Текст книги "Отец Григорий. Жизнь, посвященная Богу"

Это произошло в одну из первых зим, когда отец Григорий с матушкой Ниной, переехав в город Курган, обосновались в поселке Смолино. Усилиями батюшки и многих верующих уже был построен Свято-Духовской храм в его первоначальном виде – сначала это был молитвенный дом. Для отца Григория все как бы вошло в определенный, хотя и очень спрессованный во времени, ритм жизни.

Поскольку он был единственным служащим священником на весь приход (а значит, по тем временам, и на весь Курган), то и нагрузка была соответствующей. В новом действующем храме он проводил все службы, постоянно исполнял церковные требы, совершая Таинства Крещения, Венчания и Соборования. Служил молебны, панихиды, отпевал новопреставленных. Кроме того, ему приходилось много ездить по городу и окрестностям к больным и умирающим людям, соборуя, исповедуя и причащая всех страждущих.

Как бы ни устал отец Григорий, ни разу не случилось, чтобы он кому-либо отказал в исполнении требы, хотя добраться до места порой было крайне далеко и сложно, и всё – на общественном транспорте, а иногда и просто пешком. Однако он не считал себя вправе отказать нуждающемуся в помощи из-за того, что трудно добраться до района, в котором жил этот человек. Свое утомление он просто старался не замечать, и Господь давал ему силы. Мерил же он, вероятно, все своей «северной» меркой, столь отличной от общего представления о человеческих возможностях, силе и обязанностях.

В канун праздника «Николы зимнего» (19 декабря), который и в «застойные» времена собирал в церкви много молящихся, стоял лютый мороз, да еще и с сильнейшей метелью. Однако на всенощной храм был полон, несмотря на то что попасть в пригородный поселок Смолино было очень трудно. Автобусного сообщения тогда не было; не было и нынешней дороги, так что люди шли пешком через поселок Восточный, краем поселка Мало-Чаусово и через большое поле, изумительно красивое весной и летом. Затем поднимались в горку через замерзший Тобол, а там уж и рукой подать…

Праздничные лица, ярко освещенный храм, немногочисленный, но какой-то особенно душевный церковный хор, управляемый матушкой Ниной, приятные, чистые голоса, вдохновенное пение – все грело, ласкало и возвышало душу.

Окончилась всенощная. По зиме где-то около семи вечера – это уже как ночь. На улицу страшно и выглянуть – так метет. Колючий ветер, нагнавший в притвор сугробы, рвет из рук постоянно открывающиеся и закрывающиеся двери, и струи ледяного воздуха врываются в тепло храма. Но вот все постепенно расходятся. Батюшка с матушкой одними из последних выходят из церкви, и вцепившийся в них ветер сразу сбивает их с ног. Им-то идти недалеко, минут десять – и дома. А вот как будут добираться все городские? Страшно подумать. Дай им, Господи, сил!

Не успели войти в дом, как сквозь шум и свист метели им послышался робкий стук в ворота. Лай собаки подтвердил, что действительно кто-то пришел. Кто бы это мог быть в такую погоду? И время уже позднее. Только сильная нужда могла выгнать человека из дома… Отец Григорий пошел открывать. У ворот – маленькая скрюченная фигурка: то ли ребенок, то ли старуха. Вся закутана и заревана. Батюшка просит ее войти в дом. Зайдя в кухню и перекрестившись на образа, она падает в ноги стоявшему с ней рядом батюшке.

– Да что вы, что вы? Да что случилось-то? Встаньте…

– Не встану, отец, пока не упрошу…

Посетительница продолжает ползать по полу и рыдать. Общими усилиями отцу Григорию и матушке удается поднять ее и усадить на сундучок – «приемное место» посетителей. Она долго распутывает свои шали, платки, все время всхлипывая, и вот-вот готова снова упасть в ноги батюшке. Наконец из-под всех шалей появляется седая голова и пылающее лицо. Заплывшие от ветра, мороза и слез глаза умоляюще смотрят на отца Григория.

– Батюшка! Старик у меня помирает! Знаю, что и студёно шибко, и далёко очень к нам, да и ночь на дворе, но…

Она опять порывается упасть в ноги батюшке.

– До утра-то он не дотянет. Может, и сейчас уже помер… – выдохнула она, – Давече он уже и воду не пил и все батюшку просит. А я говорю: «Куда ж теперь? Да разве в такое время я приведу батюшку из такой дали?». А он только вздохнул и… даже воду не пьет, – вновь зарыдала она.

Почему-то слова «воду не пьет» вызывали в ней острую душевную боль. Надо заметить, что в горе или страданиях определенный образ или словосочетания, на первый взгляд самые обычные, часто становятся поводом для очередной волны переживаний и слез. Как будто они нажимают на некую «кнопку» в душе, и она вновь и вновь открывает шлюз сдерживаемых эмоций.

«Даже воду не пьет…» – фраза эта соединилась в сознании посетительницы с чем-то тяжелым. Всякий раз, произнося ее, она словно прикасалась к ране и, едва успокоившись, начинала рыдать снова.

Отец Григорий бросает взгляд на матушку, а она… Она, преисполненная человеческого сочувствия к посетительнице, с ужасом осознает, что надо и сейчас он оденется и пойдет с этой несчастной, заплаканной старушкой в ночь, в буран, в неизвестность, чтобы выполнить свой священнический долг. Святой долг пастыря. Иначе он не может. И матушка, понимая это, скорбно вздохнув, идет собирать отцу Григорию теплые вещи.

– Хоть чаю глотни, – шепчет она, понимая, что счет идет уже даже не на часы… И больше не настаивает.

Батюшка, проверив тем временем содержимое требного чемоданчика, одевается со словами:

– Ниночка, ты не волнуйся. Я вернусь, видимо, не скоро. Старики живут на той стороне города, где-то за поселком Рябково. Ехать долго, а там еще и пешком идти надо. Но ничего – Господь поможет. Ведь ты же понимаешь, что надо.

– Надо, – эхом отзывается матушка, – Идите с Богом. Помоги вам Господь и святитель Николай.

Отец Григорий бросает проникновенный благодарный взгляд на самого дорогого, верного ему в жизни человека, всегда понимающего и поддерживающего его.

Они уходят в ночь. Старуха то лепечет слова благодарности, то вновь начинает плакать… Разговаривать на таком ветру невозможно, и надо экономить силы. Полчаса назад он так горячо сочувствовал тем, кто должен был возвращаться из храма в город. И вот сейчас он сам будет преодолевать этот же путь, и даже, по всей видимости, еще более трудный.

Поистине неизвестно, какое испытание ожидает нас в очередной момент жизни.

Дороги не видно. Перебравшись через Тобол, они выходят в открытое поле. Тропинку, протоптанную с вечера, уже полностью замело. Идти приходится по целине, ориентируясь лишь на слабо мерцающие вдали огоньки Восточного поселка. Ветер, тут ничем не удерживаемый, творит со снегом что-то невообразимое.

В памяти невольно всплывают воспоминания о том, как на Севере он тоже прокладывал тропу по снежной целине в буране, а за ним, как стая злобных зверей, шли заключенные. Тогда жизнь его висела на волоске. А сейчас? Да беда ли все это?! Ну, мороз… ну, метет… и пройдет немало времени, когда он сможет дать отдых своему натруженному за день телу. Но ведь он свободен, он на воле, он – пастырь Христов и спешит сейчас, чтобы исполнить свой долг. Он получил от Господа благословение на самоотверженное служение Ему и делает то, о чем так пламенно просил в дни неволи. Пусть ночью или к утру, но он вернется домой и, даст Бог, будет служить праздничную Божественную литургию в память святителя Николая. Это ли не счастье?!

Все эти мысли как будто вливают в него новые силы, и он, поддерживая почти падающую спутницу, преодолевает поле, затем Нахаловку, выросшую за поселком, и сам поселок. И они выходят на транспортную магистраль. Теперь надо дождаться троллейбуса, а там, если даст Господь, и дальше доберемся. Поспеть бы… Как всегда, чем хуже погода, тем реже ходит транспорт. Да и вечер уже поздний… Наконец в снежной пурге появляются округлые очертания троллейбуса, и именно нужного им. «Только бы не замело дорогу в Рябково», – думает отец Григорий.

Мучительно долго едут. Холод начинает пробираться сквозь валенки и теплые носки. Ничего! Тот огонек, вспыхнувший в душе батюшки, когда они шли полем, продолжает гореть, поддерживая и придавая ему силы. Наконец они доезжают до конечной остановки и устремляются в какие-то глухие и темные переулки.

– Нам, батюшка, идти еще неблизко. От лесочка третий наш домик будет, сам его рубил…

– Ну, веди, – только и сказал отец Григорий.

В поселке дорога то видна, то утопает в снежных сугробах. Старуха совсем выбилась из сил, и батюшка снова идет первым.

– Теперь уже скоро, – едва слышит он ее голос, который относится ветром.

Вдали возникает темный силуэт, порой то проясняясь, то совершенно заволакиваясь снежными смерчами. Через несколько минут немного ближе видно уже, что не один, а как будто два мужских силуэта двигаются навстречу. Какое-то неприятное чувство вдруг шевельнулось в сердце батюшки. Уж он ли не побывал в переделках?! Сколько раз жизнь его была подобна пламени свечи на ветру, и, быть может, именно это выработало в нем обостренное чувство опасности. Вот и сейчас он чувствует (просто чувствует, и все), что тут, как говорят, «горячо». Возникает желание свернуть куда-то, пропустить этих людей. Но сугробы, наметенные ветром выше заборов, с двух сторон сдавливают тропинку.

В домах – ни огонька. Почти не освещена и улица, по которой они идут. Только один-единственный столб с горящим фонарем, который «борется» с ветром, словно задавшимся целью сорвать его. Фонарь, раскачиваясь, натруженно и сердито скрипит под порывами ветра, и слабый свет его выхватывает то крышу дома, то сугроб или начинает хаотически двигаться в такт метели – и тогда все в глазах рябит и сливается до тошноты.

Свернуть некуда. Отец Григорий идет первым, за ним – вдруг притихшая старуха… И как раз под фонарем они сходятся с двумя молодыми парнями. Узенькая дорожка – не разминуться. Батюшка готов шагнуть в снег, лишь бы побыстрее прошли эти двое, от которых исходит такое явное чувство опасности.

– Ну куда ж ты, дед? Ишь, через снег захотел! От нас не уходят.

Один из них издает пронзительный свист, и почти тут же откуда-то из тьмы возникают еще двое.

– Ходишь по нашей улице, да еще с дамой, – глумится он, – да еще с чемоданом!

Ох как это похоже на уже пережитое им, только там – зона, а тут – воля. Но «звери» – те же.

Давно уже творя Иисусову молитву, батюшка видит, как грязная рука бандита тянется к требному чемоданчику, а остальные окружают его в предвкушении добычи, ощущая свою спаянность (спаянность волчьей стаи, загоняющей добычу) и радость опьянения от чувства собственной безнаказанности и беззащитности своей жертвы.

В руках одного из бандитов батюшка замечает топор. Да, самый обыкновенный, блеснувший наточенным смертельным лезвием топор. Видимо, не дрова колоть собралась эта группа выродков, и чьи-то жизни, возможно, должны были оборваться, не попадись им навстречу отец Григорий.

Как молния, в уме отца Григория возникает образ святителя Николая – угодника Божия, перед иконой которого он молился сегодня на праздничной всенощной. Живое молитвенное обращение батюшки летит прямо в открытые небеса:

– Святителю отче Николае! Защити!

И… что это? Где эта наглая рука, готовая уже вырвать требный чемоданчик из рук отца Григория?

Батюшка видит, как топор, описав кривую в воздухе, падает далеко в сугроб. Он видит спины толкающих друг друга, удирающих бандитов, какие-то их судорожные движения, слышит вопли боли, словно они получают невидимые и сокрушительные удары…

Еще миг – и никого нет. Бешено колотится сердце, не унять. Ноги стали как ватные, и холодный пот струйкой стекает по спине, хотя на улице лютый мороз.

Осеняя себя крестным знамением, отец Григорий оборачивается посмотреть, где же его спутница… и прямо перед собой видит старца. Что-то необычное в его облике вновь повергает батюшку в трепет, но трепет благоговейный. Метель совершенно запорошила одежду старца и его головной убор. Но отец Григорий ясно видит светлое, почти светящееся лицо его и глаза, глянувшие на него мудростью веков и глубиной святости. Утихшая было дрожь вновь прошла по всему телу. Старец негромко произнес (или это прозвучало в голове отца Григория?):

– Поторопись! Иди и ничего не бойся! Бог поругаем не бывает! Больше тебя никто не тронет.

В этот момент снежный порыв ветра заставляет остолбеневшего батюшку на мгновение прикрыть глаза, и когда он открывает их, то никого рядом уже нет. Нет и сомнений. И вновь из сердца полились слова молитвы: Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дний исполню его и явлю ему спасение Мое[26]26
  Пс. 90, 15–16.


[Закрыть].

Отец Григорий, упав на колени и не замечая ни стужи, ни яростных порывов ветра, возблагодарил Господа, скоро приходящего на помощь и посылающего ее в лице Своих святых. Помощь, приходящую по молитве… Нет – по истовой сердечной мольбе, ясной и острой, как крик. И по вере в то, что она придет незамедлительно.

Сердце еще продолжало отбивать сильные удары. Сердце, пережившее сначала человеческий страх и смертельный испуг, а затем целую гамму чувств – благоговейное волнение, трепетную любовь и благодарность к Спасителю… И удивление. Почти детское удивление: за что ему, грешному, дается такое крепкое утверждение в вере и ничем не поколебимая решимость нести до конца свой пастырский долг во имя Твое, Господи!

Спутница батюшки, от страха почти потерявшкая сознакние, лежала в одном из сугробов. Батюшка помог ей подняться, и она, придя в себя и озираясь по сторонам, спросила:

– Ты, что ли, их прогнал? Я думала, они тебя зарубили… Ну, думаю, а потом и меня прикончат.

К умирающему отец Григорий все же успел. Он принял исповедь и причастил отходящего ко Господу. Все это батюшка совершал с обостренным чувством особой близости Господа нашего Иисуса Христа и великого чудотворца, «страшного наказателя обидящих»[27]27
  Акафист святителю Николаю, икос 4.


[Закрыть] – святителя Николая.

На улице по-прежнему ревела метель. Снег и ветер сбивали с ног, а батюшка шел и ничего не боялся, как и было ему сказано, тем более что идти ему надо было почти всю ночь – транспорт уже не ходил. А утром в храме его ждали уже на праздничную Божественную литургию. Литургию в день «Николы зимнего». И это вместе со случившимся в тот вечер придавало ему силы идти, как воину Христову, и ничего земного не бояться. Идти по жизненному пути со своей верной спутницей матушкой Ниной, чтобы до конца жизни бороться вместе с ней за Православную веру и, если Богу будет угодно, вместе дойти до светлого Царства Христова.

Где-то в середине 60-х годов в Курган к отцу Григорию приехала погостить его родная сестра, жена протоиерея Константина Плясунова матушка Мария Александровна. Она передала отцу Григорию большую святыню – Царский Крест-мощевик, хранившийся ранее у монахини Серафимы.

Вот краткая история этого Креста.

Уже более десяти лет вдовствующая, Мария Александровна твердо хранила жизненные принципы покойного супруга, отца Константина, не только духовно опекавшего в свое время большую часть верующих города Оренбурга, но и по возможности поддерживавшего их материально. Отец Константин трагически скончался от опухоли мозга, развившейся вследствие автокатастрофы. Страдая от головных болей, он умер в военном госпитале имени Бурденко в Москве после семимесячного лечения. Мария Александровна полностью посвятила себя делам благотворительности и помогала чем могла страждущим и нуждающимся людям. Ее хорошо знали в писательских кругах как человека, обладающего литературным даром. Она вела обширную переписку со многими поэтами и писателями России. После смерти отца Константина у нее осталось много верных и преданных памяти батюшки друзей, с которыми она была связана многолетней дружбой.

В 50-е годы прошлого уже двадцатого века матушка Мария Александровна Плясунова, часто бывая в единственном в то время оренбургском храме, обратила внимание на тихую пожилую женщину монашеского вида, углубленно и трепетно молившуюся. Было в ней что-то необычное при всей скромности внешнего облика – какой-то аристократизм и необыкновенная сдержанность. Молилась она, как сестры Марфо-Мариинской обители, – при поясном поклоне касаясь головой пола.

Отец Константин Плясунов и его супруга Мария Александровна. 1922 год

Они познакомились. Их знакомство перешло в глубокую дружбу до конца дней. Матушка Серафима, а это была именно она, о себе почти не рассказывала. Можно было лишь догадаться по нескольким невольно оброненным словам, что в жизни ей выпали сложные испытания и где-то она, очевидно, близко соприкоснулась с Императорским домом Романовых. В Оренбург она, скорее всего, приехала совсем недавно, а уж потом приняла решение остаться в нем навсегда. Кто она была ранее в миру, Мария Александровна могла только догадываться, но это никогда не обсуждалось. Возможно, после, когда они стали очень дружны, матушка Мария узнала о ней много больше, но только ведь и Мария Александровна была очень сдержанным человеком.

У Марии Александровны и матушки Серафимы был особый душевный контакт – одно мироощущение, одни духовные устремления. Они одинаково любили церковные службы, почитали одни и те же иконы, ценили духовную музыку одних и тех же композиторов, читали одних и тех же писателей и поэтов. Монахиня Серафима стала преданным другом Марии Александровны и оказала ей, рано потерявшей супруга, огромную духовную поддержку.

Матушка Серафима, конечно, знала о брате Марии Александровны протоиерее Григории Пономареве и его матушке Нине. Знала и об их трудной судьбе. Она всегда посылала им через Марию Александровну сердечные поклоны и передавала просьбы о молитве о живых и усопших. К началу 60-х годов монахиня Серафима, чувствуя, очевидно, приближение своей кончины, передала матушке Марии святыню – золотой Крест-мощевик с частицами ризы Господней, ризы Пресвятой Богородицы, Животворящего Древа Креста Господня и с вкрапленными в Крест частицами мощей сорока угодников Божиих. При этом матушка Серафима просила поминать ее и тех, кто хранил эту величайшую святыню. Крест, по свидетельству матушки, некогда принадлежал дому Романовых[28]28
  Подробное описание внешнего вида Креста-мощевика см. в Приложении, с. 372–374.


[Закрыть].

К Кресту было приложено сопроводительное письмо, которое почему-то оказалось без начала и без окончания, написанное старческим нетвердым почерком с буквами «ять» и «фита». Это письмо, к сожалению, ныне утеряно, но общий смысл его был таков, что сей святой Крест, принадлежавший в свое время князю Василько[29]29
  Князь Василий (Василько) Ростовский (1209–1238), мученик. Память 4/17 марта, 23 мая / 5 июня. – Изд.


[Закрыть], а затем князьям Шаховским[30]30
  Шаховские – русский княжеский род, происходит от смоленских князей Рюриковичей; его представители занимали видные посты на военной и государственной службе. – Изд.


[Закрыть], был передан ими роду Романовых и принадлежал Царствующей семье.

Царский Крест (лицевая сторона)

Вскоре после передачи Креста матушка Серафима преставилась ко Господу. Умирая, она просила Марию Александровну молиться об упокоении ее души. С этого времени Мария Александровна постоянно заказывала сорокоусты об упокоении души монахини Серафимы и через некоторое время приняла решение передать Крест-мощевик брату – протоиерею Григорию Пономареву.

Отец Григорий с почтением и чувством большой ответственности принял эту святыню на хранение, понимая, что время передачи ее Православной Церкви еще не пришло. На протяжении всей своей жизни батюшка глубоко и сердечно поминал в заупокойных молитвах монахиню Серафиму. Мария Александровна тоже продолжала молиться о ней. Вот что она рассказала мне однажды летом, когда я приезжала к ней в Оренбург: «Рано утром я неожиданно проснулась, словно меня кто-то позвал. Прямо около моей кровати в первых утренних лучах солнца стояла матушка Серафима, ласково мне улыбаясь. Образ ее был светлым и легким. Я, конечно, растерялась и немного привстала, а она низко-низко поклонилась мне до земли и… исчезла». Это было в 1985 году.

Царский Крест (оборотная сторона)

О том, что в доме моих родителей хранится великая православная святыня, кроме матушки Нины и меня, никто не знал. Батюшка часто в трудных жизненных ситуациях молился перед этим Крестом и всегда получал просимое.

Расскажу о случае, который произошел на моих глазах. К отцу Григорию привезли мальчика, сильно покусанного собакой. Подростку должны были делать серьезную операцию на руке, так как у него начался остеомиелит[31]31
  Воспаление костного мозга. – Изд.


[Закрыть]. Операция предполагала иссечение загнившей кости на кисти руки и замену ее имплантатом. Подросток, перенесший уже три или четыре чистки больной кости, был в плохом состоянии. Остеомиелит продолжал развиваться, но больного отпустили из больницы на две недели, чтобы он набрался сил перед операцией. Здоровье его было в угрожающем состоянии, и родные обратились к батюшке, прося его помолиться. Он молился святым, чьи мощи хранились в Кресте-мощевике, и несколько раз прикладывал святыню к больному ребенку. Чудо произошло буквально за два-три дня до отъезда мальчика на операцию. Во время очередной перевязки в глубине гниющей раны появилось что-то серое, твердое, как бы инородное. Мальчик, истощенный болезнью, мужественно превозмогая боль, обыкновенным пинцетом зацепил этот предмет, который легко поддался, и вытащил из раны небольшой фрагмент кости фаланги большого пальца. Боль тут же отступила. Рану немедленно обработали, к ней снова приложили Животворящий Крест со святыми мощами, и отец Григорий вновь и вновь стал возносить молитвы ко Господу и Его святым.

Следующее чудо последовало почти сразу за первым. За три дня рана, мучившая подростка более полугода, и грозившая ему лишением части руки, жуткая рана, для излечения которой были безуспешно испробованы все средства современной медицины, очистилась и закрылась. К третьему дню не потребовалось даже перевязки, так как на руке была довольно глубокая, но совершенно закрытая полость со свежим, только что затянувшимся алым рубцом. Края полгода не заживавшей язвы соединились.

Позднее были вознесены благодарственные молитвы ко Господу, Пресвятой Богородице, Животворящему Кресту Господню и молитвы об упокоении монахини Серафимы, православных христиан из рода Шаховских и царского рода Романовых.

Мария Александровна пережила своего брата на два года и скончалась в возрасте девяноста семи лет. Тайна Царского Креста так и осталась до конца не раскрытой.

На этом история Креста не закончилась. До 25 октября 1997 года Царский Крест продолжал тайно храниться в доме отца Григория. После ухода из жизни моих родителей Крест, естественно, оказался у меня. В течение двух лет эта святыня находилась в моем доме, а когда я уезжала – в семье моих близких друзей: редактора журнала «Звонница» Елены Александровны Кибиревой. Елена Александровна рассказывала, что во время ее редакторской работы над книгами проповедей протоиерея Александра Шаргунова Царский Крест избавлял ее от мучительных головных болей. Присутствие в рабочем кабинете святыни и сугубое обращение в молитвах к святителям Василию Великому, Иоанну Златоустому и Григорию Богослову, чьи мощи наряду с другими вложены в Крест, придавали ей особые силы и укрепляли духовно.

В 1999 году после перехода в мир иной отца Григория и матушки Нины Крест-мощевик был передан мною в екатеринбургский храм Преображения Господня, что на Уктусе.

Должна отметить, что настоятель Преображенского храма протоиерей Николай Ладюк проявил особое благоговение и мужество, приняв на себя ответственность за хранение этой святыни. В течение двух лет Крест-мощевик, облеченный в специальное деревянное Распятие, выносился для всеобщего поклонения на середину храма. В год прославления Архиерейским Собором в лике святых Царской семьи было принято решение о передаче Креста-мощевика в монастырь святых Царственных мучеников, что на Ганиной яме. Произошло это событие 19 мая 2001 года, в день рождения Государя императора и день памяти Иова Многострадального[32]32
  Подробнее о передаче Креста монастырю святых Царственных мучеников см. в Приложении, с. 374–376.


[Закрыть].

* * *

В дополнение к сказанному приведу еще одно важное свидетельство. Во время водосвятного молебна в доме, где в 1998 году хранился Царский Крест-мощевик, было замечено следующее. Между двумя пластинами Креста, со временем отошедшими друг от друга, образовалась небольшая щель. В нее хорошо было видно, что вся полость Креста разделена как бы сотами, в каждой ячейке которых уложена светлая частичка мощей, залитая, очевидно, воском или специальной смолой. В верхней части Креста виднелись отдельные кусочки ткани и просвечивающий даже через темную смолу кусочек дерева – частица Житворящего Древа Креста Господня. Вот свидетели земной жизни Господа нашего Иисуса Христа – проповедник покаяния Иоанн Предтеча, друг Господень Лазарь Четверодневный… «Господи, молитвами всех Твоих святых прости нас, грешных!».

Царский Крест-мощевик и святые, чьи мощи более трех веков хранятся в нем, молитвенно соединяют нас не только со свидетелями славы Божией, но и с новомучениками и исповедниками Российскими – свидетелями славы святых Царственных страстотерпцев.

«Господи, укрепи нас в грядущих испытаниях, укрепи весь русский народ! Святые Царственные мученики, новые мученики и исповедники Российские, все святые, молите Бога о нас!».