Текст книги "День полнолуния (сборник)"

В конце концов я выбрала наряд от известного итальянского дизайнера – стильный, дорогой, но не вычурный, скроенный из тканей темной расцветки, и нанесла на лицо тщательный, но не броский макияж. А довершила образ дорогими часами и сумкой – теперь, судя по тому, что я знала о местном населении, меня здесь должны были встретить уважительно, понять, что я не какая-то никому не известная девочка с улицы, а человек, заслуживающий внимания.

В назначенное время я прибыла в здание республиканского Министерства внутренних дел. Прошла через кордон дежурившего на первом этаже особого полка, состоявшего из вооруженных до зубов ребят, словно выскочивших прямиком из крутого голливудского боевика. А затем оказалась в приемной, где сидела секретарь Сайдаева, женщина лет сорока, в костюме и с убранными под легкий шарф волосами. Она попросила меня подождать, заглянула в кабинет к своему начальнику, а затем пригласила меня пройти. Я вошла в кабинет – настолько роскошный, что он мог бы принадлежать этакому восточному баю. Со столом из орехового дерева, на котором высилась украшенная драгоценными камнями статуэтка – конь, взвившийся на дыбы, – без сомнения, подарок какого-нибудь зарубежного восточного владыки. С мягким ковром и тяжелыми занавесями на окнах. С портретом президента, из-под которого поднялся мне навстречу хозяин всего этого великолепия.

Я взглянула на него и остолбенела. Узнала его сию же минуту – несмотря на то, что видела когда-то лишь несколько раз, несмотря на прошедшие годы и бесконечную череду лиц, которые мне за это время приходилось запомнить. В мире не могло быть второй такой горделивой осанки, внушительного разворота плеч, движений, исполненных природной грации, силы и чувства собственного достоинства. Темные глаза, глянувшие на меня с сурового, неулыбчивого, довольно-таки надменного лица, довершили образ. Разумеется, это был он – тот самый парень, словно черкес, сошедший со старинной чеканки, парень, отважно бросившийся наперерез взбесившемуся коню, жених, потерявший свою возлюбленную прямо в день свадьбы, человек, ради которого я единственный раз в своей жизни нарушила приказ. Тимур…

Конечно, он сильно изменился за эти годы. Если тогда он был юным мальчиком, тонким и гибким, как молодой побег, теперь с первого взгляда видно было, что это властный, волевой и жесткий мужчина, много чего повидавший на своем веку. Он не утратил природной стати и легкости в движениях, но весь стал как будто мощнее, этакий мраморный античный бог войны, стремительный и беспощадный. На лице его время тоже оставило свой отпечаток, сделав подбородок еще более волевым, взгляд из-под насупленных широких бровей – хищным, а губы сурово сжатыми. И в темных короткостриженых волосах появилась проседь. И все-таки я узнала его в первую же секунду, и сердце у меня в груди неприятно захолонуло.

Однако отступать было некуда, и я, решив, что сориентируюсь по ходу событий, решительно шагнула вперед и произнесла:

– Здравствуйте, Тимур Ахметович!

И тут же замерла в напряженном ожидании, соображая, что делать, если он сейчас меня узнает. Если он сейчас надменно бросит мне:

– Так, и каково ваше звание на самом деле, госпожа пресс-секретарь?

Но этого не произошло. Тимур сдержанно улыбнулся мне, махнул рукой в сторону стоящего с противоположного конца его стола мягкого стула и с мягким акцентом произнес:

– Ирина Викторовна, рад познакомиться. Садись, пожалуйста! – он сразу же заговорил со мной на «ты», что было у местных в обычае, так как в их родном языке слова «вы» просто не было.

Ну конечно, поняла я, он не мог меня узнать. За все время мы и двух слов друг другу не сказали. К тому же Тимур запомнил меня в платке, закрывающем пол-лица. А в те несколько минут, что я была без него, он был без сознания. Нет, он приходил в себя, но вряд ли мог в тот момент что-то разглядеть – я хорошо помнила, что глаза его покраснели от попавшего в них песка. К тому же – шок, контузия. Потом его погрузили в машину, и больше мы с ним не виделись. Я невольно задумалась, как ему объяснили его чудесное спасение. Кто, по его представлениям, вытащил его из готового в любую минуту обрушиться дома, кто отдал приказ не стрелять в него?

Ясно было, что всего этого я, скорее всего, никогда не узнаю. И все же, несмотря на то что Тимур, казалось, не опознал меня с первого взгляда, очевидно было, что моя миссия может быть провалена в любую секунду. В любой момент этот пазл мог сложиться у него в голове. В любой момент он мог вычислить меня по какому-нибудь характерному жесту или слову. И тогда, естественно, сразу же понять, что я не могу быть обыкновенным не самым известным политическим обозревателем. Тогда он догадается, что меня направили к нему соответствующие органы со вполне определенным заданием. Мне сейчас нужно было как можно скорее закончить эту встречу, доложить наверх об открывшихся обстоятельствах и под любым благовидным предлогом бежать отсюда. Разыграть внезапную болезнь, несчастный случай, беременность – что угодно. Но оставаться рядом с ним означало ставить под угрозу задание.

В тот самый момент, когда я предавалась этим крайне разумным, взвешенным размышлениям, на столе у Тимура заверещал телефонный аппарат. Извинившись передо мной, он снял трубку, бросил:

– Слушаю!

И несколько минут, хмурясь, вслушивался в то, что говорили ему на другом конце провода. А закончив говорить, снова взглянул на меня.

– Вот, Ирина, тебе сразу и тестовое задание нашлось. Требуют от меня комментарий для прессы. Вчера орлы мои поймали банду Заура, которая нам всем тут два года житья не давала. Грабили магазины, офисы, квартиры – у кого позажиточней. В последнее время совсем обнаглели, тут-то мы их и сцапали наконец.

– Ясно, – кивнула я, склонила голову к плечу, задумалась на минуту и тут же выдала: – Хочу поделиться с дорогими гражданами радостным известием: вчера, после двух лет упорной работы, была наконец полностью обезврежена банда Заура, терроризировавшая население дальних районов нашей республики. Я и мои сотрудники приносим извинение жителям за то, что на поимку банды ушло так много времени, и надеемся, что отныне население республики может спать спокойно.

– Лихо, – присвистнул Тимур. А затем, нахмурившись, с сомнением переспросил: – Извинения? Это для чего?

– Ну как же, – отозвалась я. – Вам надо показать, что вы не какой-то надменный правитель, которому и дела нет до судьбы простого человека. Наоборот, его спокойствие – это главная цель вашей жизни, и вы искренне сожалеете о том, что не всегда можете достаточно оперативно это самое спокойствие обеспечить.

Тимур хмыкнул, и вдруг на лице его промелькнула такая редкая для него, такая неожиданная улыбка, от которой темные глаза его словно на мгновение потеплели.

– Звучит убедительно, – кивнул он. – Не могли бы вы теперь все это записать, а Марианна Адамовна, – он кивнул головой на дверь, видимо имея в виду сидящую в приемной секретаршу, – отправит факсом куда нужно.

– Могу, конечно, – отозвалась я.

И Тимур, снова взглянув на меня, вдруг как-то мягко заметил:

– Думаю, мы сработаемся.

Я обязана была сообщить наверх о том, что мы с Тимуром раньше уже встречались. Притом встречались при весьма недвусмысленных обстоятельствах. Должна была доложить обо всем и потребовать, чтобы меня сняли с задания. Оставаясь здесь, я поставила бы под удар всю операцию, ведь даже если Тимур и не узнал меня при первой встрече, это могло произойти в любой момент. Если допустить, что подозрения по поводу его причастности к покушению на главу республики были не беспочвенны, все это могло обернуться очень нехорошими последствиями. Мало того, даже если бы вышло так, что Тимур и не узнал бы меня, информация о наших предыдущих пересечениях в любой момент могла всплыть наверху. Как и факт того, что я об этом не доложила. А это уже ставило под удар мою собственную карьеру и грозило мне серьезными санкциями.

К тому же, судя по последним данным, человеком Тимур был достаточно суровым и беспощадным. И если предположить, что подозрения на его счет были небеспочвенны, я, оставаясь здесь, в самом буквальном смысле рисковала жизнью. Со мной в любой момент мог произойти любой трагический несчастный случай, освобождавший Тимура от моего навязчивого присутствия. Это тоже нельзя было сбрасывать со счетов.

Но Тимур сказал «думаю, мы сработаемся», а затем я вместо того, чтобы возвращаться в отель, провела еще несколько часов в его офисе. Разбирала накопившиеся за время отсутствия пресс-секретаря бумаги, правила тексты, писала речи и обращения. Наблюдала за тем, как работает Сайдаев – как уверенно и твердо отдает распоряжения, как мгновенно принимает решения, легко поднимается из-за стола и выезжает на место, если происшествие требует его присутствия, как общается с людьми – без пафоса, но со спокойным достоинством и уверенностью в себе. Никто, включая меня саму, до самого вечера и не вспомнил, что, по сути, я еще не дала согласия, а Тимур еще не подписал моего назначения.

А потом… Нет, я не хочу оправдывать себя, конечно, даже после этого дня я еще могла уйти. Но не сделала этого. И ни о чем не доложила начальству. Второй раз за всю свою военную карьеру я не выполнила того, что требовали от меня должностные обязанности. И второй раз это произошло из-за этого человека.

Итак, я ни о чем не сообщила наверх и осталась работать у Тимура. Несмотря на выделенное мне рабочее место, я практически поселилась в его кабинете – то несла ему на утверждение новую речь, то составляла комментарий для прессы по поводу очередного раскрытого дела. А временами мы с ним просто беседовали – разумеется, на рабочие темы: вроде бы для того, чтобы мне проще было понять и сформулировать его мысли для очередного публичного заявления. Но мне эти наши разговоры доставляли тайное удовольствие, в котором я боялась признаться самой себе.

Где-то в самом начале моей работы у Тимура мне необходимо было составить для него ответы на вопросы интервьюера. Интервью должно было выйти в официальном печатном органе, и ляпов в нем, конечно, не должно было быть.

Был уже вечер, когда Тимур наконец освободился от дел и смог выделить время для ответов на вопросы. Мы расположились с ним у него в кабинете. За окном опустились теплые летние сумерки, в открытую форточку врывался влажный запах асфальта (должно быть, по улице недавно проехала поливальная машина) и сладковатый аромат цветущей липы. Тимур сидел за столом. Я же со своим диктофоном – напротив, в кресле.

– Вы помните свое первое дело? – спросила я.

– Конечно, – он сжал пальцами переносицу, зажмурился и потер глаза. – Мы выехали по вызову в один из ресторанов на окраине города. Вошли, а там картина ну просто как в фильме Тарантино: окна, скатерти, барная стойка – все в крови. А на полу – труп молодой девушки-администратора. Оказалось, отец и сын приехали отметить какое-то событие, повздорили с персоналом. Ну и…

– Жутко, должно быть? – спросила я.

– Да уж, особенно жутко, когда это происходит в самой мирной обыденной обстановке. Ресторан, городской бульвар, семейное застолье…

Он резко замолчал, а у меня мгновенно все похолодело внутри. Я очень отчетливо вспомнила, как он смотрел когда-то воспаленными глазами на лежащую у развороченной стены убитую Фатиму, успевшую пробыть его женой всего лишь несколько часов.

Нужно было поскорее отойти от этой темы, и я задала следующий вопрос:

– А что вы считаете самым главным в своей работе?

Он как-то невесело усмехнулся и отозвался.

– Индивидуальный подход. Закон – вещь безличная. А люди ведь все разные. Мало ли что довело человека до жизни такой. Может быть, он случайно оказался замешан в нехорошей истории. И если тут отнестись к нему формально, что мы получим? Правильно, законченного преступника, врага родины. А если попытаемся понять, что с ним произошло, дадим ему знать, что органы готовы ему помочь, может, и вытянем человека. А это ведь и есть наша цель – чтобы врагов у государства становилось все меньше, верно? И если этого можно добиться не силовыми способами, так только лучше.

И снова мне показалось, что Тимур говорит о себе. О том давнем случае, когда он, по всей логики ситуации, должен был погибнуть вместе с контрабандистами, с которыми волею судеб оказался связан. И все же выжил. Выжил, потому что именно я – как мне хотелось верить – была в его понимании тем человеком, который не отнесся к нему формально и не дал этого сделать вышестоящим инстанциям. И мне вдруг в очередной раз пришло в голову, сколько же он должен был пережить, передумать, чтобы не сломаться, не озлобиться на власть после того, как она лишила его любимой женщины, а разобраться и пойти работать в ту же самую систему, чтобы сделать ее лучше, чтобы снизить до минимума количество гибнущих в подобных операциях невинных людей, просто оказавшихся не в том месте и не в то время.

Или… Или, возможно, все было иначе. Не стоило ведь забывать, что я прибыла сюда именно потому, что Тимур подозревался в причастности к покушению на главу. Что, если вся эта только что выстроенная мной благородная теория была чушью? Что, если двигали Тимуром противоположные соображения – разрушить систему изнутри?

Это мне только предстояло выяснить.

– Вы… – осторожно начала я. – Вы ощутили это на собственном опыте?

И тут же одернула себя. Мне совершенно не нужно было, чтобы Тимур сейчас пускался в воспоминания о прожитом. Ведь кто знает, не всплыл ли бы вдруг в его памяти облик той, что некогда вытащила его из-под огня. Но Тимур и сам, кажется, не желал ни о чем вспоминать.

– Думаю, для интервью это уже лишнее, – тихо отозвался он.

Все же удивительным в нем было это умение одной негромкой фразой, одним взглядом, твердым и властным, ставить человека на место, обозначать границы, за которые никому нет доступа.

В этот момент дверь кабинета внезапно приоткрылась, я обернулась на звук и увидела, что в комнату заглядывает девочка лет пяти, темноглазая, смуглая, с озорной улыбкой, играющей на пухлых губах.

– Белла, ты здесь откуда? – с напускной суровостью обратился к ней Тимур. – Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не являлась ко мне на работу? Кто тебя пустил?

– Дядя Володя меня провел, – улыбнулась девчушка. – А Марианна Адамовна разрешила войти.

Тимур распахнул дверь кабинета и гаркнул на секретаршу:

– Марианна Адамовна, вы что себе позволяете?

Та заговорила что-то в свое оправдание. Справа от нее маячила дородная фигура Володи Кулакова, уже знакомого мне айтишника, работавшего в офисе Тимура.

– Прошу прощения, – разулыбался он, его широкое румяное лицо словно создано было для таких вот добродушных открытых улыбок. – Как же такую красавицу не впустить?

Мне, в общем-то, видно было, что распекал своих подчиненных Тимур только для проформы. Он явно обожал дочь, так и лучился весь с тех пор, как она появилась в его кабинете. И все же изображал перед сотрудниками разгневанного бога войны. Впрочем, судя по лукавой улыбке девочки, обмануть ее ему не удалось.

Она подбежала к отцу, и тот ловко подхватил ее на руки. Белла же, блаженно рассмеявшись, звонко поцеловала его в выбритую щеку.

– Ирина, познакомься, это моя младшая дочь, Белла, – обернулся ко мне Тимур. – Белла, а где мама и Эля?

– Они внизу, – объяснила девочка. – Мы из магазина ехали, я предложила забежать к тебе на минутку.

– Ну, пойдем, – ответил ей Тимур и вдруг улыбнулся.

Эта улыбка, открытая, искренняя, немного мальчишеская, так странно смотрелась на его лице. Не то чтобы она ему не шла – наоборот, все черты его словно преображались, наполнялись внутренним светом. Просто сразу заметно было, что так улыбается он крайне редко и ему самому странно и непривычно от этого.

У самой двери Тимур снова обернулся ко мне:

– Ирина, я ухожу ненадолго. Я вернусь, и продолжим.

Затем он вышел, и я осталась в кабинете одна. Именно этого момента я и ждала с первого же дня своего приезда сюда. Разумеется, к этому времени я уже успела изучить, где расположена в кабинете камера внутреннего наблюдения, и у себя в номере, на ноутбуке, написала специальный скрипт, который позволил бы мне на минуту ее отключить, пустив на это время в прокрутку несколько последних секунд записи. Скрипт этот был записан на флешку, лежавшую у меня в кармане. И как только за Тимуром закрылась дверь, я мгновенно подключила свой ноутбук, на котором еще недавно набирала ответы для интервью, к объединявшей все офисные компьютеры системе и воткнула в него флешку. Далее написанная мной программа должна была сама, за пару секунд, выбрать интересующую меня камеру и отключить ее.

Наверное, тут нужно бы упомянуть, как я чувствовала себя в тот момент. Только что на моих глазах разыгралась такая трогательная семейная сцена. Тимур, жесткий, бескомпромиссный воин, совершенно преобразился, взяв на руки девочку, свою дочку, явно очень любимую. И даже оставил в кабинете меня, постороннего, по сути, человека, что наверняка категорически запрещала его должностная инструкция – несмотря на сидевшую за дверью секретаршу и наличие камер слежения. Я же собиралась воспользоваться этой ситуацией, чтобы немедленно наставить по всему кабинету «жучков», дабы получить доступ к его архивам и секретным документам.

В обычное время эта часть моей работы нисколько меня не смущала. Я понимала, что человек, которого мне приказали «разрабатывать», – враг, что мы с ним по разные стороны баррикад и мои действия, по сути, мало чем отличаются от действий солдат, воюющих с оружием в руках. Сейчас же… Тимур был не просто очередным попавшим в разработку объектом: он был тем, кто как-то подспудно сумел пробудить во мне незнакомые и не вполне понятные мне самой чувства. И теперь от мысли, что он и в самом деле мог быть причастен к покушению на главу региона, мне становилось страшно вдвойне. Страшно оттого, что я сама, некогда вытащив его из-под развалин, возможно, приложила руку к тому, чтобы этот преступник сформировался и получил возможность действовать.

Поэтому, как бы мне ни было противно то, что я собиралась сделать, как бы ни было гадко осознавать, что я предаю доверие Тимура, мне необходимо было докопаться до правды. Речь шла уже не просто о задании, я сама для себя должна была понять, кого же спасла в тот летний день в горном таджикском кишлаке.

Ноутбук пискнул, показывая, что сигнал камеры отключен, и я, мгновенно вскочив с места, бросилась действовать. Первым делом я запустила в его компьютер шпионскую программу. Та должна была скинуть мне не только все файлы, находившиеся в папках, но и сама инсталлироваться в мобильник Тимура, как только тот зачем-нибудь подключит его к компьютеру. Это означало, что я получу доступ ко всем его переговорам, сообщениям, письмам и любой другой информации, которую смогу достать. Это, впрочем, вряд ли могло бы сильно помочь – я сомневалась, что человек такого уровня станет хранить в телефоне хоть что-то секретное. Но проверить нужно было все.

Следом пришел черед прослушивающих устройств, «жучков». Их у меня также имелось достаточно. Один – к настольной лампе, другой – к ноутбуку Тимура, лежавшему на краю стола, третий – к притолоке у входа в кабинет. Радиус покрытия этих устройств составлял пять километров, а это означало, что я смогу прослушивать происходящее в кабинете Тимура, находясь в снятой для меня квартире.

К тому моменту, как вернулся Тимур – в целом он отсутствовал не более двух-трех минут, – я уже снова чинно сидела в кресле, в задумчивости печатая на клавиатуре. Камера вновь работала в нормальном режиме. Зато кабинет был нафарширован шпионскими программами и прослушивающими устройствами под завязку. Теперь мне оставалось проделать все то же самое в машине Тимура и по возможности у него дома. А для этого нужно было каким-то образом получить приглашение к нему в гости.

Удалось мне сделать это через пару недель. К этому времени мы с Тимуром уже действительно отлично сработались, как он и предрекал. И мне порой начинало казаться, что я думаю его словами, чувствую его образами. Случалось, я отправляла ему на утверждение речь, которую написала сама, не дожидаясь его указаний, и он, пробежав ее глазами, восхищенно качал головой:

– Когда это я успел так подробно изложить тебе свои мысли по этому поводу?

– Никогда, – смеялась я. – Это просто интуиция.

– Выдающаяся интуиция, – хвалил он. – Как будто я сам все это написал. Только вот у меня не получилось бы так стройно и красиво.

Вот как-то так, среди обсуждения рабочих моментов, разговоров в перерывах, случайных замечаний и вышло, что Тимур пригласил меня в гости на свой день рождения. Он жил с женой и дочками в огромной роскошной квартире в центре города. Здесь, как и в его кабинете, вся обстановка была очень дорогой, броской, лучащейся восточной роскошью. Ковры, гардины, выставленные напоказ драгоценные подарки от коллег. С балкона открывался красивый вид на обсаженный вековыми платанами городской бульвар, на высокий берег реки, за которым раскинулась другая часть города. В квартире пахло чистотой и свежей выпечкой. И от этого аромата ты прямо с порога чувствовал уют этого дома.

Жена Тимура, Дина, оказалась именно такой, какой я себе представляла. В ней не было и следа юности, свежести, грации и лукавства Фатимы. Нет, это была хоть и молодая, но уже достаточно монументальная, солидная женщина – спокойная, с плавными неторопливыми движениями полных рук и умными добрыми глазами. Закутанная в платок, но при этом тщательно накрашенная.

Кроме меня, в квартире было еще много гостей – бывшие сослуживцы Тимура, его коллеги, друзья. Было и множество женщин, явно увивавшихся вокруг Тимура, пытавшихся любым способом добиться его внимания. Он же, явно привыкший к знакам женского внимания, посматривал на них свысока, с этакой пресыщенной брезгливостью. Дина тихой тенью сновала между гостями, то подкладывая кому-то еще пирога, то предлагая чаю. Девочки, уже знакомая мне Белла и старшая, Эля, тоже ненадолго вышли к гостям, прочитали поздравительный стишок. И Тимур в этот момент смотрел на них с плохо скрытой гордостью и удивительной любовью.

И в ту минуту я на какое-то мгновение впервые в жизни позавидовала Дине и дочкам Тимура и самому Тимуру. Потому что у него было то, от чего я в своей жизни добровольно отказалась. Семья, дом, дети, любовь близких. Все то, чего я, вечный сумеречный воин, всегда была лишена. О чем могла только мечтать иногда – чаще всего ночью, когда лежишь без сна и дневные заботы не глушат навязчивые мысли, и одиночество подкрадывается к тебе и своей беспощадной костлявой рукой сжимает горло.

Я смотрела на Тимура, на то, как он наклоняется к дочкам, о чем-то перешептывается с ними, как Дина, мягко улыбаясь ему, уводит девочек из комнаты, и думала – а смогла бы я так? Неужели за все эти годы я совершенно задавила в себе нормальное человеческое стремление к счастливой мирной жизни, к близким людям рядом. К жизни, в которой не нужно ежечасно ждать приказа, вылетать на очередное задание и понимать, что именно от тебя зависит, прольется ли сегодня кровь каких-нибудь невинных, попавших в жестокую мясорубку войны.

Ответа на этот вопрос я не знала. Да и не время было им задаваться. В конце концов, я и сюда, в этот гостеприимный дом, попала вовсе не как обыкновенная гостья. И мне уже пора было действовать.

Несмотря на обилие людей в квартире, мне и здесь удалось раскинуть свои сети. Я незаметно укрепила пару «жучков» в гостиной – один на книжной полке, второй – на высоком торшере, стоявшем в углу комнаты. Затем пробралась в коридор, заглянула на кухню – и там тоже оставила свой след. Разумеется, доступ в супружескую спальню и детскую мне был закрыт, но я сомневалась, что в этих комнатах Тимур мог бы обсуждать какую-то важную информацию.

Покончив с установкой прослушки, я вышла на балкон и невольно залюбовалась видом. Над городом разгорался закат, небо пламенеющими полосами раскинулось над домами, бульваром и тянущейся у горизонта горной цепочкой. Багровые, оранжевые и розовые отсветы отражались в речной воде, и вся река тоже казалась охваченной закатным огнем. По бульвару неспешно шли пары, и откуда-то издалека доносилась легкая смутно печальная мелодия.

– Любуешься закатом? – спросил Тимур, выйдя на балкон вслед за мной.

– Очень красиво, – кивнула я. – И город такой… Словно сказочный.

– Видела бы ты его лет десять назад, когда тогдашний глава региона, Мирзоев, только заступил на пост. Это был пыльный, грязный, полуразваленный город. Советское финансирование давно закончилось, новых средств не выделяли. Кругом царили бандитизм, насилие… Обычному человеку вечером и на улицу было выйти страшно, – он помолчал и вдруг добавил с более интимной доверительной интонацией: – Знаешь, я страшно люблю Сунжегорск. Это ведь мой родной город, я тут вырос. И когда Мирзоев начал понемногу его восстанавливать и меня подключил… Мы сутками работали, ночей не спали, но это был вопрос чести – восстановить родной город, вернуть ему красоту, порядок, величие.

– Вы прекрасно в этом преуспели, – заметила я. – Я много где побывала. Но, пожалуй, второго такого романтичного города, как Сунжегорск, назвать не смогу.

Тимур улыбнулся и ничего не ответил, лишь посмотрел вниз, на расстилавшийся под балконом проспект. И во взгляде его мне померещилось то же, что виделось в нем, когда он смотрел на дочерей, – сдержанная гордость и глубокая любовь. И я невольно задумалась, можно ли такое сымитировать.

– А что же нынешний глава? – внезапно, словно по наитию, спросила я. – Асланбеков? Как я понимаю, он продолжает курс предшественника, с которым вы когда-то начинали?

Показалось или лицо Тимура вдруг на мгновение затуманилось? Словно мелкая тучка набежала на солнце в ясный летний день.

– Конечно, – сдержанно отозвался он. – Не скрою, с Мирзоевым мы вместе работали много лет, и когда его отстранили от должности, меня это… удивило. Но политика – дело сложное. Раз наверху посчитали, что Асланбеков на нынешнем этапе развития края может быть более полезен, значит, мне, как человеку военному, остается только подчиниться приказу.

– Тимур Ахметович! – позвал кто-то из комнаты.

– Извини, Ира, зовут, – бросил мне Тимур и скрылся за вздувавшейся на ветру легкой прозрачной занавеской.

А я, оставшись на балконе одна, вдруг задумалась… Что, если Тимур не изменял Родине? Что, если Тимур считал, что он, как человек беззаветно любящий свой город, свой родной край, обязан заботиться о его благополучии? Что, если ему казалось, что отставка прежнего главы была совершена несправедливо и новый руководитель уничтожит результаты многолетней работы? Могло это побудить его пойти на такие меры? Я не знала, не могла дать ответа на новый вопрос. Мне только предстояло еще это выяснить.

Теперь, когда у меня был доступ практически ко всем телефонным и личным переговорам и переписке Тимура, я приступила к тщательному анализу информации. Однако вот так просто найти ничего не удавалось. Но дело свое я знала хорошо и не рассчитывала, что Тимур оставит улики в легкодоступных местах. Я переслушала сотни телефонных разговоров, перечитала тысячи писем – деловых, дружеских, личных, но до сих пор так ничего и не нашла. Тимур не переставал восхищаться тем, как тонко я улавливала особенности его речи и выстраивала тексты для публичных выступлений именно так, как комфортно было бы говорить ему. Я же понимала про себя, что дело тут, скорее всего, не в моих недюжинных талантах, а в том, что, постоянно занимаясь его перепиской, я уже изучила его стиль лучше, чем свой собственный.

Самым трудным для меня было понимать, что, копаясь во всех этих документах, я все больше и больше проникаюсь симпатией к этому человеку. Когда-то я поверила ему скорее интуитивно, разглядела что-то в этом сильном разлете плеч и гордом повороте головы. Теперь же, работая с ним бок о бок, читая его письма, я все глубже понимала его.

– Мы не можем штурмовать здание, там есть мирные граждане. Старики, дети, – гремел голос Тимура с записи одного из телефонных разговоров, проходивших во время операции по обезвреживанию террористов, захвативших Дом журналиста на окраине города. – Мне все равно! Ищите другие пути!

«Я счастлив был бы прожить всю жизнь мирно и спокойно, – писал он одному из давних друзей. – Не видеть ни крови, ни боли. Но я знаю, что это происходит каждый день, и не могу жить так, будто ничего этого нет. Кто-то же должен».

Это его письмо было так созвучно моим собственным мыслям. Сколько раз я задавалась вопросом, зачем, чего ради я выбрала себе такое неженское поприще? Почему я не могу подать в отставку, обосноваться где-нибудь в российской глубинке, заняться каким-нибудь мирным делом – да вот хоть тем же, чем занималась сейчас в качестве прикрытия – и стать женой, матерью, обычной женщиной с обычными заботами? И вот это простое «кто-то же должен» было единственным ответом, приходившим мне в голову.

Никаких подтверждений того, что Тимур имел отношение к покушению, не находилось. В Москве от меня требовали информацию, и я раз за разом пересылала туда свои многостраничные аналитические выкладки, сводившиеся к одному вердикту – никаких сведений о причастности Тимура Сайдаева или кого-либо из его отдела к покушению на Асланбекова пока найти не удалось. Мне уже начинало казаться, что этим мое задание и кончится. Я предоставлю весь материал, напишу в отчете, что, по моим данным, Тимур к произошедшему отношения не имеет, и дело на него закроют. И тут вдруг в одной из папок с удаленными документами, которые мне с помощью программы антиблокиратора удалось восстановить, всплыл странный банковский перевод.

Перевод был сделан с компьютера Тимура примерно за неделю до покушения на Асланбекова. Я попыталась сама раскопать данные таинственного человека, которому Тимур перевел такую крупную сумму денег, но взламывать систему банка все же было слишком рискованно, и обращаться туда с официальным запросом, используя свое служебное положение, я не могла тоже – чтобы не вскрыть раньше времени свою «легенду». Оставалось только отправить найденные мной данные о переводе в Москву, чтобы информацию по нему достали тамошние специалисты.

Итак, мой запрос ушел, и я продолжила разбирать и анализировать переписку Тимура вечерами, а днем работать в качестве его пресс-секретаря. Лето давно уже отцвело, отшумела и удивительно яркая в этих краях, багряно-рыжая осень. Приближалась зима. Горы на горизонте принарядились в пушистые снежные шапки. Воздух по утрам был свежим и морозным, и тонкий ледок хрустел на лужах под ногами. На могучих платанах на бульваре еще кое-где рыжели оставшиеся листья, но в целом деревья стояли облетевшие, тянули к небу голые красноватые ветки.