Текст книги "Наследники Византии"

Первенца своего Семен Иванович никогда с собою не брал. Феденька часто болел, везти его в дальнюю дорогу было большой обузой, и Анна истлела бы душой. А Мишка был счастлив! Как он гордился собой, когда словно боярин вместе с отцом всходил на палубу широкого насада. Всю дорогу Семен Иванович почти не обращал на сына внимания, не нянькался с ним. И Миша целыми днями болтался по палубе с высокими набивными бортами, лазал на низ к гребцам, слушал соленые и крепкие разговоры мужиков, ел со всеми вкусную горячую болтанку. Мимо проплывали чудные незнакомые места. А в Костроме было еще лучше. Михаил, как и отец, приехал туда «милостивцем», «благодетелем». Серафима Назаровна не знала в какой угол их усадить, как угодить, чем потчевать! В тот же день отец уехал в поместья племянницы, а Миша остался в Костроме и целые две недели гонял на воле с сыновьями Серафимы Назаровны.

Отец обещал и в этот раз взять сына с собой. Но когда оно еще будет это лето…

* * *

Месяц май и тепел, да холоден. А тут вдруг задули восточные ветра, и ночью морозило, и снег срывался. В эти-то последние времена и умерла Марфа – жена дьяка Намина. Никто особо не удивился этой смерти и не тужил за покойницей: от такой жизни, мужем извечно битая – живого места нет – уж лучше поскорее к Богу. Скоро все там будем.

Только Андрюша много плакал.

Сильный злой ветер гнал людей поскорее с кладбища – в своей малой избенке Прохор Намин разогревал дворню брагой.

* * *

За прошедшие годы боярин Воронцов так привык советоваться с крестным своего среднего сына, что не вершил ни одного семейного дела без наставления инока. К отцу Алексию на исповедь ездила Анна Микулишна со старшими сыновьями, привозила и младших детей для Причастия.

Вот и сегодня Семен Иванович принес иноку смятение в своей душе:

– В доме у меня, под носом блуд творился. Мои же домашние…

Отец Алексий отер ладонью потное чело, засунул выбившиеся волосы за гайтан, отчего они стали топорщиться как перья. Было жарко. Страшный холод в несколько дней сменился тяжкой жарой, готовой погубить остатки уцелевшей от морозов весенней травы. Алексий нес ныне послушание на поварне – колол дрова для печей – и вся его убогая ряса взмокла от пота. Отец Алексий хорошо знал строгий обиход в доме Воронцова, сугубую заботу хозяина о праведном житии своих холопов. Инок помолчал, потом собрал в охапку наколыши и, попросив кивком головы обождать его, пошел на поварню.

Миша, который приехал с отцом и бегал тут же невдалеке, не мешая разговору взрослых, кинулся помогать крестному – собрал остатки дров, и, прижимая их к белой вышитой шелком рубахе, помчался за отцом Алексием.

– Меня отец в Кострому опять возьмет! – похвастал он на бегу.

Но вот Алексий присел на малый час. Миша отправлен с отцом подкеларем в сад и издалека слышится как бойкий отрок сыплет прибаутки на перегонки с разговорчивым монахом:

– Ум разумом крепок.

– Умный грешит, да поправить спешит.

– Набирайся ума в учении, храбрости – в сражении.

– С умом жить – беды изжить, а без ума жить – в дураках быть.

– Кто же посмел? – спросил Алексий.

– Дьяк мой Прошка Намин с сенной девкой Дарьей ребенка зачали, жену его Марфу со света сжили – я недоглядел.

Отец Алексий знал всех в доме боярина.

– Не вини себя, – сказал он Семену Ивановичу, – ты разве не строжил Прохора за пьянство его?

Боярин хмурил брови:

– Истинно сказано: «А кто людей у себя в честном житии не держит, тому государю от Бога грех, а от людей посмех». Я за их души перед Богом ответчик. И мальчик теперь один…

– Хороший отрок, – сказал инок, – он ведь учиться с Мишей? Андрей?

– Я хочу взять его в дом.

– Это угодное Богу дело, Семен Иванович, призреть сироту… Делай, как задумал.

* * *

После Петровского поста, по истечении сорока дней со смерти жены, Прохор Намин обвенчался с сенной девкой Дарьей – тянуть далее было некуда – Дарья вот-вот должна была родить.

Этим же вечером, как всегда боярчата купаные, переодетые ко сну, дожидались отца в верхнем тереме. Федор чинно сидел у образов, Миша ловил Настеньку, а она убегала, пряталась за нянькин подол, но тут же выглядывала с любопытством. Трехмесячный Ванечка лупал глазёнками на руках у няньки. Шум и гам сразу стих, когда вошел отец. Федор встал, Настёна прижалась к Мише, а нянька с Ванятой на руках поклонилась господину. Семен Иванович взял младшего сына на руки, внимательно поглядел на каждого из детей, и сказал:

– У вас теперь будет еще один брат.

Андрюшу Намина никто доселе не заметил. Он тихо стоял около дверей, страшась ступить своими рваными лаптишками на восточный толстый ковер.

– У Андрея умерла мать и мы все должны позаботиться о нем, как Господь Милосердный заботится о каждой земной твари.

– Мы сделаем, как Ты велишь, отец, – чинно, за всех ответил Федор.

Миша глядел несколько минут круглыми настырными глазами на Андрея, потом на отца, и вдруг спросил:

– А он тоже потом будет боярином?

Миша словно высек самую сердцевину из всех сомнений Семена Ивановича. От чувства вины своей, от желания совершить угодное Богу, Семен Иванович так резко, с плеча, решил взять дьячьего сына к себе в род, да при живом отце… Семен Иванович видел, что и отче Алексий удивился его решению, но мог ли инок не благословить попечения о сироте!

– Андрей… – сказал Семен Иванович с расстановкой, – будет тебе, Михаил, сподручником… и в ратном деле и в боярском.

Глава 10 Последний год

«Окаянный и убогий человече,

Век твой кончается и конец

приближается,

а Суд Страшный готовится

горе тебе, убогая душа»

Из народных песнопений конца XV в.

Это был последний год. Великим Постом оставил игуменство и укрылся в затворе настоятель Солотчинского монастыря Макарий. Братия «многим плачем и скорбью» избрала на его место Алексия. Миша вместе с отцом был при обряде поставления, и с замиранием сердца смотрел на крестного, который раз за разом, повергаясь ниц перед братией, говорил, что недостоин стать их игуменом.

Но по окончании Великого Поста и дождливой весны, новый игумен развернул в монастыре небывалое строительство. Починялся храм Покрова Божьей Матери, возводилась новая трапезная. И хотя большинство расходов взял на себя боярин Воронцов, братия все равно роптала – ибо кто заботится о стенах, о крыше, о лавках и столах, когда теперь всему конец и разрушение мира?!

* * *

Боярин Семен Иванович Воронцов этим летом, как и всегда, отправился в Кострому к племяннице Серафиме. На пристани боярина встретила старая свекровь вдовой племянницы и, упав в ноги боярину, поведала ему о «чудесах дуры-Серафимы».

– Плетью её! Плетью поучить надо! – приговаривала старуха, – поучить некому, оттого и бесится баба!

Семен Иванович нашел дом племянницы одетый в покуту1414
  Покута – траур


[Закрыть], забитый до отвала нищими, убогими, калеками, странниками на гору Афон и паломниками ко Гробу Господню. На рязанском подворье Воронцовых тоже ежедневно кормили и погорельцев, и вдов, которые не могли сами по немощи заработать себе на хлеб, и сироток малых… Если же в городе появлялся человек, сподобившийся посетить святые места, то о таком знали прежде всего на епископском подворье, и привечали во всех боярских домах. Тут же, у племянницы, Семен Иванович увидал такую прорву паломников, словно гора Афон и Великий Град Иерусалим были за ближайшим изгибом Волги. Самозванцы, брехуны бесстыдные, втуне ядущие чужой хлеб, не только хозяйничали в доме Серафимы, но и покрикивали на хозяйку, а Аверьяна с Никитой гоняли как холопей.

Племянница недобро встретила боярина, приехавшего стяжать тленные богатства перед Концом Света, и кричала ему в лицо:

– Брось! Оставь! Простимся по-христиански…

В старой, порванной крашенине, в лаптях, повязанная накось черным платом, Серафима смотрела на дядюшку страдальческими, почти безумными глазами, и Семен Иванович не стал с нею спорить, махнул рукою, забрал Мишу, Никиту и Аверьяна и уехал в вотчины племянницы.

* * *

Лысый мерин глядел через ворота1515
  Загадка про месяц и звезды


[Закрыть]. Сонная деревенька лежала у реки. И была тишина. И мягкая пушистая синь округ. Мишка утянул племянников спать из тиунской избы на сеновал, и теперь, покусывая травинку, глядя на темное звездное небо, все придумывал, чтобы такое занятное сотворить, чтобы соделать, пользуясь нечаянной свободой.

– Надо было с деревенскими в ночное пойти…

– А отпустил бы Семен Иванович? – мляво протянул старший из племянников, Аверьян.

Страхи их матери сильно повлияли на братьев, и они нынче были вовсе не такие, как в прошлогодние приезды Воронцовых – какие-то тихие, равнодушные ко всему, будто неживые.

Поглядывая сверху сеновала на тиунскую избу, Миша с гордостью думал о том, как отец сегодня круто расправился со здешним тиуном.

Приехали в сельцо. Отцовы дружинники стали проверять собранный хлеб, скот, и иное, что полагалось по даням. И тут же нашли великий недобор. Тиун заискивающе кланялся, просил зайти в избу – «почтить», да и не скрывал, что в нонешнем году дани собрано меньше половины.

– Господь Судом Своим грядет! – сказал он вдруг ясно, выпрямившись, словно велеречивый проповедник, – Как же перед концом живота своего из ближнего последнее трясти! «Возлюби ближнего паче самого себя!» – таков завет Господа нашего!

Михаил видел, как Аверьян и Никита сжались, готовые уже пасть в ноги сему праведному мужу. Даже и отцовы дружинники осуровели лицом, согласные с тиунской речью. Только боярин Семен выслушал эти словеса молча и сказал:

– Копайте по огороду, за домом, в амбарах под полом.

И потому, как тиунская челядь, окружавшая своего господина, тут же похваталась за рогатины и топоры, стало ясно – боярин не ошибся. Тиун, возлюбивший ближнего как самого себя, вытряс всю дань из смердов до последнего зернышка и большую часть припрятал, а его люди угнали скот в лес на дальние засеки.

Тиуна драли кнутом так нещадно, что Миша подумал сейчас: «Верно, уже отходит там, в избе-то…». Выплюнув травинку, отрок свесил голову вниз с сеновала – ему очень хотелось увидеть, как грешную тиунскую душу потащат черти.

– Видали, как сегодни отец… – горделиво сказал он племянникам.

– Жалко его, – тихо сказал Никита о тиуне.

Миша презрительно хмыкнул:

– Жалко! Как же ты сам станешь-то дани выбивать?

Зацепившись ногами за жердину, Мишка раскачивался вниз головой взад и вперед.

– Какие дани?! – воскликнул отчаянно Аверьян. Он давно уже сидел на корточках в углу, то ли плакал, то ли молился, – Конец всему!

– Конца миру не будет, – сказал Мишка, – мне крестный говорил.

– Твой крестный что – святой?

– Святой, – уверенно отвечал Михаил.

Глава 11 Наследники Византии

«Яко вся христианская царства приидоша

в конец снидошася во едино царство

государя, по пророческим книгам то есть

Ромейское царство. Два убо Рима

падоша, а третий стоит, а четвертому

не бывать»

старец Филофей

«В лето семитысячное, – писал летописец, – Божиею милостью и повелением Иоанна Васильевича государя и самодержца Всея России и Великого князя Владимирского и Московского и Новгородского и Псковского и Тверского и Югорского и Вятского и Пермского и Болгарского и иных… заделана бысть стрельница у Никольских ворот…». Этой стрельницей заканчивалось сооружение новых оборонительных стен Кремля, коих вид мы знаем и поныне. В этот же год, воспользовавшись смертью короля Казимира и разделением Польши и Литвы, Москва начала наступательные действия на западе в союзе с крымском ханом и Стефаном Молдавским. Война шла и на севере – русские воевали Финляндию, против крепости Нарва был заложен Иван-город. В этом же году Державный заключает мирный торговый договор с проклинаемым и ненавидимым всей христианской Европой турецким султаном. Так провел сей год в ожидании Страшного Суда Московский царь.

* * *

– В Кафе теперь торговля лучсца, безопаснее стала и льгота многая. Только что мы, рязанцы, как приживалы. Так показываешь грамоту туркам, мол —«рус»! Да они и так, нехристи, знают. Мол, договор у государя моего с султаном вашим и торгуешь. А как московцки явились – свара! Мол, вы, рязанцы, у вас свой Великий князь!

Боярин Воронцов хмурил лоб, слушая рассказ Данилы Босого, повернувшегося ныне из Крыма: договор о купеческих льготах в торговле с турками был подтвержден между Московским и Рязанским княжествами.

– А ты поди им, московлянам, докажи… – гость поигрывал пальцами, постукивая ногтями о стол. На каждом пальце дорогой перстень, – Знаешь ведь, Семен Иванович, присказку: «Кто идет? Черт! Ладно, абы не московской!»

На лавках и прямо на столе перед боярином было разложено кое-что из куплей, привезенных Босым: отрезы невесомой восточной ткани, несколько сабель с богатой отделкой, и… книги, которые Семен Иванович сразу же поставил отдельно на особый поставец.

Босой, что-то вспомнив, расстегнул свой широкий кожаный пояс, из потаённого кармашка, прищурившись, достал бархатный мешочек, а оттуда серьги полумесяцем с малыми и крупными алмазами. Алмазы были редкостью на Руси, да и сама работа восточных умельцев изумляла. Данила Петрович подержал красоту на ладони, полюбовался, передал Семену Ивановичу:

– Вот, не стал на торг выставлять… эко…

– Жаль, что жены у тебя нет, Данило Петрович – какой бы подарок! Почему все не женишься? Вот уже одиннадцать лет, как Настасьи нет, а ты…

– Нам с Тишкой и вдвоем не плохо, – Босой взял бороду в кулак, задумчиво поглядел куда-то в одно ему ведомое, – да и тебе, боярин, поклон низкий. Пока я в отлучке – Тихон у тебя во дому тут всяк дён.

– Какие счеты, Данило Петрович, – Воронцов похлопал гостя по руке.

Вошла Анна Микулишна, чуть склонила голову, отвечая гостю на его уставный земной поклон. Сказала мужу:

– Пожалуйте откушать.

Когда боярин с гостем спускались в гридню, на лестнице им вдруг попался под ноги Андрейка Намин. Увидав Семена Ивановича, отрок испуганно шарахнулся в сторону и чуть не полетел кубарем по ступенькам; прижался к стене и стал быстро-быстро кланяться как перед образом, или словно юрод какой. Босой аж голову обернул, проходя, и спросил после Воронцова:

– Не приживается мальчонка? Миша… не больно-то с ним ласков.

Сказал и пожалел, что затеял эту молвь. На челе Семена Ивановича сходилась гроза.

– Как-то вижу, идут, -продолжал Босой, – мой, Миша, Курица, да Марков сын… Навалили все сумки на мальца…

* * *

С этим мальчиком как-то всё сразу не заладилось. Не мог привыкнуть дьячий сын в боярских хоромах. Да и Федор с Михаилом не принимали его за брата. Приселок рассказывал, что Андрей не спит по ночам, ворочается и плачет, а Анна Микулишна вовсе велела отселить приемыша из опочивальни боярчат. «Мише что! – отмолвила она мужу, – он спит, хоть в колокол над ухом бей, а Федя боится. Тот воет ночью как щенок…».

Когда в первую субботу по переселении Намина в терем, боярин стал сечь сыновей, Андрейка омочился еще не дойдя до лавки. «Господи! Да неужто двадцать розг – наказание?! Да после побоев пьяного Прохора, который и сапогами в лицо его бил и кнутом перетягивал?!». Да и в школе мальчик стал хуже постигать науки, о чем Семену Ивановичу и Миша говорил, и сам учитель отец Николай.

После ухода Босого, Семен Иванович позвал среднего сына и увлек его за собою в Крестовую; указал на новые книги. Но Миша уже, оказывается, успел сунуть сюда свой нос и сказал отцу разочарованно:

– Они же на латыни.

– На латыни. С этого года отец Диодор станет тебя учить латинскому языку.

Миша восторженно косился на стол. Если книги отец дозволял ему брать всегда и в любое время, то к дорогому оружию, привезенному Данилой Босым, отрок не посмел прикоснуться сам, без разрешения. Сейчас он спросил:

– Можно?

– Возьми.

Мальчик уверенно поднял тяжелую саблю, подражая отцовым дружинникам, взвесил на руке, вынул из ножен, и вдруг сказал:

– Я уже закончил честь «Александровы деяния». Какие у него походы! А сражения! Только зря он завоевал столько людей, убил многих.

– Ты уже берешься судить деяния древних? – улыбнулся Семен Иванович.

– Но ведь это же глупо – уничтожить столько людей…

– Александр Македонский хотел создать свою огромную империю – от края света до края света.

Миша смотрел радостно, как блестит голубая сталь, и сказал то, что всегда слышал от отца:

– Лучше бы он свою Македонию обустроил. Создал свое крепкое богатое княжество! Да?

– Хороший мой, – Семен Иванович осторожно взял саблю из рук сына, положил её на лавку, затем обнял Мишу, пригорнул своей большой рукой, – я верю – ты будешь истинным мужем совета и брани.

Они так и стояли некоторое время. Боярину не хотелось выпускать узкие еще, хрупкие плечи сына, а Мише было так тепло и уютно в объятиях отца.

– Я хочу, чтобы ты добрее относился к Андрею, – сказал сыну Семен Иванович, – он сирота, его нужно пожалеть.

Миша вдруг взъерошился весь, мягкие и покатые плечи напряглись, окаменели. Отрок повернулся в руках отца и, глядя в глаза Семену Ивановичу, сказал громко и зло:

– Его отец потаскун! Анисья говорит, что это из-за него умерла тётка Марфа!

– Так нельзя судить, Михаил!

– Но мы видели! – мальчик вдруг покраснел весь, опустил очи.

– Ради Господа нашего… Будь к Андрею добрее… Я прошу тебя.

* * *

Смеркалось. Архип Конище что есть дури стучал в било, привешенное на столбе у церкви. Дворня собиралась в храм на вечернюю молитву. Тут и сам боярин с боярынею вышли на широкое гульбище, опоясывающее весь дом. Отсюда, из-за резных повапленных столбиков, из-за причудливых обочин с русалками и грифонами, хорошо виднелось не только всё подворье, но и Великая улица, и Переяславль до Глебовских ворот, и синяя даль лесов, утонувшая уже в ночном мраке. Архип принес две бочки со смолою, зажег их посреди двора, и сразу пропал, исчез соседний высокий терем боярина Глебова, потонуло в черноте все чужое, внешнее. Так, наверное, и было сейчас – только свой родной дом оставался островом тишины посреди общего отчаянья, бесконечных ненужных слухов, споров, пророчеств о Конце Света.

Семен Иванович вздохнул, взял жену за руку, чего обычно никогда не делал прилюдно. Все же ему удалось сохранить покой своей семьи. Даже Миша, приходя из школы, не рассказывал более о толках и пересудах, как-то буркнул: «Как подурели все».

Тут из сеней, осторожно ступая, на широкое боярское крыльцо вышел Андрейка Намин. Он выглядел как вор, весь увешанный награбленным добром: через плечо болталась деревянная сабля, в руках две лошадки, покрашенные в рыжий и соловый цвет. Но мальчик, конечно, не украл всё это. На маленькой мордашке его светилось такое смущение и радость, что даже грозный дворский Илларион, всходивший на крыльцо, не окрикнул, не пристрожил отрока, только спросил:

– Ты где это взял?

– Это мне Михаил Семёнович подарил, – сказал Андрей восторженно, еще не веря своему счастью, – всё!

– Добрый у нас всё же сын, Анна, – сказал Семён Иванович жене, – молись, чтобы сердце его не окаменело!

* * *

Ни к началу, ни к концу семитысячного года Добрый Пастырь не обрушил Суд Свой на заблудших овец, но по всяк день повелел ожидать Грядущего со славою судити живых и мертвых.

Из Москвы во все епархии были разосланы Пасхалии на следующие семьдесят лет, составленные митрополитом Зосимой и Новгородским архиепископом Геннадием. Эти «Изложения Пасхалий» читали в соборном храме после воскресной литургии и люди плакали и христосовались друг с другом, как на Пасху. Храм наполнился гулом ликования, за которым многие не услыхали полного послания митрополита. Митрополит Зосима указывал, что все пророчества о гибели мира относились к Византии – и что было должно, то исполнилось. Православие же не умерло, оно живет и Славою Божьею сияет на Руси, в Москве – наследнице, в «Новом Константине-граде».

Митрополитом было дано повеление теперь, в ознаменование новой эпохи, отмечать Новый год с 1 сентября, со дня святого Симеона Столпника.

Миша очень внимательно слушал послание митрополита, и еле дотерпел пока возок крестного проедет по Великой улице до их подворья. Солотчинского игумена хорошо знали в Переяславле, люди настырно лезли прямо под копыта коней, под благословляющую длань отца Алексия. А дома мать потащила к игумену ревущего капризного Ванечку, потом нянька побежала за Настей, в ноги владыки полезла непутем старая Ершиха.

Миша изнывал от нетерпения! Ему казалось, что он сейчас позабудет все свои вопросы и всё чудное и важное, что он слышал в храме.

– Семен Иванович поехал с князем, – растерянно сказала Анна Микулишна.

Игумен кивнул.

– Сейчас, велела уж подавать на стол… Федя, Миша, не мешайте, идите…

– Нет, нет, – не нужно ничего! Я посижу с отроками и поеду.

– Как же не надо! А к столу?!

Анна Микулишна постояла еще немного, нелепая дома в этой золотой негнущейся парче, в высокой, расшитой камнями и золотом кике. И поняв что-то, наконец, ушла.

– Москва получит Византию? Ну, Константина град? Царьград, да? – выпалил Мишута, не успел еще золотой подол скрыться за дверью.

– С чего ты взял?

– Ну как же? – отрок на секунду задумался и процитировал на память, – «Наследница убо есть Константина града».

– Ну? – отец Алексий улыбаясь смотрел на Мишу, любовал умным крестником своим, – Феденька…

Старший боярчонок, прилипший у окна, вздрогнул и воззрился на игумена.

– А ты что думаешь? Что такое «наследник»?

Федор насупился. Ему в этом году исполнялось уже семнадцать лет! Он более не посещал учителей на епископском подворье и тут даже испугался – стоял как не выучивший урок перед строгим учителем.

Отец Алексий не стал смущать юношу, кивнул ему с улыбкой, и Федя облегченно вернулся к разглядыванию желтых листьев за приоткрытым окном.

– Наследник – это Федор, – пояснил крестному Миша, – он получит по отце боярство и дом родовой, и земли. Будет мне «отца в место».

– А ты?

Отрок, склонив голову, немного подумал:

– И я наследник… Отец сказал, что мое будет Никольское и земли – это большое село там…

Игумен, все еще задумчиво улыбаясь, положил руку на запястье Михаила.

– Это хорошо. Но земли Византии и сам град Константинополь достались туркам. Вот представь – пришла беда – отец твой лишился всего. Нет у него более ни боярства, ни земель, ни дома. Что останется вам?

Миша себе такого представить не мог. Может быть мор, пожар, княжеская опала, но боярином отец останется всегда. И земли… и смерды…. Вдруг на ум мальчику пришло библейское сказание об Иове Многострадальном. Значит, всё может отняться?!

– Если Бог захочет, – продолжил Миша вслух.

– Если Бог захочет и отнимет все видимые богатства, что останется? – спрашивал отец Алексий, и отвечал, – богатства духовные!

– Книги?!

– Не только книги, Миша, даже не сами книги, а то, что ваш отец старается вложить в вас – знания, и научение ратное. Это пригодится тебе всегда – будешь ли ты сыном боярина или мужем, оборонителем земли своей! Но даже не об этом хочу я тебе сказать. Самое драгоценное, что передает вам отец – это вера в Бога и пути служения Ему! Чтобы ни случилось теперь с Семеном Ивановичем, чтобы ни сталось с вами – и Федор (игумен повернулся к воронцовскому первенцу, который уже не глядел в окно, а напряженно слушал), и ты, Михаил, и Ванечка, и Настя – вы при любом обстоянии не сможете жить иначе. Вы знаете, что Бог рядом и наказующий, и милосердный!

Так и Русь поневоле принимает этот Крест. Да, Крест! Крест стать вселенской православной державой, защитницей православных всего мира, обреченная принять на себя все зло, всю ненависть и ярость слуг дьявола, гонителей Христа!