Текст книги "Обитель духа"

Закат выдался странный – будто на шатер Старика плеснули огнем. Облака ушли на запад, расслоились, наползли друг на друга, являя россыпь невероятных цветов – темно-пурпурного, светло-алого, оранжевого, бирюзового. Закат полыхал, как огромный погребальный костер, – Илуге доводилось несколько раз издали видеть зарево, и оно накрепко ассоциировалось у него с отвратительным чадом горелого мяса, тревогой и отвращением.

«Сегодня, быть может, тоже кто-то умрет», – отрешенно подумал Илуге, наблюдая за закатом. Он сидел у коновязи на окраине становища, бесцельно вглядываясь в сполохи на горизонте. Время будто бы остановилось. Становище и люди вокруг, казалось, исчезли, звуки набегали откуда-то издалека. Илуге был наедине с закатом, огромным, неистовым, силящимся пожрать шатер Старика и бессильно вскипавшим у его порога. Быть может, Старик сегодня замерз и пожарче развел костры вокруг своих Молочных Кобылиц, а он, Илуге, видит отсветы этого костра?

Над закатным заревом зажглась в небе сначала незаметная, а потом все более отчетливая звезда. Илуге отвел взгляд от завораживающей игры теней в облаках и увидел, что степь начала затягиваться вечерним туманом – низким, зыбким, матовым, как колышащееся серое кружево.

Оцепенев, он смотрел, как воины покидают лагерь, – все верхом, торжественным неспешным шагом. Отсюда было слишком далеко, чтобы рассмотреть их лица, но Илуге почти ощущал исходящую от них суровую сосредоточенность.

Эта ночь была во всех отношениях значительной. Это была ночь Йом Тыгыз, ночь колдовства и духов, когда предки говорят с людьми и люди с предками. Полыхающий над степью закат говорил об этом яснее всяких слов. Илуге слышал разливающуюся в воздухе магию, как тысячи крошечных колокольчиков. Что-то внутри него начинало звенеть на той же волне.

Он не чувствовал ни решимости, ни страха. Просто та, другая реальность, где он был Илуге, раб, вдруг отодвинулась от него, заволакивая все туманом. А он встал и легким шагом направился следом за исчезающими воинами – со спокойной и ясной уверенностью, что никто его не видит, словно он стал бесплотным.

В голове его воцарилась звенящая пульсирующая пустота. Что-то звало его за собой, тянуло вперед, – и Илуге шел следом упругим шагом человека, привыкшего исхаживать так степь от заката до рассвета. Его ноги сами находили удобное место для того, чтобы поставить стопу, не оскальзываясь и не создавая лишнего шума. Он не чувствовал и холода, растекавшегося над степью вместе с туманом, – того, что к рассвету заморозит росу в сверкающие ледяные иголочки.

Когда он перестал видеть воинов, его тело само перешло на легкий, пружинящий бег. Так учил его бегать Эсыг – дыхание в такт движениям и ударам сердца, – и Илуге знал, что мог бы бежать неутомимо, всю ночь, если потребуется.

На фоне темнеющего неба показался курган Орхоя, и у его подножия он увидел крошечные светляки огней. Летом шаман племени постоянно жил здесь, и к началу посвящения уже все было подготовлено.

В гробницу предков вел узкий, темный лаз наподобие пещеры. От посторонних вход заваливали большим камнем, который воины двигали, налегая на рычаги. Перед входом была расчищена ровная, покрытая рыжеватым щебнем площадка, на которой сейчас пылали восемь костров. Шаман и его два помощника, в звериных масках, стояли лицом к Илуге, остальные – лицом ко входу в гробницу.

Все это он увидел, уже подойдя достаточно близко. Соседняя пологая сопка поросла куцым, редким леском и кустарником, закрывая его от зорких взглядов дозорных. Илуге удалось незамеченным подойти совсем близко – деревья надежно укрыли его не только от посторонних взглядов, но и от довольно-таки резкого ветра. На земле лежал толстый слой прелой листвы, и Илуге улегся на него, замерев в ожидании.

С ним пока ничего особенного не происходило, если не считать каких-то странных приступов, то болезненно обострявших зрение и слух, то отступавших. В моменты прилива он даже умудрялся видеть узоры на широком узорчатом нагруднике шамана. Этот узор из повторяющихся завитков втягивал его, завораживал.

Посвящаемых поставили в один ряд лицом к пещере. Остальные встали полукругом, кроме шамана, затянувшего монотонную, неритмичную песнь без начала и конца. Внутри Илуге что-то незнакомое отозвалось на это пение, и он неожиданно обнаружил себя сидящим на корточках и раскачивающимся в такт. Шаманское зелье действовало.

Совсем стемнело, свет костра стал ярче, проложил от стоящих в сторону Илуге длинные уродливые тени. Помощник шамана что-то сказал, двенадцать посвящаемых взялись за руки и начали кружиться вокруг костра, ритмично высоко вскидывая руки, хлопая в ладони и одновременно гортанно вскрикивая. И опять Илуге почувствовал, что совершает такие же движения, словно он тоже был участником круга.

А потом он моргнул – и окружающий его мир пропал. Илуге очутился в огромном засасывающем туннеле, и впереди этого туннеля, направленного вверх, летел шаман, его одежды развевались. Был ли рядом кто-нибудь еще, Илуге не сумел понять, так как вращение было очень сильным. Шаман обернулся, погрозил ему пальцем, и сердце Илуге от страха ушло в пятки.

Безо всякого перехода он вдруг оказался один под черным небом без звезд. Бархатная темнота касалась его лица, будто крылья огромных черных бабочек, подначивая и щекоча. Все вокруг полнилось этим бесшумным и невидимым трепетом – и наполняло Илуге пьянящим восторгом. Он широко раскрывал глаза и все равно ничего не видел – только бесшумную трепещущую темноту, и в этой темноте было что-то, что Илуге мучительно нужно было найти. Эйфория отступила, накатила слабость вперемешку с ознобом. Илуге понял, что должен бежать. Небо, казалось, стало плоским черным листом над головой. Илуге даже подпрыгнул, и его рука коснулась неба – оно было шершавым, как кора. Потом Илуге побежал. Его силы были неисчерпаемы. Он бежал в волнах высокой травы и ощущал, как дышит ночная земля, как внутри нее кроты и черви роют ходы, как шуршит сухими стеблями полевка и готовится к зимнему покою змея, медленно сворачиваясь в кольца и замирая до весны. Он бежал, и его ноги в этот миг не оставляли следов. Он был един со всем, живущим под вечно синим небом.

Накатил неестественно быстрый рассвет, вдалеке завиднелись горы, и Илуге вдруг обнаружил, что может летать, что вместо рук у него выросли крылья. Он взмахнул ими, мощная волна воздуха подняла его, захлестнув головокружительным восторгом свободного полета. Он обнаружил, что летит, словно летал всегда, растопырив перья (пальцы?) на кончиках крыльев и удерживая ими равновесие. От земли поднимались струи, столбы воздуха, и он видел их своим новым, птичьим зрением.

Горы приблизились, и самая большая из них закрыла полнеба. Илуге был поражен тем, что такая огромная гора земли может подниматься на такую высоту. Он кружил все выше и выше, поднимаясь на восходящем потоке, пока небо над его головой не изменило цвет с голубого на льдисто-синий.

Илуге увидел, как внизу что-то блеснуло, но рассмотреть, что именно, не успел: вокруг раздался протяжный грохот, задрожала земля и вокруг взметнулись фонтаны снега, он буквально захлебывался в них.

То, что он увидел потом, его сознание не могло связать – какие-то скачущие во весь опор кони, чьи-то лица; вот смуглая рука вертит в пальцах какую-то резную коробочку в холеных пальцах; вот груда мертвых людей, они навалены друг на друга, окровавлены, скрючены… какой-то человек в куаньлинской одежде, в причудливом шлеме, бросается на него с мечом… Илуге видит широкие темные глаза на молодом лице, чуть приподнятые уголки красивых губ, золотых извивающихся драконов, вышитых на халате. Меч взвивается вверх и падает, падает, падает…

Боль. Немыслимая боль, затопляющая все тело. Он воет, упав на колени, в окружающей темноте. Темнота полнится запахом падали и гари, а перед ним, будто огромная багровая рана, остывает гигантское пепелище. Там, в темноте, – он знает и чует это, – в ров свалены сотни, тысячи мертвых людей. Полузасыпанные землей руки, головы, лица, кажется, вот-вот придут в движение, и эта страшная шевелящаяся масса поглотит его…

Илуге тошнит, и он проваливается в следующий уровень сна. Он идет по воде – под его ногами лениво плавают красно-белые рыбины, шевеля прозрачными плавниками. Шаги раздаются в ушах немыслимым грохотом. Он видит внизу носки собственных туфель, расшитые жемчугом. Огромные красные резные двери раскрываются – и его глазам открывается колыщащееся море обтянутых блестящей тканью, согнутых в поклоне спин.

Тошнота. Новый поворот. Девочка с белыми волосами в хрустальном гробу, вокруг мрачные старухи в черном… И лица, лица. Лица…

Илуге начинает казаться, что он сходит с ума. Его руки залиты кровью. Кровь на одежде, на руках, волосы слиплись от нее, он купается в кровавом море… тонет… кровь заливает ему рот…

Новый уровень, отчетливый до рези, словно бы все предыдущее было где-то далеко, а до этого – можно вдохнуть, дотронуться… Илуге стоит на пороге юрты. Незнакомый шаман в дохе из беличьих хвостов вдруг оборачивается, насмешливо улыбаясь, и говорит что-то, а что – не уловить. Илуге делает шаг… и над его головой хлопают крылья. Он опять в горах, закрывающих небо. Вокруг холодно, очень холодно. Он ранен. Он извивается червяком на снегу. И там, в этой холодной тьме, его ждет чудовище… Мягкие крылья шуршат над его головой. Это снежный гриф. Неизвестно откуда, но он знает это.

Огромная белая птица с голой черной шеей, обрамленной воротником ярко-красных перьев, садится рядом на снег. Взгляд отливающих антрацитом нечеловеческих глаз бездонен и жуток. Когти скребут по занесенному снегом камню – цвырк-цвырк… Сейчас он умрет под ударом клюва величиной с его ладонь…

Неизвестно как, он оказывается на спине у летящего грифа. Нос щекочут белые перья, крылья простерты намного дальше его рук, вытянутых поверх гигантских крыльев. Илуге хочет крикнуть, что тоже умеет летать, но огромная диковинная птица летит быстро и ровно, делая длинные, плавные, могучие взмахи в такт ударам его сердца. Илуге думает, что так он мог бы облететь полмира, посмотреть, что происходит на самом краю земли, но гриф начинает снижаться, и Илуге узнает место, откуда начал свое странное путешествие.

Гриф величаво плывет вниз, сила тяжести прижимает Илуге к теплым белым перьям, втягивает в себя… И вот уже Илуге шевелит в воздухе огромными белыми крыльями в полтора раза больше, чем крылья орха. Теперь он точно знает, чье было перо, сброшенное ему с неба.

Илуге очнулся от боли в нещадно заломленных за спину руках. Какое-то время он ничего не соображал, в горле что-то невнятно клекотало. Ему хотелось рассказать о своем видении хоть кому-нибудь, но тут он ощутил довольно сильный удар по лицу и открыл глаза.

Он находился не там, где должен был бы, – в лесочке, а прямо перед входом в пещеру предков. Там, где проходили Обряд остальные. И они тоже были здесь, рядом с ним, – с такими же очумелыми глазами. Но в отличие от него они не были связаны.

Илуге начал осознавать, что его дела плохи. Точнее, хуже некуда. Во всех племенах степи подсмотревшего обряды племени непосвященного ждала смерть.

Его снова ударили, и он узнал хозяина. Он смотрел на него с яростью, что-то кричал, но слова проплывали мимо сознания Илуге, еще совсем недавно бывшего в теле диковинной птицы. Шаман что-то резко сказал ему, отчего у Хорага перекосило рот. Потом, наклонившись к пленнику, Тэмчи приподнял ему неудержимо слипающиеся веки. Насилу сфокусировав взгляд, Илуге встретился глазами с шаманом… и начал понимать то, что тот говорил ему, точнее, что говорил ему дух ворона, язык которого Илуге, в отличие от человеческого, мог сейчас понимать.

«Ты умрешь, – сказал ему Дух Ворона, и сказал он это шуршанием сухой травы под их ногами, отблеском на черных перьях. – Мне жаль, что так. Ты только что родился, маленький брат, и ты призвал к себе странного могущественного духа-покровителя издалека. Но ты умрешь, ты умрешь, потому что это право тебе не принадлежало, право быть с нами. Ты чужой нам, и ты умрешь…»

Странно, но это не вызывало у Илуге никаких эмоций. Перед глазами его плавали красные круги, в ушах звенело. Происходящее воспринималось словно издалека. Он увидел, как шаман завершает обряд посвящения, надевая висящую на шнурке фигурку зверя – духа-покровителя, на шею вновь посвященным, и они один за другим становятся в полукруг. Это продолжалось до тех пор, пока перед костром не остался шаман, Хурде и Илуге. Шаман что-то тихо сказал Хурде, после чего тот, брызжа слюной, принялся кричать, показывая пальцем на Илуге. Илуге было странно и смешно наблюдать за ним – слова все еще казались неясным шелестом. Шаман сдвинул брови, и Илуге скорее почувствовал, чем понял, что он гневается. Он взял Хурде за руку и вывел на пределы круга. Больше Илуге его не видел.

Шаман вернулся к костру. Помощник подал ему бубен, украшенный мелкими перышками на длинных кожаных ремешках. Звуки бубна показались Илуге волшебными, он содрогался в глухом, гудящем ритме и снова ощущал себя летящим, – опьянение от удивительных видений этой ночи еще не прошло. Потом к звуку бубна присоединилось горловое, монотонное пение окружающих его людей. Голоса гудели на одной ноте, низкие и завораживающие, будто вокруг него кружились гигантские шмели. Илуге чувствовал этот звук всей кожей, он опять уносил его куда-то за пределы этого мира, но на сей раз в нем слышалась глухая угроза. Илуге видел, как шаман кружится в своем танце, как его движения становятся все более яростными. Потом помощник шамана одним резким движением провел по лбу Илуге, от чего кожу невыносимо защипало – так, что заслезились глаза. В другой руке у него была чаша, и он знаком показал на нее. Пить хотелось, и Илуге осушил чашу до дна.

Время остановилось? Или пронеслось? Илуге, казалось, только что закрыл глаза, но, открыв их, он обнаружил, что солнце снова садится. В голове немного прояснилось. Шаман все еще совершал свой обряд. Он устал, его движения были по-стариковски неверными, на губах выступила пена. Воины-косхи в звериных масках продолжали тянуть свою жутковатую песню без слов.

Но вот край солнца коснулся сопки, и шаман замер, вскинув руки. Косхи закричали. Двое помощников шамана подняли Илуге и понесли в глубь горы. И тут только он ощутил, что, несмотря на прояснившуюся голову, тело его совсем не слушается, даже язык бессильно ворочается во рту, не в силах связать слова. Должно быть, его напоили каким-то новым шаманским зельем.

Внутри пещеры было темно и сыро. И холодно. Один-единственный факел, который нес впереди один из помощников, выхватывал из темноты только стены, расписанные картинами битв и охот. Некоторые из этих вырубленных в скале картин были полустерты, словно время уже источило рыхлый песчаник. Илуге ничего не мог выговорить, и сделать тоже ничего не мог. Расписанный коридор кончился, они вступили в огромную подземную полость, где свет не достигал потолка, освещая груды огромных камней, наваленных слева и справа.

Это все, что он успел увидеть. В следующее мгновение его лопатки и ягодицы ощутили холод каменной плиты, и свет стал исчезать вместе с удаляющимися шагами. Илуге охватил страх – самый настоящий, некрасивый ужас. Плача от беспомощности, он попытался хотя бы закричать, но из горла вырвалось только слабое сипение.

А потом свет погас, шаги затихли, и он оказался один.

Все еще не веря в происходящее, Илуге долго извивался на холодном полу, отчаянно вслушиваясь. Ему даже почудилось, что он улавливает чьи-то голоса. Темнота была полной. Какое-то время он до боли всматривался в нее, пытаясь уловить хотя бы проблеск света. Потом в отчаянии закрыл глаза: так было привычнее и легче, не так страшно.

В голове все еще шумело, но действие парализующего напитка уже проходило. Он почувствовал связанные руки и ноги – они сильно затекли и их неприятно покалывало. Илуге принялся изо всех сил вертеться, дергаться и вырываться – он приблизительно помнил направление выхода и подумал, что если сможет найти выход, то сможет и убежать. Эти вонючие хорьки еще пожалеют, что оставили его здесь! Надо только найти подходящий камень с острым краем, чтобы перетереть ремни из сыромятной кожи, стягивающие ему конечности. Катаясь взад-вперед, натыкаясь на какие-то предметы, – должно быть, приношения, – Илуге наконец наткнулся на нечто, подходившее его целям. Довольно острый каменный угол какого-то выступа или ступени. Ремни перетирались медленно, немилосердно раздирая кожу, но Илуге был терпелив. Время в этой темноте потеряло всякий смысл, – его отрезвляла и вела за собой только боль. Он равномерно двигал руками, думая о том, что воины, должно быть, уже вернулись, и праздник начался. Хотя у кого-то (например, у Хорага и Хурде, подумал он не без злорадства) этот Йом Тыгыз, конечно, отравлен. Нет никаких сомнений, что Хурде во всем обвинил его – например, соврал, что Илуге украл напиток. Да только какая ему-то разница? Даже если он выберется отсюда – обратного хода ему нет. Придется в одиночку идти по голой, замерзающей степи, без воды, еды, одежды и оружия. Или подобраться к лагерю и выкрасть коней, запас еды – и сестру? Знает ли она, что случилось? Не отдал ли Хораг ее своему сыну в качестве утешения, наплевав на свою выгоду от предложения Эрулена и гнев борган-гэгэ? Люди в ярости способны на что угодно…

В ладонь стекло несколько капель крови, и Илуге уловил ее густой запах в холодном мертвом воздухе пещеры. Он ощупал ремни: проклятая кожа поддалась только наполовину. Эдак он скорее протрет себе руки до кости. Однако от нажима ремни немного растянулись, и к рукам хотя бы вернулась чувствительность.

Илуге решил еще раз обследовать пол пещеры. Откатившись вправо от своего выступа, он наткнулся на что-то, с шумом обрушившееся на него. Предмет был каким-то неприятно шершавым и пыльным, и пах чем-то вроде давно обгоревшей земли. Но одновременно рядом глухо звякнуло, и Илуге затаил дыхание: быть может, в числе приношений окажется оружие? Хотя бы нож… Он на ощупь принялся обследовать пол, и – о чудо! – его пальцы соприкоснулись с металлом. Точнее даже – он порезал пальцы! Илуге засмеялся от радости, и его смех гулким эхом разнесся по пещере. Подтянув к тебе оружие – на ощупь оно казалось широким кривым мечом странной формы, – он быстро перерезал ремни на руках и ногах и в следующее мгновение уже стоял на ногах.

И сразу же темнота ожила. Сначала слух Илуге уловил будто бы неясный шелест. После долгой и абсолютной тишины, нарушаемой только его собственными звуками, сердце само собой заколотилось. Илуге вдруг осознал, где именно он находится. Суеверный страх охватил его – вдруг духи разгневались на того, кто так непочтительно обошелся с принесенными им дарами?

Потом ему показалось, будто пещера наполнилась невнятным многоголосым шепотом. Уши заложило, рот наполнила вязкая слюна. Илуге отчаянно сжал рукоять найденного оружия и выставил его напротив живота, не столько надеясь защититься, сколько приглушить переполняющий его животный ужас, – тот, с которым люди бегут сломя голову или падают наземь и сходят с ума. К шепоту прибавились какие-то непонятные звуки, вроде шуршания сухой травы или тихого шарканья. Звук шел будто бы со всех сторон, и Илуге принялся судорожно вертеться на одном месте, пытаясь защитить спину от невидимой опасности. Никогда в жизни, ни до этого момента, ни после, он не будет больше так бояться. Потому что весь ужас, какой способен испытать человек, уже вошел в него. Он чувствовал, как у него на голове шевелятся волосы.

Шепот и шелест становились отчетливее, словно вокруг него сжималось невидимое кольцо. Он стал ощущать движение воздуха, словно кто-то или что-то кружит над ним на бесшумных крыльях. Илуге вертелся на месте, бешено размахивая мечом, но поверхность клинка по-прежнему не встречала никакого сопротивления. В темноте ему начали мерещиться какие-то тени, красноватое свечение чьих-то глаз. Возможно, это было игрой воображения, но в тот момент Илуге не сомневался, что это духи подземного мира пришли за принесенной им жертвой на запах крови.

Внезапно шелест и шепот стихли. Вновь воцарилась тишина – бездонная, невыносимая. Илуге слышал свое собственное дыхание – неровное, всхлипывающее – и понял, что по его щекам беззвучно текут слезы, слезы страха. Он до хруста сцепил челюсти и крепче перехватил неудобную рукоять: хоть духам, хоть демонам, хоть кому – пока в его руках есть оружие, и он может бороться – он будет бороться! Его затопила ярость, пронзительная и благословенная, ибо, вытесненный ею, страх отступил, съежился, и Илуге почувствовал облегчение. Где-то в сознании неясным воспоминанием мелькнули белые крылья.

По пещере разнесся протяжный вздох. Страх снова пополз по позвоночнику, но теперь Илуге знал, как заставить его отступить. И когда страх неохотно отступил обратно в свое темное логово в тайниках его души, Илуге заставил себя улыбнуться. Хоть углы губ непослушно дергались, он чувствовал себя воином, – а воин встречает смерть с улыбкой!

Шелестящий круг как будто раздвинулся и опять стих. Вздох повторился. Вместе с ним ноздри Илуге уловили затхлый щекочущий запах трухи. Да, так пахнет сердцевина дерева, рассыпавшаяся в пыль. Шелестящий звук возник снова, но теперь, сухой и легкий, он звучал, будто звук шагов человека… или… или не человека. Илуге повернулся на звук, освободив левую руку и выбросив ее вбок, чтобы лучше держать равновесие.

Шаги замерли. Казалось, прошла целая вечность, в течение которой всю пещеру наполнял стук его сердца. Илуге будто бы видел, как оно бьется в его собственной груди, чужими, холодными, жадными глазами. И ярость, и страх ушли, – видимо, человек не в силах испытывать столь сильные эмоции так долго. На смену пришло какое-то неестественное спокойствие. Илуге открыл глаза, которые закрыл машинально, чтобы лучше слышать. И… увидел. Увидел свои руки клубком красных пульсирующих линий, зеленоватое свечение меча. Увидел белые изгибающиеся фигуры призраков, однако не почувствовал ничего, кроме холодной решимости продать свою жизнь подороже. И эта решимость, словно невидимый кокон, укрыла его. Призраки извивались, шелестели, словно натыкаясь на окружавший его невидимый барьер. Илуге медленно водил мечом перед собой, его мышцы сводило от напряжения, живот, казалось, завязался в узел.

Прямо напротив него один из призраков имел даже человеческие черты: это был кряжистый носатый воин с косицами по обеим сторонам скуластого лица. В провалы на месте его глаз и рта смотреть совсем не хотелось. Призрак сжимал в руке такой же призрачный скипетр.

Он ударил скипетром внезапно и очень быстро. Илуге еле успел подставить меч. Невидимая граница дрогнула и призраки взвыли от восторга – по крайней мере теперь их шелест Илуге воспринимал как вой. Илуге чувствовал, что долго держать их за барьером не сможет, что сила его истощится. Ему нужно любой ценой добраться до выхода!

Делая мелкие шажки, взмокнув от напряжения, Илуге принялся двигаться туда, где, как ему казалось, находился выход. Живая стена вокруг него колыхалась и шипела, призрак-предводитель нанес еще несколько ударов, которые Илуге отбил, сам не зная как, – и руки после каждого удара все больше немели.

Наконец, своим неожиданно открывшимся внутренним зрением Илуге увидел своды коридора. Радость вспыхнула в нем, и круг вокруг него мгновенно расширился. Но и призраки, видимо, поняли, в чем дело. Шипение и шелест стали интенсивнее, теперь призраки носились и над его головой, протягивая оттуда бледные руки-щупальца. Илуге отступал в тоннель, ведущий к выходу, сжимая найденный клинок. Призрак-предводитель, наполняя пещеру свистящими выдохами, будто он мог еще дышать, наносил ему удары скипетром. Один за другим. И удары эти становились все сильнее и быстрее. Илуге всем телом почувствовал, как граница его воли ослабела, сжалась… Призраки торжествующе заволновались и полезли ближе, красноватое свечение на месте глаз усилилось.

Путь до выхода казался бесконечным. Илуге отступал еще на шаг, каждый раз надеясь, что вот-вот упрется спиной в камни, загораживающие выход, но сзади была все та же пустота, и он делал еще один шаг, и еще один, и еще…

Круг его воли уже был не больше длины его рук. Его шатало, из прокушенной губы на подбородок стекала липкая кровь. Правая рука была, похоже, сломана – или просто потеряла чувствительность и казалась каким-то неуклюжим онемевшим деревянным обрубком. По мере того как Илуге слабел, призрак-предводитель, похоже, наоборот, набирал силу и становился все более отчетливым. Илуге уже видел его звериный оскал, подбитые металлом кожаные латы на его груди…

Должно быть, это призрак великого воина. Куда ему, рабу, тягаться с ним, промелькнула жалкая мыслишка. И тут же усталость и боль вцепились в его тело. Круг еще больше сжался. Из последних сил Илуге сделал шаг – и тут его спина коснулась шероховатого холодного камня.

Выход! Он нашел выход! Правда, в следующее мгновение радость сменилась глухим отчаянием: ему никак не удастся выбраться, в одиночку отвалив тяжелый камень, которым каждый раз закладывали вход. Даже если бы он не сражался с толпой разгневанных духов – все равно камень можно отвалить только снаружи.

Бороться дальше было бессмысленно. Это конец.

Илуге выше поднял голову, прислонился к стене и закричал, разрывая шелестящую тьму, словно хотел звуком человеческого голоса в последний раз нарушить торжество этого царства смерти. Рассыпалось эхо, белесые тени заметались по пещере, доставив Илуге напоследок злорадное удовольствие.

Круг его воли погас совсем, и Илуге почувствовал, что теряет свое удивительное вновь приобретенное видение. Снова вернулись тьма и шелест. А потом что-то коснулось его. И тьма снаружи, и тьма внутри него слились.

Илуге открыл глаза и увидел небо. Утреннее, прозрачное, с несколькими небольшими облачками, словно кто-то бросил на бледно-голубой шелк комки птичьего пуха. Никогда прежде он не видел такого прекрасного неба.

Внутри него царили покой и тишина. Илуге зажмурил глаза, ловя на веках восхитительный, неяркий, ласковый солнечный свет.

– Илуге! – возникло лицо сестры, она опустилась рядом, словно у нее ослабели ноги. – Живой…

– Ха, а что я тебе говорил? – раздался торжествующий голос Баргузена. – А ты что, женщина? Сразу в слезы?

– Но он же был такой… такой… – голос Яниры прервался, – …и не дышал совсем… и сердце не билось…

– Да, мы подоспели вовремя. Еще немного – и ты бы задохнулся в этой пещере, братец. – Баргузен нагнулся над ним, потрогал щеку. – Ехать сможешь? Нам с Янирой удалось увести шесть лошадей из табунов Хорага. Но Эсыг, по-моему, меня видел. А если поймут, куда и зачем мы направились, очень скоро будут здесь.

Илуге хотел ответить, но понял, что язык его не слушается. Из растрескавшегося рта вырвался только стон. Янира тут же бросилась к нему, раздвинула непослушные губы и влила в них немного воды из бурдюка.

– Говорил же тебе, – махнул рукой Баргузен, его лицо сострадательно искривилось. – А, да что теперь! Ехать надо. Не то нас всех троих в курган Орхоя отправят. Да еще вход получше законопатят, чтобы снова не сбежали.

– Помоги ему лучше, – сердито сказала Янира, пытаясь приподнять его тяжелое, непослушное тело. – Ты же видишь, они били его. У него вывихнута правая рука.

– Ага, и губы – в месиво, – согласился Баргузен, резким рывком вправляя руку. У Илуге вырвался крик, и он снова почувствовал, что слабеет. Вдвоем им удалось перевалить Илуге на спину одной из лошадей. Еле двигаясь, то и дело сползая, ему кое-как удавалось держаться в седле, пока Баргузен занимался поспешными сборами.

Янира собрала неподалеку охапку жестких стеблей пахучей полыни, протащила по пыли. Слабая попытка сбить со следа – шесть лошадей натоптали так, что не заметить их может только слепой. Слепой… Что-то билось в голове, какая-то пугающая темнота. Нет, не поймать. Илуге удалось согнуть пальцы левой руки и вцепиться в жесткую конскую гриву.

– Верно. – Баргузен, уже в седле, подъехал к нему вплотную. – Главное – удержаться в седле. Нам нужно бежать отсюда, бежать быстро, понимаешь? Оно, конечно, вчера праздник был, потому, даст Старик, не сразу хватятся-то, но все же…

С этими словами он взял лошадь Илуге под уздцы и потянул за собой. Янира тоже пустила свою кобылу рядом – на случай, если он соскользнет с седла. Но Илуге удавалось держаться, и Баргузен послал коней рысью. Запасные следовали за ними. Будь Илуге в состоянии, он бы оценил выбор: Баргузен взял не самых лучших (тем более бросятся в погоню, и уж тогда будут гнать до последнего!), но и не самых бросовых лошадей. Так, середнячок. Но из тех, что проходят двадцать конных переходов на одном подножном корму.

– Куда теперь? – Янира явно обращалась к Илуге. Но тот только мычал, мотая головой – координация движений и речь никак не хотели возвращаться к нему.

– Туда, где нас не достанут, – тут же откликнулся Баргузен. – То есть к тем племенам, которые или не имеют дел с косхами, или во вражде с ними.

– А ты знаешь, где их искать? – спросила Янира.

– Найдем. – беззаботно махнул рукой Баргузен. – Главное – сбить со следа погоню, а потому сейчас едем на запад. Там течет Уйгуль, приток Горган-Ох. Берег там пологий, и вся пойма заросла тальником. В нем можно будет отсидеться. Это не то, что в открытой степи – от горизонта видать!

– Сколько туда ехать? – озабоченно нахмурила брови Янира. Она то и дело беспокойно оглядывалась назад.

– При таком ходе – до полудня, не меньше. – Баргузен сощурился на солнце. – Я-то рассчитывал добраться туда уже сейчас.

– Ну и скачи, раз рассчитывал, – накинулась на него девушка, – ты что, не видишь, в каком он состоянии? А я своего брата не брошу!

– Я и не говорил, что надо кого-то бросать, – примирительно ответил Баргузен. – Просто надо поторопиться…

Илуге слушал, как они препираются, и ему казалось, что все это – и Янира, и их предыдущая перепалка с Баргузеном, и праздник Йом Тыгыз – было с ним давно-давно, века назад. Но смысл их разговора медленно дошел до него и он нечеловеческим усилием выпрямился, сжал бока лошади, пустив ее быстрей. Янира ахнула, дернулась за ним, а Баргузен улыбнулся во весь рот:

– Вот это по-нашему! Йо-хо-о! Йо-хо-о!

Подстегивая лошадь возгласами, он лихо рванулся вперед, увлекая за собой остальных. Утренний иней уже сошел, и теперь они мчались по сухой рыжей траве, выгоревшей за лето и уже побитой первыми морозами. Осеннее солнце светило им в спину, делая тени длинными. Лошади, долго простоявшие стреноженными в табуне, радовались возможности размяться и неслись ровной рысью, изредка переходя в галоп. У Илуге в ушах звенело, рот наполнился чем-то соленым и теплым, но все его существо сейчас сосредоточилось на том, чтобы удержать поводья и бока лошади в этой скачке. Помогли долгие летние месяцы, из года в год проводимые в седле, – тело словно бы помимо своей воли примерялось к ритму скачки. Иногда он ловил озабоченный и страдающий взгляд сестры, но у него не было сил улыбнуться ей, подбодрить, – тоже, поди, потребовалось немало мужества, чтобы броситься ему на выручку, ускользнуть незамеченной от хозяйки, выкрасть коней…