им обоим около пятидесяти, но в них живет дух свободной Европы 60-х, милый и бесконечно старомодный, как ручная вышивка на подоле ночной сорочки.

Швед Лейф из Стокгольма, ему около шестидесяти. Похоже, в духе чеховских героев, он переживает острую фазу отчаяния от осознания бездарно прожитой жизни. Он не так часто выходит из своей комнаты – пьет в одиночестве и рыдает, слушая музыку. Уже три раза он пересказывал нам свое либретто к опере «Вирсавия».

Эмма из Брюсселя, ее отличает веселый фламандский нрав и пышная комплекция. Ей около пятидесяти, но это всё еще привлекательная, улыбчивая женщина. Она пишет по-французски: детские пьесы, рассказы, повесть о любви. В здешней библиотеке хранится ее книга с бабочками на обложке. Лейф, рассматривая книгу, сказал:

– Повсюду делают отличные обложки. Кроме Швеции.

Русских двое – я из Петербурга, Никита давно живет в Кракове, он переводчик.

За завтраком и в обеденные часы мы собираемся в общей столовой, устраиваем вечеринки, поем песни, читаем стихи. Спорим о политике. Только что в масс-медиа начали обсуждать «дело Скрипалей» с их загадочным отравлением, Хенрика сочувствует погибшим, Мортон напоминает, что погиб с той или иной долей достоверности только домашний кот.

Но политические разногласия не мешают общаться, атмосфера в нашей небольшой компании остается в целом дружелюбной. Мы делимся рецептами и угощаем друг друга блюдами национальной кухни, катаемся на велосипедах, гуляем по взморью.

Хозяйка резиденции Ева занимается устройством нашего вполне комфортного быта, знакомит с местными достопримечательностями. Так и зашел разговор об оленях и «страшном месте», в котором Эмма успела побывать два года назад.

– Что же там такое?

– Бывший военный город. Русские ушли и оставили дома, гаражи, спортивные площадки. Там теперь всё пустое, как в фильме ужасов. Зловещая атмосфера.

Слово «русские» она произносит с волнением, как будто речь идет о запретных сексуальных практиках.

От нее мы узнали, что на рыночной площади можно увидеть здание, которое в годы войны занимало немецкое гестапо, а после войны – советское КГБ.

– Когда я думаю об этих пытках, расстрелах, меня бросает в дрожь, – Эмма передергивает полными плечами. По плечам рассыпаны темные кудри.

Кажется, она хочет писать об этом роман. Она уже побывала в Музее оккупации в Риге, прочла Солженицына и Гроссмана.

Помню, при мне миловидная девушка покупала книгу в обычном супермаркете в Барселоне: «Vida у destino[1]1
  Жизнь и судьба (исп.).


[Закрыть]». Вид у читательницы был весьма решительный.

Мортон и Хенрика не обращают столь пристального внимания на «русскую» тему, по крайней мере не выражают этого вслух. Возможно потому, что финнам чаще приходилось иметь дело с русскими. Мортон даже побывал в Петербурге пять или шесть лет назад. Хельсинки рядом, проблема лишь в том, чтобы получить визу.

Вероятно, в этой сдержанности играет свою роль и северный характер, и амбивалентное понимание исторических процессов. В отношениях с финнами мы достигли некоего равновесия. На одной чаше весов имеется развязанная Сталиным «зимняя война», на другой – союз Финляндии с Гитлером, участие в осаде Ленинграда. Когда есть что предъявить друг другу, люди предпочитают держать старые векселя в запертой шкатулке.

Никита – наследник тех же прекрасных идей. Но если в Европе они обветшали сами собой, наткнувшись на жестокость реальности, то в отечественном, русском изводе приняли форму бесконечного самобичевания. Удары этой плети не щадят ни власть, ни народ, ни собственную историю. Исключение делается лишь для отдельных либеральных умов, которые в любую эпоху высоко несут светоч истины и демократии. Впрочем, откуда берется запас керосина для этого светильника, лучше не рассуждать.

Никита – симпатичный молодой мужчина, он едва не стал католическим пастором. С его лица не сходит хитроватая улыбка, и, если представить его в облачении и круглой шапочке, сразу вспомнятся типажи честолюбивых падре из книг Стендаля и Дюма. Мы энергично спорим о политике, но во всем, что касается практической жизни, прекрасно находим общий язык.

Никита тоже хочет посмотреть на оленей.

– Олени, заповедник, озеро, – продолжала Ева. – Можно посмотреть старый маяк. А после заедем в Ирбене.

– Страшное место, – напомнила Эмма, блеснув глазами. – Там были русские.

Распределили места. Ева возьмет к себе в машину Мортона и двух латвийских девушек, Никита захватит Эмму и меня.

Хенрика отказалась ехать на экскурсию. Она уже видела и заповедник, и заброшенный поселок, ей хочется спокойно поработать. Лейф тоже остался – вместе с Дженис Джоплин рыдать по утраченной юности.

Поехали, как и собирались, в пятницу, на двух машинах. Дорога не заняла много времени. Болтали о разных пустяках.

Эмма признавалась, что Латвия для нее – экзотическая страна, почти как Африка. Мол, и природа, и обычаи, и люди разительно отличаются от всего, к чему она привыкла на родине. Несколько лет она провела в Люксембурге и жаловалась на снобизм тамошних жителей, хотя нередко сама впадала в тот же самый грех – например, хвасталась, что употребляет в пищу только royal vegetables. На вопрос, что же это за королевские овощи, показывала шпинат, помидоры и болгарский перец в своей тарелке, с презрением отвергая «простонародные» свеклу и морковь.

Как бы там ни было, для нас, жителей Петербурга, Риги и Хельсинки, сосновый лес, гранитные камни, песчаные дюны балтийского взморья представали родным ландшафтом.

Начали с заповедника, где поиски оленей сразу приобрели юмористический характер. Мы находили множество следов, богатые кучки помета, но сами животные прятались где-то в чаще. Остроумный Мортон сравнил наши блуждания с поисками бога.

Мысль, не лишенная глубины – человек повсюду обнаруживает божественное присутствие, но не может удовлетвориться одними косвенными доказательствами.

Забравшись на деревянный мостик, устроенный для наблюдения за животными, мы высматривали оленя, звали его, но так и не дождались. Несколько разочарованные, мы уже собирались продолжить путь, когда сотрудник заповедника явился как бог из машины (кажется, это был «Рено») и открыл ворота большого огороженного вольера.

Мы вошли. Олени, мирно жевавшие сено у кормушки, завидев людей, подняли головы. Крупный самец собрал стадо самочек и детенышей, увел к дальнему краю ограды. Мы приближались.

Олени в панике стали носиться вдоль периметра загородки, туда и обратно, мы снимали их на камеры телефонов, радуясь приближению к долгожданной цели. Спустя десять минут Ева показала на часы – пора было ехать.

Наблюдение за живой природой развлекло нас, подготавливая к встрече с чудом рукотворным, но от этого не менее впечатляющим.

Асфальт скоро закончился, мы проехали участок грунтовой лесной дороги, затем под колесами замелькали бетонные плиты. Сосны росли прямо из песчаных дюн. Светило солнце, пели птицы, природа оживала после зимы.

Машины остановились, мы вышли – и попали на съемочную площадку фильма о пришельцах неземных цивилизаций. Среди волнистых песчаных холмов и низкорослых сосен к небу поднималась чаша огромного космического радара.

Позже путем интернет-поиска удалось узнать историю этого циклопического сооружения в пятьдесят метров высотой.

Станция космической разведки «Звезда» была открыта на западной границе СССР в начале 70-х. Объект принадлежал военной части номер 51429, здесь располагался отдельный пункт разведки радиоизлучений космических объектов.

Самый крупный, уникальный по своим характеристикам радиотелескоп «Сатурн» с диаметром тарелки 32 метра, окружен тремя приборами чуть меньшего размера – Плутон, Меркурий, Уран. Система радиотелескопов «закрывала» тысячи километров воздушного пространства над страной, перехватывала сигналы с космических спутников и военных баз. Отправляла радиопослания к далеким вселенным, принимала отраженные эхо-сигналы объектов ближнего космоса. Полученная информация применялась в исследованиях физики Земли и Солнца.

После ухода российских войск из Латвии в 1994 году станцию переподчинили Латвийской академии наук. В те годы объект почти не получал финансирования, астрономы зарабатывали тем, что приглашали желающих послушать звуки далекого космоса – мелодичные завывания, треск и загадочный гул. Записав радиоэффекты, их использовала в своих композициях одна довольно известная музыкальная группа.

Нас не пустили за ограждение, но, рассматривая со всех сторон, мы смогли обойти сооружение, поражающее своими размерами. Трудно представить более наглядное доказательство технологических достижений страны, в которой родились и выросли четверо участников нашей небольшой экспедиции – латышки Ева и Айва, живущий в Кракове Никита и я. Телескоп произвел впечатление даже на флегматичного Мортона.

Ева сказала, что телескоп и сегодня, после некоторой модернизации, участвует в международных проектах NACA и совместных латвийско-российских астрономических исследованиях. Радиолокатор в Ирбене признан одним из самых интересных туристических объектов Латвии.

После небольшой экскурсии вокруг телескопов Ева снова посмотрела на часы.

– Вы еще хотите посмотреть поселок?

Разумеется, мы хотели. Эмма продолжала подогревать наше любопытство.

– Это как Чернобыль. Только там нет радиации.

Жилой микрорайон в Ирбене был построен для обслуживания космической станции, население – военные и их семьи – около двух тысяч человек. Школа, детский сад, спортивный комплекс. Магазины, почта, сберкасса.

Ева показала невысокий холм – под ним тянулся подземный ход от поселка до телескопов, около трех километров длиной. Сейчас он закрыт и законсервирован.

Когда упразднили военную часть, людям дали всего несколько дней, чтобы покинуть свои дома.

Эмма не преувеличивала. Картина, открывшаяся нам, и правда напоминала кадры из фильма-катастрофы. Развороченная, будто взрывами, земля с торчащими проводами; осколки бетона, развалины одноэтажных построек. И целые ряды пустых коробок – когда-то жилые пяти-шестиэтажные дома теперь стояли без окон, дверей и кровель.

В довершение эффекта появились зомби апокалипсиса – пара хануриков с посиневшими рожами ковырялись в земле в поисках цветных металлов. Прислоненный к стене, стоял ржавый велосипед.

Ева обратилась к бродягам, они с трудом подбирали латышские слова. Эмма оживилась.

– Это русские? Вы говорили с ними по-русски? – Да.

Мы двинулись вдоль развалин.

– Как в пьесе «Вишневый сад», – сказал Мортон, обладающий широким кругозором. – Забыли Фирса.

Мы подошли к руинам бывшего спортзала.

Материальный мир формируется посредством идей и точно так же разрушается. Когда умерла идея социалистического строительства, ее материальное воплощение стало разрушаться стремительно – куда быстрее, чем предполагает естественный ход времени.

Призрачный микрорайон Ирбене казался древнее всех построек Вентспилса, старше ливонского замка. Эти руины имели сходство с помпейскими развалинами, точно так же напоминая о былом и навсегда утраченном величии.

Мы бродили по руинам спортивного комплекса. В довершение сходства с Помпеями, здесь на стенах виднелись остатки выцветших фресок, написанных рукой не слишком умелого художника-любителя.

Вот борцы в голубых и красных трико готовятся к схватке, еще не зная, что проиграет и тот и другой. Вдалеке байдарки, ощетинившись веслами, словно финикийские галеры, летят по голубым волнам – в пропасть небытия. Метатели диска, футболисты, гимнасты застыли в последнем усилии. Их усилия тщетны.

Фрески местами осыпались, местами были изуродованы тем же способом, какой применяют варвары всех континентов и времен. У изображений повреждены ударами лица и животы в области половых органов. Так разбивали древнеримские статуи, тем же способом последователи ислама калечили мозаики христианской Византии. С тем же пренебрежением к памяти прошлого на руинах церквей и дворцов чертили свой символ веры советские граждане, не помнящие родства. Скоро и над этой страницей истории человечества сомкнутся воды забвения.

– Можно зайти в какой-нибудь дом, – предложила Ева. – Только будьте осторожны, смотрите под ноги.

Мы двинулись в сторону панельной шестиэтажки, которая сохранилась лучше остальных.

Если военные покидали поселок в спешке, оставив даже мебель и товары на магазинных полках, то сегодня буквально всё было выдрано, выворочено, вывезено из этих домов. Двери, оконные рамы, перила лестниц, даже обои со стен. Словно больная страсть к разрушению двигала теми, кто приезжал сюда поживиться дармовым стройматериалом.

– Хотели выделить деньги, чтобы снести этот микрорайон, – пояснила Ева. – Всё время не хватает средств. Но это нужно сделать, здесь криминальное место. Недавно здесь нашли убитого человека.

Мы ходили по комнатам, рассматривали газеты, которые виднелись на стенах под сорванными обоями. Речи Брежнева, программа телепередач, спортивные новости. Нас – латвийских девушек, Никиту и меня – накрепко связывали общие воспоминания детства. Куклы-неваляшки, мультфильмы про Винни-Пуха, брикеты мороженого. «Спокойной ночи, малыши!». Мы то и дело обменивались восклицаниями: «Смотри, смотри!», «Да, я это помню».

– Откуда ты знаешь, что изображено на этой фотографии? – спросила Эмма после того, как я перевела суть действия. – Здесь ведь сохранилось одно только слово!

– Зато самое важное слово. На этой фотографии школьники собирают желуди, чтобы отнести в зоопарк. Видишь это слово? Acorns.

– Да, мы тоже собирали желуди для животных! – подтвердили Никита, Ева и Айва.

– Это было приключение. Прогулка в лесу, но с полезной целью – накормить кабанчиков в зоопарке. Наверное, таким образом детей пытались приучить к полезному труду.

– А может, звери и правда голодали? – возразил Никита.

Мне захотелось подняться выше.

У всех есть повторяющиеся сны – школьные экзамены, встречи с потерянными людьми. Мой повторяющийся сон – это лестница с отсутствующим пролетом. Я поднимаюсь, а часть лестницы исчезает, или она построена наспех из ненадежных дощечек, а внизу – пропасть. И вот во сне я изобретаю способ вскарабкаться по доскам или по стене, держась за какие-то выступы. Сон всегда тревожный: беспомощность, головокружение, невнятная необходимость двигаться вверх.

Бетонные пролеты без перил, засыпанные строительным мусором, хрустящими осколками стекла – в заброшенном доме материализовалась лестница из моего сна. В этом было что-то завораживающее, вроде космической музыки или встречи с собственным двойником.

Мне захотелось узнать, есть ли там, выше, отсутствующий пролет и что там наверху – во сне никогда не получалось увидеть цель предпринимаемых усилий. Я поднялась еще на пару этажей.

Прямо за отсутствующим лестничным пролетом открывался колодец в небо. Апрельское влажно-голубое небо с плывущими облаками. Весна, ожидание счастья.

Когда мы ехали обратно, Эмма сказала:

– В прошлый раз это место показалось мне очень страшным, зловещим. Одной женщине в нашей группе даже стало плохо от впечатлений, ей оказывали помощь. В этот раз всё было по-другому.

– Просто ты увидела эту историю другими глазами.

– Может быть.

Какое-то время мы ехали в молчании.

Потом Никита начал настраивать радио. Помехи звучали словно гул из далекого и загадочного космоса.

Драматургия

Чумовой Декамерон
Пьеса в десяти новеллах по мотивам произведений Дж. Боккаччо

Действующие лица

ПАМПИНЕЯ – благоразумие, авторитет. ФЬЯМЕТТА – живость, остроумие.

ФИЛОМЕНА – красота и добродетель.

ЭМИЛИЯ – набожность, простодушное лукавство. ЛАУРЕТТА – юность, чистота.

ПАНФИЛИО – веселый нрав, душа компании. ФИЛОСТРАТО – картежник, задира, буян. ПАРМЕНО – философ, мизантроп.

СИРИСК – обжорство, лень, добродушие. ТИНДАРО – романтический влюбленный.

Они же могут исполнять все прочие роли.

Действие первоеКартина первая. У церкви

Улица Флоренции. Дом с балконом, древняя церковь-базилика, сложенная из грубых камней, украшенная крестом.

На площади перед церковью встречаются несколько знатных юношей.

СИРИСК

Панфилио! И весел, как всегда!

Рад встрече я!

ПАНФИЛИО

Приветствую, Сириек!

СИРИСК

А кто с тобой?

ПАНФИЛИО

Мы Тиндаро ведем, Несчастный собирался утопиться – Ему красотка отказала в ласке.

ФИЛОСТРАТО

И мы теперь его ласкаем сами.

Кто – подношением вина хмельного,

Кто – словом утешенья. Я же – добрым,

От всей души и сердца – тумаком!

Филострато бьет Тиндаро.

СИРИСК

За что ты бьешь его?

ФИЛОСТРАТО

За то, что глуп!

Что верил в постоянство и любовь

И доверял фальшивым бабьим клятвам.

ТИНДАРО

О Лауретта! За тебя страдаю

Душой и телом я несправедливо…

Клялась ты мне, что любишь больше жизни

Но изменяла по ночам с другим!

ПАРМЕНО

Несчастные безумцы, рифмоплеты!

Как можете вы петь и веселиться,

Когда наипрекраснейший из прочих

Прекрасных италийских городов —

Флоренция – охвачена болезнью,

Спасенья от которой ни в молитвах,

Ни в медицине люди не находят.

Гнев божий, смертоносная чума!

Она уничтожает самых лучших,

Хотя и негодяев не щадит.

Не отличает титулов и званий,

Мужчин и женщин, старцев и детей

Чума толкает в общую могилу,

Опустошая избы и дворцы.

Как переходит яростный огонь

От дома к дому, так же пожирает

Живых людей неотвратимый яд.

Жена, увидев мужа в черных пятнах,

Бежит и запирается в покоях,

И даже матери детей бросают

Без всякой помощи в своих домах.

И лишь немногим избранным болезнь

Дает надежду на выздоровленье.

ПАНФИЛИО

Пармено, что же делать, милый друг?

Чума безжалостна, неотвратима,

Но разве смерть ты можешь отвратить?

Нет, всех нас ждет когда-нибудь могила.

Но это не мешает веселиться,

Петь песни и красоток обнимать.

ФИЛОСТРАТО

Ты сам сказал: служенья и молитвы,

Посты и добродетельная жизнь

Пока что никого не защитили

От страшной эпидемии чумной.

СИРИСК

Не лучше ли нам встретить свой конец

Приятными вещами наслаждаясь,

А горести и страхи позабыть?

ТИНДАРО

Мне не забыть прекрасной Лауретты…

Смотрите, вот она с подругами идет!

Из церкви выходят молодые дамы. Юноши и дамы раскланиваются.

ПАМПИНЕЯ

Мы рады вас приветствовать, синьоры.

Панфилио, Пармено, Филострато,

А также добродетельный Сириек

И юный Тиндаро. Мои подруги —

Фьяметта, Филомена, Лауретта…

ЭМИЛИЯ

Эмилия, а с нами – Пампинея…

ПАМПИНЕЯ

Здесь, в церкви, толковали о несчастье,

Которое Флоренцию постигло.

Мы все знатны, и многие – богаты,

Однако наших близких вероломно Похитила ужасная болезнь.

ФЬЯМЕТТА

Средь горя и рыданий оставаться

И подвергать опасности себя

Нам больше не с руки. И мы решили…

ФИЛОМЕНА

Отправиться в имение к сестре —

Высокородной нашей Пампинее.

ЛАУРETTA

Мы будем слушать птичек в небесах,

Лугами и холмами любоваться…

ЭМИЛИЯ

И возносить молитвы за усопших.

ФИЛОМЕНА

Одно лишь нас препятствие страшит.

ПАМФИЛИО

Какое же, прекрасные синьоры?

ФЬЯМЕТТА

Не могут в путешествие пуститься

Столь молодые дамы… без мужчин!

ПАМПИНЕЯ

Мы ищем, кто бы мог сопроводить

Нас в дальнее богатое поместье,

Чтоб там в приличных месту развлеченьях…

ЭМИЛИЯ

В молитвах…

ЛАУРЕТТА

В единении с природой…

ФИЛОМЕНА

За чтением и пением стихов…

ФЬЯМЕТТА

За остроумной легкою беседой…

ПАМПИНЕЯ

Могли бы мы несчастье пережить,

Дождавшись отступления заразы.

ПАМФИЛИО

Так вам нужны мужчины?

ФИЛОСТРАТО

Я готов!

ТИНДАРО

Не верю счастью своему!..

СИРИСК

Я тоже

Готов всецело угождать синьорам.

ПАРМЕНО

Что ж, и меня теперь ничто не держит

В печальной сей обители греха.

Не скажут мне, что покидаю близких:

Они уже покинули меня —

Всех унесла жестокая зараза.

ПАМПИНЕЯ

Что ж, господа, тогда назначим время

И поскорее соберемся в путь.

ФЬЯМЕТТА

А кто подумает об этом дурно

Или найдет причину для злословья —

В том говорит греховная природа

И обличает самого ханжу!

ПАМПИНЕЯ

В дороге же рассказы о дороге

Приличны будут дружеской беседе.

Я сразу попрошу тебя, Фьяметта,

Такой рассказ немедленно начать.

Фьяметта начинает свой рассказ, всё прочее исчезает, появляется место действия первой новеллы – дом небогатого торговца.

ФЬЯМЕТТА

Как звезды ночью освещают

Небесный свод и как цветы

Нас радуют в полях весенних,

Так острое, живое слово

Беседу нашу украшает

И чувства веселит и ум.

Хотя известно, что остроты

Всегда приличней в разговоре

Мужчинам, нежели девицам,

Которым скромность не велит

Бросаться бойкими словами,

Однако же и мы умеем

Шутливо «срезать» кавалера,

Подружке подсолить, и часто

Пребольно жалит наш язык.

А иногда, бывает, слово

Неосторожное нас губит

Или, напротив, помогает

Отговориться от беды.

Я расскажу о приключенье,

В котором есть любовь, дорога

И неуместная болтливость,

Чуть не сгубившая мужчин.

Однако женский ум, по счастью,

Утихомирил гнев и страсти.