Текст книги "Край чудес"

– Вначале на роль принцессы Леи была взята Сисси Спейсек, но когда Кэрри Фишер отказалась сниматься обнаженной в «Кэрри», они обменялись ролями. Еще одним кандидатом на роль принцессы Леи была Джоди Фостер.

И еще:

– Каждый актер, герою которого по фильму полагался световой меч, вправе был сам выбирать цвет меча. В основном брали голубой, как у Энакина Скайуокера, зеленый, как у Йоды, или красный, как у Дарта Вейдера.

И еще:

– Лукас на первой пресс-конференции по Star Wars сказал: «Господа, я прекрасно осведомлен о том, что в вакууме не слышно взрывов и выстрелов, а теперь задавайте свои вопросы».

Все это время он так отчаянно продувал, запуская стартовую миссию снова и снова, что Тарас от скуки стал прислушиваться к его словам. И факты, которыми Южин так умело сыпал, показались Тарасу смутно знакомыми.

По «Звездным войнам» он не фанател, но если по телику начинали крутить старую трилогию, то подсаживался к отцу и смотрел вместе с ним. Даже поискал в сети инфу для поддержания беседы во время рекламы. Ту самую, которую с таким кичливым видом преподносил Южин. Ссылка на статью оказалась первой в поиске: «звездные войны интересные факты». Тарас тогда вернулся к видосу Южина, нашел самый популярный коммент от блогера-геймера, мол, играть ты не умеешь, конечно, но факты хорошие, пару штук не знал. Подумал немножко и ответил на него: «Играет Южин чуть лучше, чем гуглит интересные факты по сабжу. Первая же ссылка». И снова нахватал лайков. Даже от крутого геймера.

Вроде бы ничего криминального. Но лучше удалить – кто его знает, этого заказчика, вдруг просечет в новом операторе старого хейтера? Всякое бывает.

– Чего творишь? – раздалось из-за двери.

Тарас дернулся от неожиданности, ноут сполз с коленок на пол. Эдик стоял на пороге, но смотрел на Тараса беззлобно.

– А, Тараска, делаешь чего, говорю? – не унимался Эдик. – Глаза испортишь, сидишь в компьютерах своих… – Сбился, пожевал сухие губы. – А Кира где?

Тарас давно уже не слышал, чтобы тот называл внучку правильным именем. Все Маруся да Маруся.

– За хлебом пошла, – соврал Тарас. – Вы б присели…

Эдик внимательно посмотрел на диван, потом на Тараса.

– Насиделся я уже. Постою.

Тарас кивнул, судорожно соображая, что бы еще сказать.

– Как себя чувствуете?

Эдик недовольно поморщился.

– Паршиво, как еще. Помираю.

Испуг пришел раньше жалости. Ею можно было захлебнулся, но Эдик шагнул ближе и застыл, разглядывая Тараса.

– Схуднул, – констатировал он. – А Кира где?

– За хлебом пошла, – повторил Тарас.

Эдик немного подумал.

– А ты чего не пошел?

И правда? Чего он не пошел? Мог ведь сорваться и догнать, шли бы сейчас во «Флакон» пить горячий шоколад с красным перцем.

– Да вот, комментарии ищу старые, надо удалить, – зачем-то начал объяснять Тарас.

Эдик покивал. На голове у него остался только седой пух.

– Долго еще искать?

– Их много, часа два убью… – пробормотал Тарас.

– А ты по одному не ищи, ты их скопом!.. – подсказал Эдик и растянул рот в улыбке, обнажая голые десны. – Ладно, пойду я. Спать хочу.

Развернулся и побрел к себе, тяжело опираясь о стену. А Тарас остался сидеть, прислушиваясь к шаркающим шагам Эдика, пока тот не заскрипел диваном. Потом перевел глаза на потухший экран ноута, разбудил его и полез в настройки аккаунта. Комменты и правда можно было удалить скопом.

Кира вернулась домой к закипевшему чайнику. Где она пропадала целый час, Тарас решил не уточнять. Поставил перед ней кусок остывшей шарлотки, сам глотнул чая и сел напротив.

– Значит, стольник?

Кира равнодушно ковырялась в пироге, задумчивая до отстраненности. Хотелось схватить ее за плечо и встряхнуть, оживить немного, чтобы вернулась в себя, в кухню, в их с Тарасом вечер, который он мог провести с жующей шпинат Деточкиной, но приехал сюда. От таких мыслей стало совсем уж неуютно, Тарас сделал еще один глоток и только потом понял, что чай горячий, а обожженный язык ничего не чувствует.

– За меньшее я туда не сунусь, – наконец ожила Кира. – Там какая-то хтонь непонятная. Сектанты даже…

– Начиталась уже? – хмыкнул Тарас.

– А ты вообще гуглил, что это за место?

– Ну, стоит себе недострой, по нему лазают маргиналы. Ничего такого.

– А про подвал читал?

Тарас покачал головой. От шарлотки тянуло сладкой корицей. Он отпил чаю, чтобы сглотнуть слюну. Все равно ошпаренный язык не почувствовал бы особой разницы – ему что чай, что пышный бисквит с яблоком.

– Там тусовались сектанты, – начала Кира. – Самый настоящие. Проводили черные мессы. Жертвы всякие. Только представь, в черте Москвы…

– Если это было в девяностых, то вообще не удивлен, – вставил Тарас, но Кира не стала слушать.

– Они вначале животных мучили. Со всего района там пропадали то собаки, то кошки. Их потом находили с лапами перебитыми. Жуть же!

– Жуть.

Тарас подпер кулаком щеку там, где уже начиналась борода. Он и сам не знал, зачем ее отрастил. Наверное, чтобы казаться себе старше, самостоятельнее. Хоть как-то отличаться от мальчишки, что вырос с Кирой в одном дворе. Иногда он смотрел на себя в зеркало и думал, что кто-то в шутку наклеил на него темные волосы и надо бы поскорее оторвать, пока мама не заметила. Правда, маме борода нравилась. «Совсем мужичок», – говорила она, гладила его по щеке и тут же уходила, смущаясь этой нежности.

– Ты меня не слушаешь, – дернула его Кира. – Потом люди стали пропадать! Понимаешь? Сектанты перешли на людей! И тогда к ним нагрянул ОМОН. Пишут, что попали они прямо на черную мессу в подвале…

– И радостно присоединились? – не удержался Тарас.

– Да ну тебя, – сморщилась Кира. – Их перебили прямо там. В подвале. От всей этой шумихи подвал рухнул. А потом его еще и водой затопило.

– И откуда там вода?

– Так подземная речка течет прямо под больницей. Знаешь, как называется?

Кира даже порозовела от удовольствия.

– Как?

– Лихоборка! Атас, правда? Короче, сектантов перестреляли, подвал рухнул, Лихоборка разлилась и затопила там все. Потом подвал хорошенько промерз. И вишенка на торте – тела сектантов до сих пор остаются там…

Тарас шумно выдохнул и закатил глаза.

– И ты в это веришь?

Кира посмотрела на него с издевкой.

– Нет, конечно. Но Южин-то собирается там снимать, значит, он верит. Заинтересован в этой дичи. А интерес в таких местах дорого стоит. Сто тысяч минимум.

Откинулась на спинку стула и мечтательно заулыбалась.

– Было бы, конечно, неплохо, – осторожно согласился Тарас. – Эдику сиделку месяца на четыре, точно.

Кира поджала губы, кивнула нехотя, мол, да, месяца на четыре.

– Связывайся с этим сумасшедшим. Говори, что мы готовы встретиться. Будем обсуждать.

Хлопнула по столу, глянула почти весело.

– Чего раскис, Тараска? Снимем дурацкий фильм. И заживем.

Ее веселость горчила неясным отчаянием. В том, как подрагивали пальцы, пока она собирала крошки со стола, читалось жгучее напряжение: потяни – и лопнет.

– А ко мне Эдик приходил, – сказал Тарас, надеясь ее отвлечь.

Собранные в ладонь крошки высыпались обратно.

– Да нормально все, поболтали просто.

– Дед ни с кем не болтает, – процедила Кира и принялась смахивать крошки на пол.

– Зря ты на него так, – не удержался Тарас. – Вялый, конечно, но не критично. Ему бы на улицу выйти, проветриться. Пока еще тепло.

– Он из дома уже год не выходит.

Кира уставилась перед собой, пряча глаза от Тараса.

– Я в июле пыталась его вытащить, так он расплакался на площадке.

Этого Тарас не знал. Сложить двух Эдиков – того, который учил их кататься на лыжах в Гончаровском парке, и того, который год сидит взаперти, не выходило на физическом уровне. Просто не укладывалось в голове.

– А врачи чего?

Кира вздохнула.

– Что вы хотите, говорят, пожилой человек. Сейчас и молодые пачками мрут, – дернула щекой. – Выкатили нам сводку, сколько людей моложе тридцати умирают от инфаркта.

Под ребрами тут же кольнуло и разлилось тяжестью. Тарас заставил себя ухмыльнуться.

– Вот это я понимаю жуть. А сектанты утонувшие – страшилки для детей.

– Как раз под аудиторию Южина. – Кира поднялась. – Ты все комментарии подтер?

– А то! Сразу скопом. Меня Эдик научил.

Кира округлила глаза.

– Кажется, идеальной сиделкой деду будешь ты.

– Меньше чем за стольник не пойду.

И первым засмеялся.

– Ладно, – решил он. – Надо выйти с Южиным на связь. Перетереть кое-что.

– Да отсюда звони, я пока отцу ужин разогрею.

– Не, тоже домой надо, по дороге зачекаюсь с ним.

И засобирался – подхватил рюкзак, начал вытаскивать кроссовки с полки. Кира топталась рядом, ничего не говорила, но Тарас видел, как ей не хочется, чтобы он уходил. Можно было остаться. Обрисовать планы, подумать над фильмом, погоготать над Южиным и его тупыми видосами, сидя рядом на диване. Только диван остыл. Их тепло выветрилось, оставив смутное раздражение.

– Спишемся, короче, – бросил Тарас и наскоро ткнулся губами в щеку Киры.

А ведь мог промахнуться, попасть губами в губы и застыть так. Проверить, отпрыгнет ли Кира, посмотрит ли как на сумасшедшего или поцелует в ответ.

– Колючий, – увернулась она.

Вот и стоило ради нее мучиться с бородой? На лестнице Тарас позвонил Деточкиной.

– Подъезжай к «Флакону».

– По делу или соскучился?

Тарас помолчал. Борода и правда кололась. Но Деточкиной это всегда нравилось.

– Пятьдесят на пятьдесят.

⁂

Собака вошла в кадр как влитая. Фонарь подсвечивал мех, и каждый серебристый волосок бликовал, а черные их оттеняли. Морду псина драматично откинула, язык вывалился. Еще и лапы перевязанные. Проволока вилась по полу, делила его на ту часть, где мертвой собаки не было, и ту, что она занимала полностью, меняя фактуру кадра. Снимай себе в удовольствие.

Тарас задержал дыхание и наклонился ближе, от собаки пахло влажной псиной и тухлятиной, пока не сильно, но уже заметно. Вблизи собачья тушка походила на меховую шапку, которую на зиму забыли в углу балкона, где она успела замерзнуть и оттаять пару раз. Живописность смерти проверку крупным кадром не прошла. Тарас вздохнул и распрямился, почувствовав движение, скрытое в боковом кабинете. Чувствуй себя как дома, но не забывай, что ты в гостях. Не опасность еще, конечно, но ближе к тому. Тарас перехватил камеру покрепче. В любой непонятной ситуации спасай технику. Разбитый нос заживет, а новая камера стоит как крыло от самолета.

Только застегивая рюкзак, Тарас понял, что Кира уходит в тихую панику. Она дышала часто и неглубоко, над верхней губой блестел пот.

– Бомжи греются, – попытался вразумить ее Тарас. – Нам-то что.

Кира огрызнулась, но вяло. Нужно было успокоить ее, но в коридоре зашумели совсем уж громко, и Тарас выскочил на звук. Южин нависал над скорчившимся на полу Костиком. Повалил пинком? Толкнул с силой? Схватил за ухо и бросил на пол?

«Жирный-жирный!» – кричали Тарасу, а он прятал лицо, и шел так, не видя дороги, и спотыкался на первой же подножке, услужливо подставленной под всеобщий хохот.

Тарас помнил, каково это – лежать на полу, смотреть снизу вверх на того, кто сильнее, злее и увереннее, что право повалить и плюнуть ему причитается по умолчанию. Он даже посмотрел на этот пол, вдруг в ногах до сих пор валяется толстый потный шестиклассник. Но нет, там были лишь грязь, кирпичная крошка, пожженная сигаретная пачка. А еще тени. Приглушенный краем рубашки фонарик вытягивал их и скручивал. Тени ползли по полу, расходились изодранными лоскутами, обступали притихшего Костика. Южин, подкачанный в грудине и плечах, был тонконогим. Удар по колену – и ножки сами подломятся.

«Ну, ударь, – разрешил себе Тарас. – И служить тебе, нищеброд ты сраный, от звонка до звонка».

– Угомонись, – процедил он вслух. – Еще бомжи услышат.

Самих их слышно не было. Только костерок потрескивал. Что за маргиналы такие беззвучные? Трезвые? Или сами боятся? Или нет там никого? А огонь откуда? Тарас схватил притихшего на полу Костика, рывком поставил на ноги и обернулся к Южину. Тот смотрел перед собой.

– Без кольца не пойду!.. – упрямо повторил он.

И его бы встряхнуть как следует. Стоят тут, как дебилы, а ролик сам себя не снимет. Трясти Тарас не стал. Фыркнул насмешливо, мол, ну чего ты разнылся, пошли давай, у нас же проект. А Южин взорвался.

– Я вам заплатил!

Тарас вспыхнул, но заставил себя отвести глаза. Если встретиться взглядом, то надо бить. А как ударишь, если он и правда заплатил?

Тени на полу стали плотнее и шире, будто успели разрастись. Тарас переступил ногами. Но лоскуток тьмы, исходящий от них, не шелохнулся. Тарас сделал еще один шаг. Тень нехотя дернулась, толкнула соседнюю, та пошла рябью и поползла вперед. Это Кира выбралась из лестничного пролета, согнувшись под весом набитого рюкзака.

Тарас хотел крикнуть ей: не наступай! Посмотри под ноги! Там же движется, ползет. Ты не видишь, что ли? Тарас четко понял: если Кира наступит на тень, что тянется смутным отростком к ее подошве, случится беда. Какая – не важно. Но непоправимая.

– Бежим! – взвизгнул Костик и понесся по коридору, перепрыгивая лоскуты теней, раскиданные тут и там.

Тарас оттолкнулся от ближайшей стены, чтобы дать себе силы на разгон. Рука впечаталась в холодное и склизкое, будто жабу в заросшем пруду нащупал. Только жабы не было. Был бетонный угол, заполненный густой темнотой, слишком плотной, чтобы не обратить на нее внимание. Влажной и пульсирующей на ощупь. Неуловимо крутящей внутри себя, как снег кружится в ночной метели. Тарас отскочил, тень подалась за ним, но луч фонарика преградил ей дорогу, и она осталась в углу. И даже взгляд ее, несуществующий, но тяжелый, чувствовался на коже. Тарас сорвался с места, не помня уже, от чего именно бежит – от бомжей, погасивших костер, или от тени, что следовала за ним по пятам.

– Кто там?.. – раздалось за спиной Тараса, но он не стал оборачиваться.

Внутри него плескался страх. Будто воды напился перед физрой и она бьется в желудке, вот-вот поднимется по пищеводу, а дальше либо сглотнешь обратно, либо опозоришься с этого дня и до выпускного вечера.

Они неслись по коридору вслед за Костиком, а тот петлял, запинался в собственных ногах и оборачивался через плечо так резко, что Тарас мог бы услышать хруст позвонков, только в ушах у него звенело. Левый бок налился болью, воздух застрял в горле, Тарас привалился к стене и закрыл глаза. За ними никто не гнался. Не было ни тяжелых шагов, ни крепкого матерка. Из коридора слабо несло гарью. Тарас с трудом отдышался и заставил себя посмотреть. Под его ногами скорчилась тень. Это Кира светила ему в спину фонариком телефона.

– Ты живой? – оглушительным шепотом спросила она.

Тарас кивнул и с силой наступил на краешек тени. Та повторила его движение – послушная и плоская. Тарас обернулся на остальных. Все на месте?

– Слепишь, – бросил он Кире.

Злиться оставалось только на себя. И на Южина, который застыл в двух шагах с той же идеальной укладкой, что и раньше.

– Ну что? – не удержался Тарас. – Вернемся за колечком?

Южин не ответил.

– Мы обратно тем же путем? – спросил он Костика.

Тот сдавленно всхлипнул.

– Не знаю пока. Пойдемте.

И заковылял, держась за облупленную стенку.

– Мы куда вообще? – подала голос Кира.

Остановился.

– А куда вам надо?

Кира не нашла, что ответить, повернулась к Южину. Тот пожал плечами.

– Наверх. На восьмом же парень скинулся?

Костик молча кивнул.

– Вот туда и веди. – Повернулся к Тарасу: – А ты снимай.

Прошел мимо Костика, с силой толкнул того в плечо. Проводник покачнулся, но устоял и понуро поплелся следом. Еще вопрос, кто кого вел. Тарас потянул рюкзак за лямку.

– Тяжеленный, конечно, – поморщилась Кира. – Это же бомжи были, правда?

Тени. Это были тени. Живые, корчащиеся то ли от боли, то ли от злости тени. Тени, Кира. Я их видел, а вы нет. Особенно ту, что идет за нами с первого этажа. Это тени живут в ХЗБ, при чем тут бомжи, а? Что ты несешь? Слова рвались, но Тарас проглотил их – все равно уже тошнило от пробежки.

– Бомжи, конечно. Испугались нас сильнее, чем мы их. Забей.

Кира слабо улыбнулась. На правой щеке появилась ямка. Всегда только одна. Мама смеялась, что они с Тарасом этими ямочками похожи. Он свою спрятал под бородой, а Кирина осталась. Тарас потянулся и легонько дотронулся пальцем.

– Вымазалась? – спросила Кира и начала тереть чистую щеку рукавом.

– Тут пыльно, кошмар, – поддакнул Тарас. – Приеду домой и сутки буду киснуть в ванной.

– У вас ванна ржавая, – на ходу откликнулась Кира.

– А я в твоей.

– Вот мама удивится.

Они почти уже догнали Костика, плетущегося за Южиным. По сникшим плечам проводника было видно, что дух приключений он благополучно растерял.

– Ты где так бегать научился? – окликнул его Тарас. – Петлял, как заяц!

– Подстреленный, – злобно добавил Южин.

Фонарь они не зажигали, шли в полутьме, достаточно редкой, чтобы видеть, как впереди она сменяется знакомыми отблесками костра.

– Ты говорил, что тут нет никого, – сквозь зубы зашипел Южин и дернулся к проводнику.

Тот юркнул за спину Тараса и затих.

– Давайте на другой этаж поднимемся, – предложила Кира. – Мы так ничего не снимем.

Тарас хмыкнул и полез в рюкзак. Если уж и снимать, то не пустую бетонную свалку, а ее бомжеватых обитателей.

– Ты куда? – только и успела спросить Кира.

Он не обернулся и зашагал вперед с камерой на груди. Свет костра приближался. Запахло паленым и тухлым.

Огонь потрескивал, что-то скрипнуло, донеслось чуть слышное покашливание. Бомжи, успокоился Тарас. С ними можно договориться. Остановился в дверях развороченной палаты, глянул на своих – те застыли, как болванчики, и шагнул через порог.

– Здорово, мужики, – сказал он.

Трое сидели на полу, подложив под себя картонки, между ними горел костерок, разведенный в безногом мангале с расплавленным боком. Тарас застыл в дверном проеме. Нужно дождаться приглашения.

– Да ты садись, в ногах правды нет, – просипел один – абсолютно лысый, но с кустистыми седыми бровями – и неопределенно махнул рукой, приглашая Тараса.

Тот присел на корточки, присмотрелся. У лысого через все лицо шел багровый рубец. Мужик осклабился, и лицо перекосило, как у резинового пупса, которого переехало трехколесным велосипедом.

– Какими судьбами? – спросил второй.

Он сидел в тени, но было видно, что шевелюра у него сохранилась – грязные лохмы наверняка попахивали.

– Да вот, кино снимаю, – признался Тарас. – Интересно у вас тут.

– У нас-то? – осклабился лысый. – У нас жуть как интересно, да…

И захихикал, рубец тут же налился кровью. Тарас с трудом отвел от него глаза, глянул на третьего, с которым его разделял костер. Тот когда-то был военным. Но выдавала его не камуфляжная роба, а взгляд исподлобья. Тарас с детства привык держаться от таких подальше. Сводный брат отца, ветеран Афгана, приезжал к ним пару раз в год, говорил, что навестить родню, а на деле – выпить с отцом бутылку водки и сидеть вот так, сверля взглядом пол, пока мама недовольно звенела кастрюлями, собирая им похмельный перекус.

– Может, расскажете, чего тут вообще? – осторожно спросил Тарас, обращаясь к лысому.

– Чего бы не рассказать? – закивал тот, но продолжать не стал.

Тарас вытащил из кармана смятые пятьсот рублей – должно хватить. Деньги взял патлатый. Боком вылез из темноты, по-крабьи вытянул клешню. Двупалый обрубок руки цапнул купюру. Тарас с трудом удержался от того, чтобы вытереть ладонь о джинсы. Глянул на лысого – мол, вещай.

– Ты снимай давай, киношник, – выдал лысый, откашлялся, содрогаясь тощим телом. – Тебе какую версию – страшную или правдивую?

– Любую, – разрешил Тарас, включая камеру.

В кадре лысый смотрелся лучше дохлой собаки. Но пах хуже. Как дохлая собака, полежавшая у костра.

– Хочешь расскажу тебе про яичную палату? – проскрипел лысый.

Патлатый краб восторженно булькнул в тени. Он все еще возился с купюрой, та хрустела в клешне. Два неловких пальца. Собаки, что ли, отгрызли?

– Давай про палату, – согласился Тарас и отодвинулся чуток, чтобы костер не бликовал внизу кадра.

– Жил тут один, – начал лысый. – Корнеичем звали. Он сторожем работал, один из ховринских был, короче… Знаешь, что это? Э-э-э, ничего не знаешь. Тутошние – это тебе не тамошние. Здешние – это ховринские. Корнеич тут и жил, и сторожил…

– Еще скажи, родился тут, – вставил патлатый.

Лысый цыкнул, между провалами выбитых зубов мелькнул серый язык – точь-в-точь как у дохлой собаки. Тарас отодвинулся еще немного.

– Родился, может, и не тут, зато тут пригодился, – хохотнул лысый. – Корнеич и Корнеич, ничего такого, яйца только страсть как любил. Бывало, встретишь его, а он скорлупой облепленный. В руках яйцо, в карманах по яйцу. И жрал их так… – Замолчал, подбирая слова. – Не по-людски жрал. Постучит костяшкой по донышку, отколупнет чуток и давай высасывать, пока пустая скорлупа не останется, а уж ее на пол бросал и топтал, пока в крошку не стопчет. Дикий мужик был, да-а-а…

Огонь подсвечивал лысого снизу, затемняя и без того глубокие морщины. Рубец из багрового стал почти черным. Он проходил по губам, сминая рот в сторону. Когда лысый говорил, этого не было заметно, но стоило ему замолчать, и камера тут же выхватила и запечатлела уродство. Если Южину нужна была фактура заброшки, то фактурнее уже не придумаешь.

– Где ж он эти яйца брал? Корнеич ваш, – спросил Тарас, надеясь подснять еще немного.

– Ему приносили, чтобы не гонял отсюдова. Сторож всегда прикормленный. Ходил, башкой крутил, чтобы никто тут не бедокурил, чтобы подростня всякая не гадила. Место непростое. Свои правила. Нечего шастать абы кому.

Тарас поежился. От истории про сторожа с крутящейся башкой ему стало совсем уж тревожно, но в руках лежала камера. Если начал снимать, то снимай, а не сопли наматывай.

– А еще Корнеич гадал, – откликнулся из темноты патлатый. – Таро раскладывал. Все к нему ходили.

– А расплачивались яйцами? Почему не деньгами?

Если бы не перекошенное лицо лысого, он бы решил, что местные над ним издеваются.

– Тю! – протянул патлатый. – Кто ж за расклад деньгу возьмет? То ж грех!

Как в их затуманенном сознании уживались гадание на картах и понятие греха, Тарас решил не уточнять. Пожалел, что не повесил на лысого петличку. Мучайся теперь, чисти звук, который камера худо-бедно запишет.

– Яйца ему несли, – подтвердил лысый. – Два – за простой расклад. Крест там или кружок. Три – за веер. Уж он умел. Никто так не умел. А он – да…

– На двенадцать домов как разложит, – откликнулся патлатый. – Аж сердце ныло. И в самую суть всегда. Ты, говорит, сдохнешь тут, Аркадий, видишь, Девять Жезлов да поперек Смерти легли. Кто ты на ней, Аркаша? Конь или под конем? – Голос у него сорвался, он шмыгнул носом и обтер его клешней.

Пора было закругляться.

– А палата почему яичная? – спросил Тарас. – Он там жил?

– Умер он там, – буркнул лысый. – Яйцом траванулся. Тухлое ему принесли, ироды… Видать, спугнул кого, вот и отомстили. Окочурился прямо в скорлупе. Мы его выволокли наружу. На дороге оставили, а утром его уж увезли.

Тарас подумал и выключил камеру. Вопрос, стоила ли эта история пятисот рублей, повис в воздухе вместе с вонью немытых волос патлатого Аркадия.

– А теперь, как ни зайдешь туда, – откликнулся тот, – всё хрустят и хрустят…

– Кто? – не понял Тарас.

– Яйца. – Лысый потер рубец грязной лапищей, на которой, впрочем, красовался полный набор пальцев. – Лежат там горкой. Какие сами лопаются, какие тухнут.

– Выходит, Корнеич ваш недавно умер?

Лысый глянул на патлатого, тот неопределенно махнул клешней.

– Года три назад.

– И откуда ж там яйца до сих пор? – спросил Тарас и наконец разогнулся.

В затекшие ноги хлынула кровь, аж пальцы закололо.

– Да кто ж их знает. – Лысый растянул рот в улыбке, зубов у него было меньше, чем пальцев у патлатого. – Корнеичу носят. Чтобы не гонял отсюда и картишки разложил.

– Так он же помер.

Тарас уже поднялся, но застыл в дверях. Он слышал, как снаружи топчутся и сопят, но зайти не решаются, и от этого чувствовал себя смелее.

– Помер и помер, Таро-то чего б не разложить? – гоготнул патлатый. – Полкан вон ходит туда. Корнеича на дух не переносил, а теперь тянет его, что ни день, так идет. Расскажи, Полкан, откуда яйца? А? Расскажешь, чего там шастаешь?

Тот, что сидел по другую сторону костра, не шелохнулся, но ответил. Голос был низкий, будто у Полкана першило в горле. Тарасу тут же захотелось откашляться за него.

– Собак туда вожу. Пусть гуляют. Собакам гулять надо. Они дуреют, если не гулять.

Лысый понимающе покивал, глянул на патлатого, тот задумчиво почесал клешней щеку. Яичная палата пятьсот рублей не отработала.

– А знаешь, что Полкан делает, когда собаки дуреют? – нашелся он.

– Что? – спросил Тарас и отступил к самому порогу.

– За лапы их – и в шахту, – ответил Полкан и поднял на Тараса взгляд, равнодушный и пустой, как та самая шахта.

Мертвая псина с перебитыми ногами. Что ж ты ее до шахты не донес, Полкан? Зачем нам подбросил? Спрашивать не хотелось. Стоять на пороге тоже. Тарас пробормотал что-то бессвязное и попятился в коридор.

– На премьеру позови, киношник!.. – разулыбался лысый.

Багровый шрам побелел с концов, перетягивая кожу от виска до подбородка, такого же лысого, как макушка. Кто ж тебя так, мужик? Кто ж вас всех так? Не знаю и знать не хочу. Может, сторож ваш, Корнеич, а вы его яйцами тухлыми траванули? Вот он теперь и шатается по углам. Башкой крутит. Тарас выскочил в коридор и огляделся, ожидая увидеть притихшего Южина и Киру, перепуганную до белизны. Никого не было. Холодная волна страха успела пробежать от затылка по спине и к лопаткам, когда Тарас все-таки разглядел приглушенный свет фонарика в глубине коридора и зашагал к нему.

– Могли бы и подождать, – проворчал он, подходя ближе.

Кира оглянулась на него, на побледневшем лице проступили веснушки.

– Что? – спросил Тарас, а сердце ухнуло в пятки.

– Еще собака, – выдохнула Кира и уткнулась лбом ему в плечо.

От ее макушки пахло шампунем и пылью. Куда лучше, чем от патлатого. Тарас вдохнул поглубже. Значит, еще одна одуревшая собака. Хороший же ты хозяин, Полкан!

– Не еще, а все та же, – сказал Южин, присел на корточки и тут же поднялся, недовольно сморщившись. – Мы ходим кругами.

На ладони у него лежало оброненное кольцо.

ЮЖИН

Мама стояла в дверях и смахивала с отцовского пиджака несуществующие соринки. Она уже прошлась по его плечам и спине липким валиком, пшикнула на ладонь из флакончика с лавандовым маслом и принялась наводить окончательный лоск. Отец терпел суету, но глаз от телефона не отрывал.

– Дима, мне же неудобно, – проворчала мама, одергивая его за рукав.

Отец переложил телефон в другую руку, а освободившуюся вытянул. К подмышке у него прилип длинный светлый волос. Южин представил, как мама хватает его, тянет на себя и становится пунцовой от злости.

– Это что? – И трясет уликой. – Это чей, я тебя спрашиваю!

Выбивает из отцовской руки телефон, тот летит на пол и разбивается. Потом обязательно должен пойти дым, а отец – съежиться, высохнуть и рассыпаться жирными хлопьями пепла, как любой уважающий себя антагонист, лишенный дорогого его сердцу артефакта.

Но мама не глядя смахнула волос, прошлась ладонью по внутреннему шву рукава и сама опустила отцовскую руку вниз, дождалась, пока тот переложит телефон обратно, и принялась за вторую подмышку. Все молча, но с пугающей синхронностью. Сколько раз нужно повторить парный этюд, чтобы он впечатался в механическую память тела?

– Куда собираетесь? – подал голос Южин.

И они сбились. Всего на половину секунды, но сбились. От этого Южину стало легко и весело, будто он их победил.

– У отца совещание в три, – ответила мама.

– А ты?

Она посмотрела на Южина через плечо.

– Что я?

– Ты куда собираешься?

Мама отошла на два шага назад, критически оглядела отца и вздохнула: пойдет.

– Никуда я не собираюсь, – ответила и еще раз дернула отца за рукав.

– А нарядилась чего? – не отставал Южин.

Мама оторвалась от отца и поправила подол платья – графитное, чуть ниже колена, с глубоким вырезом, аккуратно задрапированным шелковым платком.

– Ничего я не рядилась, – раздраженно ответила она. – Что я, по дому должна в трениках ходить?

Южин промолчал. Изумрудные серьги, видимо, были обязательным дресс-кодом для ленивого вечера перед телевизором.

– Дима, ты не опаздываешь еще? – спросила мама отца. – Машина внизу?

Отец кивнул, сунул телефон в карман и уставился на Южина, будто только заметил, что тот сидит на диване в центре комнаты и смотрит их показательные выступления в среднем весе.

– Ты чего тут? – спросил он.

– Сижу. – Разговор принимал совсем уж абсурдный оборот. – А ты?

– А я вкалываю как проклятый, – взвился отец. – Что у тебя на учебе?

Южин пожал плечами. Его не-государственный не-университет продолжал стоять на Садовом кольце и штамповать дипломы всем, кто был готов выложить за это кругленькую сумму. Южин готов не был, а вот отец долго не сомневался.

– Если ты, оболтус хренов, думаешь, что без диплома у меня останешься, то обломись, будет тебе диплом, как у нормального человека, – сказал он и вывалил в кассе полную стоимость пятилетнего обучения.

Угроза в стиле «назло бабушке отморожу уши» не сильно впечатлила Южина. Как и перспектива получить пусть плохонький, но диплом.

– Не понимаю тебя, Слава, – только и вздохнула Анна Леонидовна – завучиха гимназии, в которой Южин отучился одиннадцать лет. – Ты же умный парень, кому и чего ты доказываешь…

Южин тогда промолчал, уставился в стык стены и плинтуса и зубы сцепил, чтобы не ляпнуть ничего лишнего.

– Мог бы и в журналистику пойти, и в международные отношения… С твоим английским. С кругозором таким…

Ей, пережитку былых времен, когда школа не только пичкала тестами к ЕГЭ, но и силилась привить молодому поколению чистое и светлое, было и правда жаль, что с Южиным все так сложилось.

– Родители же могли тебя устроить в хороший вуз, пока на платный, потом перешел бы… Мы же обсуждали это с твоей мамой, Слава! А она сказала, что ты…

– А она сказала, что я сам не хочу. И ходить туда не буду, – отчеканил Южин и поднялся. – Можно мне сертификат, а то я опаздываю, хорошо?

– Чем же ты заниматься будешь? – Анна Леонидовна сжала папку с его документами, будто он мог попытаться ее отобрать. – Дома сидеть? Не скучно? Ты же молодой совсем парень…

Южин схватил край папки и потянул на себя.

– Важность образования сегодня – фикция. Любые знания доступны в режиме онлайн.

Анна Леонидовна покачала головой, но папку не отпустила.

– Ты, главное, рассудок не теряй, – сказала она. – И не шастай. – Замолчала, но все-таки закончила: – Где ни попадя.

Южин дернулся, словно она отвесила ему оплеуху. Папку они выпустили из рук одновременно, и та шлепнулась на стол. Южин развернулся и шагнул к двери.

– Сертификат возьми, Слава!.. – попыталась остановить его Анна Леонидовна, но было поздно.