Текст книги "Наследники Византии"

Наследники Византии
Ольга Ранцова
Александр Ранцов

© Ольга Ранцова, 2023

© Александр Ранцов, 2023

ISBN 978-5-0060-1097-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга Первая

Глава 0 Для настырных

Кто любит эти жуткие начала, первые главы, где нудно описывается русская история?

Люди знающие, что случилось на Руси с 1480 по 1505 годы, могут эту коротенькую главку и пропустить. Но если Вы человек настырный, и не собираетесь по ходу действия заглядывать в учебник, то вот Вам подсказка:

– На Московском престоле ДЕРЖАВНЫЙ – так на Руси с почтением и страхом величают Великого князя, царя, Иоанна Третьего.

– ИВАН МОЛОДОЙ – сын Державного от первого брака. Наследник престола. Ивана Молодого уважают и любят на Руси. Он помощник отцу в делах государственных и военных. Умер в 1490 году.

– ЕЛЕНА ВОЛОШАНКА – жена Ивана Молодого. Дочь Молдавского (Волошского) господаря Стефана

– ДМИТРИЙ ВНУК – сын Ивана Молодого и Елены Волошанки

– СОФИЯ ПАЛЕОЛОГ – вторая жена Державного. Племянница последнего Византийского императора. София родила Державному сыновей: Василия – Гавриила, Юрия, Дмитрия, Семена, Андрея. Дочерей – Елену, Анну, Феодосию, Евдокию.

– ВАСИЛИЙ – ГАВРИИЛ – старший сын Державного и Софии Палеолог, будущий царь Василий Третий.

– Великим княжеством Рязанским совместно с мужем правит АННА ВАСИЛЬЕВНА – любимая сестра Державного. Москва, в эти годы присоединившая Новгород, Ростов, Вятку, Ярославль, Тверь, желала бы, конечно, «объединить» к себе и Рязань, но рязанские бояре всеми силами противятся московскому ярму.

– ИВАН РЯЗАНСКИЙ – старший сын Анны Васильевны, Великий князь Рязанский. Его собственная жена так говорила о муже: «Ни выпрячи – впрячи, ни в ухабе сберечи, ни от солнышка затулья, ни от дождя епанча». Основными делами его маленького правления стали ссоры с родным братом.

– ФЕОДОР ТРЕТНОЙ – второй сын Анны Васильевны, удельный князь Старорязанский. Враждуя со старшим братом, уходит под руку Москвы, к дяде Иоанну Державному.

– ИОСИФ ВОЛОЦКИЙ – игумен Успенского монастыря. Один из мыслителей, положивших начало идее преемственности наследия Византии. Борец с ересью жидовствующих, поддержавший Василия – Гавриила, потомка византийских императоров.

– ИВАН ЮРЬЕВИЧ ПАТРИКЕЕВ – князь, наместник московский, первый боярин Державного. Глава партии Дмитрия Внука. Заклятый враг Софии Палеолог и Василия – Гавриила.

– ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ ЩЕНЯ – ПАТРИКЕЕВ – князь, непобедимый воевода. Его военным талантом Державный получил Вятскую землю, Вязьму, Дорогобуж, Мценск. В борьбе между Василием – Гавриилом и Дмитрием Внуком Щеня поддерживал Дмитрия Внука.

– НИКОЛАЙ БУЛЕВ – врач, астролог.

Это исторические лица, совершенно не главные в нашем романе, но определявшие в то время политическую судьбу страны.

1480 – 1505 годы – время невероятно громкое и «звучное» в мировой истории. Каждый слышал:

– 1480г. – «Стояние на Угре», конец монгольского ига

– 1480г. – Франция начинает «Прекрасное столетие» – мирное время, рост населения, торговли, расцвет свободных искусств

– 1481г. – Первое аутодафе в Испании

– 1485г. – В Англии завершилась война «Алой и Белой розы»

– 1487г. – Русскими взята Казань

– конец XV-первые 20 лет XVI – в Италии эпоха Высокого Возрождения.

1492г. – Колумб открывает Америку

1502г. – Дионисий создает фрески Ферапонтова монастыря

1505г. – Микеланджело завершает статую «Давида»

Концентрация силы и тщеславия, сравнимая разве что с нашим временем. Мир клокочет, похожий на рванувший вулкан. Эпоха Возрождения велит человеку: «Действуй!». Из Крыма на Русь ученые караимы доставляют рациональное материалистическое учение.

И оно уверенно приживается в мнящей себя новой Византией Москве. Москва одерживает победу за победой, захватывает целые княжества, берет на щит Казань, и велит Крымскому хану громить Киев. Как тут не согласиться с мудрецами Тавриды, что жизнь – это не покаяние и смирение… Жизнь – это делание денег! Жизнь – в победах! Жизнь в умении жить! Христианство должно умереть на Руси, так же, как оно исчезло в Европе.

Глава 1 Дарило умер?

«Дарило умер, остался один Купило» – ничего

не дается нам в этой жизни даром. Всего

нужно добиваться, всё зарабатывать,

покупать»

Толковый словарь русских пословиц и

поговорок

– Дарила помер… помер… умер! а осталася один Купила. Вам бы все русским даром… Дарилу всё хотите…

Что ответил татарину ратник, Семен Иванович не услышал, только нахмурил стремительно разлетающиеся темные брови, и крепкой рукой натянув поводья, пустил скакуна рысью, промчав мимо конных рядов воев, что растянулись стальной вереницей по заснеженной переяславской дороге.

«Даром… Дарилу всё хотите…». Даром?!!! – гнев, гнев воина и мужа захлестнул сердце молодого боярина. Даром! Его братья погибли даром обороняя землю Рязанскую? Его дед, иссеченный ногайскими саблями, умирал даром?!!

И спорил – то дружинник с татарчонком о какой-то ерунде, вовсе и не думая о судьбах мира. Но воеводе так врезались в сердце эти слова, так перекликнулись они с его думами, что вымчав на бугор, под самую дерюгу неба, он все спорил, разговаривал с Богом, мучаясь спросить Его: «Дарило умер?».

Уходя на брань, Семен Иванович Воронцов, Великий Рязанский боярин, знал, что идет пить смертную чашу. Исходит последняя, седьмая, тысяча лет, отпущенная Творцом человекам. Господь Страшным Судом грядет. Народы Гога и Магога сокрушат православные царства, явится Антихрист… До Конца Света остаётся одиннадцать лет.

И он помнил тот миг, когда в клоках рваного тумана, на таловой стороне тихоструйной речки Угры он увидал ордынские тьмы. Туман тек, как борода водяного сматывался в кольца, а на том берегу всё нарастала и нарастала серой беспроторицей ордынская рать. Серое войско. Тумены и тьмы. И даже дух, шедший с той стороны, был смрадный, давящий.

Не бесстрашным рязанцам бояться темной степной силы! Рязань, истекающая кровью, год за годом отражала набеги и нахождения ордынские. Предаваемая всеми, стояла между Степью и Русью. Рязанские храбрецы, «узорочье и воспитание рязанское», складывали свои отважные головы на пограничье. И сам воевода Семен Иванович не раз кровавил саблю в отчаянных сечах. Но никогда не видал он такой силы! Хан Ахмат собрал всё, что смог. Привел к Угре несметную орду, князей и мурз, чтобы наказать Иоанна Московского утаившего дань за семь лет.

А ведь все эти семь годов Рязань везла в Москву мешки груженые серебром – ордынский выход. И куда злокозненный Иоанн девал серебро сие? Уж ни ковал ли себе венец византийский?

Не то, не о том… пусть… Московиты, как тати ночные убивали рязанских князей, слали доносы в Орду, похищали города. Нет… не о том… пусть… Последние времена, и нечестивые воины Гога и Магога поразят христиан…

Но Московляне были решительны и деловиты. Перекрыли все броды на Угре, укрепили берег огненным боем. Презрительным зраком, оскалясь, смотрели на ордынцев тюфяки и пищали. Стальная московская конница крепко стала на осененной лесом стороне. Иоанн посылал к Ахмату послов, тянул время. Подошли полки с Углича и Волоколамска; крымский хан Менгли напал на Подолию и отвлек союзных Ахмату поляков. Никто тут не собирался умирать.

А когда Угра замерзла… Орда не двинулась с места… Будто невидимая сила сдерживала нечестивых. «Богородица бросила пояс свой по Угре…» – передавали воины из уст в уста, истово молились.

Орда, жаждущая крови и поживы, разъяренная и озлобленная долгим стоянием, оборванная и голодная… не двигалась.

И даже сейчас перед глазами боярина было это рваное, копошащееся уймище коней, овец, людей, повозок – в одну ночь всё исчезло. «…бежали татары с Угры в свои улусы, разграбленные и выжженные дотла…». Иоанн Московский (сам сатана его пестовал и коварству обучал), отправил загодя вниз по Волге верных ему касимовских татар, и те мечу, огню и воде предали опустевший Сарай, столицу ордынскую… Резали жёнок и стариков, детей бросали в Волгу, грабили всё, что могли увезти с собой. И эти самые татары, касимовцы, ехали сейчас на Рязань, довольные, за наградою11
  Великий Рязанский князь по договору с Москвой, помимо Ордынского выхода выплачивал серебро на содержание Касимовских служилых татар


[Закрыть].

Великий Рязанский боярин стоял под горнею высотою, не чувствуя костерящего мороза. Мимо него, подгоняемые ледяным ветром, проносились ратники, гордые и счастливые – ибо на их глазах совершилось невиданное. Чудо. Радовались, что возвращаются домой все живы, целы и невредимы, к женам, к детям…

И самое страшное: в этой великой радости для боярина Семена не было радости. Он готов был пасть под саблями нечестивых… но не вернуться к жизни. Опять терпеть московские окрики, и восхвалять Державного Иоанна, и чествовать касимовцев, которые нынче резали в Сарае единоверцев своих, а пошлет их завтра Иоанн – так же будут избивать рязанцев…

Надвинулся непроницаемый туман с густым снегом. Тянулась, сливаясь с небом, прошитая волчьими стежками степь. Впереди показался Переяславль Рязанский.

«Не лги себе, Семен Иванович, раздражение твоё, не от дел московских, и не от касимовцев, и не от того, что нынче на пиру победном придется восхвалять Державного благодетеля… Тебя не слышит Бог. Дарило умер. Ты молод и здоров, и богат, и в чести у князя своего… Всё тебе дано даром. Жизнь – Божий дар. Жизнь – свет неисчерпаемый. Жизнь – безмерная радость. Но вот пришло горе, и ты молился Богу. А Бог тебя не слышит. И растет первенец, болезненный и слабый, и родила тебе жена после того еще одного сына – и он умер. И схоронили другого, не прожившего и двух дней. И, уезжая на рать, и оставляя жену вновь в тягости, ты заковал своё сердце в харалуги, решив, что всё так и должно быть. Грядет Страшный Суд Божий. Конец Миру. И невозможно уже просить у Бога земного счастья. Дарило умер».

И что же теперь?!!!

Мысли, вынувшие его сердце, не оставили боярина и в благовесте колоколов, и в угаре величального пира. Чад заздравных чаш, смрад скоморошьих плясок, торжество и ликование… А на сердце у воеводы страшная тоска.

* * *

Утро, оно всегда новое, всегда юное, сколько бы не отмирало дряхлых вечеров, сколько бы не уползало, скукожившись, прежних дней. После княжеского пира Семен Иванович отпустил всю дружину, и совсем не по чину вернулся домой один. Ступил на родное подворье, где в утреннем сумраке утонули палаты в три верха с точеными вереями двухвсходного крыльца и косящатыми переливчатыми окнами. Спряталась в глубине двора церковь, а за нею сад и молодечная, да конюшни, да службы и мастерские… Все крепко и нерушимо как от дедов – прадедов ведется.

Он шел через набитый богатствами дом, где не было счастья. Эти богатства не украдены, не ложью добыты. Вельяминовы, пришлый московский род, принесли и сохранили на огрубевшей Рязанской земле, вечно живущей в сражении, в гибели и подъеме (не до философских премудростей тут!), тонкий дух книжности, устремления к горнему познанию. Они верили Богу, и Бог не оставлял их своей милостью.

Семен Иванович Вельяминов – Воронцов22
  Воронцовы – московский боярский род, одна из ветвей Вельяминовых, знаменитых тысяцких Москвы. Во времена московского князя Ивана Красного (14 век) на Вельяминовых была наложена опала, они уехали на Рязань, потом вернулись в Москву, а прадед Семена Ивановича остался служить рязанскому князю, получив первое место в рязанской Думе, большие вотчины и земли


[Закрыть] остался наследником больших богатств и высокого положения при рязанском князе в молодые годы. Попусту не возвеличился, не пустил собину на пиры и охоты. Он прилежно «строил свою душу», как говорили на благочестивом языке того времени: покровительствовал рязанским обителям, творил милостыню, помогал вдовам и сиротам. Труды христианских законоположителей – Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Василия Великого, Иоанна Дамаскина составляли ежедневное чтение молодого боярина, ибо «велику власть принимающему, велик подобает ум имети»33
  Цитата из древнерусской «Пчелы» – перевод с греческого Платона


[Закрыть].

В кованных железных сундуках и на поставцах Крестовой палаты хранились собираемые многими поколениями греческие и латинские трактаты, творения Аристотеля и Платона, книги митрополита Иллариона, Кирилла Туровского и Серапиона Владимирского, Софрония Рязанца. Вот «Исповедь» Блаженного Августина, вывезенная прадедом Семена Ивановича из Москвы, вот произведения Фомы Аквинского, Иосифа Флавия, Михаила Пселла…. Семен Иванович присел на покрытую бархатом лавку, с легким удивлением оглядывая книги: разве он думал, что увидит всё это вновь?

Он верил Богу. Он служил Ему, честно управляя Рязанью. Он служил Ему, не допуская притеснения смердов. Сам следил за сбором даней, сам не ленился объезжать вотчины, и держал в строгости дьяков и тиунов. И даже у себя на подворье Семен Иванович не терпел праздно шатающейся челяди, составлявшей обычно гордость каждого боярина – чтобы полон дом холопов, и каждый ноги лизал; крикнешь, и сотня сбежится для любой услуги. У боярина Семена все холопы имели своё дело – в доме или на подворье; или ремесло, нужное в боярском обиходе.

Воронцовский дом «кипел млеком и медом», потому что сказано в Писании: «Блажен всякий боящийся Господа, ходящий путями Его! Ты будешь есть от трудов рук твоих: блажен ты, и благо тебе!».

Он верил Богу. Он молился Богу. Когда пришла беда, он усилил пост и молитву, он пожертвовал в Соборный храм иконостас работы московских мастеров… Но… «и кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего; и кто на поле, тот да не обращается назад взять одежды свои. Горе же беременным и питающим сосцами в те дни!»…

Дворский Илларион заскочил, кланяясь с излишним усердием (проспал приезд господина!), поспехом говоря и о Рождественских кормах, и о домашних нуждах, и о…

– Отрок… На Архистратига Михаила…

То, что из дома не прислали вестей о рождении сына, уверило боярина в его ожиданиях – младенец не жилец.

– Окрестили сразу, – говорил Илларион, – отца Алексия восприемником… как ты и велел, господине…

Боярин кивнул, больше не желая думать о ребенке, как бы сразу отстраняя его от себя. Но надо было идти… ради жены.

Семен Иванович тяжело поднялся, опираясь о край стола. Рука его скользнула и задела раскрытый трактат Мефодия Патарского об окончании семи тысячи лет, и о грядущем Страшном Суде. Это предсказание он читал, отправляясь на битву с ханом Ахматом. Дарило умер, остался один Купило.

Но у Бога нельзя купить сына…

Женская половина дохнула на боярина арабским ладаном и запахом медовой клюквы. Было тихо. Горело несколько свечей, отепляя нежным светом пузатые бока поливной посуды, грани кувшинов и узорочье сканых серебряных ларцов. Семен Иванович прошел горницу жены быстрым шагом, задел растянутое на пялах вышивание, оглянулся, ища глазами Анну или няньку, и неожиданно увидел младенца, что лежал голышом прямо поперек лавки.

Боярин еще раз оглянулся. Никого не было. А увесистый малыш, нахально развалившись, развернув дюжие ляжки, весело что-то урчал. Семен Иванович обвык, что Федя, и те двое были всегда спелёнаты, как маленькие личинки, – безгласные, безжизненные. Он и голоса их не знал, и с удивлением слушал агуканье малыша, что, слюнявясь пихал в ротик толстую ручку в перевязочках. Дородство так и чувствовались в согнутых расщеперенных ножках, в мягком животике с пупком – пимпочкой. Глаза младеня зрели на него, голубовато – серые, и ладонь молодого отца сама потянулась к теплой разрумянившейся щечке. Сын вдруг ухватил отца за палец – это было так неожиданно. Семен Иванович осторожно поднял малыша на руки… И всё долившее боярина, в туне разъедавшее сомнениями, отступило… Как запах ладана проникает в легкие, заполняя и заполняя грудь, так в его сердце святые слова обрывками, кусочками, вытесняя собою отчаянье, полились оживляющим потоком: «Благословит тебя Господь с Сиона…», «жена твоя, как плодовитая лоза в доме твоем…», «сыновья твои, как масличные ветви вокруг трапезы твоей», «так благословится человек, боящийся Господа!», «и увидишь сыновей у сыновей твоих…».

Глава 2 Дитятко, что тесто, как замесил, так и выросло

«Кто жалеет розги своей, тот ненавидит

сына…»

Притчи 13,25

Господь, хитрец зело великий, уменьем Своим мир сотворил… расписал леса таусинным проблеском, палевое солнце над дорогой поставил. И даже бросил эту васильковую плешь в ржаное поле, чтобы глаз не мог оторваться, так и тянулся любоваться ласковой синевой. Из Старой Рязани в Переяславль дорога не дальняя, и Семен Иванович всё подгонял коня. Поспешали за ним и кмети, дружно, плечом к плечу, следуя за своим господином. Гордились им. Молод боярин, а в великой чести у князя, знатен и богат. Семен Иванович – не скуп, хлеба и соли молодцам его не боронено; и сын у него растет – значит, за днешним будет день грядущий, и их сыновья тоже будут в сытости служить сильному господину.

«Окая-а-анный и убогий челове-е-че,

Век твой ко-о-нчается, и конец приближается,

А Суд Страшный готовится….»

Этот хриплый возглас вместе с встречным ветром хлестнул в лицо, и боярин на полном скаку еле успел сильной рукой сдержать коня, и – Слава Господу! – не зашиб нищеброда.

«Горе тебе, горе душа убогая,

Солнце твое на заходе, а день при вече-е-ре.

И… секира при ко-о-рени…»

Маленький оборванец отшатнулся, но продолжал тянуть писклявым голосочком в нестройном хоре мужиков и баб, таких же оборванных, с серыми исхудалыми лицами. Было их человек семь, покаянников, какие ныне толпами бродили по Рязанским дорогам; бросивших свой дом, землю, шатающихся от деревни к деревне, от города к городу.

Боярская рука потянулась к трехжильному арапнику, висящему на поясе. И разжалась тяжелая длань. Не поймут. Дружинники супясь, отводя глаза, объезжали убогую ватагу, тех, кто перед скорым Концом Света по слову Христа бросили всё и пошли за Ним…

«Душе, душе, почто тлющими печешься?»

* * *

Боярин Семен Иванович торопился домой, ожидая сегодня желанного гостя. Дружинники еще спешивались во дворе, конюхи неторопливо вываживали разгоряченных скакунов, с поварни долетал легкий запах окуневой ухи… а молодой боярин уже взбегал на крыльцо, давая отрывистые и резкие наказы дворскому, слушая и спрашивая одновременно:

– Пошли встречь отцу Алексию двух холопов… Сын где?

По привычке, Семен Иванович спрашивал только о Мише, позабыв о своем болезненном первенце. Дворский всполошено взмахнул руками, ибо не знал что отвечать. Уже битый час няньки искали проказливого боярченка и в саду, и в доме, и не могли найти. Спрятался где-то неслух, шелапут окаянный. Нет никакого сладу с младшим барчуком!

– Приведи сына.

От скорого боярского гнева дворского спасла грамотка из Москвы, которую Семен Иванович принялся читать, мановением руки отпустив холопа.

Четыре года прошло после Великого стояния на Угре. Коварством Державного хан Ахмат той же зимы был зарезан в степи, Орда распалась. Её остатки Иоанн добивал руками ногаев и крымцев.

И развеличалась Москва! Без всякого зазору московские лизоблюды стали именовать Иоанна царем, вещали о Третьем Риме и Новой Византии. А нам куда?! Рязани, Твери, Пскову… В ваш византийский мешок? В холопы к Державному?

Рязанские князья по лествичному праву стояли выше князей московских! Ибо происходили от старшего сына Ярослава Мудрого Святослава, а московские князья – от младшего – Всеволода. Рязань на своем пути многих бед исполненном выстояла, не сломалась! И сейчас не упадет.

С Москвой тягаться силы нужны, и ум большой… Ничего. Великая княгиня рязанская Анна – родная сестра Державного. Сейчас она вящая защита мужу и сыновьям своим. А там дай Бог многих лет жизни князю нашему – переборем Москву.

Еще додумывая свои мысли о будущих московских нестроениях, о вражде сына Державного с мачехой Софией Палеолог, Семен Иванович спускался в гридню, откуда слышал приветливый голос жены и мягкое «Мир дому сему» отца Алексия.

Это инок Алексий вымолил у Бога жизнь его сыну. Семен Иванович свято верил в это. Второй сын боярина Воронцова рос крепышом. Ни во что ему ни мороз, ни жара – озорник, драчун, неслух. Мамки не поспевали за Мишенькой. Что ни день – то проказа: весь в синяках и царапинах. Поглядывая на подрастающего крестника, инок Алексий улыбался:

– Это не Федя. Чадо непокорное.

Мише шел четвертый год.

– Да, не Федя, – соглашалась Анна Микулишна, глядя из окна, как под визг мамок и сенных девок Мишутка лез прямо в пасть цепному кобелю.

Ради летнего зноя все окна в гриднице были распахнуты. Медовый жаркий дух, склоняя день к паобедью, тек в окно, дробился на разноцветных слюдяных ставенках.

– Михаил! – прикрикнула из окна боярыня, и, оборотившись к иноку, сказала уже иным голосом, – и ссадины, и удары ему как с гуся вода. Феденька кровь как только увидит – его из себя воротит, а этот живчик вчера всю щеку расцарапал и не пикнул даже. Все твоими молитвами, отче!

Уважая дорогого гостя, на стол подавали только постное: лососину с чесноком, капусту с сельдью, пироги в ореховом масле, стерлядь на пару. Старая нянька Ершиха, ходившая когда-то за самим Семеном Ивановичем, и поэтому по старости и по близости к хозяевам пользовавшаяся всеобщим уважением в доме, поставила перед иноком рыбный каравай, и сказала совсем некстати:

– А коли баярыня Явлампия са дачуркой к нам жаловали, этат ахальник, прости Госпади, дочурку ихнюю за нос укусил.

– Надо брать его уже в свои руки, – Семен Иванович искоса поглядел в окно.

Няньки, поймав, наконец, барчука, охорашивали его, отряхивали, чтобы вести в хоромы поклониться крестному.

– Разнуздался он совсем. Миша!

Боярин, забыв о том, что у него гость, выскочил из-за стола, и опрометью бросился во двор.

– Ой, Богородице! – взглянув в окно, закричала и Анна Микулишна, – Миша, деточка!

А «деточка» уже успел вывернуться из рук нянек, добраться до собаки, и отстегнуть ошейник. Почуявши нежданную волю, псина взвилась на дыбы, и бросилась с лаем и дикой яростью в толпу дворовых женок. Миша, вцепившись в собачью шерсть, волокся за псом по земле. Девки кинулись в рассыпную, а зазевавшуюся няньку Анисью пес успел ухватить за голень и грыз её, упавшую, орущую. Тут и выбежал боярин Семен из дома, оторвал сына от собаки, и, передав его подоспевшим дворовым, кинулся спасать несчастную няньку.

* * *

Семен Иванович сидел под иконами у стола, облокотившись о подушки. Ныла рука, прокушенная собакой, на душе было скверно, и чтобы умягчить сердце, боярин читал из «Измаграда», а именно «Слово о притче к родителям».

– Накажите измлада дети своя, глаголет Божия премудрость: «Любящий сына своего, жезла на него не пощади: наказуй его в юности, да на старость твою покоит тя. Аще ли измлада не накажещи, то, ожесточав, не повинится тебе».

Отец Алексий недавно ушел. Он ласково, заботливо наставлял крестника, говорил ему о всевидящем Боге. И вот Мишенька, утихомиренный, сидит сейчас на теплом ковре, играет деревянными лошадками, птичками, зверушками, с братцем Федей.

Вечерело. Солнце вразвалочку уходило за небозем, не торопясь забирало последние лучи. Анна Микулишна вышивала тут же в гриднице вместе с сенными девушками. Было тихо.

– Но вы, братие и сестры, наказуйте дети своя измлада, да закон Божий и страх Божий вкоренятся в них. Аще ли не послушает тебя твое дитя, то не щади его – ран шесть или двенадцать сыну или дщери. Аще ли сделает зло – пятьдесят ран плетью.

Семен Иванович читал медленно, продумывая каждое слово. Это была мудрость от отцов – дедов. Так воспитывали его, так воспитает он своих детей, так они воспитают своих. Детей обычно начинали сечь по субботам с трех лет. Феденьку Семен Иванович «наказывал»44
  В Древней Руси это сечение называлось «субботки». «Наказать» – значит указать, дать понять власть отца независимо от провины. За серьёзные проступки наказывали 50 ударами розг.


[Закрыть] шестью ударами розги.

«Пятьдесят ударов для такого младеня, конечно много, – думал Семен Иванович, – ему-то еще и пяти лет нет… однако „вин“ уде накопилось бесчисленно». Боярин поднял взгляд от книги, посмотрел на ковер, на лошадок и птичек, на Федю… Миши не было.

– А где Михаил?!

Боярыня встрепенулась, сенные девки, побросав рукоделие, побежали искать барчука… И почти сразу же из соседнего столового покоя послышался грохот и звон.

Оказалось, что Мишуля исхитрился залезть на самую верхнюю полку поставца с поливной ордынской посудой, не удержался там, и грохнул на пол, разбив добрую сотню дорогущих тарелей и пиал.

Анна Микулишна, как птаха, взмахивая широкими рукавами, оглядывала дитятю и сзади и спереди.

– Головка не болит? Не порезался где? Не кружится головка?

Миша был цел. Будто ангелы укрыли его со всех сторон, когда валился поставец, и сыпалась, билась посуда. Семен Иванович вошел в столовую горницу, остановился на пороге, и смотрел на кудахчущую жену, на толстого младеня, что уже выкручивался из рук Анны, норовя сбежать от родительницы.

– Михаил! – грозный голос отца заставил мальчика притихнуть, – только ведь что крестный вразумлял тебя греховностью непослушания.

Мишутка глядел на отца своими серыми упрямыми глазищами, и в них не было ни раскаянья, ни страха.

– Илларион! Неси розги…

Не смея открыто перечить мужу, несчастная Анна Микулишна закрыла собою младенца.

– Анна, выйди.

В горнице посерело. Солнце ли своротило с красных окон, или это сердце отцовское омрачилось. Не мог он на него гневать… Семен Иванович подхватил на руки сына, прижал его, жизнь свою, кровиночку свою, счастье свое…

* * *

А в начале зимы, умер Великий Рязанский князь, и осиротил рязанскую землю, и жену свою, и двух сыновей.

Рязань заметали снега. В каменном холодном дворце собрались вборзе мужи рати и совета – словутные воины, могучие воеводы, для которых вся жизнь в обороне родимой земли, в вечной борьбе с неспокойной Степью.

На возвышении, на резном позлащенном креслице, рухнувши на подлокотники, сидела Великая княгиня Анна Васильевна – вдова. Она будто и не видела, и не слышала ничего, вовсе не понимала, зачем привели её сюда, оторвали от дорогого гроба.

Гул похоронного звона проникал в палаты через цветные слюдяные окошки, и шубы боярские еще пахли церковным ладаном – воеводы сидели смурые, изредка из под насупленных бровей взглядывая на двух княжичей – шестнадцатилетнего Ивана и тринадцатилетнего Феодора Третного, притулившихся у кресла матери. У них, у бояр рязанских, был только этот день, да еще, может, один… Гонец, посланный в Москву сразу после смерти князя, уже, верно, достиг Кремля. Державный мешкать не станет! Пошлет к сестре лучших своих советников, людей близких, доверенных. Пошлет с утешениями, с советами. И княгиню Анну понять можно. Горе у несчастной женки! Вон, как смерть мужа её подкосила – сидит, будто в истоме. Так не проще ли ей свалить всё на плечи московских наместников, может и в Москву уехать, где любимый брат и утешит, и обласкает, и племянников примет, как родных сыновей.

Но Анна Васильевна не только женка горемычная. Она Великая княгиня! Должна же она уразуметь даже в своем безысходном горе, что дозволить царю Иоанну вмешаться в рязанские дела – значит лишить своих детей Великого Рязанского княжения! Памятью покойного мужа должна уразуметь!

И вот среди общего смятения поднялся боярин Семен Иванович Вельяминов – Воронцов – осанистый, рослый. Хоть был он еще молод, но покойный Великий князь всегда отличал его за ратную доблесть, за мудрые советы.

– Великий князь! – обратился Воронцов к юному Ивану Васильевичу.

Княжич вздрогнул. Темный, невысокого роста, с мелкими чертами лица, Иван никогда, ни в младых летах, ни пришедши в возраст, не отличался решительностью и собственной волей. Он и сейчас недоверчиво поглядел на Воронцова, словно не понимая к кому обратился боярин. Такое поименование заставило и княгиню Анну очнуться. Она обвела заплаканными глазами Думу, зябко передернула плечами, укуталась в соболиный ворс.

– Князь Великий! – еще раз твердо сказал Воронцов, – И ты, княгиня Великая Анна Васильевна! И вы, честные бояре! «От всякого труда есть прибыль, а от пустословия только ущерб» – так глаголет нам в Притчах мудрец. Оттого и я прошу вас: да помним, что в руках наших вся доба земли Рязанской. Господь да укрепит нас! И надлежит исполнить волю покойного князя, определить судьбу княжения. Ведомо вам, что опочившим князем было решено и утверждено вами, отдать города Старую Рязань, Перевитеск, Тулу в удел младшему княжичу Феодору Третному. Иван Васильевич получает главнейшие города: Переяславль, Ростиславль, Пронск. Князю удельному Феодору Третному служить брату своему старейшему честно, грозно, без обиды.

По Думной Палате прошла замять. Слишком уж по-писанному толковал Воронцов. Что за поспех? Может, и грамоты уже изготовлены без ведома Думы?

Но Семен Иванович не остановился на этом. Стал глаголать о составлении между двумя братьями-князьями договора, чтобы одному брату наследовать после другого, если не будет у них детей; и чтобы никаким образом не отдавать своего удела в иной род.

Тут и княгиня Анна, молодая вдова, красивая даже в скорбном своем убранстве, страдальчески изогнула брови, воскликнула:

– Какие дети?! Семен Иванович… Они и не женаты еще…

– И с женитьбой Великого князя нужно поспешить, – веско отвечал Воронцов.

Мешкотно доходили все эти хитросплетения до грубых ратных голов рязанских думцев. Мнили, пересуждали. Только Павел Андреич Коробьин сразу понял мысль Воронцова: решить все разом, спешно утвердить грамотами. Нельзя оставить Москве ни малейшей возможности засунуть свою ложку в Рязанскую кашу.

* * *

Быстро, как горящий уголек под снегом, тухнет зимний день. В белом небе плывут облака, несут ангелов ко Господу. Семен Иванович вышел встречать гостя на крыльцо, и был одет по-домашнему в легкую ферязь, перепоясанную кушаком, и татарские мягкие сапожки – ичиги. На плечи небрежно наброшена дорогая шуба. С заднего двора доносился звонкий Мишин голос и крики дворовых ребят: мальчишки бегали взапуски, метали снеговые комья.

– Зятек мой! – улыбнулся боярин Коробьин.

Он обнял хозяина, облобызался с ним троекратно. Рыхлый, пентюховатый, на вид как жидкое тесто. Борода у Павла Андреича почти не росла, глаза маслены, в словах обкатен. Но не глуп был боярин Коробьин. Ум имел острый, хитрый. За давешнюю мысль Воронцова Павел Андреич ухватился цепко, когтями, выпущенными из мягких лапок. Поэтому и приехал на ночь глядя, но разговора все не начинал. Спросил о Федюшином здоровье, посетовал на свою «коровищу», что не может дочку ему родить. У Павла Андреича был единственный сын Семен – Ждан, Мишиных годов. А хотелось бы еще дочку: «Воронцовым невестку» – шутил Коробьин.

– Поддержи меня, Павел Андреич, – напрямик вдруг сказал Воронцов.

Коробьин не спеша вошел в дом, молвил:

– То, что бояре наши, – улыбка кошачья, – на все согласят… об этом даже не думай! Не дурни ж они совсем: из самовластных бояр в московские холопы идти. Сейчас мы с тобою и всё напишем, и грамоты изготовим…

Семен Иванович кивнул. Великокняжеский дьяк уже дожидался в отдельном покое, созванный Воронцовым заранее.

– Тут бы вот что, – Коробьин опять улыбнулся не то лукаво, не то зло, – за князюшкой нашим как бы заминки не стало.

Опочивший сегодня Великий князь Василий Федорович был очень добрым человеком. Бояре рязанские никогда не знали его грозы, и отцом Великий князь был мягким, потачливым. Он так баловал своих детей, будто никогда не чел слов Писания: «Нагибай выю ребенка в юности, и сокрушай ребра его, доколе он молод, дабы, сделавшись упорным, не вышел из повиновения тебе». Так и сталось. Бояре Воронцов и Коробьин знали, что еще пару лет назад, когда Великий князь стал приискивать жену своему наследнику (14 – 15 лет – самый возраст), то княжич Иван изошелся криками, требуя от отца даже не заговаривать с ним «об этих колодках несносных, цепях острожных». Великий князь не посмел перечить сыну!