Текст книги "Смытые волной"

Нашего кадровика в последнее время не узнать. Чернее тучи, никого к себе не зовет, не пьет, сидит целый день, заперевшись в своей каморке; в окошко видно, лихорадочно перебирает папки с документами. На него жмут сверху, чтобы поскорее гнал докладные на товароведов и кладовщиков. Пригрел ты у себя, Лемешко, этих Мойш с Изями, защищаешь, а они воры все, никакого сомнения. А как тогда быть с их завскладом, бездельником и пьянчужкой, его же подпись под всеми документами, в первую очередь он за все отвечает? Нет, это неприкасаемый, благо, что партиец и русский, успеем его загнать, пусть пока работает и наслаждается свободой. Дальше тайги и тундры от нас не соскочит. А эти маланцы… Еще не всех заграбастали? Немедленно замести, а то еще намылятся за кордон. Впрочем, хрен два у нас смоются вместе с этими ушлыми цеховиками с их пакетами с Пугачевой и Ротару.

Лемешко, хотя и близок к той системе, но отставной офицер, фронтовик, всю войну прошел, не в его правилах сдавать людей. И за что сдавать, у них же никакой недостачи, все чин чином; сколько их разные внутренние комиссии проверяли, больно щипали, так, по мелочам, ерунду находили. Значит, снова облава на евреев, они и в войну натерпелись, и сейчас им другая война объявлена. А работать кому, они же все толковые хлопцы, сразу схватывают, не нужно сто раз повторять. Уберем – контора сразу покатится вниз, как в прошлый раз.

Засев за огромный стол в директорском кабинете, крушник-ревизор разложил все материалы, которые по его требованию мы ему предоставили, и тщательно изучал их, цепляясь за каждую точку с запятой. Никто не втирал ему мозги, ничего не объяснял, все сам. Было ощущение, что, вероятно, крушника самого вся эта история покоробила. Мужик-то умный и интересный, соображал все на ходу. Я лишь по его просьбе положила ему листок с общим количеством выпущенной и реализованной подварки за те несколько лет, как начали производить ее.

– Так у вас, я вижу, вся Украина и даже Белоруссия использует ее? – удивился он и вновь уткнулся в свои записи и наши документы, делая на них какие-то пометки красным карандашом. Потом достал из портфеля обычную логарифмическую линейку и начал считать. – А вы, Ольга Иосифовна, не пойму, за что вас так неласково Мегерой Иосифовной величают?

– А вам откуда известно?

– Мне много чего известно. Толковая, про вас говорят, барышня.

Меня так и подмывало спросить проверяющего, в руках которого сейчас была судьба наших производственных цехов, что у него было по политэкономии, но выждала, когда он оторвется от документов.

– Вам, милая барышня, это к чему? Но если угодно, так я с красным дипломом выпустился из института, – сквозь зубы, с неким недовольством процедил он.

– Тогда не мне вам объяснять принцип демократического централизма, на котором построено наше государство. Мы вышли с предложением о новом производстве, рассчитали окупаемость, увидели, что дело для страны выгодное, прибыльное, сбыт обеспечен, мощностей хватает, рабочей силы – тоже, так почему нужно отказываться. Из-за того, что кому-то во всем чудится подвох, воровство? Что, в Советском Союзе исчезли честные порядочные люди? Вы, я чувствую, из них. Совесть вас не замучает, если в акте, которого от вас там с нетерпением ждут, поддадитесь нажиму оттуда?

– Где это «там и оттуда», милая барышня?

– Не надо, уважаемый товарищ ревизор, притворяться. Мы не дети. Пишите, что хотите, а я отвечу в своей объяснительной, да, собственно, тех документов, что вы просматриваете, достаточно. До Брежнева дойдем, но правоту свою докажем. Только как бы вам потом стыдно не было.

Я развернулась и, крепко хлопнув дверью, вышла из кабинета. Ушла, что называется, с понтом под зонтом, при своем мнении. Услышала в спину, как проверяющий рявкнул:

– А действительно Мегера, коготки свои длинные выпустила.

Дальше крушника опекала моя заместительница и подруга, а привело это к… душещипательному роману. Вот как бывает в жизни. К тому же они оказались еще и соседями. Их балконы смотрели друг на друга; только необычно, по-советски – возрастная Джульетта и Ромео, почти ее сверстник. Одно «но», то самое – женат он был, в отличие от шекспировского.

Взаимная страсть не сбила, однако, нашего проверяющего с принципиального пути. Даже мое подключение, смена гнева на милость не сработало. Дотошный, чересчур нервный, порой неуравновешенный, он, как его ни торопили, затянул проверку, с грехом пополам закончил ее лишь через полгода. Мы с моей подругой пытались навязать ему свои формулировки и выводы. Не поддавался, замыкался в себе и все повторял: факир не был пьян, и ваш фокус не удастся.

В конце года в контору на имя директора пришло заказное письмо с копией Акта. Директор срочно вызвал меня: почитай! Страниц пять печатного текста и заключение: претензий к организации производства лимонной и апельсиновой подварки нет.

– Выпьем, Ольга Иосифовна, по этому поводу или откажетесь?

– Почему откажусь, наливайте!

Он достал из тумбы все содержимое: водку, коньяк, ликер, шампанское, даже кубинский ром.

– Я – коньячок, а вы что?

– Тоже коньячок.

А вскоре мы выпили и за другие приятные известия, из которых следовало, что авантюра с плановым возбуждением уголовного дела провалилась. На сердце отлегло. Надолго ли, вдруг что-то еще взбредет в голову. Больше всех радовался Лемешко – ему не нужно искать новых товароведов и кладовщиков. Где их найдешь, такие светлые еврейские головы, как на нашей базе. Правда, кое-кто «подвел» нашего кадровика и спустя год отчалил за бугор, слал ему оттуда благодарственные письма за то, что по-человечески с ними поступил, не сдал. Лемешко долго не решался их распечатать, откровенно боялся, но потом махнул на все.

– Я ж, ребята, не трус, боевой офицер, на Днепре в какое пекло попали, головы от земли не оторвать, все простреливалось немцами; но приказ – «За Родину! За Сталина!» – и вперед, – он все чаще вспоминал войну, особенно когда на грудь примет своей любимой «Столичной». – А тут в окоп по уши зарылся, пугаюсь этих сосунков сопливых, разве они знают, что такое смерти в глаза смотреть. Пристроились на хлебное место по блату и командуют, кровь из нас сосут, гнусы комариные. Молодец, Ёська, устроился, он – умница, работящий, пробьется и там в люди. Только скучно ему будет без нашей Одессы. Я бы не смог. Там же нет 10-й станции, где они с Саньком, своим дружком, за девками приударяли.

Разошелся Лемешко, посветлел. Еще бы награды его боевые увидеть. Он отчего-то стеснялся их надевать даже к Дню Победы, а говорили, что у него весь китель в них. Может, потому и стеснялся, что у других столько не было, не хотел выделяться.

А возникший служебный роман моей подруги принял форму вялотекущей болячки, изводящей их обоих. Мне было жаль ее, но помочь в этом деле никто не может. Пылкая любовь и горькая разлука – это жизнь.

Как хочется быть любимой

Сижу у себя на балконе и грустно про себя напеваю: «Все девчонки замужем, только я одна. Все ждала и верила сердцу вопреки, мы с тобой два берега у одной реки». Оказалось, вовсе не так – по разным берегам. Все мои подружки действительно повыскакивали замуж, некоторые уже успели развестись. Кого-то судьба увела с нашей Шестой Фонтана в другие районы, и мы очень редко стали встречаться. На свадьбу к Лильке Гуревич в Австралию я так и не выбралась. Дядька был в гневе (даже побелел), строгий запрет: о приглашении никому ни слова, а то поставят на учет и даже в шестнадцатую республику, Болгарию, не выпустят; вон твоя Лилька Табачникова с каким трудом туда поехала, извели ее всеми этими выездными комиссиями.

Светочка Баранова еще в институте, несмотря ни на что, выскочила за студента Политеха – немца из Германской Демократической Республики. Ее отец, полковник, из-за этого не получил генерала, и на Сахалин его сослали. Там сильно заболел, но в Одессу не вернули, перевели в Вологду, потом по болезни комиссовали, и в пятьдесят лет он умер, а крепкий ведь был мужик. Зато любимая дочка уехала в Берлин, где родила Сашку, своего первенца, потом и Андрик появился.

На свадьбе самой близкой подружки Галки с ее Витькой я была свидетелем. Там тоже растет сынишка, Максимка, ей теперь не до чего. И у Фатимки ребенок, прелестница Кариночка, такая восточная девчушка с большими глазами, вся в папу-армянина. Леся Никитюк долго сопротивлялась, но не устояла, сдалась на милость победителя – преданного и настойчивого Иванникова.

Но раньше всех встретила свою судьбу, будущую вторую половину Ирочка Зубяк. Еще в университете. Юноша по имени Генка Швец, как часовой на боевом посту, караулил ее у каждой аудитории. Дело, понятно, чем кончилось, молодая семейная пара, Ира – филолог, Геннадий – журналист, устроилась на работу в «Вечернюю Одессу». График ненормированный, с утра до вечера, и ночью, если надо. За сынишкой Сашей присматривает мама Иры. Зубячку, извините, теперь Швец, я вижу почаще; она живет на прежнем месте, в сторону седьмой. Как только у нее появляется свободная минутка вечером, после укладки малыша, она прибегает ко мне на балкон, где я пою сейчас про себя эту невеселую для меня песню, поболтать и покурить, так, чтобы никто не видел. Генка запрещает, он сам не курит, спортсмен, бегает свои кроссы.

От нее последовало довольно неожиданное приглашение: в ближайшее воскресенье сходить в новый, только что открывшийся в Аркадии ресторанчик под названием «Глечик».

– Мы с Генкой за тобой зайдем.

Заскочила за мной одна Ирка, и мы понеслись к Седьмой Фонтана, где нас ждали Гена со своим другом.

– Александр Чадаев, – представился он мне и протянул руку, – можно просто Саша.

– А мы знакомы, вы забыли, виделись как-то давно в одной компании, вы там тоже с Геной были.

Швеца и Чадаева объединяла страсть к легкой атлетике. Чадаев в свое время добился хороших результатов в десятиборье, но травма колена свела почти на нет его спортивную карьеру. Он вернулся в университет и продолжил учебу. Я знала, что он женился очень рано и по страстной любви, и это знакомство мне ни к чему, опять женатик на моем пути. Ирка это чувствовала, дернула меня за руку, и мы оторвались с ней вперед.

– Знаешь, а Сашка-то развелся.

Она поведала мне печальную историю такой, казалось бы, счастливой пары. Чадаевская жена работала на Одесской киностудии, училась в институте, все было хорошо. Но на их беду, она приглянулась одному, уже тогда довольно известному, режиссеру. Он был настойчив: «Эта девочка будет моей женой».

Потом режиссер уехал, год его на студии не было, все вроде забылось, а когда через год вернулся, реализовал свое намерение, таки увел у Чадаева его жену.

Для него это был удар ниже пояса. Ирка так в красках рассказывала, как несчастный Сашка рыдал, места себе не находил долгое время. Беда, как повелось издревле, одна не приходит. Добавилась эта тяжелая травма, прощай, как ни печально, легкая атлетика, профессиональный спорт, с которым он связывал столько надежд; реально мог быть в десятиборье среди лидеров в стране. Честь парню, он не сломался, железный свой характер «перекинул» на университетские науки, стал заново грызть их.

Мы остановились, поджидая мужчин, они медленно плелись и что-то бурно обсуждали; наверняка Генка рисовал дальнейшую перспективу своего ближайшего друга. Наверное, убеждал, что он может стать хорошим тренером и Швец под его началом с удовольствием продолжит свои тренировки.

– А Ольга тоже спортсменка, волейболистка, за сборную своего Нархоза играла, Юра Курильский за ней даже приглядывал. – Генка, произнося это, смешно заикался, будто волновался.

– Степа Агаджанян тренировал? – оживился Чадаев.

– Степан Степанович, а до этого я у Бергера занималась. В Сельхозе. В Нархоз я оттуда перескочила. Агаджанян уговорил, он искал игрока во вторую зону, с ударом, я вроде подходила.

– У вас приличная командочка была. Особенно две выделялись, смешные у них такие имена, дай бог памяти, сейчас вспомню. А, Буга и Могила. Координированные, прыгучие, запросто высотницами у нас бы были. Могила с ее пасом мне вообще Жорика Мондзолевского напоминала. Только еще лупила сильно.

– Вам – Мондзолевского, а мне Витьку Михальчука, моего одноклассника. Теперь к ним на пушечный выстрел не подойти – олимпийские чемпионы.

– Да ладно, нормальные ребята, – на полном серьезе парировал Чадаев. – У нас в десятиборье тоже есть свой чемпион олимпийский – Коля Авилов, свой хлопец, скромняга, никакого зазнайства.

Разговор завязался сам по себе, никакого напряга, как нередко случается при первой встрече. Впрочем, для меня встреча с Чадаевым была не первой; тем не менее Ирка, перебив наш волейбольный диалог, вставила:

– Приходченко, это Саша Чадаев, наш самый большой друг, не правда ли, красавец парень.

Правда, Ирочка. Я с трудом старалась сдерживать свои эмоции. Было от чего вытаращить глаза и засиять от счастья. Худощавый, высоченный, широкоплечий, великолепно сложенный, он производил неизгладимое впечатление. Передо мной стоял такой парень, каких у меня в жизни не было. В нем полностью оправдывалось чеховское: «В человеке все должно быть прекрасно». Но в Чадаеве был даже перебор этого прекрасного. Одна мягкая улыбка на его приятном лице чего стоила.

– Что ж, давайте еще раз знакомится, раз Ира настаивает. – Он протянул мне свою руку; у меня тоже неслабая ладонь, а тут две мои.

– Оля, – я, смущаясь, так тихо отозвалась, что Генка с Иркой заржали. Особенно Ирка с ее звонким заливистым смехом, похожим на веселое журчание чистого горного ручейка. Любви Генки с нашей Ирочкой можно было позавидовать. Они, не стесняясь, целовались, обнимались, друг с дружкой шушукались, не замечая никого вокруг. Ирка и до рождения сына была уж очень хороша: стройная брюнетка с потрясающей фигуркой и с этими голубыми глазищами, с маленьким аленьким ротиком и рядом сверкающих жемчужных зубов. Когда они на пару прогуливались с подружкой Викусей, такой же высоченной, но только блондинкой, по пляжу в нашей придворной Аркадии, мужики, да и женщины, завидуя, не отводили от них взгляда; так было-таки да на что посмотреть. Ира после родов еще больше расцвела, как шептала мне на ухо моя бабка: «Фигура стала еще более женственной». Самой же Ире она поскромнее отвесила комплимент: «Ирочка, вы такая аппетитная стали, а наша Олька ничего не жрет. А какой мужик на костлявую позариться, подавиться же можно этими острыми лопатками».

Вечер в «Глечике» был замечательным. Кухня отличная, очень приличное красное мускатное вино, а самое главное, расположение ресторанчика – под открытым небом, под горой, первый такой ресторан в Одессе; выглядело все, как старая украинская хатка, окруженная самым настоящим тыном с висящими на нем горшками, снопами и подсолнухами. Мы заняли угловой столик с потрясающим видом. Внизу тихо плескалось «самое синее море, Черное море мое». Здесь вдали от шума городского оно было только нашим. Едва смолкала музыка, как слух приятно ласкал накат прибоя.

Небо быстро потемнело, как всегда бывает на юге, и обсыпалось, как из рога изобилия, россыпью сверкающих бриллиантами звезд. Их громадное количество завораживало; рождающаяся из морской пучины, медленно выплывающая огромная желто-розовая луна прокладывала в море серебристую дорожку. Утомленное море распласталось внизу, зовя к себе с непреодолимой силой. Так бы и взобраться по этой дорожке туда, во Вселенную, где уже побывал Гагарин и другие космонавты. Счастливые люди! Из каких далей наблюдали нашу Землю! Наверное, оторваться невозможно.

Но и мой взгляд невозможно оторвать от такой дивной красоты. Даже звезды как бы померкли перед ее величеством ночной царицей луной. Своим появлением она как бы объявляла всему живому на земле: я пришла к вам, и теперь настало ваше время любить и радоваться жизни. Любите, дети мои земные, не стесняйтесь, для этого и предназначена волшебница ночь. Я только ей помогаю, освещаю вам дорогу, но каждый выбирает свою, и, какую бы ни выбрал, пусть все будут счастливыми.

Как хорошо мне было. Организм мой наконец расслабился, хребет из последних сил пытался удержать плывущее в невесомость тело. Я взглянула на Сашу, он улыбался. Какое хорошее у него лицо, мужественное, доброе. Странно, что такой парень одинок, начинает жизнь сначала. Он нагнулся ко мне: пойдем, потанцуем. Я ждала этого мгновения, но немного замешкалась, пока еле надыбала под столом свои сброшенные туфли; ноги могли распухнуть за целый день, хоть бы влезть в них.

Мы молча, довольно близко друг к другу, не танцуем, а медленно плывем. Вот с кем можно расслабиться на всю катушку. Еще раз восхищаюсь, какие у него руки, я в них, как в гамаке, почти лежу. Обе свои положила ему на плечи и через Сашину руку чувствую, как, словно молот, бьется его сердце. Если бы достала, так и опрокинула бы свою буйную головушку на его широченное плечо. Голос Ободзинского растапливает мои мозги: «Эти глаза напротив калейдоскоп огней… Только не подведи, только не подведи…» Еще и этот пейзаж. Все вместе – такой неожиданный подарок судьбы в моей беспросветной жизни.

Саша предложил:

– Спустимся к морю?

– Давай спустимся, – согласилась я, не раздумывая, готовая броситься в любой омут, – но, по-моему, спуск отсюда далековато.

– Ты что, знаешь все побережье? – мы незаметно перешли на «ты».

– Все – нет, а от Ланжерона до Шестнадцатой Фонтана почти все. Каждый выходной мы с сестрой совершаем утром моцион, прогулки вдоль берега. Начинаем поздней осенью, потом всю зиму. А весна и лето, к сожалению, выпадают напрочь. У меня в это время самая работа; изредка, и то поздним вечером, выбираемся с Алкой поплавать. Раза два-три за сезон – и все. Называется, в Одессе всю жизнь живу. Отпуск летом? Да ты что, какой отпуск летом, в январе-феврале, как отчитаюсь, пожалуйста.

– Тебе холодно? – Саша, вероятно, почувствовал мою предательскую мелкую дрожь.

– Нет, нет, меня у моря всегда немного знобит. И еще, Саша, у меня такое состояние, потому что я Ободзинского очень люблю, этот рвущий душу и сердце голос. Он нравится тебе?

Чадаев кивнул головой, затем снял с себя пиджак и нежно укутал меня. Похоже, пытался поцеловать меня, но натолкнулся на торчащие ресницы и не решился. Я даже выдохнула от напряжения. Так и стояли у обрыва, я почти на самом краешке и почему-то совершенно не боялась, а он, обняв меня за плечи, плотно прижавшись сзади, словно страхуя.

– Вижу, не трусишь, обрыв метров пять до низа. Мы с шестом столько прыгаем. – Он чуть-чуть подтолкнул меня вперед.

Не поворачиваясь, не отпрянув, вымолвила:

– С тобой, Саша, не страшно. Ты такой надежный, я так тебе признательна за этот чудесный вечер. Мне так все обрыдло в этой жизни.

– Извини, я пошутил, но все-таки береженого бог бережет, – он отступил на шаг и меня оттянул от края обрыва, еще сильнее прижимая к себе.

– А я – нет. Пошли обратно, неудобно, Швецы нас заждались, может, им выпить охота, а без нас не хотят.

– Вряд ли, Генка вообще не употребляет, здоровый образ жизни ведет. Ты побегай по 30–50 километров в день, а он так каждый день, без выходных и праздников. Ирина тоже не большая любительница, пригубить может – и достаточно.

– А ты думаешь, я – любительница? Да ты что. У меня на работе проблема – как бы отмотаться, с утра начинают приставать: давай махнем, за то, за это. Многие молодые ребята, к сожалению, спиваются, тормозов нет. Я так сказала, для красного словца, а может, для общего веселья, еще по стаканчику вина выпьем. Вкусный мускат.

Когда мы вернулись, влюбленная семейная парочка, вытянув шеи, с любопытством окидывала нас пристальным взором, пытались определить – было – не было. Они переводили глаза с меня на Сашку и наоборот, обмениваясь между собой понимающими взглядами. Мне стало смешно. Нетерпеливая Ирка вытащила меня пойти попудрить носики. В туалете ее раздирало от нетерпения все скорее прознать, и она с визгом заорала, хорошо, что мы были одни:

– Ну как он тебе, Олечка? Он от тебя глаз не отрывает. Хороший парень. Мы его с Генкой обожаем. Ну, ты, Приходя, даешь, сразу раздевать его начала, пиджачок сняла, невтерпеж, что ли.

А сама заливается.

– Да ладно тебе, я только примеряла, подойдет ли размерчик, – хитро ответила я, и мы теперь уже хором рассмеялись так, что слышно было даже в зале.

– И как, размерчик подошел? А сам пиджачок? – не унималась подружка.

– С первой примерки не разобралась. – Я продолжала свою игру с двойным смыслом. – Обычно я раза три на примерки хожу, пока не пойму, что мне все нравится. Хватит, Ирка, не надо ржать, а то впрямь подумаешь что-нибудь этакое. Мы даже не поцеловались. Он сам снял свой пиджачок, я не просила.

– И ты так сразу в него и впрыгнула. Обосноваться решила в нем.

– Прекрати, Ирка, травить меня. Время покажет, все расставит по местам, так наша Фатька говорит. И еще говорит: у женщин самая большая проблема, как отличить хорошего мужика от плохого? От нас же все хотят одно и то же.

– И все-таки, Приходя, не молчи, ну, скажи: он тебе понравился?

– Понравился, понравился, симпатичный приятный студент, боюсь только, я для него уже старая.

На обратном пути Швецы заторопились домой: а вы, ребята, можете не спешить. Они обещали Иркиной маме вернуться к вечерней укладке сына. Мы медленно плелись по почти пустой, тихой и темной Аркадии. Редкие парочки на скамейках прятались друг в дружке, пытаясь превратиться в единые коконы. Одна скамейка оказалась свободной, Саша плюхнулся на нее – занято! – и предложил тоже посидеть. Я бы с удовольствием посидела, но мне завтра чуть свет в контору. Доплестись бы до дома на этих высоченных каблуках и грохнуться в свое кресло-кровать. Прощание было скромным: с пожатием рук и пожеланием спокойной ночи. Я уже поднялась на пол-этажа вверх, как услышала, что он меня зовет и поднимается следом:

– Оля, когда мы встретимся? Мы же не договорились.

Он нежно взял меня за руку, нагнулся, поцеловал ее. Вот это да!

– Не знаю, Саша, я еле приплетаюсь домой, поем и сразу заваливаюсь. Не до свиданий мне.

– А Ира говорила, что вы каждый вечер общаетесь.

– Есть такое, ну, не каждый вечер, но довольно часто. Она раньше десяти вечера не приходит. Мы посидим на балконе, побалакаем, покурим – и расходимся. Только ты ее не выдавай про курево, а то Гена устроит ей взбучку.

– Так можно и я тоже буду приходить к десяти? – Он поднялся со мной на одну ступеньку и на этот раз нежно в щечку поцеловал.

– Целоваться нам рановато еще, – пыталась я пошутить.

– А по-моему, нам надо нагонять, – и он сгреб меня в охапку, прямо в губы поцеловал. – Я завтра в десять приду, погуляем. Тебе полезно на ночь подышать свежим воздухом, а не дымить, и Ирке – тоже.

И убежал, не дожидаясь моего согласия.

Дома, готовясь ко сну, я все время хихикала. Бабка не выдержала:

– Олька, ты чего? Тронулась? Все время лыбишься.

Потом и Алка включилась – на кухне, я туда заглянула, чтобы достать из холодильника «Боржоми»:

– Ты откуда такая счастливая?

– В ресторане новом была, в Аркадии открыли «Глечик».

– И что?

– Ничего, у меня новый кавалер, кажется, появился.

– В твоей коллекции место освободилось?

– Нет, я новый альбом купила!

Теперь уже мы хохотали вместе и стали толкаться, как раньше в детстве.

– Сейчас, вот увидишь, мама придет.

Она не ошиблась. Набросив на себя халат, появилась мама, дорогая наша Анна Павловна, которую распиравшее любопытство вытащило из кровати.

– Девочки, что-нибудь случилось, поделитесь со старой больной женщиной.

– Все в порядке, мамуля, у Ольки новый ухажер. Ты их считаешь – какой по очереди? – давясь от смеха, еле выкакала Алка.

– Опять нам головная боль. Она нам нужна? А тебе, Олька? – бабка едва не опрокинула стакан с водой, который она приготовила, чтобы запить лекарство.

– А как же внуки и правнуки, о которых вы просите нас с Алкой? С воздуха они не возьмутся. Мужичок-бычок нужен. Вдруг это он? А вдруг это очередной геморрой на мою голову?

Бабка, только услышав слово геморрой, здесь же вставила свои пять копеек:

– Давай, давай, дошутишься. Вот только со своим геморроем так не шути. Плохая болячка, от сидячки. Приготовься, свечки тебе в задницу сейчас воткну, болячку эту надо сразу перехватить. И тебе, Анька, тоже, ты же сама мучаешься. Двигаться вам надо с Олькой побольше.

Вот так, не избежав выволочки от бабки за легкомысленность к своему геморрою, я неожиданно встретилась с очень хорошим человеком – Александром Чадаевым. Каждый вечер, ближе к десяти, он прогуливался под моим балконом. Я, натянув на себя что-то теплое, выходила к нему на свидание. Ходили, говорили, спорили, чудили, что-то похожее на близкие отношения начинало формироваться. В его присутствии я стеснялась закурить. Он вообще не знал вкуса папирос. Нас с ним часто приглашали на дни рождения моих сотрудниц, так он там даже не пил. Так, поднесет ко рту и отставит. Меня это немного напрягало, не выпил ли он уже все свое, однако Ира все мои сомнения развеяла.

Он действительно был хорошей партией для такого падшего ангела, как я. Начался самый прекрасный период любовных игр, через месяц мы уже приступили к более серьезным поцелуям, объятиям. Щедра одесская осень на теплые, ласковые вечера, прогулки к морю. Последние сеансы в кинотеатрах на Десятой Фонтана и на Шестнадцатой. Обязательно последний ряд, сзади никого. Очень все романтично. Я быстро привыкла к одному его движению, когда своими мускулистыми руками он легко, как пушинку, подбрасывал меня вверх. Будто в своем десятиборье толкал ядро или метал диск. С ним я опять почувствовала себя почти девочкой, если бы наутро не надо было идти на работу и перевоплощаться в Мегеру.

Саша, судя по всему, стеснялся напрямую спросить о моей работе. А может, кое-что знал, вероятно, Ирочка не удержалась и рассказала обо мне, не без этого. Точно так же, как и мне о нем. Только один раз он как бы издалека попытался прикоснуться к этой теме.

– Оля, а что ты видишь из своего окна на работе?

– А из моего окна площадь Красная не видна… Саша, мне особенно некогда смотреть в окно. Но если тебя интересует…

А действительно, что мне видно из моего кабинета? Небо, потом железобетонный забор, за которым находится наш тарный цех и тарный склад. Вижу, как выгружается кругляк из вагонов, как противно гудит пилорама, горы сложенных в штабеля ящиков по номерам, как снуют автопогрузчики. Пожалуй, больше ничего. Лучше закрыть глаза и всего этого не видеть, но запах от влажной тарной дощечки и опилок я люблю, он приятен. Меня интересует больше план и себестоимость. Да я в окно редко смотрю и вообще сижу спиной к нему. А что? Почему он спрашивает?

– Да так, просто интересно знать, чем занимаешься?

– Ругаюсь, Саша, с утра, как приду, и до вечера, как ухожу. К стыду своему, даже матом часто приходится, иначе не проймешь и не заставишь. Тебя это очень шокирует?

Он молчал, а потом в упор:

– То, чем ты занимаешься, опасно?

Вот, оказывается, что тебя интересует, Саша Чадаев! Не совершаю ли я хищение социалистической собственности? Другими словами, не ворую ли я? Елки-палки, он, весь такой чистенький, боится, выходит, замарать себя, общаясь со мной. Все, милый, опасно, жить на земле тоже опасно, а уж на такой махине, где выпало трудиться мне, может, еще больше.

И зачем я ему это буду все рассказывать, кому это интересно; это же не рекорд какой обсуждать в легкой атлетике или победу Курильского со своим волейбольным МЕДИНом в чемпионате Союза; или вчерашний матч «Черноморца» со СКА; вечные соперники, я иногда тоже на их игры хожу, ребята из тарного цеха приглашают. Не знаю, за кого они болеют, но от переживаний лузгают кабачковые семечки непрерывно все девяносто минут. И разве они одни. Не позавидуешь уборщикам, сколько мусора со стадиона надо увозить после каждого матча. Но и мы своего, всякие отходы, тоже вывозим порядочно на свалку. Каждому, как говорится, свое.

Рассказала, без подробностей.

– Ну, как, Саша, не надоело меня слушать? Нет? В спорте тоже проблем хватает, но там все же многое зависит от тебя самого, от твоей готовности, личных качеств и характера, и от удачи, конечно. А у меня свой спорт, не один, несколько в одном, и в каждом свои цуресы на всю голову; я как многостаночница, мечусь, прыгаю от проблемы к проблеме, только одна утрясется, а десять следующих уже поджидают. Хорошо, что мои девчонки заваривают мне чай или кофе и насильно в рот суют бутерброд, который я жую на ходу, а то вообще хана была бы. Язву в два счета поимела бы. В общем, step by step, двигаюсь постепенно к намеченной цели – гробовой доске.

– Ну и юмор у тебя, Ольга.

– Отбрось букву «ю». Мор. Но что поделать, сама влипла в эту профессию, хотя мечтала о совсем другой. Саш, давай лучше на анекдоты перейдем, хоть поржем. Ты много их знаешь? Не тушуйся, если с матерком, я прощу, лишь бы остроумные были. – И сама первая рассказала ему про то, как крепко поддатая жена заваливается домой, муж набрасывается на нее с упреками и на естественный его вопрос: где, сука, так нажралась, отвечает: на рыбалке. «А почему без рыбы, клева не было?» – допытывается муж. – «Дурак, было как раз клево».

Саша подхватывает: «Жена приходит на свидание к мужу в тюрьму и говорит, что дети выросли, задают серьезные вопросы. Муж спрашивает: они интересуются, где их папа? Да нет, спрашивают, куда ты упрятал наворованное».

Мы дружно смеемся. Чадаев внезапно с полуоборота отрывает меня от земли, я едва успеваю ухватиться за его шею, медленно сползая по его накачанному атлетическому торсу. Голова кружится, ноги, словно опираются на воздушную подушку. Мои тощие косточки трещат, я не пытаюсь даже шелохнуться – бесполезно. Ему ничего не стоит так держать меня на весу и целоваться. Еле расстались в парадной; все вылетело из головы – и работа с ее проблемами, и подружки. Неужели я еще раз способна войти в эту реку самообмана? Да я уже в ней; даже не заметила, как поплыла, и скоро берега не будет видно. Как жизнь все-таки прекрасна и как хочется любить и быть любимой.

Дома, готовясь ко сну, напевала: «Мне сентябрь кажется маем, и в снегу я вижу цветы. Почему, как в мае, сердце замирает, потому что рядом ты». На следующий день погода резко изменилась, как с утра зарядил нудный дождь, так и не прекращался. Бабушка меня еле растолкала:

– Олька, Сашка пришел. Весь мокрый. Зачем ты его зазвала в такую погоду? Вставай, он в коридоре ждет.

Чадаев, вымокший до нитки, неуверенно переминался с ноги на ногу, пытаясь понравиться собачке Капке.

– Оля, я так заскочил, на минутку, соскучился.

– Я и не думала, что ты в такой ливень прискочишь. Сама, как приперлась, сразу завалилась дрыхнуть, даже кушать отказалась. Раздевайся, чай попьем. Не стесняйся, я тебя со своими дамами познакомлю, пора.