Текст книги "Лёлины рассказы"

Марковна каждому из нас дала текст, который надо было выучить наизусть. Начались ежедневные репетиции, отрабатывалось каждое предложение, каждое слово. Встреча с обозревателем задумывалась так: сначала мы все дружно приветствуем политического деятеля и внимательно слушаем его, а потом, чтобы не сидеть пеньками, создаём дискуссию, где каждый произносит свою речь, причём говорит он её так, как будто эти мысли вот именно сейчас рождаются у него в голове. Марковна нас ещё предупредила о том, что «лучшие из лучших» должны выглядеть подобающим образом, потому что нас будут фотографировать, а я мечтала о том, чтобы моя фотография висела на главном стенде школы (так нам всем пообещала Марковна).

И вот этот день настал. Обозреватель, солидный и большой, с глубокомысленным взглядом, встал из-за стола, установленного для такого случая прямо на сцене и накрытого красной скатертью. Он взял в руки микрофон и стал говорить о политике то, что всем было хорошо известно, но всё равно было приятно, что приехал в школу такой известный человек и авторитетно говорит о политике. Я сидела нарядная, в сером в клетку костюме, сшитом для такого случая нашей портнихой, и очень волновалась. Наконец моя отполированная до блеска речь прозвучала, и я упала в кресло, поймав боковым зрением вспышку фотоаппарата.

Ночь после выступления врезалась в память надолго. С одной стороны, я, конечно, спала, а с другой – шла твёрдым шагом в школу с единственной целью – уничтожить фотографию. Ночное небо и отблески от него на дороге почему-то в бело-зелёном серебре. Бело-зелёные блики в беспорядке рассыпаны на сонных фасадах домов, за которыми прячется тёмная школа…Здание школы особенное: стены раздвигаются сами собой, как стеклянные двери в супермаркете, достаточно только к ним подойти, а сторож бессовестно спит и вовсе не сторожит. Мгновение – и я уже на чёрной лестнице, ведущей в библиотеку; ещё секунда – и вот сама библиотека. На столе пачка фотографий. Ищу свою (серебристый свет полной луны помогает мне), нахожу и – рву. Лечу домой, почти не касаясь земли, радостная, потому что крайне необходимая миссия успешно выполнена …

Просыпаюсь, чувствуя на себе дыхание странной серебряной ночи, – и, совершенно не отдохнувшая, в полном смятении, начинаю собираться в школу.

Уже на первом уроке меня вызывают в библиотеку. Марковна сидит задумавшись над пачкой фотографий, как дама над пасьянсом. Она стучит полусогнутым жёлтым пальцем по моей фотографии, бросает вопрос:

– Ну, как ты это объяснишь? Кто порвал?

– Я не могла порвать, я только что пришла в школу, – отвечаю ей, не веря, что такое вообще может быть, хотя в глубине души понимаю, что это сделала конечно же я.

– А при чём тут ты? Я спросила о возможных твоих недоброжелателях. Есть они у тебя? Странно всё это … – Марковна внимательно смотрит мне в глаза. – Знаешь, я не буду выяснять, кто порвал… Твоей фотографии просто не будет на стенде! Можешь идти на урок.

Возразить нечем, и напоследок я бросаю взгляд на её перламутровый браслет, который в эту минуту кажется мне почему-то бело-зелёным и который живёт своей, особенной жизнью на её старческой руке. «Ладно, – думаю я, – какой-то сумасшедший дом, а старушкам белый перламутр не идёт, ещё и с болотным оттенком… Как она этого не видит?». После уроков я подхожу к стенду, чтобы удостовериться горько в том, что моей фотографии на нём и вправду нет.

«Познай самого себя» – именно на это высказывание обращает внимание Сократ, когда говорит ученикам о смысле человеческой жизни. Наши желания и мечты действительно наши? И что такое сам человек? То, что мы ощущаем и любим или то, что нам предстоит когда-нибудь встретить, чтобы … содрогнуться?..

Мороженое

Настроение в магазине не купишь,

но обычные покупки поднимают настроение.

– Какая маленькая девочка! Сколько тебе лет? Пять? А уже за хлебом ходит! – удивляется добрая тётя продавец, протягивая мне большой круглый хлеб. Я гордо несу тяжёлый хлеб домой, а зайдя в квартиру, бросаю его на стул, ожидая со стороны взрослых восхищения и похвал. Тяжело падая, хлеб разбрасывает вокруг себя крошки – и я получаю вместо похвалы замечание, что на стул хлеб бросать нельзя. Урок усвоен: хлеб покупать – здОрово, а на стул его бросать нельзя.

Проходит несколько лет – и я уже часто хожу в магазин, покупая триста граммов свежей любительской колбасы и столько же сливочного масла, ещё я покупаю себе стакан классного томатного сока. И ещё я сдаю молочные бутылки… Раньше бутылки из-под молока были стеклянные, и их можно было сдавать – продавать за деньги: в магазине молоко стоило 26 копеек, а сданная обратно в магазин бутылка – 15 копеек, так что сдавать их было выгодно.

И вот однажды я прихожу с бутылками в магазин и становлюсь в большую скучную очередь. Над продавцом висит плакат «Бригада коммунистического труда» – а я уже умею читать и размышляю над смыслом высказывания… Вдруг приходит бойкая продавщица и говорит, что она тоже начинает принимать бутылки. Очередь мгновенно делится, а я не знаю, куда мне стать. Тогда усталые люди с обеих сторон раздражённо говорят, что меня здесь не было: никакая из очередей не хочет меня принимать. Несколько минут я вот так стою с авоськой (вязаной сумкой-сеточкой) между двумя очередями, ещё раз смотрю на плакат «Бригада коммунистического труда» – и, очень злая, выхожу из магазина. Дома я бросаю на пол толстые стеклянные бутылки и с болью говорю родителям: «Это не бригада коммунистического труда – это бригада дураков!» Эти слова весьма их веселят, и больше сдавать бутылки они меня не посылают.

Но за мороженым я хожу исправно каждый день, и не надо меня об этом просить. Продаёт его в специальном для мороженого киоске старый безрукий продавец. Нередко я задумываюсь над тем, почему у него нет руки… Скорей всего, когда-то ему довелось что-то украсть, не исключая мороженое, и ему за это отрубили руку (нам говорили в школе, что раньше людям жилось очень плохо). И вот теперь до конца своих дней, чтобы искупить свою вину, продавец вынужден продавать детям мороженое, и нам с друзьями, конечно же, приходится выручать старичка.

И вот как-то раз отец пришёл домой в грустном настроении, а я возьми и скажи ему свою коронную фразу: «Папа, дай мне, пожалуйста, 20 копеек на мороженое». Ответ был совсем непедагогичным: «Достань из холодильника сметану и представь, что это мороженое». Мне это очень не понравилось, и я подумала: «Уж это я запомню». Потом всё-таки достала из холодильника сметану и попыталась представить… Так вот! Даже не пытайтесь повторить эксперимент и никогда не говорите детям таких слов: «Достань из холодильника сметану и представь, что это мороженое».

Когда я отдыхала у бабушки в деревне, то всегда ходила в магазин за хлебом, потому что всё остальное у бабушки было в огороде. Ходила я всегда босиком, и хлеб был удивительно вкусным. Часто в этом же магазине я покупала ещё самое сладкое в мире мороженое! Как же прекрасно отдыхать у бабушки в деревне, идти босиком по тёплой земле и есть сливочное мороженое! Но по дороге в магазин, мне приходилось проходить мимо кирпичного дома с забором-сеткой, где играли две девочки: то ли это были сёстры, то ли подружки – не знаю. Всегда, когда я проходила мимо их дома, одна из девочек, увидев меня, начинала кричать: «Пиковая дама!» Мне это очень не нравилось. И я наконец пожаловалась бабушке. А бабушка, прищурив глаз, тотчас мне ответила: «Скажи ей: «Бубновая дура». Я так и сделала – и девочка больше не кричала мне вдогонку.

Прошли годы – и уже никто, неся домой буханку хлеба, не съедает по пути добрую её половину… Ах, если бы вернуть вкус былого хлеба!.. Но для этого надо позвать старых поваров или хотя бы найти потерянные ими рецепты, – жизнь сразу станет вкуснее, вернётся настоящий аромат и сливочного масла, и любительской колбасы, и томатного сока и … мороженого.

Друг

Все хочется спросить тебя: а помнишь?..

Понять насколько ты остался тем,

Которого могу позвать на помощь,

Который мне ответит: без проблем!

(З. Золотова)

Нашей крепкой дружбе многие завидовали, но никто никогда не кричал нам вдогонку: «Тили-тили тесто, жених и невеста», зная, что за эти слова можно и схлопотать…. Бывало, мы ссорились, но потом, не сговариваясь, несли друг другу подарки, всегда одновременно встречаясь на лестничной клетке. Стремясь загладить свою вину, мы приносили всё самое ценное, что находили в доме. Правда, потом я могла выслушать от старшего брата такое: «Какое право ты имела дарить мои шахматы? Иди, забирай!». И приходилось идти и …забирать…

В нашем дворе была одна команда тихих мальчиков, которые всегда спокойно играли в настольные игры, сидя на лавочке за столом прямо перед моим окном. Мы с другом их не любили, потому что невозмутимая игра «врагов» (так мы их называли) чрезвычайно нас раздражала, и день ото дня я, подобно хорошему снайперу, не могла не удержаться, чтобы не бросить из окна обычное сырое яйцо, которое всегда с точным прицелом влетало прямо в центр сосредоточенной их игры. А потом начинались догонялки, потому что при выходе из дома главной моей задачей становился исключительно бег: ощущая какую-то дикую радость вперемешку с отчаянным, весёлым страхом, я стремительно убегала от врагов, которые непременно меня ловили и сильно выкручивали руки, и оттого мне всегда казалось, что руки у меня растут уже окончательно выкрученные. Мне было искренне жаль свои руки, и я часто думала: как же я буду потом жить с такими руками…

Но случались и неприятные истории… Когда я устроила рядом с домом пожар, приказав мастерить из деревянных ящиков штаб, в нём устроить печку и, что логично для печки, развести внутри огонь – у жителей не было никаких сомнений насчёт зачинщика, и без проведения следствия все в один голос утверждали, что всё это устроила именно я и что именно я и виновата во всём. С громким криком они сообщили об этом отцу. Свою вину я отрицала, а друг (отец почему-то называл его Пузырьком) мужественно прошёл допрос, заявив, что Лёля, то есть я, здесь ни при чём, что виноват во всём как раз таки он и идея была тоже его. Отец вечером сказал мне такие слова: «Поздравляю, у тебя настоящий друг».

Впрочем, самое замечательное в нашей дружбе было даже не надёжное плечо моего друга, а наши мечты. Напротив дома, где мы жили, стояло строение с какой-то странной фигуркой на крыше: что обозначала эта фигурка – ответить было невозможно. Шутка строителя-фантазёра, у которого остались кой-какие материалы, чтобы слепить невесть что, – а вы, люди, потом гадайте… Вот мы смотрели на очертания тёмного соседского дома и высказывали свои предположения насчёт фигурки (толковать о ней можно было бесконечно). Мы мечтали о том, что, когда вырастем, обязательно заведём обезьянок, но мы не говорили о главном – о том, что эти обезьянки будут общими нашими обезьянками.

Однажды друг сказал мне, что Бога нет – и меня это поразило, потому что показалось совсем неразумным… Тогда как будто трещина обозначилась в нашей дружбе… Друг сказал об этом так, как обычно говорили учителя в школе, но я знала, что учителям надо так говорить, что они как будто играют в игру (на самом деле взрослые играют больше, чем дети!). Однажды в школе во время перемены я нашла кем-то обронённый простой крестик на обычной ниточке и особо не удивилась. В семье у меня никто никогда не говорил о Боге, только бабушка неизменно молилась – утром и вечером. У друга тоже была бабушка, я не знаю, молилась она или нет, но, постоянно с какой-то книгой в руке, она очень много читала…

Дружба оборвалась внезапно: его семья получила квартиру и переехала в другой район города (в советское время случался такой сюрприз, способный оборвать даже самую крепкую дружбу). Конечно, первое время я навещала друга и он приезжал ко мне, но школьные заботы и дальнее расстояние всё разрушили.

Прошло много лет. И я вдруг вспомнила, что у меня когда-то был верный друг, и мне очень захотелось его видеть. Мы встретились, и он был искренне рад. В обычной двухкомнатной квартире друг жил вместе с женой, дочкой, мамой и младшим братом. Он был так же, как и в детстве, спокоен, молчалив, скромен, но …неинтересен. Меня это расстроило… Может, в жестоком беге жизни человека вдруг покидает душа, а он даже и не ищет её? Может, в однообразном, скучном, невыносимо тесном пространстве ей очень тяжко – и улетает она в свободные синие дали… Кто знает?..

Призвание

Мы живём, точно в сне неразгаданном,

На одной из удобных планет…

Много есть, чего вовсе не надо нам,

А того, чего хочется, нет…

(Игорь Северянин)

Когда мне было пять лет, бабушка меня спросила, кем я хочу стать, тогда я ей ответила, что хочу быть милиционером – ловить преступников. Бабушку это расстроило, и она сказала, что иногда в тюрьму попадают и хорошие люди, и надо быть очень мудрым следователем, чтобы никогда не ошибиться. Тогда я сказала, что буду преступником, потому что убегать – это интересно, и это ещё больше расстроило бабушку, она сказала, что не ожидала услышать он своей внучки такого, тогда я сказала, что, скорее всего, буду актрисой. И тогда бабушка успокоилась и пошла на кухню жарить пирожки.

А с нового года я записалась в театральный кружок, потому что рядом с нашим домом открылся дом пионеров, а там был кружок кукольного театра. Мне было очень интересно туда ходить, я играла почти все роли, озвучивая кукол на разные голоса. Однажды, придя на кружок, я увидела незнакомую девушку. Наша руководительница сказала, что эта девушка – журналист: она напишет статью о нашем кружке. Весёлая девушка начала брать у меня интервью, а я стала рассказывать ей о своём брате, потому что девушка была очень симпатичная, и мне захотелось, чтобы у моего брата была такая же классная девушка. Отвечая на вопрос, как это у меня получается так хорошо играть, я сказала девушке, что у мой брат учится в Новочеркасском политехническом институте, что он очень умный и красивый. Девушка вначале записывала мои слова, а потом убрала блокнот и ручку и просто весело на меня смотрела…

Потом я захотела стать оперной певицей и записалась на занятия к старому и опытному учителю вокала с простой фамилией – Орёл. Валентин Анатольевич научил меня правильно брать дыхание, так как хорошие певцы должны уметь правильно дышать и держать звук на губах, а не на связках – в общем, он был очень мудрым учителем.

Когда я выросла, то решила всё же до конца осуществить свою мечту, и для этого я приехала к брату в Москву и стала готовиться к поступлению в Московское театральное училище: выучила басню Крылова «Свинья под дубом», песню Бетховена «Сурок», ещё я подготовила украинский танец «Гопак».

Конкурс был огромным, больше ста человек на место, поэтому брат решил вначале показать меня своему учителю – Михаилу Юрьевичу, все называли его сокращённо – М.Ю. Михаил Юрьевич очень хорошо готовил к поступлению в Театральное, и тот, кто проходил его школу, становился впоследствии известным артистом. Это был интересный человек!

И вот брат сказал мне, что мы едем к М.Ю. Я ещё раз повторила басню, песню – и мы поехали. По дороге брат предупредил, что у М.Ю. довольно резкий характер, и, что бы он ни говорил, на него не следует обижаться.

Поздно. Опустевший вагон метро. Наконец мы у М.Ю. На первый взгляд обычная московская квартира. Сам М. Ю уже в возрасте, упитанный, чрезвычайно энергичный. Рад нашему приезду, приглашает в гостиную, и тут я вижу, что полкомнаты занимает сцена, а перед ней зрительный зал в виде стола и стульев… Привычного ковра на стене, шкафов с хрусталём – всего этого нет. Немного беседуем, потом Михаил Юрьевич предлагает мне выйти на сцену. Начинаю читать басню и – вхожу в роль, то есть ощущаю себя настоящей свиньёй. М. Ю. в восторге и громко, от души, смеётся. Не ожидаю такой громкой реакции и – останавливаюсь, не дочитав басню до конца. М.Ю. недоволен, но на вопрос брата «Может, повторить басню?» – отвечает отказом и просит меня «немного попрыгать» – и тут я, вместо того чтобы создать смелый хореографический образ, да хотя бы станцевать тот же «Гопак», – начинаю в буквальном смысле прыгать. Это очень не нравится М.Ю. – он хмурится и говорит «достаточно».

Позже, в вагоне метро, брат мне скажет, что, во-первых, басню надо было дочитать до конца, не обращая внимание на реакцию слушателей, во-вторых, М.Ю. имел в виду всё-таки танец, а не прыжки в высоту и, наконец, в-третьих – и это самое важное, – об актёрской карьере, по словам М.Ю. , мне лучше не беспокоиться.

Когда я услышу приговор, то страшно расстроюсь, хотя в глубине души соглашусь с тем, что всё-таки М.Ю. прав. Но экзамен в Театральное всё-таки будет, и я его с треском провалю. Ко мне подойдёт симпатичный паренёк и спросит, поступила ли я. Я ему грустно улыбнусь и скажу: «Срезали!». «Ничего, – успокоит меня симпатичный паренёк, – есть ещё Цирковое училище, отделение эстрады, можно попытаться туда поступить» – «Не знала о таком училище …» – скажу я ему. «Я тоже буду туда поступать. До встречи», – попрощается со мной паренёк. И тут меня посетит на первый взгляд странная, но весьма трезвая мысль – стать строителем. «Это как-то надёжнее будет», – подумаю я. И начну готовиться в строительный техникум…

А может, быть строителем и есть моё призвание? Или призвание – это не всегда профессия, а сам образ жизни … А предназначение – это предварительное назначение? Тогда успокаивает слово «предварительное», дающее всегда шанс… А если предназначение – это назначение пред кем-то, тогда оно тем глубже, чем значимее это «кем-то». Кто-нибудь знает, в чём состоит его призвание?..

Перевёртыш

Никогда не мойте руки,

Шею, уши и лицо.

Это глупое занятье

Не приводит ни к чему.

Вновь испачкаются руки,

Шея, уши и лицо -

Так зачем же тратить силы,

Время попусту терять?

Г. Остер

Перед тем как я появилась на свет, моей маме приснился сон: огромный кит с маленьким хвостиком, он заполнял собою всё пространство комнаты, не оставляя в ней никакого свободного места. Находясь на пороге комнаты и удивляясь большому киту и особенно его маленькому хвостику, мама услышала чьи-то слова: «Бери – не пожалеешь!» Вот я и родилась.

Чтобы оформить свидетельство о рождении, отец пришёл в ЗАГС и просто сказал, что родилась девочка Лёля, а потом ушёл, весьма довольный собой. Когда он пришёл за свидетельством, то был неприятно удивлён, так как в нём было написано так: «Девочка Коля». Отец очень рассердился и спросил работницу ЗАГСа, как девочка может быть Колей, тогда она пожала плечами: «Разные имена бывают, гражданин! Надо было чётче выговаривать имя. Мы пишем то, что вы говорите». Тогда отец сказал, что не возьмёт это свидетельство и что это безобразие.

В действительности меня все звали «перевёртышем», потому что я абсолютно всё делала наоборот. Например, родители идут со мной гулять и зовут меня, а я говорю: «Нет, я не пойду!» Тогда родители вспоминают, что я же перевёртыш, и говорят: «Никуда мы не идём, остаёмся дома – и тогда я начинаю быстро собираться и прошу всех поторопиться». Или отец, занятый домашней работой, отпускает меня погулять, предупредив быть осторожней на улице, а я начинаю лихорадочно искать лёд, хотя уже давно весна и льда нигде нет, он весь растаял, но я не верю, что весь, и пытаюсь во что бы то ни стало найти хоть немного льда, а когда вижу крохотные его остатки на бордюре, сразу же пытаюсь проехать по ним, но, теряя равновесие, падаю – и очень сильно разбиваю ногу. Придя домой, я показываю серьёзную рану отцу, который сначала не верит, что где-то на улице есть лёд и что даже можно по нему кататься, а потом, очень недовольный, ведёт меня в поликлинику к хирургу, где на мою рану ставят железные скобки.

Когда я иду с мамой и начинаю по дороге рвать листочки с кустов, мама предупреждает меня: «Смотри, Лёля, не засовывай листочек в нос», предчувствуя, что такое всё-таки возможно. И вот мамино предупреждение автоматически становится сигналом к действию. И так далеко попадает в нос один из листочков, что я не могу уже его вытащить. Пытается его вытащить и испуганная мама, и у неё тоже ничего не получается, тогда она, очень нерадостная, ведёт меня в поликлинику, где мне пинцетом извлекают из носа листочек.

При таком перевёртышном поведении я вскоре становлюсь постоянным клиентом поликлиники, и врач «ухо-горло-нос» мне даже говорит, что моё многострадальное ухо никогда не вылечится…

Вот мама ведёт меня по коридору к врачу, и я сильно кричу, потому что рука стала круглой, как мячик, а всё оттого что меня укусила пчела… Услышав мамину просьбу «Не лови – укусит», я крепко сжимаю бедную пчелу в своей руке. Или же я прихожу в кабинет с большой раной на ноге после моего падения с крыши гаража, на котором я оказалась, услышав совет своих разумных друзей не ходить по крышам.

Вот я веду мою команду на поиски штаба и, найдя какой-то люк, очень радуюсь, но … теряю равновесие и падаю. Придя в себя, я вижу над собой удивлённые лица друзей и, не думая о том, целы ли мои руки и ноги, твёрдо произношу слова, которыми потом очень горжусь: «Здесь будет штаб».

Наконец мама не выдерживает – и идёт к моей учительнице Валентине Алексеевне, чтобы разобраться в этом ужасном перевёртышном поведении. Мама наивно думает, что учительница ей поможет!.. Валентина Алексеевна, выслушав мамины печальные истории, говорит, что толком не разбирается в детской психологии, что переходный возраст рано или поздно заканчивается и что надо набраться терпения. Однако по уходе мамы Валентина Алексеевна потихонечку вырывает из обычной тетрадки двойной лист и подробнейшим образом записывает весь мамин грустный рассказ, при этом она снабжает его не совсем педагогичным комментарием: «отвратительный, крайне невоспитанный ребёнок». Этот листик она весьма аккуратно вкладывает в моё школьное «Личное дело» с пометкой «Обязательно к прочтению».

В новой школе, где я вскоре оказываюсь, всё идёт по-новому, и перевёртышное поведение становится совсем неактуальным. Забываются все мои перевёртышности и моими многострадальными родителями, но двойной листок в «Личном деле» с пометкой «Обязательно к прочтению» требует внимания. И вот моя новая учительница Лариса Андреевна решает поинтересоваться, что же там всё-таки написано. Прочитав послание из прошлого, она удивляется и отдаёт листочек мне, сказав, что здесь ему ни места. Я тоже удивляюсь такой бдительности со стороны Валентины Алексеевны, приношу листочек домой и показываю его маме, которая, в свою очередь, удивляется больше всех и даже возмущается, потому что Валентина Алексеевна записала весь её рассказ, и до мельчайших подробностей, не пропустив ни одного маминого слова и продемонстрировав тем самым настоящую феноменальную память.

Перевёртышность часто выходит в жизни не совсем тем боком, на который рассчитываешь, ведь она, как матрёшка, круглая, и как она ляжет или обо что споткнётся – неизвестно…

Кружки

Навсегда расстаёмся с тобой, дружок.

Нарисуй на бумаге простой кружок.

Это буду я: ничего внутри.

Посмотри на него – и потом сотри.

(И. А. Бродский)

Когда мне было пять лет, мои родители купили телевизор и начали смотреть фигурное катание и «Кабачок 13 стульев». Телевизор был маленький, чёрно-белый. Я тоже смотрела мультики, а по вечерам мы втроём гуляли по проспекту Октября. Один раз, далеко отойдя от дома, мы дошли до большого здания института сельхозмашиностроения. И тогда родители решили немного пошутить и сказали мне, что это телецентр. Я очень обрадовалась, сразу же устремилась туда и, приоткрыв с большим трудом дубовую дверь, протиснулась в огромное помещение. Думая, что говорю с телевизионщиками (на самом деле это были вахтёры), я сказала, что готова дать интервью или выступить – рассказать стихотворение, спеть песню или станцевать, и что мне это нетрудно. Вахтёры-телевизионщики весело смеялись и подбадривали меня, а родители уже были не рады своей шутке и не знали, как меня вытащить из института.

Так что мой артистизм был виден невооружённым глазом, и поэтому для начала родители решили записать меня в балетную студию, купив мне красивую белую пачку. Но у руководительницы были свои любимчики – три очень гибкие девочки, настоящие маленькие балерины, а на нас, более упитанных девочек, она никакого внимания не обращала и равнодушно на нас смотрела. Мне стало неинтересно туда ходить, и я сказала об этом родителям, чем весьма их расстроила.

Тогда они подумали о том, что плавание – беспроигрышный вариант и отвели меня в бассейн. Тренер удивилась столь юному возрасту будущей спортсменки, она засмеялась, потом сказала «Плыви!», схватив меня сзади за резинку трусов и таща таким образом по воде. Когда же я подросла, было уже не до смеха: от меня стали требовать результаты, а их-то как раз и не было. Тогда тренер сказала, что выгонит меня вместе с другой такой же девочкой-лентяйкой, если мы не проплывём весь бассейн на одном дыхании, можно будет только на середине бассейна взять дыхание. С этой задачей мы справились, и ей скрепя сердце пришлось оставить нас в команде.

Брат тоже думал о моём воспитании, а потому отвёл меня на кружок художественного слова, где я стала учиться выразительному чтению. У руководительницы кружка была простая фамилия – Заяц. Она дала мне написанное от руки стихотворение вот с такой первой строчкой: «На сцене шёл ауцион: детей с отцами разлучали…» (было написано именно «ауцион»). На каждом занятии я читала это стихотворение, всегда делая акцент на загадочном «ауционе». Однажды брат попросил меня почитать что-то наизусть. «Какой ещё ауцион? – удивился брат. – Надо говорить «аукцион». Преподаватель не знает это слово?» Когда я пришла на занятие кружка и произнесла уже правильно – «аукцион», Заяц ничего не сказала – только слегла удивлённо подёрнула бровью.

Вскоре мне надоели отчаянные попытки моих родственников записывать меня в кружки, и я решила записаться сама. И это был клуб интернациональной (то есть международной) дружбы – сокращённо КИД. Чтобы стать членом клуба, надо было хорошо знать не только английский язык, но желательно и какой-нибудь другой, то есть быть полиглотом. Началась переписка с девочками из Болгарии и Чехословакии. Но меня огорчало то, что письма оттуда нередко приходили уже распечатанными, с сохранёнными и не сохранёнными в них красивыми открытками.

Когда я отдыхала у бабушки в деревне, вдруг приехала соскучившаяся по мне мама и задала самый лучший в мире вопрос: что я хотела бы, что бы мне купили? Я хорошенько не подумала и от неожиданности быстро ответила: «Пианино». А когда снова приехала мама, то она торжественно объявила, что пианино мне купили и даже обмыли его с друзьями. Мне это очень не понравилось. Зачем же мыть пианино? Я даже его ещё не видела, а его уже моют… И я представила, как мама, тётя Аня и дядя Вова трут мочалками моё пианино …

Раньше почти все дети ходили в музыкальную школу, и было даже как-то странно туда не ходить. А чтобы записаться в музыкальную школу, надо было пройти целый конкурс: детей отбирали серьёзно. На начало учебного года брат был как раз дома, он и отвёл меня в музыкальную школу. Однако учительница ему объявила, что ей не нравится, как я держу руку, на что брат ответил: «Вы же учитель!» С этим трудно было не согласиться – и меня приняли. Начались занятия. Фамилия моей учительницы была простая – Лебедь. Она была хороший учитель и искренне хотела сделать из меня музыканта. Мама вязала ей кофты – и мы подружились. На занятиях я иногда играла в перчатках, было тяжело, но учительница говорила, что мне станет легче играть, когда я сниму перчатки. И вправду, когда я сняла перчатки, сразу стало легко играть.

Однажды Лебедь решила показать меня и ещё одну очень талантливую девочку своей старой учительнице, хорошему педагогу и музыканту. И вот мы втроём поехали к учительнице в гости. В глубине души я не понимала, почему Лебедь выбрала меня, и что-то мне подсказывало, что это из-за кофт, которые ей вязала мама. Когда я сыграла старой учительнице два произведения, то она что-то тихо сказал моей, и моя учительница сразу же стала наполовину грустная. Наполовину, потому что старой учительнице очень понравилась другая, талантливая девочка, и она её очень хвалила. Возвращаясь домой, Лебедь мне сказала, что моя игра, к сожалению, не произвела большого впечатления на её учительницу. «Но, впрочем, – продолжала она, – ты можешь стать музыкальным работником в детском саду, способностей у тебя хватит…» Как-то грустно стало от таких невдохновляющих слов, но я послушала её и стала готовиться в Азовское музыкальное училище, понимая, что взрослые хотят нам только добра.

В старших классах те же взрослые всё решили за нас, и вместо кружков у нас был просто профцентр. Я попала к регулировщикам, где учитель заявил нам такие слова: «Если вам эта профессия не нравится, то это очень хорошо, потому что, проучившись здесь два года, вы будете твёрдо знать, что вам эта профессия не нравится». Я пришла в ужас от нерадостных слов и на перемене устремилась в кабинет директора профцентра. Я сказала ему, что ни при каких обстоятельствах не буду регулировщиком, а потом очень слёзно добавила: «Переведите меня, пожалуйста, куда-нибудь…» Директор серьёзно посмотрел на меня – и отправил к киномеханикам. И снова, с ещё большим возмущением, я прибежала к директору – он очень недовольно посмотрел на меня и перевёл уже в швейный отдел. Но там так же было нестерпимо скучно…

Любимый кружок – это здОрово, ведь в жизни всё надо попробовать, если только познание мира совершается в мудром и светлом ключе! Но зачем же ходить в кружок, который тебе в тягость? Кружки, кружки… Разве дети не устают? Просто их пустили бежать по кругу, как маленьких пони…

На пороге

Случайностей не существует -

всё на этом свете либо испытание,

либо наказание, либо награда,

либо предвестие.

(Вольтер)

Я летела куда-то вниз и вниз и думала, что от меня ничего не останется… Но вдруг приземлилась и пришла в себя. Что произошло? Почему я в больнице? Руки, ноги целы? Где эта женщина? У неё нет колен, она на деревянных ногах и такая огромная, стоит внизу эскалатора и встречает всех, кто спускается вниз. Точно! Я спускалась по эскалатору. А как я оказалась на нём? Вначале я летела – долго-долго летела, а потом этот эскалатор с большой женщиной внизу. Она на ногах-ходулях ловит внизу людей… Я так и не спустилась на эскалаторе до конца. Если бы я спустилась, то она бы меня поймала. Точно, это смерть. Значит, у неё нет колен, вот почему у стариков болят колени: они приближаются к ней и начинают быть похожими на неё. Я больше не попаду на этот эскалатор! Надо выкарабкиваться! Я повернула голову и в уголке окна заметила высокое дерево. Потом снова забылась, а может, уснула…